Годы молодые с забубенной славой,

                        Отравил я сам вас горькою отравой.

                        Я не знаю: мой конец близок ли, далек ли,

                        Были синие глаза, да теперь поблекли.

                        Где ты, радость? Темь и жуть, грустно и обидно.

                        В поле, что ли? В кабаке? Ничего не видно.

                        Руки вытяну – и вот слушаю на ощупь:

                        Едем... кони... сани... снег... проезжаем рощу.

                        "Эй, ямщик, неси вовсю! Чай, рожден не слабым!

                        Душу вытрясти не жаль по таким ухабам".

                        А ямщик в ответ одно: "По такой метели

                        Очень страшно, чтоб в пути лошади вспотели".

                        «Ты, ямщик, я вижу, трус. Это не с руки нам!»

                        Взял я кнут и ну стегать по лошажьим спинам.

                        Бью, а кони, как метель, снег разносят в хлопья.

                        Вдруг толчок... и из саней прямо на сугроб я.

                        Встал и вижу: что за черт – вместо бойкой тройки...

                        Забинтованный лежу на больничной койке.

                        И заместо лошадей по дороге тряской

                        Бью я жесткую кровать модрою повязкой.

                        На лице часов в усы закрутились стрелки.

                        Наклонились надо мной сонные сиделки.

                        Наклонились и хрипят: "Эх ты, златоглавый,

                        Отравил ты сам себя горькою отравой.

                        Мы не знаем, твой конец близок ли, далек ли, -

                        Синие твои глаза в кабаках промокли".

<1924>