Капитализм, социализм и демократия  

Раздел: Экономика и юриспруденция

Остается ответить на наш вопрос об определенности и незави­симости воли  избирателя, его способности наблюдать и интерпре­тировать и делать своевременно  и быстро необходимые выводы. Этот предмет относится к той главе социальной

психологии, которую можно озаглавить "Человеческая природа в политике" [Так

называется откровенная, очаровательная книга одного из выдающихся представителей

английской радикальной мысли Г.Уоллеса Невзирая на все, что было потом написано

на эту тему, и особенно невзирая на детальные конкретные исследования, которые

теперь дают гораздо больше возможностей лучше понять вопрос, эту книгу

по-прежнему можно рекомендовать как лучшее введение в политическую психологию.

Однако, после того как с удивительной и достойной всяческих похвал честностью

автор ратует против некритического принятия классической доктрины, он не делает

очевидного вывода. Это тем более удивительно, что он с полным правом отстаивает

необходимость научного подхода и призывает к ответу лорда Брайса за то, что он в

книге об Америке ратовал за то, чтобы любой ценой увидеть просвет в море

необнадеживающих фактов. Г.Уоллес восклицает. "Что же мы подумаем о метеорологе,

который с самого начала, не прибегая к изучению фактов, говорит о том, что он

видит голубое небо". Тем не менее, излагая собственную концепцию, он в

значительной мере идет по тому же пути.].

В течение второй половины прошлого века идея об однородности человеческой

личности и об определенной воле как главной движущей силе ее действий постепенно

теряла привлекательность, еще до того, как Теодюль Рибо и Зигмунд Фрейд

сформули­ровали свои теории. В частности, эти идеи постепенно и неуклонно

отбрасывались в социальных науках, где внерациональному и иррациональному

элементам в нашем поведении придавалось все возрастающее значение (например, в

работе Парето "Мысль и общество"). Из числа источников, свидетельствующих против

гипотезы рациональности, приведу лишь два.

Один, - несмотря на то, что в дальнейшем проводились более подробные изыскания

на эту тему, - связан с именем Густава Ле Бона, основателя или, по крайней мере,

первого последовательного излагается теории психологии толпы (psychologic des

foules) [Немецкий термин (Massenpsychologie) предостерегает: понятие психологии

толпы и психологии масс не следует смешивать. Первое не несет никакого

классового содержания и само по себе не имеет ничего общего с изучением

характера мышления и самоощущения, например, рабочего класса.]. Демонстрируя,

хотя и переоценивая, реалии человеческого поведения под влиянием агломерации - в

особенности внезапное исчезновение в состоянии возбуждения моральных

ограничителей и ци­вилизованных способов думать и чувствовать, внезапные взрывы

примитивных импульсов, инфантилизма и криминальных наклонностей, - Ле Бон

поставил нас перед лицом нелицеприятного известного всем факта, на который ранее

закрывали глаза, и тем самым нанес серьезный удар по картине человеческой

природы, которая лежит в основе классической доктрины демократии, и

демократическому фольклору о революциях. Без сомнения, следует подчеркнуть

узость фактологической базы рассуждений Ле Боне, которые, например, не очень

согласуются с нормальным поведением английской или англо-американской толпы.

Критики, особенно те, для которых выводы этого направления социальной психологии

не согласовывались с их собственными, хорошо использовали к своей выгоде

уязвимые стороны его рассуждений. Но, с другой стороны, следует помнить, что

феномен психологии толпы не следует сводить к картинам массовых столкновений на

узких улочках городов Южной Европы. Каждый парламент, коми­тет, военный Совет в

составе дюжины генералов преклонного возраста демонстрирует, пусть в

приглушенной форме, некоторые из тех характерных черт, которые присущи

вышеупомянутой толпе, в частности пониженное чувство ответственности, более

низкий уровень энергии мысли и большую подверженность влия­нию нелогичных

аргументов. Более того, такие феномены прису­щи не только толпе, понимаемой как

физический конгломерат многих людей. Читатели газет, аудитория радио, члены

какой-ли­бо партии, даже если физически они не находятся вместе, могут быть

очень легко объединены в психологическую толпу и приведены в безумное

психическое состояние, когда любая попытка привести рациональные аргументы лишь

будит звериные инс­тинкты.

Другой источник, который я приведу, более скромный по харак­теру - последствия у

него не связаны с кровопролитием. Экономи­сты, начавшие более внимательно

относиться к фактам, находя­щимся в их распоряжении, стали приходить к выводу о

том, что даже в самых повседневных делах поведение потребителей не в полной мере

соответствует постулатам, которые содержатся в учебниках экономики. С одной

стороны, их желания не столь определенны, а действия, направленные на выполнение

желаний, не столь рациональны и быстры. С другой стороны, они столь подвержены

рекламе и другим методам убеждения, что производители чаще диктуют условия

вместо того, чтобы самим руководствоваться желаниями потребителей. Техника

успешной рекламы в этом смысле наиболее поучительна. Почти всегда присутствует

ка­кая-то доля апелляции к разуму. Но простое утверждение, часто повторяемое,

имеет большее воздействие, чем рациональная аргументация, так же, впрочем, как и

прямое наступление на подсозна­ние, которое принимает формы попыток возбудить

приятные ассоциации чисто внерационального, очень часто сексуального ха­рактера.

Вывод, хотя и очевидный, следует делать весьма осторожно. Принимая часто

повторяемые решения, индивид подвергается благотворному, рационализирующему

влиянию положительного или отрицательного опыта. Он также находится под влиянием

относительно простых, не вызывающих проблем мотиваций и интересов, на которые

лишь иногда оказывают влияние эмоции. С ис­торической точки зрения желание

потребителей приобрести ботинки может хотя бы отчасти формироваться под влиянием

дейст­вий производителей, предлагающих привлекательную обувь и проводящих

соответствующие рекламные кампании; вместе с тем во все времена такое желание

составляет жизненную необходимость, определенно выраженную и выходящую за рамки

требования "ботинок вообще", причем длительное экспериментирование в этой

области очищает ее от тех элементов иррационального, которые могли ее ранее

окружать [В нашем контексте иррациональность означает неумение действовать

рационально в соответствии с определенным желанием. Речь не идет об оценке

разумности желания как такового в соответствии с мнением наблюдателя. Это важно

подчерк­нуть, ибо экономисты, оценивая степень иррационального поведения

потребителей, часто переоценивают его, смешивая первое и второе. Так, желание

фабричной работницы хорошо одеваться (в рамках своего понимания) может

показаться профессору показателем иррационального поведения, у которого нет

другого объяснения, кроме как воздействие рекламы. На самом деле это может быть

пределом ее мечтаний. В этом смысле ее затраты на выполнение этого желания могут

быть строго рациональны в вышеприведенном смысле.]. Более того, под влиянием

таких простых мотивов потребители учатся действовать, основываясь на

непредвзятом мнении экспертов по ряду вопросов (жилище, ма­шина) и сами

становятся экспертами в некоторых областях. Не­правда, что домохозяек легко

обмануть в вопросах продуктов питания, известных предметов домашнего обихода или

одежды. И как знает каждый коммивояжер на своем печальном опыте, они в

большинстве своем умеют настоять и получить именно то, что они хотят.

Это, конечно, еще более верно применительно к производителю. Без сомнения,

производитель может быть ленивым, может плохо оценивать различные возможности,

некомпетентным в дру­гих вопросах. Но есть эффективный механизм, который его

переделает либо вовсе устранит. Тейлоризм зиждется на том, что человек может

делать простейшие операции вручную в течение тысяч лет и тем не менее делать их

неэффективно. Но, однако, намерение действовать как можно более рационально и

последовательное давление в целях добиться такой рациональности, бесспорно,

существуют вне зависимости от того, какой уровень производственной или

коммерческой деятельности мы анализируем [Этот уровень, конечно, разнится не

только в зависимости от времени и места, но и в данном времени и месте между

различными отраслями и классами. Такого понятия, как универсальная

рациональность, но существует.].

И это касается большинства повседневных решений, принадлежащих области, которую

может охватить сознание каждого инди­видуального гражданина. В общем эта область

состоит из проблем, касающихся лично его, его семьи, работы, увлечений, его

друзей и врагов, его квартала, клана, церкви, профсоюза или иной социальной

группы, активным членом которой он является, т.е. проблем, находящихся в сфере

его непосредственного внимания. Эти проблемы ему хорошо знакомы независимо от

той информации, которую он получает из своей газеты, на их решение он может

прямо повлиять и относительно них он имеет чувство ответственности,

проистекающее из того факта, что благоприятные или неблагоприятные последствия

того или иного действия имеют к нему прямое отношение.

Еще раз повторю: близкое знакомство с людьми и делами, чувство реальности или

ответственности еще не гарантирует определенности и рациональности действия

[Рациональность мысли и рациональность действия - два различных понятия. Первое

не всегда гарантирует второе. И наоборот, последнее может присутствовать без

каких-либо сознательных выводов и независимо от умения рационально обосновать

собственные действия. Наблюдатель, особенно использующий интервью и опросы как

источник информации, часто закрывает на это глаза и потому получает

гипертрофированное представление о важности иррациональных начал в поведении.

Это еще один источник часто встречающихся оценок подобного рода.]. Для этого

необходим ряд других условий, которые часто не соблюдаются.

Например, поколение за поколением могут страдать от нераци­онального поведения в

вопросах гигиены и вместе с тем не связы­вать свои страдания со своими же

вредными привычками. До тех пор, пока это не будет сделано, объективные

последствия, какими бы регулярными они не были, конечно же, не отражаются в

субъективном опыте. Так, человечество с огромным трудом осознало связь между

инфекцией и эпидемиями. Факты указывали на эту связь, казалось бы, с

исчерпывающей очевидностью, однако до конца XVIII в. доктора почти ничего не

делали для того, чтобы предотвратить общение людей, зараженных инфекционными

болезнями, такими, например, как корь или оспа, со здоровыми людьми. И

разумеется, что дела будут обстоять еще хуже, когда на­лицо не только неумение,

но и нежелание признать причинно-следственные связи или существует

заинтересованность в том, чтобы не признавать их.

Однако, несмотря на все это, в широких рамках человеческого поведения существует

более ограниченное ноле - различное по размерам у разных групп и индивидов и

ограниченное скорее ши­рокими полосами, чем четко проведенной линией, - для

которого характерны хорошая осведомленность, чувство реальности и

ответственности. В границах этого поля существуют достаточно оп­ределенные

индивидуальные устремления. Они часто могут ка­заться нам неумными, узкими и

эгоистичными. Неясно, почему, когда дело касается политических решений, мы

должны молиться у их алтаря, и еще менее понятно, почему мы должны считать всех

их равноправными. Если, однако, мы сделаем такой выбор, то этот алтарь, по

крайней мере, не будет пустым [Cледует отметить, что, говоря об определенных и

подлинных устремлениях, я не хочу возводить их в ранг единственно возможных

данных для социального анализа любого рода. Естественно, сами они - продукты

социальных процессов и социального окружения. Я имею в виду, что этими данными

может оперировать специальный экономический анализ, выводящий цены из вкусов или

желаний, которые в любой конкретный момент являются заданными и не нуждаются в

дальнейшем анализе. Аналогично мы можем в наших целях говорить о подлинных и

определенных желаниях, которые в каждый конкретный момент независимы от попыток

формировать их, хотя мы и признаем, что сами эти желания - результат прошлого

влияния среды, в том числе пропагандистского. Различение подлинных и

привнесенных, сформулированных желаний (см. ниже) - трудное дело, его нельзя

осуществить во всех случаях, применительно к любой цели. В наших целях, однако,

достаточно указать на соображения очевидного здравого смысла.].

Эта относительная определенность желаний и рациональность поведения не исчезают

вдруг, как только мы от повседневных забот дома и на работе, которые воспитывают

и дисциплинируют нас, переходим к заботам иным. В области государственных дел

есть обла­сти, которые более поддаются анализу со стороны граждан, чем другие.

Это касается, во-первых, дел местного масштаба. Даже здесь воля выявлять факты и

действовать в соответствии с ними и чувство ответственности ослаблены. Мы все

знакомы с людьми - и часто вполне достойными, - которые заявляют, что местное

управление - не их дело, и лишь пожимают плечами при виде действий, которые он

ни за что не допустил бы на его работе. Возвышенно мыслящие граждане,

увещевающие избирателя и налогоплательщика проявить ответственность, всегда

обнаруживают, что избира­тель не чувствует ответственности за действия местных

властей. Несмотря на это, особенно в небольших по числу людей общностях, где все

друг друга знают, местный патриотизм может быть важнейшим "двигателем

демократического процесса". И проблемы города во многих отношениях сродни

проблемам производствен­ного предприятия. Человек, понимающий последнее, часто

до какой-то степени понимает и первое. Фабрикант, торговец или рабочий не должен

выходить за рамки привычного мира для того, чтобы иметь рационально обоснованное

мнение (правильное или нет) относительно уборки улиц или деятельности

муниципалитета.

Во-вторых, существует ряд вопросов национального масштаба, касающихся групп и

отдельных лиц непосредственно и поэтому пробуждающих вполне определенные,

истинные желания. В первую очередь речь идет о вопросах, непосредственно

касающихся денежных доходов индивидуальных избирателей и их групп, таких, как

прямые выплаты, защитные тарифы и т.п. Исторический опыт еще со времен

античности свидетельствует о том, что в це­пом избиратели быстро и рационально

реагируют в таких случаях. Но такого рода проявления рациональности мало что

дают для поддержки классической доктрины демократии. Избиратели та­ким образом

оказываются плохими, коррумпированными судьями в такого рода вопросах, и часто

даже в вопросах [Причина, по которой бентамисты проглядели это обстоятельство,

состоит в том, что они не видели возможности массовой коррупции, реализовавшейся

в условиях современного капитализма. Делая в своей политической теории ту же

ошибку, что и в экономической, они уверенно провозглашали, что люди - лучшие

судьи своих индивидуальных интересов, которые обязательно должны совпадать с

интересами всех людей, вместе взятых. Им было тем легче это сделать, что

фактически, хотя и не преднамеренно, они рассуждали с позиции буржуазных

интересов, которые более вы­игрывали от бережливости государства, чем от прямого

подкупа.], связанных с их долгосрочными интересами, потому что только обещания,

выпол­нение которых рассчитано на короткие сроки, имеют политическое значение,

и, следовательно, здесь проявляется только рациональность краткосрочного

характера.

Если, однако, мы еще более удалимся от частных проблем семьи и работы в те

области национальных и международных от­ношений, которые напрямую и

непосредственно не связаны с ча­стными заботами, то индивидуальные желания,

знание фактов и логики быстро перестают отвечать требованиям классической

доктрины. Что меня удивляет более всего и кажется мне ядром проблемы - так это

то, что полностью теряется чувство реальности ["Острое чувство реальности" по

Уильяму Джеймсу. Важность этого обстоятельства особенно подчеркивалась Грэхемом

Уоллесом.]. Обычно крупные политические вопросы в сознании рядового, типичного

гражданина занимают место наряду со способами проведения свободного времени,

которые не достигли ранга хобби, и с темами малозначительных разговоров. Эти

проблемы кажут­ся далекими; они совершенно непохожи по характеру на деловые

предложения; опасности могут вовсе не материализоваться, а если это и

произойдет, то они могут оказаться не столь серьезными; у человека возникает

ощущение, что он живет в воображае­мом мире.

Это ограниченное чувство реальности влечет за собой не только ограниченное

чувство ответственности, но и отсутствие определенной воли. У каждого, конечно,

есть любимые фразы, желания, меч­ты, поводы для раздражения и в особенности

симпатии и антипа­тии. Но обычно они не складываются в то, что принято называть

волей - психическим явлением, соответствующим целенаправленному ответственному

действию. Действительно, для частного гражданина, озабоченного дедами

государства, нет предмета для формирования такой воли, нет задачи, вокруг

которой она могла бы выкристаллизоваться. Он - член недееспособного комитета,

комитета, включающего в себя всю нацию, и поэтому на политические проблемы он

тратит меньше целенаправленных усилий, чем на партию в бридж [Нам легче будет

прояснить эту проблему, если мы зададимся вопросом, почему же партия в бридж

демонстрирует нам настолько больше ума и ясности мысли, чем, например,

политическая дискуссия между неполитиками. Игроки в бридж имеют определенную

задачу; дисциплинирующие их правила; при этом успех или неуспех четко определены

и от безответственного поведения удерживает то обстоятельство, что каждая ошибка

тут же скажется и будет немедленно отнесена на счет того, кто ее сделал. Эти

условия, неприменимые к политическому поведению рядового гражданина, показывают,

почему в политике ему не хватает той живости ума и рассудительности, которые он

демонстрирует в своей профессии.].

Ограниченное чувство ответственности и отсутствие четко определенной воли в свою

очередь объясняют, почему рядовой гражда­нин не знает и не может судить о

внутри- и внешнеполитических проблемах, что еще более потрясает в случае людей

образованных и людей, преуспевающих в неполитических делах, чем тогда, когда

речь идет о людях необразованных, занимающих в жизни скром­ное положение.

Информации много, и она легко доступна. Но это ничего не меняет, и не стоит

этому удивляться. Стоит только сравнить отношение адвоката к резюме ведущихся им

дел и его же отношение к политическим новостям, изложенным в газете, чтобы

понять, в чем дело. В одном случае адвокат годами целенаправленной,

стимулируемой его собственными интересами профессиональной деятельности доказал

что он может правильно оцепить значение имеющихся в его распоряжении фактов; и

теперь под влиянием стимула не менее мощного он использует свои знания,

интеллект, волю для анализа дела. В другом случае он не даст себе труда достичь

необходимого для суждений уровня; он не дает себе труда поглощать информацию или

применять к ней те каноны критического подхода, которыми он умеет пользоваться;

у него не хватает терпения на длинные или запутанные доводы. Все это показывает,

что без инициативы, которая проистекает из непосредственной ответственности,

несмотря на все обилие точной информации, будет преобладать незнание. Оно будет

преобладать даже в условиях, когда в обществе предпринимаются заслуживающие

вся­ческих похвал усилия выйти за рамки простого изложения информации и

организовать обучение тому, как ее использовать посред­ством лекций, классов,

дискуссионных групп. Результаты этих усилий не равны нулю. Но они малы. Людей

нельзя внести вверх по лестнице - они должны карабкаться сами.

Поэтому, как только обычный гражданин затрагивает политические вопросы, он

опускается на более низкий уровень умствен­ной деятельности. Он аргументирует и

анализирует так, что это показалось бы ему самому инфантильным применительно к

сфере его собственных интересов. Он вновь становится дикарем: его мышление

становится ассоциативным и эффективным [См. гл. ХII.]. И это влечет за собой два

серьезных последствия.

Во-первых, даже если бы не было политических групп, пытающихся оказать на него

влияние, то рядовой гражданин в вопросах политических скорее всего поддавался бы

нерациональным или иррациональным предрассудкам и импульсам. Недостаточно

ра­ционального осмысления политических событий и отсутствия эффективной

логической проверки получаемых им выводов вполне хватит, чтобы это объяснить.

Более того, потому что он не до конца "вовлечен в это", он может ослабить

обычные нормы морали и может поддаться влиянию темных импульсов, которые условия

его частной жизни помогают ему подавлять. Но, что касается мудрости или

рациональности его выводов и заключений, то, если он бу­дет пылать праведным

гневом, это будет иметь столь же негатив­ные последствия. Это помещает ему

видеть правильный масштаб вещей, рассматривать их не с одной, а с нескольких

сторон одновременно. Следовательно, если однажды он выйдет из обычного состояния

неопределенности и проявит определенно выраженную волю, постулированную

классической доктриной демократии, то он может превратиться в еще более неумного

и безответственного субъекта. В определенных случаях это может оказаться роковым

для всей нации [Важность таких взрывов не вызывает сомнений. Но можно усомниться

в их истинности. Анализ во многих случаях показывает, что они вызываются

действием ка­кой-либо группы и не исходят спонтанно от волеизъявления народа. В

этом случае они являются феноменом иного рода, который мы будем анализировать.

Лично я ду­маю, что истинные взрывы существуют. Но я не уверен в том, что

скрупулезный ана­лиз не откроет какого-либо психотехнического усилия, лежащего в

основе этого явления.].

Во-вторых, при слабости логического элемента в общественном мыслительном

процессе, отсутствии рациональной критики и принуждающего к рациональности

влияния собственного опыта и ответственности возрастают возможности групп,

которые преследу­ют свои корыстные цели. Такие группы могут состоять из

профессиональных политиков, представителей экономических интересов или даже

разного рода идеалистов, которые попросту заинтересованы в постановке

политических шоу. Социология таких групп не имеет отношения к нашей проблеме.

Здесь имеет значение только то, что, поскольку человеческая природа в политике

такова, какая она есть, они могут формировать их в очень широких пределах,

влиять на волю народа и даже создавать ее. При анализе политических процессов мы

в большей степени сталкиваемся не с подлин­ной, а со сфабрикованной волей. И

часто эта последняя и составля­ет ту общую волю, о которой говорит классическая

доктрина. До тех пор, пока это так, воля народа есть продукт, а не движущая сила

политического процесса.

Пути, с помощью которых формируется воля общества по тем или иным вопросам, и

сами эти вопросы в точности совпадают со способами воздействия коммерческой

рекламы. В обоих случаях речь идет о попытках воздействия на подсознание. И

здесь, и там одни и те же способы создания приятных или неприятных ассоциаций,

которые тем более эффективны, чем менее рациональны. И здесь, и там те же

оговорки и умалчивания, тот же способ формирования общественного мнения с

помощью постоянно повторяемых утверждений, которые лучше всего достигают цели

тогда, когда они обходят рациональные аргументы и не рискуют разбудить

критические способности людей. И так далее. Все эти средства более применимы в

сфере политической, чем в сфере частной и профессиональной жизни.

Так, портрет красивейшей из девушек на обертке в конечном счете не сможет

поддержать на неизменном уровне продажу плохих сигарет. В области политических

решений столь же эффективных средств защиты нет. Многие решения жизненной

важности носят такой характер, что общество не может позволить себе на досуге

поразмыслить и поэкспериментировать с ними. Даже если это оказывается возможным,

суждение не так просто вынести, как в случае с сигаретами, потому что здесь не

так просто оценить последствия.

Но эти психотехнические трюки в степени, которая совершенно нехарактерна для

коммерческой рекламы, проникают в такие формы политической рекламы, которые

апеллируют к разуму. Безза­щитная жертва вызывает у наблюдателя иррациональное

или во всяком случае нерациональное сочувствие, которое вовсе не становится

сильнее, когда оно подкреплено аргументацией и различного рода фактами.

Мы уже говорили выше о том, что почему так трудно дать общественности

беспристрастную информацию о политических проблемах и сделать из нее необходимые

выводы и почему происходит так, что информация и аргументы, касающиеся

политических вопросов, попадут в цель, только если они соответствуют уже

сложившимся взглядам гражданина. Как правило, однако, эти взгля­ды недостаточно

определенны для того, чтобы предопределить конкретные выводы. Поскольку сами эти

выводы можно сфабри­ковать, то эффективная политическая аргументация почти

неизбежно предполагает попытки придать определенные очертания уже существующим

волевым проявлениям, а не просто провести их в жизнь или помочь гражданину

составить собственное мнение. Поскольку в своих интересах или для достижения

своих целей человек легко солжет, то мы предполагаем и на самом деле находим,

что эффективная аргументация в политике всегда является фальсифицированной или

выборочной [Выборочная информация, правильная сама по себе, есть попытка

солгать, говоря правду.] и состоит в том, чтобы превратить некоторые положения в

аксиомы, а иные, наоборот, замол­чать; таким образом, она сводится к

психотехническим приемам, о которых говорилось выше. Читателю, считающему меня

слишком большим пессимистом, стоит только вспомнить о том, что он сам слышал -

или говорил, - что о тех или иных неудобных фактах не стоит говорить открыто, а

те или иные аргументы, хотя и правильные, приводить нежелательно. Если люди,

которые по обще­принятым оценкам достойны всяческого уважения, мирятся с этим,

то разве они тем самым не выказывают своего отношения к достоинствам и даже к

самому существованию воли народа?

Конечно, всему этому есть пределы [Вероятно, их можно было бы более четко

очертить, если те или иные вопросы решались бы на референдумах. Вероятно,

политики прекрасно знают, почему они почти всегда отрицательно относятся к этому

институту.]. И есть правда в мысли Джефферсона о том, что в конечном счете народ

мудрее каждого отдельно взятого индивида, или в высказывании Линкольна о

невозможности "дурачить всех все время". Но оба эти высказывания не случайно

подчеркивают долгосрочный аспект. Без сомнения, можно утверждать, что со

временем коллективное сознание людей вырабатывает мнения, которые весьма часто

представляются в высшей степени разумными и даже проницательными. История,

однако, состоит из последовательных краткосрочных ситуаций, которые могут в

корне изменить ход событий. Если в краткосрочной перспективе можно одурачить

всех и заставить их принять то, чего они на самом деле не хотят, и если это не

исключение, на которое можно закрыть глаза, то никакое количество

ретроспективного здравого смысла не меняет главного вывода: не народ в

действительности поднимает и решает вопросы, эти вопросы, определяющие его

участь, поднимаются и решаются за него. Приверженец демократии более, чем кто бы

то ни было, должен принять этот факт как данность, тогда никто не сможет

утверждать, что его вера в демократию основана на притворстве.