Антропология

Модернизация России: постимперский транзит

Сергей Гавров

Другие книги автора: Социокультурная традиция российского общества

Историческое изменение институтов семьи и брака

С удовольствием представляю читателю новую книгу «Модернизация России: постимперский транзит» доктора философских наук, ведущего научного сотрудника Сектора социокультурных процессов и систем Российского института культурологии Сергея Гаврова. Для меня особый интерес к этой книге связан с тем, что она посвящена не только рассмотрению теоретических проблем модернизации и постимперского транзита, но и проблемам, которые составляли и составляют «злобу дня». Автор интерпретирует и анализирует текущие события на основе сложившегося в предыдущих работах [напр.: Гавров, 2004] мировосприятия. Здесь обсуждаются такие темы, как особенности модернизационных процессов в России; имперское прошлое нашей страны и желаемое для нее будущее; внутренняя и внешняя политика Российской Федерации, включая события в сопредельных странах («демократические революции»). Обсуждаются в книге и более частные проблемы.

Анализ представленных текстов дал хорошую возможность для того, чтобы высказать сомнения, возражения, замечания. Ну и конечно для того, чтобы выделить удачные выводы и интерпретации^*. По крайней мере, это хорошая возможность привести в порядок собственные мысли. Выигрышная сторона этой книги, как и других работ С. Гаврова, заключается в предельной честности автора. Он не лукавит – он пишет то, что думает. Цель этого предисловия – высветить авторскую систему координат.

Похоже, что автор принадлежит к определенной и достаточно влиятельной российской научной школе в сфере обществознания, которая проповедует следующие принципы. Важнейший из них – это либерализм как политическая идеология. Далее следует система позитивных («демократия») и негативных («государство», «империя») ценностей. В этой системе координат взгляд на мир сугубо эволюционный, то есть он предполагает, что все общества будут развиваться в рамках определенных социальных моделей. Для этого взгляда характерно то, что я бы назвал «финализмом». Речь идет о представлении, согласно которому некоторые современные общества воплощают «конечные» характеристики всей человеческой истории. Когда-то этим «грешил» Г.Ф.Гегель, считавший современную ему Пруссию вершиной человеческой организации. Сейчас наиболее ярким «финалистом» можно считать американского социолога Ф.Фукуяму [Фукуяма, 2004]. В нашей стране «финализм» проявляется в «западоцентризме», в рамках которого считается, что Россия – не «такая страна», она «неправильна», она должна быть «переделана» по другим лекалам. С этими взглядами я совершенно не согласен, что и собираюсь обсудить далее.

Либерализм. Это вполне солидное идеологическое учение, предполагающее, что частная инициатива всегда эффективней инициативы общественной, государственной. Но как любая идеология, либеральная имеет свои пределы в практике общественной жизни. Хотя бы потому, что максимизация частной прибыли отнюдь не равнозначна максимизации общественной пользы [см. на примере современного нефтегазового комплекса России: Симонов, 2006, с. 75-98]. Ни одно общество не строится исключительно по либеральным или каким-либо иным идеологическим рецептам: доля личной и государственной инициативы всегда сообразуется с текущими обстоятельствами. Свобода отдельного человека всегда ограничена: или законами, или его собственными представлениями (что гораздо надежнее). Говоря же о либерализме в России, следует учитывать, что в начале 1990‑х гг. мы прошли форму доброкачественного либерализма и перешли к его патологическому варианту в виде социального дарвинизма, «…которому свойственно сведение закономерностей развития человеческого общества к закономерностям биологической эволюции и выдвижение принципов естественного отбора, борьбы за существование и выживания наиболее приспособленных в качестве определяющих факторов общественной жизни» [Философский…, 1983, с. 639]. Это мнение у меня сложилось в начале 1990‑х гг., когда я впервые услышал тезис о том, что «пусть вымрут 20-30‑ миллионов старушек, зато реформы пойдут успешно». Думаю, что с моим мнением согласятся и многие современные российские либералы – сужу по статье Евгения Гонтмахера [Гонтмахер, 2007, с. 10].

Государство, империя. Удивительным образом описываемое здесь миросозерцание анархично: оно восстает против государства, власти. Я сам не люблю никакую власть, но все-таки понимаю, что государство есть особая форма самоорганизации сложных обществ, основанных на анонимности граждан, профессионализации труда, выделении функции управления. Современное общество не может жить без государственного управления. Понятно, что очень сложно установить универсальный принцип управления, государственной власти. Но вот извольте: чувство легитимности, то есть справедливости и эффективности действий данной  власти, разделяемое жителями страны, есть мандат на последующее управление. И в этом контексте совершенно неважно, как эта власть формируется: по законам монархического наследования, аристократического консенсуса или демократических выборов. Следует добавить, что манихейская дихотомия между государством и гражданским обществом имеет вполне локальный характер: она возникла в XVII в. в Великобритании в период гражданской войны. Делать на этой основе обобщения вряд ли продуктивно.

Вот что еще занятно: продолжаются идеологические склоки вокруг понятия «империя». В современном, допустим, американском словоупотреблении имперские задачи нередко выступают как предпочтительные [напр.: Уткин, 2006]. Автор же использует это слово исключительно в негативном контексте. Это, конечно, предмет для обсуждения. Понятие империя восходит к европейской, и прежде всего древнеримской  культурной традиции. Император (лат. «повелитель») – титул, присвоенный себе Октавианом Августом взамен непопулярного rex, то есть царь. По существу, говоря об империи, мы имеем дело не с универсальным явлением, а с местной европейской традицией. Это хорошо отражается в терминологии. Русский термин царь восходит к имени Юлия Цезаря, также как и немецкое понятие кайзер – император. Понятие августейшая особа, августейшая семья восходит к имени Октавиана Августа («август» – возвеличенный богами).

Есть некоторые общие черты понятия империя как чисто европейского явления. В первую очередь следует говорить об империи как об особом типе социальной системы в том понимании, которое дано Т.Парсонсом. Американский социолог определял социальные системы как «системы, образуемые состояниями и процессами социального взаимодействия между действующими субъектами», причем он считал, что общество – это «такой тип социальной системы, которые обладает наивысшей степенью самодостаточности относительно своей среды, включающей и другие социальные системы» [Парсонс, 1997, с. 18, 20]. Следуя этим идеям, можно считать империю социальной системой политического (государственного) типа, но не обществом, а сообществом – стран, народов, земель. Об этом, собственно, говорит английский термин имперская федерация.

Особую роль играет имперская идея, то есть идеологическая оболочка имперского содружества. В Древнем Риме такой идеей было привнесение цивилизации и порядка в земли других народов. Применительно к Британской империи можно говорить о «бремени белого человека» – привнесении элементов прогресса в неевропейские части ойкумены. Российская империя через сто лет после падения Константинополя зарождалась с идеей «Москва – третий Рим», то есть с идеей сохранения и распространения православия (Россия тогда была единственным в мире самостоятельным православным государством). Имперская идея дает имперскому народу дополнительные силы, некую пассионарность для осуществления завоеваний, контроля захваченных территорий и их интеграции в имперское пространство. Это происходит также и за счет колонизации вновь присоединенных территорий. (Следует отметить, что для современных бывших метрополий характерен противоположный процесс – притягивание жителей бывших колониальных владений.)

Как очевидно из сказанного, имперский социальный организм должен решать одну весьма сложную задачу: совмещать универсализм с партикуляризмом, разные культурные традиции и территории с разными уровнями развития – в едином политическом образовании. Трудность этой задачи заключается в том, что она не имеет единого средства разрешения, она может решаться только уникальным опытным путем, методом проб и ошибок, методом накопления как удач, так и заблуждений. Более того, выработанные для одной эпохи или территории методы управления в других случаях могут быть совершенно неприемлемы. Искусство поддержания баланса между партикуляризмом и универсализмом в политическом сообществе можно считать имперским вариантом национальной политики. Цель ее – поддержание гегемонии со стороны метрополии, а главный инструмент – сочетание прямого и косвенного управления. Именно в имперских социальных образованиях происходит всплеск высокой, «имперской» культуры.

Надо добавить, что империя и империализм – отнюдь не родственные понятия. С легкой руки Гильфердинга, а затем и Ленина, под империализмом понимается внешнеполитическая деятельность, связанная с получением экономической выгоды от зависимого положения других стран и народов. Вот, например, что по этому поводу пишет современный голландский историк экономики Герман Ван дер Вее: «После окончания второй мировой войны сырьевое производство в “третьем мире” было большей частью в руках частного сектора. Контролировали это производство колониальные и постколониальные европейские компании, а также американские ТНК. Последние, отличаясь динамичностью и пользуясь политической наивностью новых государств, смогли извлечь прибыли из процесса деколонизации, установив контроль над мировой торговлей сырьем» [Ван дер Вее, 1994, с. 78; более подробно этот вопрос изложен в книге: Симонов, 2006]. Российская Федерация, выполнявшая роль метрополии в СССР, такой выгоды не получала. То же самое можно сказать и об СССР, который играл роль метрополии для советской империи в целом. Поэтому СССР можно назвать социальной системой имперского, но не империалистического типа.

Следует добавить и следующее соображение. Автор, в одной из помещенных здесь статей, благосклонно отнеся к высказыванию известного экономиста Е.Ясина о том, что имперская политика равнозначна насилию. Вообще-то это не так. М.Вебер, например, считал право на легитимное насилие родовым признаком любого государства, а в качестве исполнителей этого права выделял институты суда и полиции. Судя по моим данным [Мастюгина, Перепелкин, 1997], национальная (например) политика Российской империи основывалась совсем не на насилии. А об СССР и вообще о XX веке должен идти особый разговор. Мне, например, пока непонятно, почему именно в прошедшем веке произошел беспрецедентный всплеск насилия, кульминацией которого стали атомные бомбардировки двух японских городов – Хиросимы и Нагасаки.

Демократия. Этот термин, к сожалению, утратил свое содержание из-за частого употребления во всевозможных контекстах. Я, например, отказываюсь называть демократией пропаганду гомосексуализма в виде гей-парадов. И меня совершенно не волнуют «права» каких-то «меньшинств», особенно если они грозят стать большими, чем у меня, у «большинства». Выведение термина «демократия» из сферы политологии в область культурологи весьма опасно. Вообще-то и в политике это явление оценивается не однозначно позитивно: чтобы это понять, достаточно прочитать яркую и спорную книгу американского политолога и публициста Уолтера Липмана «Публичная философия» [Липман, 2004]. Демократия есть власть народных представителей, на основе своих мандатов организующих жизнь современной страны. Но если присмотреться внимательнее, то демократия – одна из форм управления элит: разве пять поколений предков нынешнего президента США не учились в университетах «Лиги плюща»?

Надо сказать, что представительное управление в современном его виде имеет очень короткую историю. Если не ошибаюсь, только в 1913 г. впервые в мире в Новой Зеландии было провозглашено всеобщее избирательное право. Следующий случай – Россия 1917 г., а в большинстве стран мира всеобщее избирательное право было принято только после второй мировой войны. Только в 1960-х гг. в США была отменена система расовой сегрегации. И уж совсем спорным достижением «демократии» является практика манипулирования общественным сознанием, зародившаяся в США в 1950-е гг. У его истоков стоял американский психолог Б.Скиннер, который писал: «Мы сможем достигнуть такого уровня управления, при котором управляемые, хотя они и следуют порядку намного точнее, чем при старой системе, тем не менее чувствуют себя свободными. Они делают то, что хотят делать, а не то, что их заставляют. Вот источник великой силы положительного подкрепления – нет ни сопротивления, ни возмущения. С помощью тщательной научной разработки мы управляем не итоговым поведением, а намерением вести себя – мотивами, желаниями, склонностями. Любопытно, что этом случае никогда не возникает вопрос о свободе» [цит. по: Римашевская, 2007, с. 228; курсив Б.Скиннера].

Лично для меня подобная «демократия» значительно хуже, чем простая фальсификация выборов: ведь лучше знать, что тебя обманывают. Признаться, я не вижу иной судьбы у понятия «демократия», как быть чистой воды идеологемой, а не «руководством к действию». Кроме того, нынешние государства, называющие себя «демократическими», различаются настолько сильно, что само это понятие находится вне операционализации. Недавно я прочитал, что Дж.Буш-младший пожелал В.Путину, чтобы в России была такая же демократия, как в современном Ираке. Нужны комментарии?

Модернизация. Это понятие, насколько я знаю, было введено в научный оборот израильским исследователем Ш.Эйзенштадтом [Эйзенштадт, 1999], а впоследствии было растиражировано многочисленными специалистами, в том числе проводившими международные социологические исследования (например, американский социолог Алекс Инкелес). Надо признаться, что в какой-то период «научного взросления» работы подобного рода действуют «завораживающе»: им начинаешь верить. Но впоследствии этот эффект проходит – начинаешь понимать, что авторами выбран отнюдь не релевантный уровень обобщения.

Теория модернизации, вне сомнения, теория эволюционистского типа. Очень хорошо понятно (и исследовано), что культурные преобразования в небольшом регионе Западной Европы были местными «мутациями», приведшими в XVII-XVIII вв. к «культурной революции» в виде создания опытной науки и промышленного производства. На этой базе возник особый тип общественной организации, называемый «капитализмом». Его особенность в том, что любой «руководитель производства» вынужден изымать средства из потребления, вкладывая их в инвестиции, в расширение собственного дела. И по сути, нет ни малейшей разницы, делает это предприниматель или государство^*. Очень скоро выяснилось, что издержки собственной деятельности можно вынести и за пределы страны (см. выше об империализме).

В этом сочетании научного творчества, технической смекалки и деловой этики можно видеть сущность модернизации. Кроме того, это явление недвусмысленно проявило себя в области демографии. Но я бы ни в коем случае не стал рассматривать в качестве универсального явления «культуру модернити», и в частности ту ее часть, которая касается политической организации общества. Речь идет о том, что в истории человечества было много «модернизаций», например, неолитическая революция. Но «последнее» еще не значит «окончательное». Вообще-то, для человеческих групп свойственно качество эквифинальности, то есть достижения одних задач разными путями. Но кто знает, что заключается в этих задачах? В этом контексте «вестернизм» выглядит как «вкусовщина». Политическая культура не взращивается на грядке, как культура сельскохозяйственная.

Когда (а к этому все идет) через 20-30 лет властителем мира станет Китай, будет, наверное, много книг о прелестях конфуцианства, особой творческой одаренности монголоидной расы, всемирно-историческом значении восстания «боксеров».

*   *   *

Честно говоря, я еще много чего хотел бы здесь обсудить. Например, такой сюжет. Автор, как и значительная часть русской пишущей братии, критикует в первую очередь две стороны современной российской жизни: президентскую власть и православную церковь. Но если обратиться к социологическим исследованиям, именно эти два института пользуются наибольшим доверием в обществе. Более того, можно вполне определенно сказать, что никакие другие социальные институты вообще не пользуются общественным доверием [Римашевская, 2007, с. 164-165]. Странная критика.

Подчеркну, что подобное невнимание к жизни страны – отнюдь не единичный случай. Вот замечательный пример – статья сотрудника Института Европы Дмитрия Фурмана [Фурман, 2007, с. 10]. Он начинает с какого-то неудачного высказывания В.Путина. Далее он пишет о том, что с течением времени политический лидер утрачивает чувство реальности. И в заключение приводит совершенно невероятное сравнение: конечно, пишет Д.Фурман, Дж.Буш-младший совершил гораздо больше глупостей, но ведь он уйдет в рамках демократического процесса. А Путин что – не уйдет? И неужели непонятно, что главный вопрос этого сравнения заключается в том, почему именно американский избиратель позволил вовлечь себя в иракскую авантюру, конца которой не предвидится.

Мне показалось, что книга С. Гаврова – хороший пример определенного «зависания» (в чисто компьютерном понимании слова), которое демонстрирует значительная часть русской интеллигенции. Это печально, но исправимо. Я думаю, что изменить ситуацию можно только в рамках широких – и имеющих общественный резонанс – дискуссий. Сейчас идет дискуссия по идеям В.Суркова о «суверенной демократии». Но я бы сказал, что выглядит она очень жалко. Похоже, что то, о чем мы думаем и пишем, очень скоро не будет интересовать никого – даже нас самих. Именно поэтому я решил написать это предисловие в жанре критики – может быть, кто-нибудь еще поймет, что настало время думать и спорить, то есть делать свою работу, а не просто зарабатывать на жизнь.

Литература:

1        Ван дер Вее Г. История мировой экономики. 1945-1990. М., 1994.

Гавров С.Н. Модернизация во имя империи. Социокультурные аспекты модернизационных процессов в России. М., УРСС, 2004. В электронной форме монография опубликована на сайте Института мировой экономики и международных отношений НАН Украины: www.iweir.org.ua/doclidgenya_knigi.htmwww.iweir.org.ua/doclidgenya_knigi.htm а так же в электронной библиотеке Янко Слава (Библиотека Fort/Da) http://yanko.lib.ru/books/cultur/gavrov-modernizac_vo_imya_imperii.pdf а так же в электронной библиотеке Максима Мошкова http://lit.lib.ru/g/gawrow_s_n/indexdate.shtml а так же на сайте Международной академии образования (Москва) http://eduopen.ucoz.ru/load/0-0-0-922-20

2        Гонтмахер Е. Дожить до реформы // Независимая газета. 2007. 28 авг.

3        Липман У. Публичная философия. М., 2004.

4        Мастюгина Т.М., Перепелкин Л.С. Этнология. Народы России: История и современное положение (Учебное пособие). М., 1997.

5        Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1997.

6        Римашевская Н.М. (ред.) Сбережение народа. М., 2007.

7        Симонов К.В. Энергетическая сверхдержава. М., 2006.

8        Уткин А. Удар американских богов. М., 2006.

9        Философский энциклопедический словарь. М., 1983.

10    Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М., 2004.

11    Фурман Д. Поздний президент // Независимая газета. 2007. 21 авг.

12    Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М., 1999.

Заведующий Сектором прикладной культурологии и культурной политики Российского института культурологии, к. и. н. Л.С. Перепелкин.

Russia after empire^[1]

Postimperial status our country is confused. Today Russia is not yet full-fledged national state. I think that it is mutilated, lost at time and space postimperial formation. There is no concensus in public consciousness about legal state borders: it is very difficult to answer the question, why some regions constitute the state, and why other regions do not. As before the country disposes of "imperial body" (1) (E.A. Pain), which was got in inheritance from imperial stage of the territorial expantion. Hitherto the most part of society and political elite perceive imperial territorial inheritance as certain nearly sacred value, that it is impossible waive under no circumstances, inspite of “sociocultural vicinity” or “sociocultural distance” of "disputable" territory. But the most unpleasant is concluded, to my mind, in the fact that the threat of disinteration of Russia as state formation, remained from empire, is saved.

In inheritance from empire we got an ethnonational and socuocultural "flowering difficulty" (K.N.Leontiev) of Russian regions: they referes to three civilizations, three world religions; they resides to different stages of the economic development: preindustrial, industrial and postindustrial. Besides, from my opinion, nation did not formed in Russia neither in its ethnic, nor in its “postethnic”, civil sense. Traditional question – how to agree so heterogeneous regional interests – is very important for our agenda. But deal is not only in cultural and civilizational differences. On the strength of the positions of Russian regions (territory, economic) and its differences on the scale of the stages of development they have different interests and they extremely differ on level of living, incom and social protection.

The outlying Russian regions often are attracted not to Moscow, but to other world centres of economic. For example Kaliningrad/Kenigsberge region is attracted to ES in accordance with some economic, historical and cultural reasons. In the East side of the country the states or Asian and Pacific Ocean region, first of all China, are the source of the strong economic attraction. We do not speak about strictly cultural or civilizational reorientations of Siberia and Russian Far East but about absolute economic integration of these regions in economy of foreign Asia. Nevertheless, as we know from history, political integration often follows the economic integration. Often this is a function of time. We pay attention to these well-known points to emphasize the differences in interests of Russian regions, to put a question about possibility to agree so different interests within the framework of Russian state, leaving but not left from empire.

The World history experience gives two main decisions, individually executed under influence of different historical and sociocultural contexts. The First variant expects straightening of ethno-federative relations as a procedure of regional interests co-ordination, of delimitation and delegation of authority. This is a long, often nerve-racking process for Russian authorities. Temptation to return to traditional but failed forms of state management, to simplify the co-ordinations of interests, to go to order, authoritarian management and unitary state is too great. This is the Second way.

In its frame the interests of regions are minimum agreed, the main decisions are taken in the centre, the processes of "co-ordination" realize in traditions of unitary imperial state. Such were the practices in the USSR and Empire of Romanoffs. Though there were the known exceptions with autonomy of Finland and the Constitution of Polish Kindom in tsarist Empire... This design expects using violence against nonconformists. This is an inheritance, which unites the present-day Russian state with the state of Russian Imperia. I agree the key characteristic of empires, given by E.Yasin: existence of Empires is impossible without violence, although in soft forms. This is the main identifying sign of empires (2). To change the vector of Russian development and to get free from imperial life, it is necessary to enclose the considerable efforts, to form up the real federalism, to work on shaping of the civil nation, to form the democratic institutes and traditions.

To continue the motion in a direction of historically accustomed imperial life, so significant efforts are not required. Now it is possible to observe a reconstruction of authoritarian unitary state mechanism. But if earlier (in pre-soviet period)  advantages of imperial state and authoritarian rule exceed the costs, after the Second war costs have gradually exceed the advantage. Today this is the most essential restriction on a way of the development of the country. I’ll again refer to position of E.Yasin: a decay of empire began long ago. The country developed, empire (as its political form) – not, and this fact became the brake of the further development of the country (3). It is likely that choice between two variants of development is made. De facto the variant of the reconstitution of unitary state is chose. As a result we can see refusal of democracy in favour of its “operated”, even decorative variant. But differences of Russian regions can not to combine the unitary form of state organization (de jure or de facto) with democracy.

Often the choice of unitarianism affects on situational actions of authorities in relations with politicians, business, mass media. Possible, today this way is efficient, but this effect is temporary, especially tactical. If long and firm joint coexistence of heterogeneous Russian regions and their inhabitants is possible in principle, this possibility is based on two cardinal principles: existence of real federalism with elements of confederacy – and existence of civil, multiethnic nation. Civil, rather then ethnic nation expresses the generic relationship with citizenship of the empires. To reach this aim our imperial inheritance can be useful: we can not form the ethnic nation, but can form multiethnic and civil nation. Such variant is undoubtedly preferred in the sense of observance of civil and political liberties, human rights in general too.

What can help or disturb to carry out these principles and what can help or disturb to set right the further joint life of the people on the territory of Russian state?

It is possible to build the joint life of a civil nation in federative/confederate state on a basis of consumer and achievement activity of a person. In shoulder strap for "russian daydream" in its moscow, jakutsk and other registration he can (may by only temporary) not to recall, "who is he, whence and where he goes", or, anyway, "forget" about his cultural-civilizational identity. While his “memory” does not define his social activity - an postimperial Russian state will exist in its own present borders. But today traditional religious identity of different ethnic groups is present in public consciousness often in hidden, latent form. As rule it is washed away with westernization and with the policy of total secularization, conducted by soviet power.

As a result of this politicians significant and may be the most part of population is indifferent to religions. As I.Yakovenko has noticed (4), number of those who suggest itself as a part of Russian orthodox church forms about several percents of the society and this number will not grow seriously. This indifference unites the country and smooths inter-ethnic and inter-religion contradictions. As soon as process of ethno-religion rebirth will become on-persisting mass, serious contradictions will arise, putting under question the territorial wholeness of the country. Degree of expression of traditionalism defines degree of toughness of Russia. To my mind, today a part of Russian political class tries to rest on some elements of traditionalism, first of all in its religious variant. This course has not prospect, as today former imperial mechanisms are destroy for the country. But during seventy years of the soviet authority not only traditionalists but society as a whole were greatly weakened. If compare the democratic potential of tsarist Russia and contemporary Russia, we can deduse, that this comparison will not give the unambiguous advantage to present-day situation.

For decennial events of soviet authorities our country seriously advanced on a way of modernization, it made demographic transition, it collected Russian population in city, destroyed patriarchal, including religious, traditions. The country passed industrialization, it obtained high level of mass education. But during this period, especially before 1953, wу have lost many millions of high educated men, who not only strived to install in Russia democracy and republic, but who was also ready to take part personally in this process. Before the revolution of 1917, millions of men in the country rested on furcated system of civil institutions. They tried to direct the country on European way of development. But this was not got peacefully, step by step, and it was needed the revolution of 1905, but then February revolution of 1917.

At the end of the soviet period layer people, comparable with prerevolutionary on number of human quality - professional and civil, – was not in Soviet Russia. There were dissidents and sympathizing him, but almost nobody of them went in post-soviet policy, almost nobody of them renewed rows of Russian officialdom. The new authority was created with men without experience in democratic work, it was created with some portion of chance.

In soviet Russia there were not a broad democratic motion, as it was in other countries of “soviet block”. However there were sewn hundreds of thousands of people in the country, who took part in demonstrations of 1990-1991. There were men, who was ready to die for new Russian republic, as it was at August 1991 (events near White house) and at October 1993 (events near Mossovet), but there were not a necessary number of those, who was capable to take part in everyday stale work, save the ideals and value them cherish then material advantages. Moreover, there were insufficient amount of the people in country, who was ready to consider the democracy as value and use the democratic rights. "Democracy – is a public order for free people. /.../ That one, who uses his liberty, is free" (5). But once so, it is necessary to use others, who, outside of dependencies from their own glance and past, can and will die to work, capable to quick-and-dirty everyday official work. They are ready to work for sake of its material interest possess certain internal discipline. So the rise of number of former members of power structures in our authorities must not be surprise in this sense. They were added with traditions of state management. If it is impossible on that or other reasons to rest on society, authority rests on power structures. Coming from the conditions before August 1991, such result was more probable, therefore, probably, it became the reality.

Our common history carrying concludes in the fact that it was realized certain averaged variant of possible future, not the most good, but also not the most bad. The most terrible practices of social transformation Russia has shown to whole world at years of the Civil war of 1918-1921, and terible practices of transformations of multinational federation - in 1990-e years were demonstrated to the world by S.Miloshevich and Serbian nationalists in former Yugoslavia. Considering particularities of soviet inheritance, extreme weakness of the political class, to say nothing of practical absence of political elite, we have easy finished. The political class only began be formed, and for its formation and reproducing from their own rows efficient and responsible elite, it need, to say the least, many decades. But now it is only formed, including in its composition and rejecting pretenders not only upon their political glance, but also according their management efficiency.

The power is intrinsically heterogeneous: therefore it is necessary to take into account differences in political glance of high officials. The political class of modern Russia, with the known share of conventionality, is possible to split into two main groups: "liberal bureaucrats" and "former members of force structures". They occupy, on statement of Moscow political jokers, different "Kremlin towers". Naturally that  each of these groups have its own picture of the world, they have its own belief about due and non-due, about that what is good and what is bad for Russia.

This fission perhaps calls with that, what was at years of "great reforms" of Alexander II. So, some foreign historians reveals two types of Russian political culture, which characterize the enlightened bureaucrat-“zapadnik” (western-oriented persons) and so named "police officials". The system of values of political culture (the first type) comprised legality, equality of the people, the personal initiative and legal political power. Central for "police" political culture (the second type) were such value, as paternity, trusteeship and confession of personal authorities of the monarch, rather then law, as well as negative, suspicious attitude to independent public and peasantry. In ditto time elements of "police mentality" come to light in worldoutlook of modern reformers since in base of their glance lay the confession of the primate of the state interest and conservations (the preservations) of order and stability (6).

These groups of official express the different public moods. And the largest threat for democratic development of Russia – at its transiting period from soviet model of power to modern west democracy – is marked civil opposition, care from constructive dialogue between authority and society. Responsibility for this lies on the authorities and on the society. Those who “represents the power as demon”, they help it to fortify in authoritarian "orthodox-autocratic" corridor of the possibilities and they make the greater mistake.

Instead of this, it needs constant dialogue with “sober” people in the authority, in spite of their former and present professional implements, in spite of their personal political glance. It is not necessary “to represent as demon” former and present members of force structures, lamenting about big amount of them in the authorities. The dialogue washes away the positions of both sides since it can lead to compromise. Therefore it is so complicated to go in a direction of dialogue. To stand in side, feeling intellectual superiority to explain, why power is always wrong, and how bad are all its projects, and why its actions and inactions will absurdly finished, is easier. It is necessary to speak with power on language of interests, rather then ideals and principles. Today the real possibility for our civil society to assist the democratizations of Russia is consist in interaction with power first of all by means of efficient participation in process of state and corporative management. As it was got during the hole period of the reforms, for instance, by A.Chubys.

Dialogue is successful if it brings to compromise. But what is the ground this compromise can be reached?

Paradoxically, but temporary, situational compromise is received spontaneously, and it is concluded in possibility to avoid the history choice during any time, to avoid any mental decision in connection with our imperial/postimperial, to avoid the question about ourselves: are we West or Orient, are we a part of European civilization or not, where vector of our history development is directed.

The possibility of the compromise is connected with global economic conjuncture, tempestuous economic growing in countries of the third world, sharp growth of raw materials and energy resources consumption. In industrial epoch raw materials and energy resources were wholly enough for economic necessities of "golden billion", today they will be enough for the rest world too, but this will be more high level of prices. Naturally, such situation in the world trade will bring to additional financial and global political advantage for countries-exporters of raw materials, including Russia. That is why it is realizing in our country briefly-level variant of “energy and raw materials superpower" (sverkhderzhava). Now it forms rare in world history situation: for some times it will be possible to get all increasing incoms to account of growing of raw material and energy resources world prices, not fearing of change of price dynamic. Permanent rising of this price dynamic  minimizes the risks of external economic shock for Russia. But this, in turn, minimizes the risks of internal political convulsions. If we shall be able to avoid an national-patriotic deadlock end, as well as cutting the intensification of election competition between different "towers of Kremlin", political stability and economic growing are practically guaranteed.

In other words, positive particularities of foreign economic conjuncture are capable to freeze ethnic and federative relations between  Russian regions, greatly mute real and potential separate moods, postpone in vast distant future possible of the third stage of state deconsruction (I speak about state which going from imperial to national form of its organizations). Historical pause of "energy superpower" will be able to become a "fairy tale about lost time". But it can enable more predictable and more firm for self-determination of Russian society and state.

Literature

1.                           Паин Э.А. Между империей и нацией. Модернистский проект и его традиционалистская альтернатива в национальной политике России. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2003, 164 с. (Pain E.A. Mezhdu imperiey i natsiey. Modernistsky proekt i ego traditsionalistskaia alternativa v natsionalnoy politike Rossii).

2.                           Ясин Е.Г. Фантомные боли ушедшей империи // После империи. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2007, с. 7 (Yasin E.G. Fantomnyie boly uschedschey imperii // Posle imperii, p. 7).

3.                           Ясин Е.Г. Фантомные боли ушедшей империи // После империи. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2007, с. 10 (Yasin E.G. Fantomnyie boly uschedschey imperii // Posle imperii, p. 10).

4.                           Яклвенко И. Империя и нация // После империи. М.: Фонд «Либеральная миссия. М.: 2007, с. 60 (Yakovenko I. Imperiya i natsiya // Posle imperii, p. 60).

5.                           Ясин Е.Г. Приживется ли демократия в России. М.: Новое издательство, 2005, с. 339-340 (Yasin E.G. Prizhivietsa li demokratiya v Rossii, pp. 339-340).

6.                           Цит. по: Большакова О.В. Российская империя: Система управления (Современная зарубежная историография): Аналитический обзор. М.: ИНИОН РАН, 2003, с. 14-15. (Bolschakova O.V. Rossiyskaya imperiya: sistema upravleniya /Sovremennaya zarubezhnaya istoriografiya/ pp. 14-15).