Капитализм, социализм и демократия  

Раздел: Экономика и юриспруденция

Таково было Марксово политическое априори [Ни в одном языке, из тех, которые

я знаю, это слово официально существительным не считается, но это настолько

удобно, что я все-таки рискну употребить его в данной форме.]. Нет нужды лишний

раз говорить о том, что оно принципиально отличалось от априори рядовых

английских социалистов, не только живших во времена Маркса, но и в любые другие

времена, - отличалось настолько сильно, что взаимная симпатия и уж тем более

полное взаимопонимание практически исключались, независимо от гегельянства и

других идеологических барьеров. Это различие станет еще более наглядным, если

сравнить Маркса с другим немецким мыслителем, очень близким ему по

происхождению, - Фердинандом Лассалем (1825-1864). Человек той же

национальности, продукт того же социального слоя, что и Маркс, воспитанный на

очень близких культурных традициях, па которого также оказала большое влияние

французская революция 1848 г. и идеология буржуазной демократии, Лассаль,

однако, отличается от Маркса, причем отличие это невозможно объяснить одним

только несходством характеров. Гораздо важнее было то, что Маркс был изгоем, а

Лассаль - нет. Лассаль никогда не оказывался в изоляции ни от своей страны, ни

от какого-либо сословия, включая пролетариат. В отличие от Маркса он никогда не

был интернационалистом. Когда он говорил "пролетариат", он прежде всего имел в

виду немецкий пролетариат. Он не имел ничего против сотрудничества с

существующим государством. Ему не претило общение с Бисмарком или с королем

Баварии. Подобные мелочи играют большую роль - большую, возможно, чем многие

мировоззренческие разногласия, во всяком случае достаточно большую, чтобы

породить разные учения о социализме и непримиримую вражду между их авторами.

Попробуем теперь с позиций Марксова априори взглянуть на те факты политической

жизни, с которыми ему приходилось иметь дело.

Возьмем хотя бы обширную армию промышленного пролетариата, о которой писал  Маркс, считая, что она существует только в Англии. Даже в Англии к тому моменту,

когда он сформулировал основные положения своей теории, движение чартистов уже

сошло на нет, а рабочий класс становился все более трезвомыслящим и

консервативным. Неудача радикальных действий разочаровала пролетариат и он стал

отходить от броских лозунгов и гимнов, прославляющих право рабочих на

неурезанный продукт. Трезво поразмыслив, пролетарии решили сделать ставку просто

на увеличение своей доли в этом продукте. Их вожди стали осторожно пытаться

установить, укрепить и усилить юридический статус и экономическую власть

профсоюзов в политических рамках буржуазного общества. Из принципиальных, а

также из очевидных тактических соображений они неизбежно должны были относиться

к революционным идеям и революционной деятельности, как к помехе, диверсии

против серьезного дела трудового класса, допущенной то ли по глупости, то ли по

легкомыслию. К тому же они имели дело в основном с верхними слоями рабочего

класса; что касается его низов, то по отношению к ним они испытывали чувства,

близкие к презрению.

Во всяком случае ни условия, в которых они оказались, ни личные качества никогда

бы не позволили Марксу и Энгельсу организовывать промышленный пролетариат или

любую конкретную его группу в соответствии с собственными идеями. В лучшем

случае они могли надеяться на связи с вождями пролетарского движения и

профсоюзной бюрократией. Учитывая, с одной стороны, позицию "респектабельных"

представителей рабочего класса, с другой - точку зрения не поддающихся

организации низов в больших городах, с которыми они не очень-то жаждали иметь

дело [Не будем забывать, в каком тоне марксисты обычно говорят о

люмпен-пролетариате (Lumpen proletariat).], они оказались перед лицом весьма

щекотливой дилеммы. Они не могли не оценить значения профсоюзного движения,

которое медленно, но верно шло к решению титанической задачи объединения масс в

некое подобие организованного класса, иначе говоря - к решению той проблемы,

которую сами Маркс и Энгельс считали наиважнейшей. Однако не имея возможности

влиять на это движение и вполне сознавая ту опасность, что ведомый профсоюзами

рабочий класс может обуржуазиться и выработать в себе буржуазные установки, они

не любили профсоюзы и не доверяли им, а те платили им той же монетой - в той

мере, в какой они их вообще замечали. Таким образом, Марксу и Энгельсу пришлось

отступить на позицию, которая стала характерной для классического социализма и

которая, хотя значение ее существенно уменьшилось, и по сей день выражает

фундаментальный антагонизм между теоретиками социализма и рабочим классом

(который в важных случаях можно условно приравнять к антагонизму между

социалистическими партиями и профсоюзами). Для социалистов профсоюзное движение

было чем-то таким, что необходимо обратить в веру классовой борьбы; в качестве

средства такого обращения приверженцам истинного вероучения приходилось идти на

сотрудничество с профсоюзами всякий раз, когда рабочие волнения радикализировали

массы и беспокойство или волнение профсоюзных лидеров достигало такой степени,

что они готовы были выслушивать проповеди. Но поскольку обращение в истинную

веру все равно было неполным и поскольку профсоюзы оставались в принципе

нерасположенными ни к революционным, ни даже просто к политическим действиям,

для социалистов это движение не только не было носителем божественной истины,

напротив, оно шло по ложному пути, неправильно понимало свои истинные цели,

обманывая себя пустыми сказками, которые не просто бесполезны, но даже вредны, а

потому правоверным не следовало до него опускаться, разве что затем, чтобы

подтачивать его изнутри.

Эта ситуация начала меняться уже при жизни Маркса и изменилась еще больше после

его кончины, но еще при жизни Энгельса. Рост численности промышленного

пролетариата, который постепенно сделал его реальной силой не только в Англии,

но и на континенте, и сопутствующая экономическим спадам того периода

безработица увеличили влияние Маркса и Энгельса на лидеров рабочего движения, но

они никогда так и не добились прямого влияния на пролетарские массы. Впрочем,

главным материалом для работы всегда оставалась интеллигенция. И хотя успехи их

на данном фронте были весьма значительны, интеллигенты доставляли им еще больше

беспокойств, чем безразличие трудящихся, временами перерастающее во

враждебность. Была, например, прослойка интеллигентов-социалистов, которые не

считали зазорным отождествлять себя с профсоюзами или с социальным

реформаторском буржуазно-радикального или даже консервативного толка. И

разумеется, они исповедовали совершенно иной социализм, который, обещая быстрые

блага, был опасным соперником. Были также интеллигенты, в первую очередь

Лассаль, которые завоевали в массах позиции, представлявшие уже прямую угрозу

идеям марксизма. И наконец, были интеллигенты, которым было не занимать

революционного пыла, но которых Маркс и Энгельс вполне справедливо считали

худшими врагами социализма - это путчисты вроде Бланки [Blanqui, 1805-1881],

досужие мечтатели, анархисты и т.д. Идеологические и тактические соображения

требовали сказать всем этим группам твердое "Нет".