ДРУИДЫ

Поэты, ученые, прорицатели

ДРУИДОВ ОТКРЫВАЮТ

Место, занимаемое друидами в европейской предыстории, делает маловероятным то, что их религия, как и материальная культура и соответственно другие аспекты их социального и лингвистического положения, обладает долгим прошлым с различными культурными традициями, не обязательно кельтскими и даже индоевропейскими. То, что мы можем углядеть из признаков ранней кельтской религии посредством подкрепленной текстами археологии, будет скорее нечто уже воплощенное в древних традициях. И мы обязаны быть начеку в поисках возможных признаков синкретизма.

Основные европейские культуры начиная с позднеледникового периода и до начала 6-го тысячелетия до н. э. базировались на экономике выживания, то есть охоте, рыбной ловле и собирательстве. Все вместе это составляет культуры развитого палеолита и мезолита. В некоторых областях Северной Евразии такие культурные традиции долгое время сосуществовали с интрузивным сельским хозяйством, возможно, до конца 3-го тысячелетия до н. э. По сути своей эти культуры стоят за культурами коренных обитателей Нового Света, пришедших из Азии через Берингов пролив примерно за 10 000 лет до н. э.

Не один историк религии предполагал, что можно установить зависимость между культурами и типом архаических религий, доживших до наших дней и в Старом и в Новом Свете под именем шаманизма. Форма, в которой рьяно защищалась эта точка зрения, не всегда пробуждает уверенность в том, насколько верно пользуются ее творцы археологическими свидетельствами. Однако в качестве общего тезиса, осторожно выдвигаемого такими учеными, как Мирсча Элиаде, она, видимо, заслуживает серьезного рассмотрения. Среди прочего она может объяснить недавнее распространение шаманизма, особенно в Сибири и Америке, среди тунгусов, бурятов, алтайцев и лаппов, а также от эскимосов до чукчей и кри и далее до Огненной Земли. Это явление не обязано полностью повторять содержание палеолитической и мезолитической религий, но предположительно включает в себя некий важный компонент, тот, что может составлять суть древней европейской традиции.

Начиная с 7-го или 6-го тысячелетия до н. э. решительный культурный сдвиг в Восточной Европе был ускорен введением экономики, основанной на умении одомашнивать животных и разводить злаки, пришедшие с Ближнего Востока. Механизм их появления до сих пор остается невыясненным, но в данном случае это нас не касается. Путем ли иммиграции или аккультуризации (восприятия менее развитым народом элементов культуры другого народа), или того и другого вместе в Европу внедрился новый комплекс идей, включающий в себя смешанное земледелие, сельские общины однокомнатных домов с земляными или бревенчатыми стенами, поставленные на открытых местах, а также новые уменья, в том числе начатки гончарного ремесла. Их корни лежат в тех же сельских сообществах, которым суждено было, как в Западной Азии, развиться к концу 4-го тысячелетия до н. э. в грамотную цивилизацию. Но в отличие от восточных культур, рано ставших возводить монументальные храмы в качестве фокуса своих поселений, ничего мало-мальски похожего, того, что можно каким-то образом так интерпретировать, не замечалось в первых использовавших камни земледельцах Восточной и Центральной Европы. В сущности, за всей последующей предысторией континентальной Европы стоят неолитические деревни и их экономика, несколько видоизмененная успешным освоением обработки меди, бронзы и, наконец, железа. Встречающиеся на ограниченной территории Восточной Европы в отходах поселений женские фигурки привели к неподтвержда-емому предположению о культе Богини Матери. В Западной Европе укрепилась чуждая и неизвестная система верований, приведшая к строительству мегалитических или врезанных в скалы коллективных гробниц, иногда украшенных стилизованными женскими изображениями. Фактически мы абсолютно невежественны в вопросе о существовании разного рода религиозных верований среди европейских неолитических сообществ с 6-го по 3-е тысячелетие до н. э. Нам также ничего не известно о возможном их вкладе в позднейшую кельтскую религию.

Конец 3-го тысячелетия до н. э. был в Европе периодом перемен и приспособления, перегруппировок. Мы наблюдаем окончание архаической фазы перехода сельскохозяйственных сообществ от каменных к медным и бронзовым режущим орудиям и оружию. Но кроме того, видим перемены, предполагающие реорганизацию социальную. Длинные дома, характерные для Центральной Европы с 5-го тысячелетия до н. э., допустимо объясняемые «неделимыми», то есть «расширенными» семейными единицами, уступают место зданиям, пригодным для «нуклеарной» семьи раннего кельтского мира и современной Западной Европы. Хотя природа такой подвижки остается предметом оживленных дискуссий, существуют свидетельства некоторых контактов, простирающихся от области южнорусских степей и Кавказа на северо-запад, в Центральную и Северную Европу до 2000 года до н. э. Контакты эти включали в себя ознакомление с колесным транспортом, влекомым парой запряженных животных, и ритуал погребения колесниц вместе с покойником.

Эти сдвиги и изменения были связаны еще и с распространением индоевропейских языков, и, хотя все корреляции1 между языком и материальной культурой для дописьменных обществ являются всего лишь допущениями, это совпадает с поздней картиной лингвистического распространения. Поскольку область этого распространения стала потом кельтской Европой, мы можем лишь предположить, что к началу 2-го тысячелетия там уже могли утвердиться носители индоевропейских языков, так что кельты в какой-то мере могли к ним принадлежать. Если сделать еще одно допущение, то можно будет добавить к языку индоевропейские социальные и религиозные порядки. Что бы ни говорилось о такой ранней датировке, у нас имеются достаточно серьезные археологические свидетельства, позволяющие утверждать, что не наблюдается заметных культурных перемен до периода, когда впервые было замечено появление кельтов, то есть по крайней мере до VIII, а то и до XIII века до н. э. Естественно, лингвистическая традиция предположительно также не была нарушена и является даже еще более древней.

Ко времени появления исторически документированных сведений о друидах фон возможной религиозной традиции грубо можно себе представить следующим образом. Взяв за точку отсчета формы кельтской религии, подтвержденные археологическими изысканиями, эпиграфии, а также классические и местные тексты, есть три основные предшествующие фазы. Это, во-первых, традиции, причем доминирующими являются индоевропейские, восходящие ко 2-му тысячелетию до н. э. и, возможно, к его началу. За всем этим опять же стоят совершенно темные и невнятные религии неолитических земледельцев с элементами восточных и западных компонентов, вмешавшихся сюда в конце 4-го тысячелетия до н. э. Это касается Галлии и особенно Британии. И наконец, подо всем этим будут лежать верования и обряды охотничьих племен доисторической Европы, которые вполне могли содержать уцелевшие элементы шаманизма. Этой родословной вполне может быть 20 000 лет.

Друидизм, когда мы сталкиваемся с ним впервые, является интегрирующей частью социальной структуры кельтской Галлии. Это индоевропейское установление аналогично браминской касте санскритской Индии или архаическому жречеству раннего Рима. (Как бы ни относиться к чрезмерно усложненным схемам Дюмезиля и его школы, его утверждения кажутся вполне разумными.) Однако есть элементы, отличные от них, которые могут быть обязаны своим существованием тем ранним истокам европейской религиозной традиции, которую мы только что описали. Мы можем резонно полагать, что археологические свидетельства наводят на мысль о наличии общественного порядка «героического» (воинственного) типа уже в 3-м тысячелетии до н. э., с ритуалами, подобными более поздним погребениям в колесницах, несомненно кельтского контекста, наблюдаемого в «могилах-повозках» (Галльштатта) и «могилах-колесницах» (Ла-Тен). В такой социальной ситуации найдет вполне приемлемое место каста жрецов, эквивалентных друидам, а также бардам и ватам. Ритуальные шахты кельтского мира, как мы видели, имеют предшественников в Британии середины 2-го тысячелетия до н. э., где также существовала традиция круглых храмов или огороженных площадок («temenos»), уходившая в еще более далекое прошлое. Удлиненная кельтская священная ограда в Либенице больше всего напоминает относящуюся к 1-му тысячелетию до н. э. и расположенную во Франции; квадратное святилище имеет подобных себе предшественников в Нидерландах.

Практически невозможно оценить возможный вклад ранних земледельческих традиций в кельтский мир, который никак нельзя приравнять к индоевропейским идеям. Домыслы о социальной организации в Галлии и Британии до начала 2-го тысячелетия могут оказаться слишком рискованными, если не вовсе пустопорожними. Мы можем только привлечь внимание к явному «интересу» галлов к мегалитическим гробницам, с внутренними погребениями и помещенным в них каким-то мусором, который можно было бы назвать остатками пикника. В Британии следует обратить внимание на возможных предшественников круглых, квадратных и удлиненных церемониальных оград типа «хенджей» или «цирков», уходящих происхождением в 3-е тысячелетие до н. э.

«Мы до сих пор не считаем возможным найти в шаманизме доминанту магически-религиозной жизни индоевропейцев», — писал Элиаде. Даже если, указывает он, некоторые носители индоевропейских языков, вроде фракийцев и прежде всего скифов, внесли многие шаманские приемы в свою религию. Трудно принять точку зрения Анны Росс, что друиды были «жрецами, не отличавшимися существенно от шаманов финно-угорских народов», хотя она цитирует в поддержку эпизод из местного ирландского текста, «Осада Дром Дамхгэйра». В нем друид, Мог Руитх, предстает как маг и кудесник, который требует себе «темно-серую шкуру безрогого быка» и свой «головной убор в виде птицы белопестрой с трепещущими крылами», после чего совершает весьма шаманский полет по воздуху. Здесь и в других ритуальных и экстатических контекстах использование бычьих шкур представляет собой фрагмент, извлекаемый из очень глубоких древних верований. Здесь мы также можем принять как данность память о жертвенных дарах конских и бычьих шкур, такое свидетельство, как сохранившиеся в шахтах черепа и кости ног, недавно обнаруженные в вотивных находках непосредственно в Ла-Тен. Эта практика (жертвовать «рога и копыта»), известная с конца 3-го тысячелетия до н. э. и далее в Южной Руси, являлась пережитком недавнего шаманизма на Алтае и в других местах. Если придавать значение сходному выражению о «расколовшихся небе и земле» у кельтских и тюркских народов, проявляется любопытная связь с Центральной Азией.

Реальные друиды были тогда членами индоевропейского социального устройства. Они занимались религией, содержавшей много элементов, древних даже для того времени. Мы знаем о них то, что написали другие народы, с чуждыми культурными традициями. Это наблюдаемые друиды, именно в процессе такого наблюдения впервые появляются друиды символические, «друиды, какими хотелось бы их видеть».