Литература

Сергей Есенин

Раздел: Русская история и культура

   Впервые в Замоскворечье. - Конторская служба и "разлад" с отцом. -

   Откровенный разговор. - "Товарищество И. Д.Сытина". - Подчитчик

   корректора. - Письмо пятидесяти. - Охранка интересуется Есениным. -

Загадка одного письма. - В типографии и университете. - Среди "шанявцев-.

   - "Путешествие" в прекрасное. - О чем плачут "Ярославны". - Суриковцы. -

   "Друг народа" печатает "Узоры".

   Семнадцатилетним  юношей   Есенин  оставил  "ту   сельщину,   где   жил

мальчишкой", держа путь на Москву.

   Долгое время мы мало знали о детстве и юности поэта.  Множество статей,

заметок, воспоминаний о Есенине было напечатано у нас и за рубежом; из них

лишь отдельные были посвящены раннему периоду его жизни.

   В  них  обычно  подчеркивалось влияние религиозно настроенных людей  на

молодого  Есенина,   а  то  и  прямо  говорилось  о  "церковно-мистической

закваске",  полученной юным поэтом. Объяснялось все это тем, что Есенин-де

серьезно  нигде  не  учился,  литературу знал  понаслышке,  воспитывался в

религиозной среде  и  приехал в  1915  году  в  Петроград этаким  наивным,

идиллически  настроенным  деревенским  пареньком,   влюбленным  в  красоту

патриархальной сельской жизни.

   Одним  из  первых в  этом  фальшивом хоре  "почитателей" поэзии Есенина

раздался в свое время голос декадентской поэтессы 3. Гиппиус. Вскоре после

приезда молодого поэта в  Петроград она выступила в  журнале "Голос жизни"

под  псевдонимом  Роман  Аренский  со  статьей  о  Есенине,  озаглавленной

довольно претенциозно "Земля  и  камень".  Салонную поэтессу больше  всего

умиляло,  что  "желтоволосый и  скромный"  паренек  из  Рязанской губернии

сочиняет   свои   "земляные"   стихи   при   полном   "отсутствии  прямой,

непосредственной связи с литературой".

   Вслед   за   Гиппиус   другие  литературные  "знаменитости"  тогдашнего

Петрограда   вкупе   с   некоторыми   рецензентами  первой  книги  Есенина

"Радуница",  изданной  в  начале 1916 года, в какой-то мере способствовали

рождению   мифа   о  поэте,  чуждом  каких-либо  литературных  традиций  и

современной   культуры.   Один   из  рецензентов  писал  по  поводу  книги

"Радуница":  "Соблазны  культуры  почти  ничем  еще  не  задели ясной души

"Рязанского  Леля".  Он  поет  свои  звонкие песни легко, просто, как поет

жаворонок...   "Микола",   открывающий  сборник,  весь  пронизан  красотою

кристально  чистой,  детски  трогательной религиозной и бытовой гармонии".

Позднее,  в 1924 году, Есенин писал по поводу подобных рецензий и отзывов:

"...Стихи  мои  были  принимаемы  и  толкуемы  с тем смаком, от которого я

отпихиваюсь сейчас руками и ногами".

   И   после   смерти   Есенина  появлялись  статьи,   в   которых  упорно

расписывались,  правда в слегка подновленном виде, те же "были" и небылицы

о юности Есенина.

   Так,  А.  Крученых  в  своих,  по  меткому  и  справедливому  замечанию

Маяковского, дурно пахнущих книжонках о поэте вполне серьезно "доказывал":

"Нездоровая  церковно-мистическая  закваска  первого   периода  есенинской

поэзии была сама по себе гибельна. Идиллические образы вымышленной деревни

и поповщины не могли вывести его поэзию на настоящую плодотворную дорогу".

И Крученых был не одинок в своих "изысканиях".

   Отголоски легенд,  "творимых" в  свое  время опекунами молодого поэта в

Петрограде,  а позднее такими литераторами, как Крученых, еще сравнительно

недавно можно было услышать в  рассуждениях некоторых современных критиков

и  литературоведов.  Например,  в статье Марка Щеглова "Есенин в наши дни"

(журнал "Новый мир", 1956, N 3) наряду с правильными положениями говорится

о  том,  что дооктябрьская поэзия Есенина,  "начисто лишенная драматизма и

напряженности",   полна   "гармонии  пастушеского  "восприятия  жизни"   и

"коровьих вздохов".  И,  наоборот,  долгое время в  статьях о  поэте часто

обходили  молчанием некоторые важные  события  его  жизни,  о  которых  он

кратко, но последовательно говорит в автобиографиях.

   Есенин   во   всех  автобиографических  заметках  отмечал  одно  важное

обстоятельство:   занятия   в   Московском   народном  университете  имени

Шанявского.  В  автобиографии  "О  себе"  (1925)  читаем: "В эти же годы я

поступил  в  университет  Шанявского,  где пробыл всего 1, 5 года, и снова

уехал  в деревню". О занятиях в университете Шанявского идет речь и в двух

незавершенных  набросках  к  автобиографии.  В  первом, который по почерку

следует  отнести к концу 1916 года, Есенин отмечал: "Образование получил в

учительской  школе  и два года слушал лекции в Университете Шанявского". В

другом  наброске,  озаглавленном  "Нечто о себе" и написанном в 1925 году,

приводится  такая  фраза:  "В  Университете  Шанявского  в  1913  - 14 гг.

столкнулся с поэтами".

   Если бы в свое время были исследованы эти и другие важные моменты жизни

поэта, о которых он, к сожалению, столь кратко упоминает в автобиографиях,

то  стало  бы  ясно,  сколь  важное  значение для формирования поэта имела

обстановка,  в  которой он находился в юные годы в Москве, и как призрачны

легенды,  возникшие  в литературных салонах северной столицы и считавшиеся

долгое время близкими к "истине".

   * * *

   "Я  был  в  Москве одну неделю,  потом уехал.  Мне в  Москве хотелось и

побыть больше,  да  домашние обстоятельства не позволили,  купил себе книг

штук 25",  -  писал Есенин Панфилову 7 июля 1911 года. Это была его первая

встреча  с  миром  большого  города.   Рядом  с  Замоскворечьем,   где  он

остановился   у   отца,   за   Москвой-рекой,   величественно  раскинулись

златоглавые соборы и дворцы Московского Кремля. Вдоль Китайгородской стены

от  Ильинских ворот  причудливо прилепились лотки  и  палатки  знаменитого

Никольского книжного рынка.  Настоящее книжное море. Оно неудержимо влекло

к  себе  книголюбов со  всех концов города.  И  как,  наверно,  волновался

Есенин,  впервые попавший сюда!  Забыв про все на  свете,  он рассматривал

старинные  издания  "Слова  о  полку  Игореве",  потускневшие  от  времени

сборники русских былин,  народных песен и  сказок,  листал заветные томики

Пушкина,    Лермонтова,    Некрасова,    Кольцова,    Никитина.    Заядлый

константиновский книголюб прихватил с  собой 25  книг -  целую библиотеку.

Юному поэту,  конечно, не по сердцу пришелся купеческий дух Замоскворечья.

Но  и  здесь было такое,  что  не  могло не  вызвать его интереса.  Вблизи

мясного магазина,  где  отец Есенина Александр Никитич долгие годы работал

приказчиком,  возвышались огромные корпуса  знаменитой .в  России  фабрики

книги  -  типографии Сытина.  Рабочие типографии часто  заходили в  мясной

магазин,  Один из них, корректор Воскресенский, заинтересовался приехавшим

из  деревни  сыном  приказчика,  пишущим  стихи,  и  отправился с  Сергеем

Есениным  к  поэту  Ивану  Белоусову.   Последний  в  своих  воспоминаниях

рассказывает: "...Передо мной стоит скромный, белокурый мальчик, - до того

робкий,   что  боится  даже  присесть  на  край  стула,   -  стоит,  молча

потупившись,  мнет в руках картузок.  Его привел ко мне (помнится,  в 1911

г.)  репетитор моих  детей  -  Владимир Евгеньевич Воскресенский,  "вечный

студент" Московского ун-та, народник, служивший корректором при типографии

Сытина.  "Я к вам поэта привел, - сказал Воскресенский и показал несколько

стихотворений,  -  это вот он написал,  Сергей Есенин!.." Не помню,  какие

стихи он принес. Но я сказал поэту несколько сочувственных слов. А молодой

поэт стоял, потупившись, опустив глаза в землю".

   Волнение Есенина было понятно.  Впервые стихи его  слушал поэт,  долгие

годы  связанный с  Суриковским литературным кружком  писателей из  парода,

выпустивший еще  в  конце  прошлого века  несколько стихотворных сборников

суриковцев.

   Есенину в  свой  первый  приезд к  отцу  "в  Москве хотелось...  побыть

больше". Он тогда не предполагал, что скоро вновь появится в Москве, и уже

сравнительно надолго.

   Прошел год.  Закончив учебу в Спас-Клепиках, Сергей Есенин возвращается

в  родное  село.  "Когда  он  окончил  курс  и  мы  с  ним  расстались,  -

рассказывает Е.  М.  Хитров, - я ему советовал поселиться где-нибудь или в

Москве,  или в Питере и там заниматься литературою под чьим-нибудь хорошим

руководством.  Иначе трудно надеяться,  чтобы стать на современный уровень

литературных исканий и быть замеченным".

   Лето  1912  года  Есенин проводит в  Константинове:  рыбачит,  бродит в

заливных лугах,  бывает на постройке плотины и шлюза на Оке. "У нас делают

шлюза, - сообщает он Панфилову, - наехало множество инженеров, наши мужики

и  ребята работают...  Уже  почти сделали половину,  потом хотят мимо  нас

проводить железную дорогу".

   Главное,  чем живет Есенин, что занимает его, - стихи. В знойный летний

день, уединившись в амбаре, за домом, он увлеченно работает, создает новые

стихи,  переделывает "старые",  клепиковские, иной раз отказываясь целиком

от ранее написанного.  Есенин собирается послать стихи в Москву. "Дай мне,

пожалуйста,  - просит он своего клепиковского друга, - адрес от какой-либо

газеты и  посоветуй,  куда посылать стихи.  Я  уже  их  списал.  Некоторые

уничтожил, некоторые переправил". Но адрес не понадобился.

   В конце июля 1912 года Есенин снова едет в Москву. Родные хотели, чтобы

он  продолжал  свое образование. "Надежды их, - замечает Есенин в одной из

автобиографий,  -  простирались до института, к счастью моему, в который я

не  попал".  Дело  не  только  в  том, что за время учебы в Клепиках юному

поэту,   по   собственному   признанию,  методика  и  дидактика  настолько

осточертели, что он и слушать не хотел о педагогической профессии.

   Суть  в  другом:  с  ранних лет  для  Есенина жизнь была  неотделима от

стихов.  С  поездкой в  Москву  у  Есенина  были  связаны  совершенно иные

надежды.  Он мечтал о  поэтическом признании.  Ему хотелось напечататься в

каком-нибудь  журнале  или  газете,  встретиться  с  московскими  поэтами,

почитать им стихи.  Но все это произошло далеко не сразу. Поначалу Есенину

пришлось заниматься совсем иным делом. "Отец, - рассказывает сестра поэта,

Александра Александровна Есенина,  -  вызвал его к себе в Москву и устроил

работать в конторе к своему хозяину,  с тем чтобы осенью Сергей поступил в

учительский институт".  Живет Есенин в  это время вместе с отцом на втором

этаже небольшого деревянного дома в Большом Строченовском переулке. Мясной

магазин Крылова помещался рядом, на соседней улице Щипок.

   Отец  Есенина провел в  Москве большую часть  своей многотрудной жизни.

"Более тридцати лет,  -  вспоминает А.  А.  Есенина, - с тринадцатилетнего

возраста до самой революции, отец проработал мясником у купца...

   Тяжелая жизнь наложила на глаза отца глубокий отпечаток, и в них иногда

было столько грусти и  тоски,  что  хотелось приласкать его и  сделать для

него все самое приятное.  Но он не был ласков,  редко уделял нам внимание,

разговаривал с нами, как со взрослыми, и не допускал никаких непослушаний.

Но зато,  когда у отца было хорошее настроение и он улыбался, то глаза его

становились какими-то  теплыми,  и  в  их  уголках собирались лучеобразные

морщинки.  Улыбка отца была заражающей.  Посмотришь на него -  и  невольно

становится весело и тебе. Такие же глаза были у Сергея".

   По   своему  характеру  Александр  Никитич  Есенин  был  человек  очень

выдержанный,  скромный  и  справедливый.  Односельчане  относились  к нему

всегда  с  большим  уважением.  Наделен  он  был острой наблюдательностью,

неплохо  рисовал.  В  семье  Есениных сохранился рисунок их старого дома в

Константинове,   сделанный   Александром   Никитичем.   Отец  Есенина  был

интересным  собеседником. Он "...очень хорошо и красочно умел рассказывать

какие-нибудь  истории  или  смешные  случаи  из  жизни, - вспоминает А. А.

Есенина, - и при этом сам смеялся только глазами, в то время как слушающие

покатывались  от  смеха.  Иногда  отец  пел.  У  отца был слабый, но очень

приятный  тенор.  Больше  всего,  - замечает Александра Александровна, - я

любила  слушать,  когда  он пел песню "Паша, ангел непорочный, не ропщи на

жребий  свой..."  Слова  этой песни, мотив, отцовское исполнение - все мне

нравилось.  Эту  песню  пела  и мать, и мы с сестрой, но у отца получалось

лучше.  Мы с Катей (старшая из сестер поэта, Екатерина Александровна. - Ю.

П.}  любили  эту  песню,  а  Сергей использовал ее слова в "Поэме о 36". В

песне поется:

   Может статься и случиться,

   Что достану я киркой,

   Дочь носить будет сережки,

   На ручке перстень золотой...

   У Сергея эти слова вылились в следующие строки:

   Может случиться

   С тобой

   То, что достанешь

   Киркой, -

   Дочь твоя там,

   Вдалеке,

   Будет на левой

   Руке

   Перстень носить

   Золотой".

   Есенин с  большим уважением относился к  отцу.  Это единодушно отмечают

родные и близкие поэта.  "Он любил отца, - подчеркивает сестра, - и не раз

с  глубоким сочувствием говорил мне о  трудной отцовской жизни".  С годами

Есенин все  больше чувствовал,  как  нелегко складывалась жизнь его  отца,

сколько унижений,  невзгод выпало на  его  долю.  "Даже в  периоды полного

разлада  Есенина  с   отцом  мне  приходилось  слышать  о  нем  от  Сергея

восторженные отзывы.  По его словам выходило,  что папаша его и  красавцем

был в молодости,  и очень умен,  и необычайно интересен как собеседник", -

вспоминает часто встречавшийся с  Есениным в  Москве в  1912 -  1914 годах

Николай Сардановский.

   "Разлады"  юного  поэта  с  отцом, о которых упоминает Н. Сардановский,

были  вызваны  прежде  всего  тем,  что  Александр Никитич, зная по своему

горькому  жизненному  опыту,  как  трудно выбиться в люди без образования,

сетовал на сына, что тот весьма прохладно относился к родительской затее -

сделать   из   него   учителя.   Расстраивало  Александра  Никитича  и  то

обстоятельство,  что  сын,  явно  тяготясь  службой в конторе, увлечен был

только   одним   -  стихами.  Он  был  искренне  убежден,  что  стихи  для

крестьянского  парня  вещь  несерьезная,  "пустое дело", как говаривал дед

Есенина.

   "Отец,  -  рассказывает А. А. Есенина, - не верил, что можно прожить на

деньги, заработанные стихами. Ему казалось, что ничего путного из этого не

выйдет". Все это очень огорчало и угнетало Сергея Есенина.

   Получив впервые в  начале 1914  года  деньги за  стихи,  напечатанные в

журнале,  Есенин принес их отцу. "Свой первый гонорар, кажется, около трех

рублей,  -  пишет по этому поводу Николай Сардановский,  -  Сергей целиком

отдал отцу,  о  чем у нас с ним был специальный обмен мнений.  Насколько я

Сергея понял,  на эти деньги он смотрел не как на обычный заработок, а как

на нечто высшее,  достойное лучшего применения. Отдать эти деньги отцу, по

его словам,  надо было для того, чтобы оттенить священность этих денег для

поэта,  кроме того,  отдавая первый гонорар отцу, Сергей хотел расположить

отца в  сторону своих литературных занятий".  Удалось это сделать Есенину,

правда,  позднее. А пока все складывалось не очень хорошо. Отец был против

стихов,  на службе в  конторе радости тоже было мало.  К этому добавлялось

едва ли не самое большое огорчение.  В редакциях журналов и газет к стихам

неизвестного  крестьянского паренька  относились  довольно  сдержанно,  не

торопясь  с  их  публикацией.   "Настроение  было  у  него  угнетенное,  -

вспоминает близко знавшая Есенина в те годы А.  Р. Изряднова, - он поэт, и

никто не хочет этого понять, редакции не принимают в печать".

   Есенин чувствует себя  одиноким.  Единственный человек,  с  кем  Есенин

ведет откровенный разговор,  кому поверяет свои мысли, - спас-клепиковский

друг Григорий Панфилов.  "Я вижу,  тебе живется не лучше моего, - пишет он

из  Москвы осенью 1912 года.  -  Ты тоже страдаешь духом,  не к  кому тебе

приютиться и не с кем разделить наплывшие чувства души; глядишь на жизнь и

думаешь:  живешь или нет? Уж очень она протекает-то слишком однообразно, и

что новый день, то положение становится невыносимее, потому что все старое

становится противным,  жаждешь нового,  лучшего,  чистого, а это старое-то

слишком пошло.  Ну ты подумай,  как я  живу,  я сам себя даже не чувствую.

"Живу ли  я  или  жил ли  я?"  -  такие задаю себе вопросы после недолгого

пробуждения.  Я  сам не могу придумать,  почему это сложилась такая жизнь,

именно такая, чтобы жить и не чувствовать себя, то есть своей души и силы,

как животное.  Я употреблю все меры,  чтобы проснуться. Так жить - спать и

после сна на мгновение сознаваться, слишком скверно".

   Письмо другу поэт заканчивает стихотворением,  сообщая ему:  "Я недавно

написал "Капли".

   Капли осенние, сколько наводите

   На душу грусти вы, чувства тяжелого,

   Тихо скользите по стеклам и бродите,

   Точно как ищете что-то веселого.

   Стихотворение "Капли" далеко еще не совершенно.  Это скорей поэтический

набросок.  Есенин как бы договаривает в нем то,  о чем до этого вел речь в

письме.  Чувствуется озабоченность поэта неустроенной судьбой "несчастных,

жизнью  убитых людей".  По  настроению "Капли" созвучны стихотворению "Моя

жизнь", написанному Есениным в 1911 - 1912 годах в Спас-Клепиках:

   Даль туманная радость и счастье сулит,

   А дойду - только слышатся вздохи да слезы...

   Те же мысли и настроения звучат и в "Каплях". На какое-то мгновение мир

кажется поэту прекрасным,  хочется верить, что просвет, надежда близки, но

чем  пристальнее  вглядывается он  в  жизнь,  тем  несбыточнее эти  мечты,

золотая осень видится теперь поэту черной;  действительность беспросветна,

сурова, неумолима.

   "...Ох,  Гриша!  - с грустью замечает он в другом письме к Панфилову. -

Как  нелепа вся  наша  жизнь.  Она  коверкает нас  с  колыбели,  и  вместо

действительно истинных людей выходят какие-то уроды.

   ...Человек!  Подумай,  что  твоя  жизнь,  когда на  пути зловещие раны.

Богач,  погляди вокруг тебя.  Стоны и плач заглушают твою радость. Радость

там, где у порога не слышны стоны.

   ...Да, Гриша, тяжело на белом свете. Хотел я с тобой поговорить о себе,

а зашел к другим.  Свет истины заманил меня к своему Очагу. Там лучше, там

дышится вольней и  свободней,  там не чувствуется того мучения и угрызений

совести, которые окружают всех во мраке злобы и разврата.

   Хоть поговоришь-то  о  ней (об истине),  и  то  облегчишь свою душу,  а

сделаешь если что,  то счастлив безмерно.  И  нет пределам земной радости,

которая, к сожалению, разрушается пошлостью безвременья..."

   Судя  по  переписке с  Панфиловым,  у  Есенина все  больше  осложняются

отношения с отцом. На короткое время он наведывается в родное село, оттуда

в  Рязань,  а  затем опять в  Москву.  "Гриша,  сейчас я нахожусь дома,  -

сообщает он из Константинова Панфилову. - Каким образом я попал, объяснить

в  этом  письме  не  представляется  возможности...  Сейчас  я  совершенно

разлаженный.  Кругом все больно...  Не знаю,  много ли времени продолжится

это животное состояние. Я попал в тяжелые тиски отца. Жаль, что я молод!..

   Никак не вывернешься.

   Не  знаю,  что и  писать,  и  голова тяжела,  как свинец...  Удрученное

состояние.  Скоро поеду в Рязань". И "еще одно письмо другу, теперь уже из

Москвы:  "Черт знает,  что такое.  В конторе жизнь становится невыносимой.

Что делать?

   Пишу письмо,  а  руки дрожат от  волненья.  Еще никогда я  не испытывал

таких угнетающих мук:

   Грустно... Душевные муки

   Сердце терзают и рвут,

   Времени скучные звуки

   Мне и вздохнуть не дают.

   . . . . . . . . . . . . .

   Доля, зачем ты дана!

   Голову негде склонить,

   Жизнь и горька и бедна,

   Тяжко без счастия жить".

   В  стихотворении "Грустно...  Душевные  муки..."  ясно  слышны  отзвуки

стихотворения Надсона "Умерла моя  муза...".  Достаточно только  вспомнить

некоторые строфы:

   Умерла моя муза!.. Недолго она

   Озаряла мои одинокие дни...

   . . . . . . . . . . . . . . . . .

   А теперь - я один... Неприютно, темно.

   Опустевший мой угол в глаза не глядит,

   Словно черная птица, пугливо в окно

   Непогодная полночь крылами стучит...

   Стихотворение это как-то особенно взволновало Есенина.  "...и опять,  -

замечает он в письме к Панфилову, - тяжело тогда, и приходится говорить:

   Облетели цветы, догорели огни,

   Непроглядная ночь, как могила, темна".

   В другом письме:  "Почему-то невольно ползут в голову мрачные строчки",

и далее приводит эти же строки.

   Со   стихами  Надсона  Есенин  впервые  познакомился,   еще   будучи  в

Спас-Клепиках.  Томик поэта ему дал тогда учитель Е.  М.  Хитров. Потом, в

Москве,  он раздобыл себе такой же томик.  "Я купил Надсона...  - писал он

Панфилову,  -  как у  Хитрова..."  Трагическая судьба поэта,  погибшего от

чахотки,  его  грустные стихи  -  все  это  принималось Есениным близко  к

сердцу.  В  отдельных ранних стихах Есенина -  "Что прошло -  не вернуть",

"Поэт" ("Он бледен. Мыслит страшный путь..."), "Капли" и др. - видны следы

подражания Надсону.  Но  было бы неверно даже в  этих стихах все сводить к

литературным влияниям.  Главное в них - действительность, раздумья Есенина

о  жизни.  Сомнения все чаще тревожат его:  "Жизнь...  Я не могу понять ее

назначения,  и  ведь Христос тоже не открыл цель жизни.  Он указал только,

как жить,  но  чего этим можно достигнуть,  никому не  известно.  Невольно

почему-то лезут в голову думы Кольцова:

   Мир есть тайна бога,

   Бог есть тайна мира.

   Да,  однако  если  это  тайна,  то пусть ей и останется. Но мы все-таки

должны  знать,  зачем  живем.  Ведь я знаю, ты не скажешь: для того, чтобы

умереть.  Ты  сам  когда-то говорил: "А все-таки я думаю, что после смерти

есть  жизнь  другая". Да, я тоже думаю, но зачем она, жизнь? Зачем жить? -

взволнованно  спрашивает  Есенин  друга.  -  На  все  ее  мелочные  сны  и

стремления положен венок заблуждения, сплетенный из шиповника. Ужели так и

невозможно разгадать?

   Кто скажет и откроет мне,

   Какую тайну в тишине

   Хранят растения немые

   И где следы творенья рук.

   Ужели все дела святые,

   Ужели всемогущий звук

   Живого слова сотворил.

   Из  "Смерть",  начатой  мною",  - замечает Есенин, приводя в письме эти

строки.  Был ли завершен этот замысел? Есенин нигде больше не упоминает об

этом  стихотворении.  Нет  его и в литературном наследстве поэта. И все же

сохранившиеся строчки важны сами по себе. Это не подражание кому-то. Здесь

все  свое.  Есенин  далек  от модного в ту пору прославления смерти. Нет у

него  и  страха  перед  смертью.  Разгадать тайну мироздания, тайну бытия,

понять  назначение  и  цель  жизни - вот к чему стремится молодой поэт. Он

жаждет   "нового,   лучшего,   чистого".  Каким  образом  изменить  жизнь,

проснуться  самому,  разбудить  других?  Он  мучительно ищет ответы на эти

вопросы. И пока не находит.

   Так  когда-то  страдал Алексей Кольцов.  Девяти лет  оставил он  школу,

чтобы помогать отцу торговать скотом.  В  стихотворении "Ответ на вопрос о

моей жизни" юный воронежский поэт писал:

   Со всех сторон печаль порою

   Нависнет тучей надо мною,

   И, словно черная волна,

   Душа в то время холодна:

   Позднее он с  горечью и  грустью говорил:  "Тесен мой круг,  грязен мок

мир: горько мне жить; и я не знаю, как я еще не потерялся в нем давно".

   Долгие часы по настоянию отца проводил в  лавке за подсчетами копеечных

доходов и маленький Чехов. "В детстве у меня не было детства", - с грустью

писал он позднее. Максим Горький говорил о Чехове, что "Россия долго будет

учиться  понимать  жизнь  по  его  писаниям,  освещенным грустной  улыбкой

Любящего сердца,  по его рассказам;  пронизанным глубоким сознанием жизни,

мудрым беспристрастием и состраданием к людям, не жалостью, а состраданием

умного и  чуткого человека,  который понимал все".  Не  такой ли "грустной

улыбкой  любящего сердца" освещена поэзия  Есенина,  полная,  как  отмечал

Горький,  "неисчерпаемой "печали полей",  любви ко  всему живому в  мире и

милосердия, которое - более всего иного - заслужено человеком".

   По  своему  проникновенному  лиризму,  правде  чувств, душевной красоте

поэзия   Есенина   очень  близка  поэтической  прозе  Чехова,  наполненной

сердечной теплотой, гуманностью, мягким юмором. И не порождена ли (хотя бы

отчасти) эта близость, равно как и стремление того и другого сделать жизнь

чище,   радостней,   благородней,   тем,   что   довелось   им   пережить,

перечувствовать  и  испытать  в  годы  юности?  Вспомним,  как  "свинцовые

мерзости  жизни",  с  которыми  на  каждом  шагу  сталкивался в свое время

молодой  Горький,  побуждали его все чаще задумываться над тем, почему так

плохо  и  неустроенно  живут  люди, кто в этом виноват, а затем настойчиво

искать  чистое  и красивое в жизни. "Я шел босым сердцем по мелкой злобе и

гадостям  жизни,  как  по  острым  гвоздям,  по  толченому  стеклу. Иногда

казалось,  что я живу второй раз - когда-то, раньше жил, все знаю, и ждать

мне  -  нечего, ничего нового не увижу, - писал Максим Горький о пережитом

им в ранние годы. - А все-таки хотелось жить, видеть чистое, красивое: оно

существует,  как  говорили  книги  лучших  писателей,  оно существует, и я

должен найти его!"

   * * *

   Письма Есенина к  Панфилову многое приоткрывают в  душе поэта.  Молодой

Есенин был  настроен далеко не  так  идиллически,  как это казалось долгое

время  иным  его  критикам.  Юный  поэт  не  хочет  мириться с  "пошлостью

безвременья" и равнодушно взирать на жизнь купеческого Замоскворечья;  все

более  обременительным становится  для  него  пребывание в  мясной  лавке.

Есенин  бросает конторские занятия и  на  время  уходит от  отца.  "Теперь

решено.  Я один. Жить теперь буду без посторонней помощи. После пасхи, как

и  сказал мне дядя,  еду в Петербург...  -  сообщает Есенин другу.  -  Эх,

теперь,  вероятно, ничего мне не видать родного. Ну что ж! Я отвоевал свою

свободу".  Временно Есенин  устраивается в  книжный  магазин на  Страстной

площади. Пробыл он там недолго. Отпадает и поездка в Петербург.

   В  начале 1913 года Есенин поступает в  типографию "Товарищества И.  Д.

Сытина",  где  поначалу работает в  экспедиции,  а  затем в  корректорском

отделении.

   Более полутора тысяч рабочих трудилось в  то  время в  цехах и  отделах

сытинской типографии. Каждая новая четвертая книга, выходившая в те годы в

России,    печаталась   здесь.    И.   Д.   Сытин   был   одним   из   тех

просветителей-самородков,   которые  помогали  России   стать   грамотной.

Четырнадцатилетним подростком пришел он из костромских лесов в Москву, без

гроша в  кармане.  Сын  "писарчука" стал "учеником для всех надобностей" в

книжной лавочке Шарапова на Никольском рынке, где чистил хозяйские сапоги,

носил воду из бассейна,  бегал на рынок, отворял дверь покупателям. У этой

двери, вспоминал Сытин позднее, он простоял бессменно четыре года.

   "Призванный  "отворять дверь" в книжную лавку, Сытин впоследствии... во

всю  ширь  распахнул двери к книге - так распахнул, - замечает писатель Н.

Телешов,  -  что  через  отворенную  им  дверь он вскоре засыпал печатными

листами города и деревни и самые глухие "медвежьи углы" России". К дешевой

сытинской  книжке тянулась вся грамотная и трудовая Россия. "Это настоящее

народное  дело...  единственная  в  России издательская фирма, где русским

духом  пахнет и мужика-покупателя не толкают в шею", - говорил Чехов. "Вам

есть  чем  гордиться", - писал в 1916 году Максим Горький Сытину. Любовь к

книге,  желание  сделать  ее  подлинно  народной  брали  у Сытина верх над

интересами  предпринимателя.  В  февральские  дни  1917  года  И. Д. Сытин

мечтал:  "На  этом  деле,  которое  строилось  в течение 48 лет, мы оснуем

настоящий  фундамент  нашей  общественности,  чисто  идейное издательство,

которое  будет  общественным  учреждением,  которое  действительно дало бы

настоящую пищу для народа. Я бы умер счастливым, если бы осуществилось это

великое,  не сытинское, а общественное дело, которое ждет всех нас". После

октября 1917 года типография Сытина, как и другие, была национализирована.

Издание  книг  для  народа  становилось  предметом особой заботы Советской

власти. Сытин начинает помогать налаживать работу Госиздата. Он верил, что

найдет "себе применение в делах нового строительства". И не ошибся.

   Сытин умел  ценить труд тех,  кто  делал книгу своими руками.  "Если бы

иностранец,  -  писал он,  - спросил меня, что я думаю о русском рабочем и

каково мое общее впечатление после 60-летнего знакомства с рабочей средой,

я  бы  сказал:  "Это великолепный,  может быть,  лучший в  Европе рабочий!

Уровень  талантливости,  находчивости и  догадки чрезвычайно высок...  это

замечательные умельцы...  Во  главе моей  фабрики,  которая как-никак была

самой  большой в  России и  насчитывала сотни машин,  стоял сын  дворника,

человек без образования и без всякой технической подготовки, В. П. Фролов.

Как он вел дело? Выше всякой похвалы".

   Такова была типография и ее "хозяин", где более года проработал Есенин.

Легко   представить,   с  каким  волнением  впервые  он  переступил  порог

сытинского  "Товарищества". Волнение это понятно и объяснимо. В отличие от

Спас-Клепиковской  школы,  от  конторы купца Крылова в типографии все было

ново и необычно. Давно ли деревенский паренек, идя на всяческие ухищрения,

стремился   раздобыть   какую-нибудь  новую  книгу;  давно  ли  на  уроках

словесности  юный  стихотворец  переживал неподдельную радость от чудесной

встречи  с  героями  Пушкина; давно ли в панфиловском кружке друзья читали

роман  "Воскресение",  обсуждали  толстовский  трактат  "В чем моя вера?",

спорили  о  Горьком,  его  ранних  рассказах.  Мог ли тогда предполагать и

думать  Есенин,  что  пройдет  совсем  немного  времени  -  и он попадет в

типографию, где бывали Толстой, Чехов; станет в какой-то мере причастным к

изданию   книг   известных   русских  писателей;  в  1914  году  вместе  с

типографскими   рабочими   будет   встречать  Горького,  которого  сытинцы

принимали  как  самого  дорогого  и  желанного гостя. Эта первая встреча с

Горьким  произвела  тогда  на  Есенина  сильное впечатление. "Когда в 1914

году,  -  рассказывает  Н.  Сардановский,  -  в  Москву был разрешен въезд

Максиму  Горькому  и  сытинские  рабочие отнесли Горького из типографии на

руках  до  его  автомобиля,  Есенин,  обсуждая  этот случай, зашел в своих

выводах  так далеко, что, по его мнению, писатели и поэты выставлялись как

самые известные люди в стране".

   Поначалу,  очутившись в  типографии в  необычной для  него  обстановке,

Есенин  испытывает некоторую робость,  скованность.  "Пришел  он  кроткий,

застенчивый,  стесняющийся всех и всего",  - рассказывает А. Р. Изряднова,

работавшая в  корректорском отделении с  1909 года.  Она же замечает,  что

Есенин "по внешнему виду на деревенского парня похож не был...  На нем был

надет  коричневый костюм,  высокий  крахмальный воротничок и  ярко-зеленый

галстук и...  копна золотистых кудрей. Окружающие окрестили его по первому

впечатлению "Вербочный херувим".  Но  это  было только первое впечатление.

Кротость скоро прошла.  Он был по-мальчишески озорник.  У  него было много

написано стихов,  которые он читал сослуживцам". В корректорском отделении

к новичку, пишущему стихи, отнеслись по-разному. А. М. Демидов, замещавший

заведующего корректорской, очень покровительствовал Есенину, интересовался

его стихами.

   Однако иные не прочь были поиронизировать над молодым поэтом,  которого

пока еще никто не  печатал.  Другие стремились приободрить Есенина.  Среди

них  С.  П.  Кордия,  посещавший народный  университет Шанявского,  М.  М.

Мешкова, брат которой поэт Николай Мешков уже тогда печатался в журналах.

   "В  корректорской  я  работала  вместе с Есениным, - рассказывает М. М.

Мешкова.  - Он был у меня подчитчиком. Я знала, что он пишет стихи. Есенин

читал  их  мне  и  сестрам  Изрядновым,  с  которыми  я дружила. Однажды я

предложила  Есенину показать стихи моему брату, у которого незадолго перед

этим вышла книга стихов. Есенин охотно согласился. Прочитав стихи Есенина,

брат  сказал,  что  автор  недостаточно  владеет литературной техникой, но

талант у него есть. Это бесспорно. Я передала Есенину все, что услышала от

брата.  Он  был очень обрадован. Лицо его просветлело. Тогда ему был важен

любой  сочувственный  отзыв  о  его  стихах".  Вскоре  после поступления в

типографию  Есенин  поближе  познакомился  с  корректором Анной Романовной

Изрядновой  и  ее  сестрой  Надеждой Романовной, тоже корректором. Молодой

поэт стал бывать в их доме, где встречал живое участие и поддержку в своих

литературных  делах.  "В  эти годы, - рассказывает Надежда Романовна, - мы

жили  на Смоленском бульваре. Семья наша коренная московская. Отец работал

в   рисовальном   отделении  типографии  Сытина  рисовальщиком,  учился  в

Строгановском  художественном  училище,  потом стал преподавать рисование.

Старшая  сестра  Серафима служила секретарем у редактора сытинских изданий

Тулупова  Н.  В.,  много  читала,  увлекалась  поэзией. Вместе с Анной они

бегали  на лекции, рабочие собрания, митинги. Есенин приходил к нам часто.

Читал  свои  стихи.  Спорил  с  моим мужем и сестрами о Блоке, Бальмонте и

других  современных  поэтах".  Близким  и  хорошим знакомым Изрядновых был

молодой  талантливый  литератор  В.  А.  Попов,  редактировавший сытинские

детские  журналы.  Он  и  помог  Есенину  напечатать  первые его стихи. "У

Сергея,  -  рассказывает  А.  Р.  Изряднова, - крепко сидело в голове - он

большой  поэт.  Поэт-то поэт, а печатать нигде не печатают, тогда пришлось

обратиться  к  редактору  печатающихся  у Сытина журналов "Вокруг света" и

"Мирок"  Влад. Алек. Попову. Первые его стихи напечатаны в журнале "Мирок"

за 1913 - 1914 гг.".

   А.  Р. Изряднова вспоминает, как по вечерам и в воскресные дни вместе с

Есениным они ходили в народный университет Шанявского.  В 1914 году Сергей

Есенин  вступил  в  гражданский  брак  с  А.   Р.  Изрядновой.  "Я  с  ним

познакомилась,  -  пишет она  в  своих воспоминаниях,  -  вскоре после его

поступления в типографию.  Он был такой чистый, светлый, у него была такая

нетронутая, хорошая душа - он весь светился".

   Работа  в  типографии позволяла Есенину  удовлетворять свой  интерес  к

литературе.  Здесь  печатались в  качестве  приложения к  газете  "Русское

слово" и  другим периодическим изданиям Сытина книги  писателей-классиков.

"Очень хорошо помню,  -  рассказывает Н. Р. Изряднова, - как мы сверяли по

подлиннику   произведения  Льва   Толстого".   Есенин   имел   возможность

знакомиться  и   с   творчеством  современных  писателей,   книги  которых

издавались Сытиным.

   Порой Есенин читал гранки заинтересовавшей его книги,  забывая о прямых

корректорских обязанностях.  "Есенин работал со мной на первой корректуре,

- рассказывает М.  М.  Мешкова.  -  Откровенно говоря,  я им порой была не

очень-то  довольна.  Как  сейчас  помню,  шло  у  нас  собрание  сочинений

Сенкевича. Я считывала с Есениным один из томов. Он буквально не давал мне

править корректуру,  торопил:  скорей,  скорей!  Все хотел узнать,  что же

будет дальше с  героями.  Дочитав гранки,  Есенин,  не дожидаясь,  пока из

наборного  отделения  поступят  новые,   направлялся  туда  сам.   И   так

повторялось не  один  раз".  В  типографии перед  Есениным  проходил  весь

процесс рождения книги, здесь он видел, как взыскателен большой художник к

слову,   как   он   тщательно   шлифует   книгу   в   гранках,   добиваясь

выразительности,   красочности,   пластичности  повествования.   "Проявляя

громаднейшую настойчивость в своем стремлении научиться писать, - замечает

Н.  Сардановский,  - Есенин боготворил поэзию и лучших художников слова...

Вскоре эрудиция его в области поэзии была незаурядной... Заметно было, что

и тогда он "прицеливался" к технике искусства. Помню, он как-то делился со

мной  своими впечатлениями о  внешности писательских рукописей Бальмонта и

других поэтов".

   * * *

   После купеческого Замоскворечья в типографии Есенину открылся иной мир:

живой,  ищущий, беспокойный. "Фабрика с ее гигантским размахом и бурливой,

живой  жизнью  произвела на  Есенина громадное впечатление.  Он  был  весь

захвачен работой на  ней..."  -  вспоминает писатель Г.  Деев-Хомяковский.

Здесь Есенина окружала молодая рабочая поросль. Настроены многие печатники

были демократически.  Кое-кто из них, как и Есенин, увлекался литературой,

посещал  университет Шанявского,  вечерние  общеобразовательные курсы  для

рабочих.  Прошло немного времени, и у Есенина появляются товарищи и друзья

среди молодых наборщиков,  переплетчиков.  "Он  как-то  незаметно для нас,

очень  скоро  сумел  установить  довольно  близкие  отношения  с  рабочими

переплетного,  наборного цехов,  - рассказывает Н. Р. Изряднова. - Они при

встрече дружески называли его "Сережа".

   Есенин работал в  типографии Сытина в  то  время,  когда  после Ленских

событий 1912 года на  фабриках и  заводах рабочий класс России готовился к

новым  схваткам  с  царизмом.  В  стачечном движении в  эти  годы  активно

участвуют сытинцы, имеющие боевой опыт борьбы с самодержавием.

   В  революционные дни  1905  года  выступление рабочих типографии Сытина

послужило  сигналом  к  забастовке всех  московских печатников.  Во  время

декабрьского вооруженного восстания дружинники-сытинцы с  оружием в  руках

сражались на баррикадах,  возведенных на Пятницкой улице.  Первый и третий

номера    газеты   "Известия   Московского   Совета   рабочих   депутатов"

(единственной,   которая  выходила  в   дни   восстания)  были  напечатаны

рабочими-сытинцами.  Стремясь сломить революционный дух сытинцев,  царские

войска по приказу адмирала-карателя Дубасова подожгли типографию.

   Все, что довелось узнать, услышать Есенину в типографии о событиях 1905

года,  взволновало его, заставило задуматься, иной предстала перед молодым

поэтом окружающая его  действительность.  "Вот  и  гаснет румяное лето  со

своими огненными зорями,  а  я  не  видал его за  стеной типографии,  -  с

грустью пишет Есенин в  октябре 1913 года Панфилову.  -  Куда ни  взгляни,

взор всюду встречает мертвую почву холодных камней,  и  только видим серые

здания да  пеструю мостовую,  которая вся обрызгана кровью жертв 1905 г.".

"Да,  Гриша, все-таки они отодвинули свободу лет на 20 назад", - добавляет

он  в  другом письме,  имея  в  виду  жестокую расправу царизма с  героями

революции пятого года.  Среди сытинцев были такие, которые знали, что надо

делать  для  изменения  существующих условий,  как  бороться  с  пошлостью

безвременья.  Еще  недавно Есенин  чувствовал себя  одиноким,  и  ему,  по

собственному признанию,  было не  с  кем разделить наплывшие чувства души.

Теперь картина меняется.  "Здесь хоть поговорить с  кем можно и  послушать

есть чего",  -  пишет он  другу,  призывая его вырваться на  волю.  Есенин

посещает  нелегальные рабочие  собрания  и  массовки;  выполняет отдельные

поручения:  распространяет среди  рабочих журналы,  листовки.  "Сережа был

очень ценен в  своей работе на  этой  фабрике (то  есть типографии.  -  Ю.

П.}...  как  умелый  и  ловкий  парень,  способствовавший  распространению

нелегальной литературы",  -  вспоминает  один  из  современников поэта.  С

рабочими,  настроенными демократически,  Есенин  сближается  вскоре  после

того,  как поступает в типографию.  В конце апреля 1913 года он сообщает в

письме Панфилову:  "Недавно я устраивал агитацию среди рабочих письмами. Я

распространял  среди  них  ежемесячный  журнал  "Огни"  с  демократическим

направлением. Очень хорошая вещь... Ты должен обязательно подписаться".

   Журнал "Огни" в ноябре 1912 года стала выпускать группа демократических

литераторов во главе с писателем Н.  Ляшко. Сотрудничали в нем С. Дрожжин,

И.  Белоусов,  А.  Ширяевец, С. Обрадович и другие. "...Дать широкому слою

читателей доступный по  форме  и  разнообразию материал для  всестороннего

духовного развития" -  такую цель ставил журнал "Огни". Проявляя интерес к

журналу  "Огни",  участвуя в  его  распространении,  Есенин  предполагал в

дальнейшем напечатать там  свои стихи,  однако весной 1913 года журнал был

закрыт.  "В 1912 году,  -  рассказывает С. Обрадович, - я стал сотрудником

журнала "Огни".  Журнал на шестом номере был закрыт.  Фактический редактор

журнала Н.  Н. Ляшко отправился на два года в "сидку". О сближении Есенина

в этот период с революционной молодежью рассказывает А.  Р.  Изряднова.  В

своих воспоминаниях она пишет, что Есенин "состоял в революционном кружке.

Помню,   приходил  домой  с   целой  охапкой  прокламаций,   возбужденный,

взволнованный,  -  надо  прокламации разослать по  адресам".  В  письмах к

Панфилову Есенин рассказывает (насколько это  позволяли цензурные условия)

об участии рабочих типографии в забастовках и демонстрациях,  об арестах и

обысках и  о  том,  в  какой мере все  это  касается его  лично.  "...Твоя

неосторожность,  -  сообщает он  другу,  -  чуть было  упрятала меня в

казенную палату.  Ведь я  же писал тебе:  перемени конверты и почерка.  За

мной следят,  и еще совсем недавно был обыск у меня на квартире. Объяснять

в письме все не стану,  ибо от сих пашей и их всевидящего ока не скроешь и

булавочной головки.  Приходится молчать.  Письма мои кто-то  читает,  но с

большой аккуратностью,  не разрывая конверта.  Еще раз прошу тебя,  резких

тонов при письме избегай, а то это кончится все печально и для меня, и для

тебя. Причину всего объясню после, а когда, сам не знаю. Во всяком случае,

когда угомонится эта разразившаяся гроза".

   О  связи  Есенина  в  1913 - 1914 годах с революционными рабочими стало

известно  в  последние годы еще из одного важного источника. В Центральном

государственном  архиве  Октябрьской  революции  в Москве обнаружено дело,

заведенное   на  Есенина  московским  охранным  отделением.  Нам  довелось

ознакомиться  с этим делом, а также с документами о Есенине особого отдела

департамента  полиции  в  Петрограде  и  московского  охранного отделения.

Удалось  разыскать  в архивах охранного отделения и интересные сведения об

участии поэта в революционном движении рабочих типографии Сытина.

   В   картотеках  московской  охранки  и   департамента  полиции  имеются

регистрационные карточки,  составленные на  Есенина  в  1913  году.  Более

подробные  сведения  приводятся  в   регистрационной  карточке  московской

охранки.  В  московской охранке  сохранились донесения сыщиков,  которые в

ноябре 1913 года вели за ним слежку.

   Там же имеется запрос охранного отделения о  Есенине,  где отмечено его

прежнее и новое местожительство,  время прибытия в Москву, место рождения,

звание, возраст, вероисповедание, по какому документу он прописан, род его

занятий. В охранке Есенин имел кличку "Набор".

   Когда,  листая пухлые тома  дел  охранки,  докапываешься до  есенинских

материалов,  держишь в руках эти потускневшие и пожелтевшие от полувековой

давности документы, читаешь их, еще раз убеждаешься, как ошибались все те,

кто считал Есенина в молодые годы лишь идиллически настроенным, влюбленным

в  патриархальную  старину  юношей,   далеким  от  какой-либо  политики  и

демократических идеалов.

   Так,  к  примеру,  журналист Л.  Повицкий,  много  раз  встречавшийся с

Есениным,   пишет  в   своих  воспоминаниях:   "Дух  Замоскворечья  начала

девятисотых годов...  Помесь мещанства и мелкокупечества... Идеал молодого

купчика -  уличный герой, хулиган, ловкий вор и мошенник. Там он расстался

со своей детской наивной верой в бога и святых:

   Я на эти иконы плевал,

   Чтил я грубость и крик в повесе...

   Но больше ничему его не научило Замоскворечье.

   Освежающая  буря  1905 г. пронеслась мимо него... И отроческие его годы

совпали  с  годами  мрачной  реакции.  Эти черные годы, да еще пропитанные

специфическим  замоскворецким  духом,  формировали его душевный строй, его

юношеское сознание. Какие могли быть у него идеалы, кроме идеалов улицы:

   Если не был бы я поэтом,

   То, наверное, был мошенник и вор".

   В  действительности  оказывается,  что  в  свои  18 - 19 лет Есенин был

настолько  связан с политикой, общественной жизнью, что московская охранка

проявляла к нему повышенный интерес.

   На  титульном листе дневника наружного наблюдения, заведенного охранкой

на  Есенина,  вверху  крупно написано: "1913 год", ниже: "Кл. наблюдения -

"Набор",  под  этим: "Установка: Есенин Сергей Александрович, 19 л.". Судя

по донесениям полицейских шпиков, слежка за Есениным была установлена одно

время довольно тщательная.

   "Набор" проживает в доме N 24 по Б.  Строченовскому пер.,  - сообщали в

своем донесении сыщики за 2  ноября 1913 года.  -  В 7 час.  20 мин.  утр.

вышел из дому, отправился на работу в типографию Сытина с Валовой ул.

   В 12 час.  30 мин.  дня вышел с работы,  пошел домой на обед,  пробыл 1

час. 10 мин., вышел, вернулся на работу.

   В  6  час.  10 мин.  вечера вышел с работы типографии Сытина,  вернулся

домой.  В 7 час. вечера вышел из дому, пошел в колониальную и мясную лавку

Крылова в своем доме, пробыл 10 мин., вышел, вернулся домой.

   В 9 час. 10 мин. веч. вышел из дому, пошел вторично в упомянутую лавку,

где торгует отец, пробыл 20 мин., то есть до 9 час. 30 мин. веч., и вместе

с отцом вернулся домой".

   Читая записи полицейских филеров, видишь, что поначалу они не выпускали

Есенина из поля зрения ни на минуту.

   В донесении за 3 ноября говорится:

   "В  3  час.  20 мин.  дня вышел из дому "Набор",  имея при себе сверток

верш.  7 длины квадр. 4 верш., по-видимому, посылка, завернутый в холстину

и перевязанный бечевой. На Серпуховской ул. сел в трамвай, на Серпуховской

площ.  пересел,  доехав до Красносельской ул.,  слез,  пошел в дом N 13 по

Краснопрудному переулку во двор во вторые ворота от фонаря домового N  13,

где пробыл 1 час. 30 мин., вышел без упомянутого свертка на Красносельской

ул.,  сел в  трамвай на Серпуховской площ.,  слез и вернулся домой,  более

выхода до 10 час. веч. замечено не было".

   Шпики  интересовались  не  только  самим  Есениным, но и теми людьми, с

которыми  он встречался. Полиция сразу же брала этих людей "на заметку". В

один  из  дней  в  доме  у  Есенина  побывала А. Р. Изряднова. Вечером она

отправилась  к  себе домой. Филер следовал за ней до квартиры; в донесении

от 5 ноября 1913 года он записал: "В 9 час. 45 мин. вечера вышел из дому с

неизвестной  барынькой, дойдя до Валовой ул., постоял минут 5, расстались.

"Набор"  вернулся  домой,  а  неизвестная  барынька  села  в  трамвай,  на

Смоленском  бульваре  слезла, прошла в дом Гиппиус, с дворцового подъезда,

пошла  в  среднюю парадную красного флигеля N 20, с Теплого пер., во дворе

флигеля,  правая  сторона,  квар.,  парад., внизу налево, где и оставлена;

кличка будет ей "Доска".

   За  Есениным не  только была  установлена слежка.  Осенью 1913  года на

квартире,  где он жил,  был произведен обыск.  Об этом мы узнаем из письма

Есенина к Панфилову:  "Ты просишь рассказать тебе,  что со мной произошло,

изволь.  Во-первых,  я  зарегистрирован в  числе  всех  профессионалистов,

во-вторых,  у  меня был обыск,  но все пока кончилось благополучно.  Вот и

все".

   Полиция отнюдь не случайно заинтересовалась Есениным.

   В  марте  1913 года в руки московского охранного отделения попал важный

документ,  заставивший  охранку  обратить  внимание  на  молодого рабочего

типографии.  Документ  этот  -  письмо  "пяти  групп  сознательных рабочих

Замоскворецкого  района",  резко  осуждающих  раскольническую деятельность

ликвидаторов  и  антиленинскую  позицию газеты "Луч". Авторы письма горячо

поддерживают решение рабочих депутатов-большевиков, членов Государственной

думы  А.  Бадаева,  Г. Петровского, Ф. Самойлова, Н. Шагова, выступивших в

газете "Правда" 1 февраля 1913 года с заявлением, в котором указывали, что

они  не  считают  возможным  покрывать  своим именем проповедуемые "Лучом"

ликвидаторские   взгляды   и  просят  редакцию  исключить  их  из  состава

сотрудников.   В   письме   рабочих  Замоскворецкого  района  также  резко

осуждалось  стремление  депутатов-меньшевиков, входивших поначалу вместе с

шестью   большевиками  в  общую  социал-демократическую  думскую  фракцию,

использовать   формальное  большинство  в  один  голос  для  протаскивания

ликвидаторских  взглядов.  "Мы  возмущаемся,  -  говорится в письме, - тем

насилием, производимым семи против шести..."

   Пятьдесят подписей стоит под письмом рабочих Замоскворечья. Среди них -

подпись Сергея Есенина. Письмо было направлено одному из членов "шестерки"

Р.  В. Малиновскому, избранному в думу рабочими Московской губернии. В это

время многие рабочие обращались к депутатам,  входившим в "шестерку",  или

непосредственно в  "Правду",  одобряли их выступления против ликвидаторов.

"Каждый  русский  социал-демократ  должен   сделать  теперь  выбор   между

марксистами и ликвидаторами", - писал В. И. Ленин.

   В  "Правде"  под  рубрикой  "Рабочие и  социал-демократическая фракция"

печатались резолюции социал-демократических организаций,  решения,  наказы

рабочих   собраний,   письма   из   различных  мест   России,   решительно

поддерживающих действия большевистской "шестерки".

   Письмо  рабочих  Замоскворецкого  района  в   "Правде"  не   появилось.

Малиновский,  будучи провокатором охранки (что стало известно только после

1917 года), судя по всему, передал его в департамент полиции.

   Охранка проявила к  этому  письму острый интерес.  27  марта 1813  года

департамент полиции  направил начальнику московского охранного отделения с

грифом "совершенно секретно" копию письма "для выяснения подписавшихся".

   По  документам,  имеющимся  в  архиве  московского охранного отделения,

видно,  что  работники охранки  стремились досконально выяснить и  собрать

подробные сведения о лицах, подписавших письмо, в том числе и о Есенине.

   В  полицейские  части  города  охранкой  был  разослан  список  рабочих

Замоскворецкого  района,   подписавших  письмо.   4   декабря  1913   года

полицейский надзиратель 2-го участка Пятницкой части сообщал в  московское

охранное   отделение:   "Доношу   отделению,   что   по   списку   рабочих

Замоскворецкого района г.  Москвы,  не будут ли следующие лица и  служащие

Замоскворечья".  Среди лиц,  указанных приставом,  вторым был  Есенин.  19

декабря  1913  года  начальник московского охранного отделения направил  в

особый отдел департамента полиции в Петербург донесение,  в котором писал:

"Во исполнение предложения департамента полиции от 27 марта сего года за N

97101 доношу,  что упоминаемыми в приложении к означенному номеру рабочими

Замоскворецкого района могут являться..."  Далее приводились сведения о 16

рабочих,  подписавших письмо,  среди них  -  и  Есенин.  О  нем московское

охранное отделение сообщало в  департамент полиции:  "Есенин С." -  Есенин

Сергей Александрович.  кр.  Рязанской губ. и уезда, Кузьминской вол., села

Константинова,  19 лет,  корректор в типографии Сытина,  по Пятницкой ул.,

проживает в доме N 24, кв. 11 по Строченовскому пер.".

   Есенин  не  только  подписывает письмо "пяти групп сознательных рабочих

Замоскворецкого  района", не только распространяет нелегальную литературу,

не  только  бывает  на  рабочих  собраниях  и  митингах. Вместе с рабочими

типографии   он   участвует   в   забастовках,  демонстрациях  протеста  и

солидарности,  проводимых  на  фабриках  и  заводах по призыву Московского

комитета  РСДРП.  Из  обнаруженных  нами  архивных  документов  видно, что

сытинцы  выступали  в  дни  забастовок  единодушно и организованно. Работу

прекращали,  как  правило,  все  цехи  и отделения. Бастовало свыше тысячи

человек.  Собирались  во дворе типографии. Звучали боевые песни, призывы к

братской солидарности. Собравшись, отправлялись на улицы города.

   Легко представить,  какой эмоциональный след оставляло все  это в  душе

молодого поэта.  Когда позднее,  в февральские дни 1917 года, Есенин писал

свою "маленькую поэму" "Товарищ",  не вспоминал ли он и своих товарищей по

типографии,  с  которыми вместе трудился,  вместе мечтал о свободе и жизнь

которых помогла ему шире взглянуть на мир?

   Он был сыном простого рабочего,

   И повесть о нем очень короткая.

   Только и было в нем, что волосы как ночь

   Да глаза голубые, кроткие.

   Отец его с утра до вечера

   Гнул спину, чтоб прокормить крошку...

   . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Жил Мартин, и никто о нем не ведал.

   Грустно стучали дни, словно дождь по железу.

   И только иногда за скудным обедом

   Учил его отец распевать марсельезу.

   "Вырастешь, - говорил он, - поймешь...

   Разгадаешь, отчего мы так нищи!"

   И глухо дрожал его щербатый нож

   Над черствой горбушкой насущной пищи.

   Но вот под тесовым

   Окном -

   Два ветра взмахнули

   Крылом;

   То с вешнею полымью

   Вод

   Взметнулся российский

   Народ...

   Прежде  чем   пробил  этот   последний,   смертный  час   самодержавия,

потребовались  десятилетия  суровой  и  мужественной  борьбы  пролетариата

России с царизмом. Сколько безымянных героев погибло на каторге, в ссылке!

Сколько борцов за свободу томилось в сырых тюремных казематах!..

   Много в России

   Троп.

   Что ни тропа -

   То гроб.

   Что ни верста -

   То крест.

   До енисейских мест

   Шесть тысяч один

   Сугроб.

   Были  среди  тех,   кто  открыто  выступал  против  самодержавия,  кого

преследовали царские  власти,  и  рабочие-сытинцы.  У  Есенина  есть  одно

"странное" письмо к Панфилову.  Оно предельно кратко,  но кажется, судя по

почерку,  что  писали  его  несколько человек.  Сделано  это  Есениным  не

случайно,  что ясно из текста письма: "Писать подробно не могу. Арестовано

8  человек  товарищей за  прошлые  движения из  солидарности к  трамвайным

рабочим. Много хлопот, и приходится суетиться.

   А ты пока пиши свое письмо, я подробно на него отвечу".

   Обнаруженные  в   архивах   охранного   отделения  документы  позволяют

восстановить довольно точную картину событий, о которых идет речь в письме

Есенина.  12  сентября 1913 года постановлением Московской судебной палаты

было  приостановлено издание  рабочей газеты  "Наш  путь".  16  сентября в

редакции вновь состоялось совещание,  на  котором было решено обратиться к

рабочим с призывом к однодневной забастовке,  а также назначены день,  час

забастовки,   пункты   демонстрации.   21   сентября  было   отпечатано  и

распространено по фабрикам и заводам воззвание "Ко всем московским рабочим

товарищам", призывающее к общемосковской забастовке 23 сентября.

   23  сентября  во всех намеченных пунктах: на Страстной площади, Цветном

бульваре,   Крымской  набережной,  Садовой-Триумфальной,  на  Тверской,  в

Екатерининском  парке,  на  Пятницкой  состоялись демонстрации протеста. В

однодневной  забастовке  участвовали  рабочие  многих московских заводов и

большинство     рабочих-печатников.     По     распоряжению    московского

градоначальника  против  демонстрантов  были  направлены  усиленные наряды

полиции   и  конная  жандармерия.  Более  пятидесяти  человек  -  активных

участников  и  организаторов  демонстраций  в различных частях города были

арестованы  полицией.  Среди  задержанных  полицией  была  группа  рабочих

типографии  Сытина.  Именно  об  их аресте идет речь в письме Есенина. Как

проходила  забастовка  у  сытинцев,  в которой участвовал и Есенин, кто из

рабочих-печатников  был  арестован,  мы  узнаем  из донесений полицейского

пристава   Пятницкой  части  в  московское  охранное  отделение.  "Рабочие

типографии  Сытина  23  сего  сентября  8  ч.  10 м. утра кончили работу в

количестве  1650  чел.,  выражая сочувствие арестованным служащим трамвая.

Выйдя  во  двор,  запели  песни,  а  на  Пятницкой  улице,  против  здания

типографии,  остановили  вагон трамвая N 557, - докладывал пристав в своем

рапорте 23 сентября 1913 года полицмейстеру 1-го отделения. - ...Задержаны

трое  и замечены в толпе агитирующие. Список коих при сем прилагается". 24

сентября  на  рапорте  пристава  о забастовке сытинцев появилась резолюция

московского  градоначальника  об  аресте  рабочих  типографии, указанных в

списке.  В  тот  же  день  они  были  арестованы, -что вызвало новую волну

протеста.  Узнав,  что  их  товарищей арестовали, сытинцы вновь прекратили

работу.  Несмотря на протест рабочих типографии, московский градоначальник

распорядился  подвергнуть  задержанных  полицией  аресту  на  три  месяца.

Несколько  позднее,  25  октября  1913  года, он же, "признавая пребывание

означенных лиц в Москве вредным для общественного спокойствия и порядка...

постановил:  воспретить поименованным лицам жительство в Москве и пределах

московского  градоначальства  на все время действия Положения об усиленной

охране, о чем им и объявить".

   Родные  и  близкие арестованных,  товарищи по  работе не  примирились с

таким    решением.    Они    начали   ходатайствовать   перед   московским

градоначальником об отмене запрета на жительство в Москве.

   Вместе  с  другими  рабочими  типографии участие  во  всех  этих  делах

принимал и Есенин.  В письме к Панфилову,  сообщая об аресте товарищей, он

указывал:  "Много хлопот,  и приходится суетиться".  Корректор М.  Мешкова

рассказывает:  "Когда арестовали несколько наборщиков,  мы все это видели,

возмущались. Есенин был особенно взволнован и расстроен случившимся".

   Все,  что произошло после 23 сентября 1913 года -  аресты организаторов

демонстраций  и   забастовок,   полицейские  репрессии  против  бастующих,

усилившиеся гонения на рабочую печать,  полицейские обыски, слежка шпиков,

- глубоко растревожило юного поэта:

   Сбейте мне цепи, скиньте оковы!

   Тяжко и больно железо носить.

   Дайте мне волю, желанную волю,

   Я научу вас свободу любить.

   Этими  стихами  начинается письмо  Есенина  к  Панфилову,  отправленное

вскоре после тревожных сентябрьских дней.  "Тебе ничего там не видно и  не

слышно в  углу твоего прекрасного далека,  -  писал он.  -  Там возле тебя

мирно и плавно текут,  чередуясь,  блаженные дни,  а здесь кипит, бурлит и

сверлит  холодное время,  подхватывая на  своем  течении  всякие  зародыши

правды, стискивает в свои ледяные объятия и несет бог весть куда в далекие

края,  откуда никто не приходит.  Ты обижаешься, почему я так долго молчу,

но что я могу сделать, когда на устах моих печать, да и не на моих одних.

   Гонима, Русь, ты беспощадным роком,

   За грех иной, чем гордый Биллеам,

   Заграждены уста твоим пророкам

   И слово вольное дано твоим ослам.

   Мрачные тучи  сгустились над  моей  головой,  кругом неправда и  обман.

Разбиты сладостные грезы, и все унес промчавшийся вихорь в своем кошмарном

круговороте".

   Жертвы,  которые  приходилось  нести  рабочим  в  схватках  с царизмом,

временные    неудачи,   наконец,   непосредственная   опасность,   которой

подвергался  Есенин и особенно его товарищи по революционной работе, - все

это  молодой  поэт  искренне принимал к сердцу и тяжело переживал. Есенин,

впервые  участвующий  в  событиях такого рода, не имел еще боевой закалки.

Романтически  настроенному  юноше,  пока  еще больше стихийно захваченному

могучей волной нового революционного подъема, подавление царскими властями

выступления  рабочих  в  сентябрьские  дни 1913 года казалось непоправимой

бедой,  крушением надежд. "Печальные сны охватили мою душу. Снова навевает

на  меня тоска угнетенное настроение. Готов плакать и плакать без конца, -

пишет  он  другу.  -  Все  сформировавшиеся надежды рухнули, мрак окутал и

прошлое  и  настоящее. "Скучные песни и грустные звуки" не дают мне покоя.

Чего-то  жду,  во  что-то  верю  и не верю. Не сбылися мечты святого дела.

Планы  рухнули,  и  все снова осталось на веру "Дальнейшего будущего". Оно

все  покажет,  но пока настоящее его разрушило. Была цель, были покушения,

но  тягостная  сила  их  подавила, а потом устроила насильное триумфальное

шествие.  Все  были  на  волоске  и остались на материке. Ты все, конечно,

понимаешь,  что  я  тебе  пишу...  На Ца+ Ря не было ничего и ни малейшего

намека,  а  хотели  их,  но  злой  рок  обманул,  и  деспотизм  еще  будет

владычествовать,  пока  не  загорится  заря.  Сейчас пока меркнут звезды и

расстилается  тихий  легкий  туман, а заря еще не брезжит, но всегда перед

этим  или после этого угасания владычества ночи, всегда бывает так. А заря

недалека,  и  за нею светлый день..." Здесь много недосказано по цензурным

соображениям.  Есть в этом письме и налет наивной юношеской таинственности

("на Ца+ Ря не было ничего", то есть на царя), и характерное для молодости

стремление  к  "преувеличению", романтизации опасности. Вместе с тем в нем

чувствуется  глубокая  убежденность  Есенина,  что  заря свободы недалеко.

Молодой  поэт  опечален  трагической судьбой тех, кто безо времени "сгиб",

восстав  против  владычества  деспотизма.  Об  одном  из  таких безымянных

"страдальцев  земли"  рассказывает  Есенин  в  стихотворении  "У  могилы",

которое приводит в письме:

   В этой могиле под скромными ивами

   Спит он, зарытый землей,

   С чистой душой, со святыми порывами,

   С верой зари огневой.

   Тихо погасли огни благодатные

   В сердце страдальца земли,

   И на чело никому не понятные

   Мрачные тени легли.

   Спит он, а ивы над ним наклонилися,

   Свесили ветви кругом,

   Точно в раздумье они погрузилися,

   Думают думы о нем.

   Тихо от ветра, тоски напустившего,

   Плачет, нахмурившись, даль,

   Точно им всем безо времени сгибшего

   Бедного юношу жаль.

   Кто он,  этот юноша с  "верой зари огневой" в  душе,  мы  не знаем.  Но

вместе с поэтом мы низко склоняем голову у могилы юного поборника свободы.

   Говоря    о     связи     Есенина    с     революционно    настроенными

рабочими-печатниками,   о  его  участии  в  демонстрациях  и  забастовках,

распространении   нелегальной   литературы,    конечно,    не   еле   дует

преувеличивать революционность всех этих дел  и  поступков молодого поэта.

Но  не следует упускать из виду и  то.  обстоятельство,  что рабочая среда

несомненно  оказала   благотворное  влияние   на   Есенина,   помогла  ему

освободиться  от   некоторых   патриархальных  иллюзий   и   почувствовать

необходимость борьбы трудовой России против самодержавного гнета,

   * * *

   Пробуждению демократических настроений  молодого  поэта  способствовало

еще  одно  важное  обстоятельство.  Осенью  1913  года  Есенин поступает в

Московский городской народный университет имени А.  Л.  Шанявского. Он все

острее    чувствует   недостаточность   своего    образования,    особенно

литературного.  Почти двухлетнее пребывание в  этом необычном для  царской

России высшем учебном заведении -  примечательная страница в  жизни поэта.

Долгое время она, к сожалению, оставалась неосвещенной.

   Основанный  вскоре  после  революции  1905 года при активном содействии

передовых  русских  ученых,  университет  Шанявского  ставил  своей  целью

распространение  просвещения  и  пробуждение  интереса  к  науке в народе.

Возникновение  народного  университета  в  Москве  связано  с именем А. Л.

Шанявского.  Считая,  что  просвещение  -  "источник  добра  и  силы",  он

обратился  в  1905 году в Московскую городскую думу с просьбой "принять от

него  в дар дом в Москве для почина, в целях устройства и содержания в нем

или  из  его  доходов народного университета". Летом 1905 года при участии

видной московской профессуры были выработаны основы Московского городского

народного  университета.  Однако  потребовалось  три года, прежде чем этот

вопрос   был   решен   окончательно   в   Государственной   думе.  Царское

правительство   всячески   оттягивало   открытие  университета.  "Если  мы

санкционируем  почин  Шанявского,  -  заявлял  Пуришкевич, - то разрушим в

конце  концов Россию... ибо мы знаем, что школа взята революционерами, что

она  будет  источником новых вспышек революции, которая явится, если мы ее

но  предупредим".  За  короткое  время  университет  вырос  и  окреп, став

фактически  первым народным университетом России. Более двух тысяч человек

занимались   в   университете   Шанявского;   большинство   из  них  -  на

академическом   отделении.   "Академическое  отделение,  -  указывалось  в

университетском   справочнике,   -  является  высшим  учебным  заведением,

преследующим  цели  систематического научного образования, рассчитанным на

лиц  с  подготовкой  в  пределах  среднего  учебного  заведения". В состав

академического       отделения      входили      естественно-исторический,

общественно-юридический  и  историко-философский циклы. Двери университета

были  широко  открыты  всем  истинно жаждущим знаний демократическим силам

страны.  В  университет мог поступать каждый, кому исполнилось 16 лет, без

различия  национальности  и  вероисповедания. Слушатели университета имели

возможность  учиться  и  работать.  Писатель Д. Семеновский, поступивший в

университет  вместе  с  Есениным,  подчеркивает в своих воспоминаниях, что

"университет  Шанявского  был  для того времени едва ли не самым передовым

учебным   заведением   страны.   Широкая  программа  преподавания,  лучшие

профессорские  силы,  свободный  доступ - все это привлекало сюда жаждущих

знаний со всех концов России.

   И  кого  только не  было в  пестрой толпе,  наполнявшей университетские

аудитории и коридоры:  нарядная дама, поклонница модного Юрия Айхенвальда,

читавшего историю  русской литературы XIX  века,  и  деревенский парень  в

поддевке,  скромно одетые  курсистки,  стройные горцы,  латыши,  украинцы,

сибиряки.  Бывали тут  два бурята с  кирпичным румянцем узкоглазых плоских

лиц...  На одной из вечерних "лекций,  -  рассказывает Д. Семеновский, - я

очутился рядом с  миловидным пареньком в  сером костюме...  Юноша держался

скромно и просто. Доверчивая улыбка усиливала привлекательность его лица".

Это был Сергей Есенин. Он занимался на историко-философском отделении, где

слушал лекции по русской и западноевропейской литературе, истории России и

Франции,  истории новой философии,  политической экономии, логике (все эти

предметы читались на первом и втором году обучения).  "В большой аудитории

садимся рядом, - вспоминает один из товарищей Есенина по университету, - и

слушаем лекцию профессора Айхенвальда о поэтах пушкинской плеяды. Он почти

полностью цитирует высказывания Белинского о Баратынском.  Склонив голову,

Есенин записывает отдельные места лекции.  Я сижу рядом с ним и вижу,  как

его рука с карандашом бежит по листу тетради: "Из всех поэтов, появившихся

вместе с  Пушкиным,  первое место бесспорно принадлежит Баратынскому".  Он

кладет карандаш и, сжав губы, внимательно слушает.

   После лекции идет на  первый этаж.  Остановившись на  лестнице,  Есенин

говорит: "Надо еще раз почитать Баратынского".

   Легко   представить,   что   чувствовал   Есенин,   посещая  занятия  в

университете  Шанявского!  После  Спас-Клепиковской  школы  здесь все было

иным:  и  огромный,  полный  света  и  воздуха большой лекционный зал, где

свободно  рассаживались  300  -  400 слушателей и выступали известные всей

России  ученые  - ботаник К. А. Тимирязев, физик П. Н. Лебедев и другие; и

просторные  аудитории,  в  которых  Есенин  вместе с другими слушал лекции

видных  московских  профессоров  П.  Н. Сакулина, А. Е. Грузинского, М. Н.

Розанова,   М.   Н.   Сперанского,  А.  А.  Кизеветтера.  Представление  о

серьезности  и  полноте  лекционных курсов, которые читались, дают учебные

программы.  Так,  программой  "Русская  литература  середины  XIX века" на

1913/14  учебный  год  предусматривалось,  к  примеру, раскрытие в лекциях

таких важнейших разделов и тем (курс этот вел профессор П. Н. Сакулин):

   Первая   половина  шестидесятых  годов.   Обличительное  направление  в

литературе  и   подведение  итогов  в   форме   художественных  обобщений.

"Губернские очерки" Щедрина. "Доходное место" Островского. Произведения С.

Т. Аксакова. "Обломов" Гончарова. Произведения Тургенева: "Рудин", "Ася" и

"Дворянское гнездо".

   Литературные типы  новых  людей:  Штольц,  Инсаров,  Жадов,  Калинович,

Молотов, Базаров.

   Нигилизм.  Его сущность.  Эстетика и критика шестидесятников.  Основные

принципы этики "мыслящего реалиста". Новые общественные идеалы.

   Народ в  литературе шестидесятых годов.  Чернышевский и  его роман "Что

делать?".

   Поэзия шестидесятых годов:  Плещеев,  Некрасов, Никитин. Поэты "чистого

искусства": Майков, Фет, Полонский.

   Творчество Достоевского в эпоху шестидесятых годов.  Л. Н. Толстой в ту

же эпоху".

   А   сама   атмосфера  университета!   Свобода   мысли,   независимость,

товарищеская спайка,  острота научных и  политических споров,  дискуссии о

новых книгах, картинах Третьяковки, спектаклях Художественного театра - от

всего  этого  буквально захватывало дух.  Товарищ Есенина по  университету

Шанявского Борис  Сорокин  вспоминает,  как  после  посещения  Третьяковки

Есенин делился с ними своими впечатлениями:

   "- Смотрел Поленова. Конечно, у его "Оки" задержался, и так потянуло от

булыжных мостовых... домой, в рязанский простор... Сродни мне и Левитан...

Помните, есть у Левитана, как видно, этюд, - вечер, осенний лес, луна и ее

отражение  в  воде? Мне казалось, что я иду в этот синий сумерк... Все так

близко и понятно. Это тема для стихотворения - художник дал то настроение,

от которого отталкиваясь, можно писать.

   - А  как  тебе,  Сергей,  -  говорит Наседкин,  -  нравится "Над вечным

покоем"?

   - Нет,  не нравится! Может быть, больше поживу, то пойму эту картину. А

сейчас мне от нее холодно... Как бы тебе объяснить, Василий, ото чувство -

я не вхожу в эту картину, она меня не трогает...

   Мы  говорим о  своих впечатлениях от Третьяковской галереи,  вспоминаем

картины знаменитых русских художников,  и  кажется,  что  немеркнущий свет

искусства освещает нашу комнату...

   - Иногда я  записываю свои  впечатления,  -  говорит Сергей.  -  Вот  в

воскресенье, придя домой из Третьяковки, перегруженный красотой, записал в

своей тетради о  том,  какое большое волнение испытал в  этот  день.  И  я

назвал его днем "путешествия" в прекрасное.

   Наседкин вскочил и, широко улыбаясь, громко повторил:

   - "Путешествие" в прекрасное! Здорово, Сергей! Я напишу поэму под таким

названием...

   - Пиши,  Вася,  пиши!  -  смеясь, говорит Сергей. - Но только один ты к

этой стране не дойдешь..."

   С особым интересом Есенин относился к лекциям и семинарским занятиям по

литературе.  "Состоя  слушателем университета Шанявского,  -  замечает  Н.

Сардановский,   -  Сергей  сосредоточил  свое  внимание  исключительно  на

изучении литературы".  Он же подчеркивает,  что "к науке в то время Есенин

относился с достаточным уважением..."

   Типографские  обязанности  не   всегда   позволяли  Есенину  бывать   в

университете,  он "был этим удручен". Зато, когда выпадал свободный вечер,

Есенин вместе с  другими шанявцами отправлялся бродить по Москве,  а  если

удавалось раздобыть билеты на галерку в Художественный (кто в юные годы не

бредил этим театром!),  то шел на спектакль.  "Студеный осенний вечер.  Мы

идем  по  Тверской  улице,  не  чувствуя резкого  ветра,  -  вспоминает Б.

Сорокин,  -  наши сердца полны ожидания встречи с театром, о котором знали

только по статьям в театральных журналах.  Дрогнув, раскрывается занавес с

вышитой на нем белой чайкой...  Раневскую играет Книппер-Чехова,  студента

Трофимова  -  Качалов,  Епиходова -  Москвин,  Лопахина  -  Леонидов...  В

антракте пошли в фойе.  Облокотившись на кресло,  Сергей молчит.  И только

тогда,  когда  Наседкин спросил его,  нравится ли  спектакль,  он,  словно

очнувшись,  сердито проронил: "Об этом сейчас говорить нельзя! Понимаешь?"

- и пошел в зрительный зал".

   Занимаясь  в  университете Шанявского,  Есенин  испытывал  материальные

затруднения.  За учебу надо было ежегодно платить. Сумма была невелика, но

для  скромного заработка Есенина ощутима.  При  всем  том  Есенин придавал

своим занятиям в университете серьезное значение.  "Может быть, выговорите

мне прислать деньжонок к сентябрю, - писал он летом 1915 года в Петроград,

прося выслать гонорар за стихи.  - Я был бы очень Вам благодарен. Проездом

я  бы уплатил немного в  Университет Шанявского,  в котором думаю серьезно

заниматься.  Лето я шибко подготовлялся". И все же осенью 1915 года Есенин

не  смог продолжать учебу в  "Шанявке",  ибо "должен был уехать обратно по

материальным обстоятельствам в деревню".

   Пребывание в  университете Шанявского имело еще  одно  большое значение

для Есенина.  Здесь он познакомился с  молодым поэтом Василием Наседкиным,

дружбу  с  которым  поддерживал потом  все  годы;  здесь  же  встретился с

ивановским поэтом  Николаем Колоколовым,  а  немного  позднее -  с  Иваном

Филипченко и Дмитрием Семеновским и другими. В свободные вечера собирались

у  кого-нибудь из  шанявцев,  читали свои  стихи.  "Комната Колоколова,  -

вспоминает Д.  Семеновский,  -  на некоторое время стала моим пристанищем.

Приходил  Есенин.   Обсуждались  литературные  новинки,   читались  стихи,

закипали споры.  Мои  приятели относились друг  к  другу  критически,  они

придирчиво выискивали один  у  другого  неудачные строки,  неточные слова,

чужие интонации".  Как-то  в  один из таких вечеров,  сидя у  Колоколова и

перелистывая  "Журнал  для  всех",   "Есенин  встретил  в   нем  несколько

стихотворений Александра Ширяевца;  стихи  были  яркие,  удалые...  Есенин

загорелся восхищением.

   - Какие стихи!  -  горячо заговорил он.  -  Люблю я Ширяевца!  Такой он

русский, деревенский!"

   Весенние,  пахнущие  смолистой сосной  и  луговыми травами,  озорные  и

грустные стихи Есенина,  с  их неожиданно прекрасной и  вместе с тем такой

естественной образностью были встречены шанявцами с  интересом.  "На  фоне

модных  декадентских  поэтических  течений  его  стихи,  -  вспоминает  Б.

Сорокин,  -  для  нас  явились радостной неожиданностью".  "Даже строгий к

поэтам непролетарского направления Филипченко, пренебрежительно говоривший

о  них:  "мух  ловят",  -  даже  он,  -  подчеркивает  Д.  Семеновский,  -

прочитав...  свежие и  простые стихи Есенина,  отнесся к  ним  с  заметным

одобрением".

   Май  1914  года.  Есенин  читает  новые  стихи. "Его голос то задумчиво

рассказывал  о  равнинах,  "где  льется березовое молоко" и "рассвет рукой

прохлады  росной  сшибает  яблоки зари", то грустил "о радости убогой", то

звенел  и трепетал, как птица, рвущаяся в полет... И тогда нам стало ясно,

-  замечает  Б. Сорокин, - что Сергей уже переступил тот порог, за которым

лежит большой путь мастерства и вдохновения".

   Поэты-шанявцы   интересовались  не   только   стихами.   Их   волновали

политические  вопросы:  закрытие  властями  газеты  "Правда",  выступление

против  войны  Максима Горького.  "Раза  два  мне  пришлось быть  в  кругу

товарищей Есенина,  - вспоминает Я. А. Трепалин. - Как он говорил мне, это

были  молодые  писатели.  Говорили,  спорили  до  поздней  ночи.  Помню  -

толковали о литературе,  цензуре,  конфискации номеров журналов,  штрафах,

слежке полиции за работниками типографии,  издательств и т. п. Есенин, как

всегда,   говорил  громко,   жестикулируя".  "В  одном  еженедельнике  или

двухнедельнике, - рассказывает Д. Семеновский, - мы нашли статью Есенина о

горе обездоленных войной русских женщин,  о Ярославнах, тоскующих по своим

милым,  ушедшим на фронт.  Помнится,  статья,  построенная на выдержках из

писем, так и называлась "Ярославны".

   Эта  тема  звучит в  стихотворении "Узоры",  написанном Есениным вскоре

после начала войны и  опубликованном в  январе 1915  года в  журнале "Друг

народа".

   Девушка в светлице вышивает ткани,

   На канве в узорах копья и кресты.

   Девушка рисует мертвых на поляне,

   На груди у мертвых - красные цветы.

   . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Он лежит, сраженный в жаркой схватке боя,

   И в узорах крови смяты камыши.

   . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Траурные косы тучи разметали,

   В пряди тонких локон впуталась луна.

   В трепетном мерцанье, в белом покрывале

   Девушка, как призрак, плачет у окна.

   Несколько позднее,  как  мы  знаем,  тема  войны получит более глубокое

освещение в есенинской "Руси".

   Еще  более  отчетливо гражданские мотивы  выражены в  стихах  некоторых

других поэтов-шанявцев.  Так,  например,  Иван  Филипченко открыто бросает

вызов власть имущим:

   Вы все, кто имеет дворцы,

   Небоскребы, особняки,

   Магазины, заводы и рудники,

   У кого от безделья мигрень,

   Посторонитесь, рабочий идет!

   Уступите асфальты, к фундаментам встаньте,

   Дайте дорогу ему, современному Данте.

   Ясно слышны в его стихах раскаты народного гнева:

   Массы куют себе долю орла,

   Плавят себя в тиглях века.

   Стихи "С работы",  "Массы" были написаны поэтом в 1913 -  1914 годах. С

юных лет Иван Филипченко был связан с революционным движением, в 1913 году

вступил в  большевистскую партию,  преследовался охранкой,  арестовывался.

Близко к партии,  рабочей печати стоял и Д.  Семеновский,  печатавший свои

стихи в "Правде" с 1912 года. Революционно настроены были и другие молодые

поэты,  товарищи Есенина,  -  Василий Наседкин, Николай Колоколов, Георгий

Якубовский.

   Можно предположить,  что некоторые из них,  равно как и Есенин,  были в

какой-то мере связаны с  большевистской группой,  которая организовалась в

университете Шанявского.

   "В  Народном университете имени  Шанявского,  -  сказано  в  агентурной

записке охранки по  РСДРП от  22  января 1914 года,  -  в  настоящее время

имеется  сорганизованная марксистская группа,  которая  намерена  получить

связи с  местными рабочими клубами и профессиональными обществами,  послав

затем в  клубы и  общества "своих людей" для  налаживания в  них партийных

ячеек".  Спустя  несколько дней  в  агентурной записке охранки сообщалось:

"Группа  социал-демократов  партийцев,  организовавшаяся при  университете

имени Шанявского,  на этих днях направила четырех своих представителей для

партийной работы во 2-е общество торговых служащих".  Члены большевистской

группы  университета устанавливают контакт с  рядом  большевистских групп,

существующих  в   других   высших   учебных  заведениях.   "При   Народном

университете    имени    Шанявского    имеется    вполне    определившаяся

социал-демократическая  группа,   стремящаяся  связаться  с   таковыми  же

группами,   существующими  при  Императорском  Московском  университете  и

Московском коммерческом институте",  -  отмечалось в  одном  из  донесений

московской охранки.  В  день рабочей печати,  22  апреля 1914 года,  члены

группы распространили среди слушателей листовки,  призывавшие к  поддержке

рабочей печати,  и  организовали сбор средств в фонд "Правды".  В листовке

говорилось:  "Товарищи. 22-го апреля 1912 года, ровно два года тому назад,

усилиями пролетариата всей  России была  создана первая русская ежедневная

с.-д. рабочая газета "Правда".

   С  тех  пор  по  всей  России  звучит  бодрое, сильное, свободное слово

рабочей   печати   -   яркой   выразительницы   нужд   и   запросов  всего

пролетариата...

   Пусть каждый товарищ помнит и знает, что только в свободном государстве

возможна свободная наука - а защитница ее рабочая печать.

   Пусть же в сегодняшний день -  22-го апреля -  в праздник нашей рабочей

печати - каждый из нас пожертвует в ее железный фонд...

   Сбор  будет  производиться посредством  сумки  во  время  лекции  и  по

подписным листам у товарищей.

   Завтра будет  в  Москве юбилейный номер  рабочей газеты "Путь  правды".

Товарищи, покупайте и распространяйте, его.

   Группа сознательных марксистов".

   А.  Р.  Изряднова,  посещавшая вместе с  Есениным народный университет,

вспоминает: "Как в типографии, так и в университете он слыл за передового,

посещал собрания, распространял нелегальную литературу".

   * * *

   Был в  Москве еще один огонек,  к которому всей душой потянулся молодой

поэт,  -  Суриковский литературно-музыкальный кружок. История этого кружка

тесно связана с именем талантливого русского самородка,  поэта-крестьянина

Ивана  Захаровича Сурикова.  "Из  среды  народа,  -  подчеркивал Горький в

"Заметках  о  мещанстве",   -  выходили  Ломоносовы,  Кольцовы,  Никитины,

Суриковы..."  "Рассвет" -  так  назвал  Суриков  подготовленный им  первый

сборник "писателей из народа". Он вышел еще в восьмидесятых годах прошлого

века. Эпиграфом к нему могли бы стать строки суриковских "Наших песен":

   Мы родились для страданий.

   Но душой в борьбе не пали;

   В темной чаще испытаний

   Наши песни мы слагали.

   . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Для изнеженного слуха

   Наше пенье не годится;

   Наши песни режут ухо, -

   Горечь сердца в них таится!

   . . . . . . . . . . . . . . . . .

   В этих песнях миллионы

   Мук душевных мы считаем;

   Наши песни, наши стоны

   Мы счастливым завещаем.

   За  "Рассветом" Суриковым был  издан сборник "Народные поэты и  певцы".

Так  было  положено начало кружку писателей из  народа.  Много сделали для

развития  этого  кружка  такие  писатели,  как  Спиридон  Дрожжин  и  Иван

Белоусов. Позднее, в начале 900-х годов, организационное оформление кружка

завершает писатель М.  Л.  Леонов-Горемыка.  В  1903  году  М.  Л.  Леонов

получает  официальное разрешение  властей  на  деятельность кружка  и  его

наименование: "Суриковский литературно-музыкальный кружок". В 1905 году он

организует кооперативное издательство "Искра";  тогда же им был разработан

устав кружка.  "Суриковский кружок,  -  указывалось в нем,  -  имеет целью

объединить писателей,  общественных деятелей  и  музыкантов,  вышедших  из

народа и не порвавших с ним духовной связи". Вместе с М. Л. Леоновым в это

время во главе кружка стояли рабочие поэты Егор Нечаев и Федор Шкулев.

   В    Суриковский   кружок   входили   писатели-самоучки,    разные   по

талантливости,  творческим установкам,  мастерству,  идейной  зрелости.  И

стихи они писали разные:  от  печально-созерцательных пейзажных лирических

картинок  и  горьких  песен  страдания  до  призывно-тревожных,   гневных,

наступательных гражданских стихов.

   Суриковцы  -   это  небольшая,   но   весомая  и   зримая  частица  той

демократической культуры России, о которой говорил В. И. Ленин.

   В  годы  первой русской революции,  в  рядах дружинников Красной Пресни

родились гимны  и  песни  поэта-суриковца Федора  Шкулева "Красное знамя",

"Вставайте,  силы молодые!",  "Я - раскаленное железо!". Тогда же призывно

зазвучал над баррикадами его марш "Кузнецы":

   Мы кузнецы, и дух наш молод,

   Куем мы к счастию ключи!..

   Вздымайся выше, тяжкий молот,

   В стальную грудь сильней стучи!

   . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Ведь после каждого удара

   Редеет тьма, слабеет гнет,

   И по полям родным и ярам

   Народ измученный встает.

   В  1912  -  1915  годах  Суриковский кружок развертывает литературную и

общественную   деятельность.   Писатель   Г.   Деев-Хомяковский,  один  из

руководителей  кружка,  в  своих  воспоминаниях  отмечает, что в 1912 году

кружок  был  одной  из  значительных  организаций пролетарско-крестьянских

писателей.  Кружок  начал  выпускать  журнал "Семья народников", а позднее

журнал  "Друг  народа".  Пополнился  и  состав кружка. "В него, - пишет Г.

Деев-Хомяковский,  -  входило  много  революционных  деятелей,  как близко

стоящих  к  социал-революционерам, так и к социал-демократам. В него вошел

только что вернувшийся из ссылки Е. А. Афонин, А. Д. Хвощенко, Кормилицын,

Веревкин и другие.

   Деятельность кружка  была  направлена не  только  в  сторону  выявления

самородков-литераторов,  но и на политическую работу.  Лето после Ленского

расстрела  было  бурное.  Наша  группа  конспиративно собиралась  часто  в

Кунцеве, в парке бывш. Солдатенкова, близ села Крылатского, под "заветным"

старым вековым дубом.  Там,  под видом экскурсий литераторов, мы впервые и

ввели Есенина в  круг общественной и политической жизни.  Там молодой поэт

впервые стал  публично выступать со  своим  творчеством.  Талант  его  был

замечен всеми собравшимися".  В 1913 году Есенин вступает в действительные

члены Суриковского кружка.

   Есенин принимает самое живое участие в деятельности кружка.  "В течение

первых двух лет, - рассказывает Деев-Хомяковский, - Есенин вел непрерывную

работу в кружке.  Казалось нам, что из Есенина выйдет не только поэт, но и

хороший общественник.  В  годы 1913 -  14-й  он  был  чрезвычайно близок к

кружковой  общественной работе,  занимая  должность  секретаря кружка.  Он

часто выступал вместе с нами среди рабочих аудиторий на вечерах и выполнял

задания, которые были связаны с значительным риском".

   Когда на средства,  собранные от рабочих и служащих, члены Суриковского

кружка стали выпускать журнал "Друг народа",  Есенин был избран секретарем

его редакции.  Он "с жаром готовил первый выпуск. Денег не было, но журнал

выпустить необходимо было.  - Собрались в редакции "Доброе утро". Обсудили

положение и внесли по 3 - 5 рублей на первый номер.

   - Распространим сами, - говорил Есенин.

   Выпущено  было воззвание о журнале, в котором говорилось: "Цель журнала

быть другом интеллигента, народника, сознательного крестьянина, фабричного

рабочего и сельского учителя".

   Еще  раньше,   в  августе  1914  года,   социал-демократическая  группа

суриковцев выпустила воззвание против войны. Есенин написал поэму "Галки",

в которой,  по воспоминаниям современников, ярко отобразил поражение наших

войск,  бегущих из Пруссии, и плач жен по убитым. Молодой поэт намеревался

поместить свою поэму о войне в первом номере журнала "Друг народа". Однако

еще  в  ноябре 1914 года сданная в  печать поэма "Галки" привлекла к  себе

внимание цензуры и была конфискована полицией.

   Демократические,  социальные  устремления  Есенина  в  эти  годы  порой

переплетались с религиозными исканиями "новой" веры",  идеализацией образа

Христа.  Но  Есенину  было  чуждо  слепое  мистическое  преклонение  перед

церковными догмами.  "Христос для меня совершенство, - замечает он в одном

из писем к Панфилову. - Но я не так верую в него, как другие. Те веруют из

страха,  что  будет после смерти?  А  я  чисто и  свято,  как в  человека,

одаренного светлым умом и благородною душою,  как в образец в последовании

любви к ближнему". В годы работы в типографии Сытина, учебы в университете

Шанявского мировоззрение Есенина  еще  только  формируется.  Молодой  поэт

испытывает   стихийное   тяготение   к   передовым   общественным   силам.

Демократическая поэзия  Есенина  определила отрицательное отношение его  к

империалистической войне. Вместе с тем молодому поэту еще во многом неясен

вопрос  о  конкретных  путях  революционной борьбы  за  свободу  трудового

народа.

   Говоря  о  противоречиях во  взглядах  и  раннем  творчестве поэта,  не

следует   упускать   из    виду    объективные   противоречия   в    самой

действительности,  те реальные жизненные условия,  в  которых молодой поэт

формировался.