Антропология

Модернизация России: постимперский транзит

Сергей Гавров

Другие книги автора: Социокультурная традиция российского общества

Историческое изменение институтов семьи и брака

Анализируя происходящие в стране общественно-политические процессы, позволим себе допущение о том, что в действиях современной российской власти все более отчетливо просматривается тенденция к великодержавному имперскому реваншу, естественно дополняемая атмосферой страха и конспирологическим восприятием окружающего мира. Сегодня количество фактов, подтверждающих и иллюстрирующих эту гипотезу, растет в геометрической прогрессии, особенно отчетливо эти тенденции ощущаются с осени 2003 – начала 2004 года.

В рамках тенденции к имперскому реваншу вполне логично выглядят утверждения о необходимости строительства многополярного мира, обыгрывание призрачной возможности собирания экономических, политических, военных ресурсов России, Индии, Китая^[1] с целью оказания давления в отношении коллективного субъекта запада.

Угрозы эти утопичны, вероятность их практического осуществления – ничтожна, но само их появление носит знаковый характер. И этот знак – послание «граду и миру» – вполне поддается расшифровке и толкованию: отстоим от претензий запада исконное право на использование имперской (авторитарной и тоталитарной) отечественной социокультурной традиции, в рамках которой не власть существует ради человека, но человек ради власти.

Логика этой традиционной, в сегодняшних геополитических условиях уже вполне иррациональной страсти к имперскому могуществу, проявляется и в политике, направленной на сохранение у власти в странах СНГ ориентированных на Москву авторитарных и коррумпированных режимов в борьбе с демократическими/бархатными революциями на постсоветском пространстве (Грузия, Украина), и с западноориентированными силами, которые приходят к власти в результате этих революций. Но все более авторитарная и еще только восстанавливающая свой экономический потенциал Россия не может предложить бывшим советским республикам ничего, кроме поставок сырья и оружия. Это важно, но этого абсолютно недостаточно для того, чтобы удержать их в орбите своего влияния.

Для такого удержания необходимо культурное, технологическое превосходство России не только над предполагаемыми «странами-сателлитами», но и над странами старой Европы, США, Японией, возможность экспортировать более совершенные, чем у конкурентов, технологии, проводить объемные инвестиции. Пока играть эту роль достаточно сложно. Прежде всего вспомним общеизвестное: российская культура в своей прикладной, технологической, части не превосходит технологический потенциал стран, относящихся к западной цивилизации. В длительной исторической ретроспективе мы не идем на равных, но догоняем своих сегодняшних реальных и виртуальных контрагентов^[2].

Тем не менее политическое руководство страны пытается претендовать на восстановление советского статуса сверхдержавы. Опыт США, единственной сверхдержавы современного мира, показывает, что быть сверхдержавой хорошо. Этот статус в его военно-политическом воплощении вполне возможно конвертировать в сферу экономики, в том числе оказывать поддержку доллару как мировой резервной валюте, получая благодаря этой роли сверхдешевый кредит, внешнее финансирование американской экономики. Но это сообщающиеся сосуды, американская военно-политическая мощь прежде всего является производной от американского экономического могущества. Современное российское руководство почему-то полагает, что можно претендовать на роль сверхдержавы, конкурирующей с США^[3] за влияние и контроль над территориями и ресурсами, не имея сопоставимой с ними экономики, сопоставимого государственного бюджета как основы для финансирования армии и ВПК, сопоставимых ресурсов во многих чисто военных областях.

В этих условиях фантазии (претензии?) на роль сверхдержавы выглядят достаточно странно, хотя в этом случае легко подобрать и иные, более сильные эпитеты. Но, по-видимому, данная политика строится на эмоциональных основаниях, когда то, чего априорно делать нельзя, но в то же время очень хочется сделать, становится можно. Можно, разумеется,  не в реальной жизни, не на рациональной основе, но лишь в виртуальной области, области утопий и самообманов. Приятно, наверное, выдавать желаемое за действительное, грезить имперским статусом, как грезили им после гибели Западной Римской империи на западе, а затем и на востоке Европы, но реальность плохо соответствует фантазиям. Но самое важное заключается в издержках подобных экспериментов как для общества в целом, так и для каждого гражданина страны в отдельности, и стоимость этих издержек – зашкаливающе высока.

Говоря о максимальной разрушительности этих издержек, заметим, что гораздо лучше быть живым жителем не очень крупного и амбициозного европейского государства, чем пушечным мясом этой виртуальной квазиимперии. Перефразируя известное выражение Бисмарка, скажем, что «не пушки – вместо масла», но с точностью до наоборот: – «Гедонизм вместо милитаризма». Мы вполне солидарны со старым лозунгом европейских и североамериканских хиппи: «Нам нужна любовь, а не война», полагая, что россиянам нужны тихие радости потребительства – вместо имперской риторики и культивируемого духа служения и самопожертвования во имя империи, нужна частная, а не «национализированная» вялым неоимперским руководством жизнь.

Вторая выраженная тенденция в современной российской политике, на первый взгляд, противоположна первой, хотя в реальной жизни они вполне симбиотичны и взаимодополняемы – страх перед «внешними и внутренними врагами», конспирологический взгляд на мир. Когда политическая элита страны начинает всерьез уповать на воссоздание сверхдержавы и империи, что, как мы уже заметили, предполагает достаточно жесткую конкуренцию/борьбу за место под солнцем, претендентам становится не по себе, оживают сознательные и бессознательные страхи, комплексы, фобии. Пышным цветом расцветает конспирология, всюду мерещатся чужие, враждебные и могущественные силы, которые норовят погубить «нарождающуюся» в их воспаленном воображении «сверхдержаву», какую угодно – либеральную, не либеральную, но империю.

Здесь и иностранные благотворительные фонды, несущие, как фонд Сороса, чуждый и враждебный имперской социокультурной традиции дух индивидуализма и потребительства. Слышатся стенания чиновников/силовиков, ультрапатриотов, содержание которых, чуть иронизируя и упрощая, можно свести к следующему: вот, поддержал Дж. Сорос в 90-е годы толстые литературные журналы, книгоиздание и библиотеки, – тем самым внес в наше вполне здоровое и любящее начальство вообще, а представителей силовых ведомств и служителей православной церкви в особенности, общество, дух западной индивидуалистической жизни, прав человека, чуждых русскому духу ценностей. Происками иноземного врага размылось чувство имперского патриотизма; не способствовал, но препятствовал Дж. Сорос подготовке новых Сусаниных, Матросовых, Гастелло, Маресьевых. Новая российская власть успела за несколько последних лет эволюционировать в направлении неоимперскости и авторитаризма, осознав свои новые/старые интересы и ценности. Мы знаем, что в этой системе координат ценность человеческой жизни вполне условна, а ценность авторитарной власти и неоимперского государства – безусловна. Такая власть и такое государство веками держались на служении и жертвоприношениях простого российского/советского человека, его страданиях, подвигах и страстотерпии, именно он платил за грезы начальства и энтузиастов в форме и в штатском, о воинской славе и имперском могуществе.

Кроме того, немало поддержал фонд и либеральную российскую интеллигенцию, а от нее, как известно любому правоверному патриоту/государственнику, – все зло и идет, она – пятая колонна растленного, уютно пребывающего в ситуации перманентного системного кризиса западного мира. Да и не один он, этот нерусский фонд, есть еще фонды и фондики – и во всех если не враги, то приспешники врагов, люди, «льющие воду на их мельницу». Поэтому держать и не пущать, проверить при помощи налоговых органов, надавить на арендодателей, которые представляют им помещения, заставить в разы, десятки раз повысить арендную плату, а не поможет, можно и «отключить газ» – своя рука владыка.

В рамках проводимой политики все более ощутимого «подмораживания» России под прямой или опосредованный государственный контроль берутся телевизионные каналы, иные средства массовой информации, из которых выдавливаются наиболее талантливые и не уступающие властным манипуляциям профессионалы. Общенациональные телевизионные каналы укрощаются, но этого укрощения власти уже мало, поэтому создаются новые каналы, призванные обеспечить для нее  пропагандистское прикрытие и воспитание старого/нового человека, преданного власти не только из страха, но и по совести^[4]. Этим вечным целям имперского строительства, поддержания и удержания физического тела империи должны, по задумке неоимперских идеологов, послужить «военно-патриотический» и «православно-патриотические» телевизионные каналы. Но как ни изощряются апологеты империализма и державности, на большее, чем очередные ремейки на тему уваровской триады о «православии, самодержавии и народности», их совокупной креативности явно не хватает.

Для оборонного сознания, которое, судя по обилию прямых и косвенных свидетельств, во все большей мере овладевает высшей бюрократией, вполне логично выглядит и выстраивание властных вертикалей везде где только возможно, в том числе и в таких ключевых сферах, как политика и экономика. В связи с этим заметим, что отказ от выборности губернаторов и руководителей национальных республик, несмотря на свои очень архаичные, имперские предпосылки, все же может служить предметом более или мене серьезного обсуждения, но отказ от выборности руководителей городского самоуправления (муниципалитетов) отбрасывает страну в «темные века» европейского Средневековья^[5]. Иными словами, власть во все большей степени концентрируется в руках все более многочисленного чиновничества, «силовой бюрократии», озабоченной не столько общественными, сколько своекорыстными интересами.

Вторая властная вертикаль выстраивается (выстроилась) в сфере крупного частного, полугосударственного и государственного бизнеса. Для власти важно контролировать все существенные денежные потоки, лишать финансовой подпитки любую возможную оппозицию, превентивно отсекать финансирование любых альтернативных социальных, политических, экономических проектов. Но если в обществе не рассматриваются такого рода проекты, если контроль над информацией становится всеобъемлющим, если власть все более и более полагается на административный ресурс – риск принятия неверных управленческих решений возрастает на порядки.

В сфере экономики среди таких катастрофических по своим последствиям для страны решений лидирует «дело ЮКОСа». И здесь мы упираемся в волюнтаристический подход власти и общества к любым формам собственности, как государственной, так и частной. В реалиях российской жизни собственность – это не юридически защищенный институт, но лишь ситуационное выражение близости или неблизости к власти в лице ее отдельных группировок и представителей. Как только меняется политическая ситуация, как только начинается массовая ротация политической элиты, то почти сразу же выясняется, что собственник вполне условно владеет номинальной собственностью, у него практически нет никаких работоспособных легальных (законных) механизмов для того, чтобы эту собственность удержать.

В сегодняшних российских реалиях собственникам можно, наверное, попробовать как-то договориться с очередной/внеочередной новой властью, поднести «дары», взять на постоянное финансирование тот или иной общественно-политический или спортивный проект… В итоге вырисовывается такая «замечательная» и, конечно, максимально способствующая всевозможному российскому процветанию, удвоению ВВП и проч. картина – каждые четыре-восемь лет очередной (планируемый!) передел собственности^[6].

Уже сегодня можно предположить, что правительство, сформированное в будущем представителями либеральной (объединенной?) оппозиции может пойти на процедуру реституции, возвращения «Юганскнефтегаза» и иных отторгнутых активов ЮКОСу и/или его сегодняшним акционерам, хотя сама компания и будет ликвидирована к означенному сроку. Некоторой, пусть и приблизительной аналогией, здесь может служить ситуация с аукционами по украинской «Кривожстали». Более того, любая российская или иностранная бизнес-структура, пожелавшая поучаствовать в разделе имущества нефтяной компании, имеет значительную вероятность не только это имущество потерять, но из своих средств покрыть имущественные издержки  и моральный вред, причиненные нынешним акционерам ЮКОСа.

Уже сегодня достаточно легко и естественно предположить, что на очередном водоразделе истории чертой, отделяющей прошлое от будущего, может стать громкое судебное разбирательство по пересмотру дела ЮКОСа, как сегодня таким водоразделом стал арест М.Б. Ходорковского и фактический разгром лучшей нефтяной компании России. Такова ироническая логика истории.

Вопрос о том, стоит или нет разрушать новую постсоветскую российскую государственность во имя призрачной в кратко/среднесрочной исторической перспективе цели – захвата и удержания в своих руках эффективной нефтяной компании – остается, по меньшей мере, открытым.

Заметим, что дело ЮКОСа генетически восходит к российской исторической традиции, когда в течение столетий в стране проходил как целенаправленный и планируемый (эпохи И. Грозного, В. Ленина, И. Сталина), так и спонтанный (поджоги имущества и убийства хуторян-отрубников в годы столыпинских реформ) негативный личностный отбор. В процессе этого отбора сильные, независимые, экономически эффективные социальные слои либо отбраковывались/уничтожались физически, либо укрепляли своим трудом, способностями и интеллектом иноземные государства. Ведь сильными труднее управлять, они более независимы, что и приводило к их периодическому изъятию не только из экономики, но и из жизни, которое периодически практиковала авторитарная/тоталитарная российская власть. В результате проводимой, хотя и с некоторыми послаблениями, в течение столетий подобной политики сильных и эффективных, независящих от социальной поддержки государства, стало относительно мало, а слабых, рассчитывающих на эту поддержку – сравнительно много^[7].

Но без людей сильных экономически, политически, социально Россия не выживет, ведь именно они создают национальное богатство, генерируют и осуществляют успешные бизнес-проекты. Либеральные реформы 90-х годов XX века были исключением из этого правила уничтожения сильных, они получили возможность свободного развития, создания своего дела, достижения не только экономического, но и социального успеха.

Сегодня со всей определенностью приходится констатировать, что задачи буржуазно-демократической революции августа 1991 года были разрешены далеко не полностью. Прежде всего, власть не перешла в руки буржуазии по той банальной причине, что в начале реформ таковой в России практически небыло. Сегодня буржуазия в стране есть, она, наконец, созревает до осознания того простого факта, что для поддержания, сохранения и развития бизнеса необходимо заниматься политикой, финансировать те политические силы, которые способны выражать и отстаивать экономические и политические интересы наиболее образованной, молодой и динамичной части общества, поскольку они во многом совпадают с ее собственными интересами.

На горьком опыте последних четырех лет не только российские капиталисты, но и значительная часть общества убедились в том, что власть нельзя бросать на дороге, ее могут подобрать люди, которые совсем не разделяют демократические ценности, полагая, что общество вообще и бизнес в частности должны играть подчиненную в отношении чиновничества роль^[8]. В этой системе ценностей место бизнеса сугубо обслуживающее, власть ожидает от него согбенной позы и сакраментальной фразы «Чего изволите?». Изволите бесплатно захватить бизнес, послать нового российского капиталиста за пивом, посадить в тюрьму? Отношения современной российской власти и ее контрагентов, в том числе бизнеса,  во многом укладываются в жанровую сцену из фильма «Кин-Дза-Дза» – «всем пацакам (в наших сегодняшних реалиях бизнесменам. – С.Г.) надеть намордники, и улыбаться, улыбаться». Как мы помним, такие нововведения закончились для власти чатлан на той отдаленной от Земли планете вполне плачевно^[9].

Отметим здесь и еще одно важное обстоятельство – условность владения собственностью в России, рассмотрение «собственника» лишь как государственного управляющего (смотрящего) означает отсутствие в стране материальной, имущественной основы человеческой свободы вообще. В такой ситуации права человека столь же условны, как и право на собственность, это абсолютно взаимосвязанные вещи.

Российская история очевидно свидетельствует об инверсионном характере характерных для страны общественно-политических процессов, когда полюса добра и зла в народном сознании и в сознании элит, как впрочем, и сами эти элиты, многократно менялись – то, что еще вчера заслуживало одобрения, преклонения и защиты рассматривалось затем чуть ли не как проявление абсолютного зла. Сегодня власти только кажется, что она чуть ли не навсегда, что ситуация контролируема и общество поддается планируемым и внеплановым манипуляциям с ее стороны. Завтрашний день не определяется простой экстраполяцией особенностей дня сегодняшнего в будущее. Современная российская власть сумела решить достаточно сложную задачу – одновременно поссориться с левой и правой частью российского политического спектра. Авангард красной молодежи, НБП (лимоновцы), молодежные структуры «Яблока» и СПС, если идут не в едином строю и не объединены под общим руководством, то объединены достаточно жестким оппонированием власти, причем этот властный оппонент определен не только на институциональном, но и на персональном уровне. Сакраментальный для российской политики вопрос – против кого дружить будем? – уже перестал быть вопросом, а стал вполне понятным и в чем-то уже банальным ответом. Вот вокруг этого общего понимания проблемности ситуации, осознания необходимости ее возвращения в область здравого смысла и произошло это пока еще вполне виртуальное, но по своим возможным последствиям достаточно действенное объединение. 

Современная российская власть убаюкивает себя поддержкой многочисленных «центристов», политически нейтральных обывателей^[10]. Но фундаментальная ошибка опоры на эту часть общества заключается в следующем. Такая опора хороша в стабильной и предсказуемой общественно-политической ситуации, но при ее обострении обыватели вряд ли будут защищать власть, как защищали ее люди с определенными политическими принципами в августе 1991 года у Белого дома и в октябре 1993 у Моссовета. В те годы помогало жить и со сдержанным оптимизмом смотреть в будущее ощущение того, что эта власть своя, в отношении нее многие испытывали и определенные внутренние обязательства – эту власть можно и должно было защищать и отстаивать. Удивительное ощущение социальной/ментальной близости власти пришло впервые в жизни и окончательно исчезло при смене идеологических и политико-экономических эпох  в начале нового века.

Мы полагаем, что в краткосрочной/среднесрочной исторической перспективе, преимущественно в результате возможного резкого уменьшения стоимости сырьевых продуктов российского экспорта,  есть вероятность того, что власть окажется перед лицом возмущенных масс, один на один с народом. Заметим, что группы поддержки, сколь бы многочисленными и финансируемыми они бы ни были сегодня, вряд ли будут сколь либо активно участвовать в возможном противостоянии. Кроме того, роль силовых структур в периоды общенациональных кризисов достаточно амбивалентна, как это показывает исторический опыт, полученный в Тегеране 1978 года, Бухаресте, других столицах восточноевропейских государств в конце 80-х годов прошлого века. Сегодня не видно каких-либо оснований для того, чтобы исключить Россию из этого хрестоматийного ряда. Это банально, но армия и все спецназы силовых структур укомплектованы выходцами из народа, а в постсоветской России нет потомственной военной аристократии со своими четкими политическими интересами, как, например, в современной Турции.

В истории легко найти и иллюстрации, характеризующие особенности поведения различных политических сил в периоды политических кризисов. Центристы, успешные обыватели, остаются дома до последней возможности, становясь впоследствии как пассивными жертвами Чека и гестапо, так и активными соучастниками репрессий. Но в кризисные, переломные моменты историю творит абсолютное меньшинство народа, протестной энергии которого хватает на проведение радикальных изменений. Так было в России в феврале и октябре 1917-го^[11], в августе 1991-го. Когда же для разрешения определенной политической ситуации объединяются люди левых и правых взглядов, то есть практически все наличные в обществе политические энтузиасты/пассионарии, при той или иной степени поддержки со стороны массового протестного электората, – диапазон вариативности развития вероятной кризисной ситуации резко сужается.

В рамках нашей социокультурной и исторической традиции ломать – не строить, процесс демонтажа, деконструкции старого политико-экономического порядка, прореживания, ускоренной ротации элит в России всегда происходил намного успешнее и сопровождался куда большим энтузиазмом масс, чем процесс созидания. Сегодня не нужно быть пророком для того, чтобы предсказать возможность очередного в нашей истории процесса деконструкции, отягощенной грузом накопившихся несуразностей и одиозных действий системы, но какая новая общественно-политическая конфигурация придет на смену старой, – пока неясно, в кратко/средне срочной исторической перспективе возможно осуществление как позитивных, так и негативных вариантов общественного развития.

Однако в случае демократической самотрансформации системы, восстановления гражданских свобод, перехода от игры с «нулевой суммой», когда победитель получает все, а побежденный все теряет, к поиску компромиссов – необходимость и вероятность подобной реструктуризации резко снижаются. Мы полагаем, что самотрансформация системы, эволюционное развитие, решение, а не накапливание текущих проблем куда эффективней и предпочтительней революционных потрясений.

Пока же усиливающаяся авторитарность в управлении страной препятствует полноте жизненного самоосуществления личности, ныне живущих поколений. Человеческая жизнь далеко не бесконечна, у нас нет времени на пережидание очередного застоя, на ожидание того, когда и куда вывезет русский «авось». Возможность для осуществления полноты самореализации необходима каждому из нас не в «прекрасном далеко» – она необходима сегодня, сейчас. Будущее начинается сегодня, наступает время выбора, близится развилка между имперским/идеократическим прошлым, до сих пор подпитывающим чиновничье и «клерикально-патриотическое» безвременье настоящего, и буржуазным, сытым, негероическим, но динамичным европейским будущим.

Литература

1.                          Геллер М. Я. Машина и винтики. История формирования советского человека. М.: МИК, 1994.

2.                          Боннер У., Уигтин Э. Судный день американских финансов: мягкая депрессия XXI в./ Уильям Боннер; Эддисон Уигтин; пер. с англ. Б.С. Пинскера; под ред. Ю. В. Кузнецова. Челябинск: Социум, 2005. 402 с.

3.                          Черняев Н.И. Мистика, идеалы и поэзия русского Самодержавия / Вступ. ст. М.Б. Смолина. М.: Москва, 1998.

4.                          Алякринская Н. Рожденная впопыхах // Коммерсант. № 01-02 (1269) 14-20 января 2005 года. С. 12.

5.                          Бродель Φ. Время мира. Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV–XVIII вв. / Пер. с фр. Л. Е. Куббеля; Вступ. ст. Ю. Н. Афанасьева. Т. 3. М.: Прогресс, 1992.

6.                          Фромм Э. Бегство от свободы // Догмат о Христе / Пер. с нем. Г. Швейника, сост. и авт. предисл. П. С. Гуревич. М.: Олимп, АСТ-ЛТД, 1998.

7.                          Стариков E.H. Общество-казарма от фараонов до наших дней. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1996.

8.                          Ходорковский М.Б. Собственность и свобода // Ведомости. № 239 (1279). 8 дек. 2004. С.А 4.

9.                          Кох А. Государство-продавец // Приватизация по российски. М.: Вагриус, 1999.

10.                      Буковский В. Московский процесс. М.: МИК; Париж: Русская мысль, 1996.