Антропология

Модернизация России: постимперский транзит

Сергей Гавров

Другие книги автора: Социокультурная традиция российского общества

Историческое изменение институтов семьи и брака

Характеризуя модернизационные процессы в России, ряд авторов, в частности А. Кара-Мурза и А. Вишневский, прибегают к термину «консервативная модернизация», встраивая Россию в ряд тех стран, которые, стремясь к полноценному вхождению в модерность, ориентированы на сохранение или медленную трансформацию традиционных ценностей, институтов и отношений.

С нашей точки зрения, использование термина «консервативная модернизация» применительно к России некорректно хотя бы потому, что целью доминирующей линии российских модернизаций является отнюдь не трансформация системного качества российской цивилизации в сторону модерности. Эта дистанцированность проявлялась как до, так и после большевистской революции 1917 г.

Так, Л. Пелликани полагает, что большевистская революция в России явилась «радикальной попыткой остановить распространение западной культуры. Советская система попыталась взять из западной цивилизации только науку и технологию, отказавшись от всего остального. Индустриальную мощь большевики использовали для борьбы с Западом и построения общества, враждебного индивидуализму и секуляризму»^[1], то есть враждебное самим основаниям модерности. Сходных позиций придерживается и известный английский ученый в области международных отношений К. Коукер, полагающий, что «коммунизм обострил все незападное в России. Ленин был продуктом российской реакции против Запада, а не катализатором вестернизации страны»^[2].

Мы не считаем вполне корректным в отношении России и употребление термина «догоняющее развитие», хотя некоторые авторы, занимающиеся проблематикой российских модернизационных трансформаций, полагают, что Россия развивается преимущественно в рамках этой модели модернизации^[3]. Несмотря на то, что в ряде исторических ситуаций направление движения Европы (или США) как опережающего и России как догоняющего совпадает, но при рассмотрении этой ситуации в контексте^[4] многовекового исторического взаимодействия/борьбы России и евроатлантического цивилизационного ареала участники этой гонки уже не представляются бегунами, двигающимися в одном направлении по разным, но однонаправленным дорожкам. Разнонаправленность исторических траекторий, цивилизационных парадигм, принципов развития вполне очевидна, так что достаточно сложно говорить о «догоняющем развитии» в строгом понимании этого термина.

Мы полагаем, что задача осмысления характера модернизационных процессов в России требует введения специального термина и помещения его в особый типологический ряд. Наш ключевой тезис заключается в следующем. В результате многовекового исторического взаимодействия с западной цивилизацией в России сложилась устойчиво воспроизводимая амбивалентная ситуация, при которой социокультурные основания российской цивилизации определяются и внутренне стабилизируются маятниковым циклом, где доминанта имперской модели модернизации чередуется с компонентой модели либеральной. При этом модернизационный процесс имеет свою устойчивую доминанту - имперскую модель модернизации. Нам представляется не только возможным, но и необходимым рассматривать проблему российской модернизации не как саморазвертывающийся процесс, протекающий сам по себе как нечто естественное, а как один из аспектов макроисторического взаимодействия с евроатлантической цивилизацией модерности.

Что же такое имперская модернизация? Империя не ставит своей задачей эволюционировать в направлении интеграции в цивилизацию модерности, более того, она боится либерального перерождения и внутренней слабости, неизбежной при принятии инокультурных институтов политической демократии, капиталистического рынка, необходимости брать на себя обязательства в сколь-либо значительном объеме соблюдать права человека.

Задачи имперской модернизации состоят не в перерождении, размягчении империи, для нее важно взять у противника лишь те элементы, которые позволяют ему противостоять (в более мягком варианте - конкурировать). Имперская модернизация предполагает не структурную трансформацию общества, но преимущественно изменения внутри тех или иных сфер, прежде всего связанных с потребностями военного строительства. Более того, имперская модернизация осуществляется, прежде всего, во имя стабилизации и консервации базовых характеристик империи, чему служат как инокультурные заимствования, так и достижение конкурентоспособности отдельных элементов культурно-цивилизационной системы.

Так, в отношении частного, но вполне представительного случая имперской модернизации советского периода, Пелликани полагает, что если «общество модерна - правовое общество, то коммунистическое государство в своих действиях не связано никакими законами. Коммунистическое государство не является тоталитарным вариантом государства модерна, поскольку отрицает все главные принципы модерности и заимствует только научно-технические достижения для установления господства партийной бюрократии»^[5].

Имперская модернизация не связана с деконструкцией империи, напротив, ее успешное проведение способствует решению задач имперского строительства и воспроизводства в новых исторических и социокультурных условиях. Именно специфика выполняемых задач позволяет рассматривать имперскую модернизацию как особый историко-культурный феномен.

Мы изложили общую модель имперской модернизации; естественно, что реальные исторические и социокультурные процессы протекают не столь прямолинейно и механистично. Противостояние и конфликт тоже являются формой культурно-цивилизационного диалога, а его диалектика не укладывается в жесткие механистические схемы. Отклонения от этих схем не отменяют общей логики, выстроенной в контексте исторического взаимодействия с Европой, нашедшего свое выражение в асимметричном и неравновесном сочетании имперской и либеральной моделей российской модернизации.

Под либеральной моделью мы понимаем такой тип восприятия культурно-цивилизационного опыта Запада, который предполагает трансформацию российского общества в либеральном направлении. Согласно точке зрения Дж. Бербанк, «воображаемый «Запад» стал моделью или антимоделью для воображаемой «России», и эта бинарная оппозиция отрезала возможность иных культурных проектов»^[6]. Таким образом, историческая диалектика отношений России и Запада в контексте модернизации приобретает ещё одно измерение, которое не является лишь внутренним измерением российской цивилизации.

Имперская и либеральная модели модернизации в российской истории находятся не просто в состоянии последовательного чередования, эта последовательность не столь линейна. Как разные по силе проявления тенденции, они практически всегда действуют параллельно. В период, когда империя переживает очередной этап имперской модернизации, инокулыурные элементы, нелегитимные по отношению к имперским элементам социокультурной системы, в эту систему неизбежно проникают: «Стремление завершить трансформацию наиболее архаичных общественных институтов соседствовало с негативным восприятием западного опыта капиталистической модернизации. Желание сохранить реальные или мнимые достоинства национальной культуры с теми или иными особенностями социокультурной структуры входило в противоречие с процессом даже сильно ограниченных военно-административных преобразований»^[7].

Проникая в российское социокультурное пространство, эти инокультурные элементы способствует внутренней эрозии имперских оснований системы, подготавливая тем самым почву для последующего всплеска либеральной модернизационной тенденции. В свою очередь, изобилие инокультурных элементов, сопровождающееся ослаблением имперских оснований социокультурной системы, вызывает брожение в обществе и, как правило, различную по степени жёсткости репрессивную ответную реакцию со стороны имперской системы.

Постоянное проникновение в пределы российской социокультурной системы европейского влияния, инфильтрация в российскую социокультурную систему западных по своей генеалогии элементов во многом определяют амбивалентное чувство притяжения и отторжения, которое испытывает Россия в отношении Запада, ставшего «...для русских одновременно и целью, к которой стремятся, и целью, по которой стреляют...»^[8]. Что любопытно, для российского западника Запад – это, скорее, воплощенное представление о должном положении вещей: «Запад для «западника» – лишь идеальная точка зрения, а не культурно-географическая реальность»^[9]. На другом полюсе общественной и культурной жизни знак восприятия западной цивилизации меняется на прямо противоположный: «...от Запада к нам идет зло. Это стимулирует страх, активность субъекта по защите наших ценностей, активной к ним партиципации и нашей высшей Правды, стимулирует страх перед отпадением, что автоматически ведет к партиципации ко злу Запада»^[10].

Следует отметить, что рефлексия по поводу азиатской компоненты в российской цивилизации в общественном сознании выражена значительно более слабо, чем постоянная дискуссия о нашем отношении к Европе. Отмечается, что в составе России есть и своя «внутренняя Азия – азиатские народы и азиатская территория, но все-таки она не может причислить себя к Востоку, потому что в течение многих веков модернизировала свое евразийское пространство»^[11].

Подданные империи испытывают к либеральной цивилизации противоположные чувства притяжения и отторжения. С одной стороны, империя стремится овладеть притягательными благами либеральной цивилизации – товарами, знаниями, технологиями, но с другой стороны, имперское сознание отвергает ту целостную систему, которая эти блага порождает. Сталкиваясь с обилием инокультурных заимствований, имперская социокультурная система боится перерождения, поскольку, достигнув определённых количественных уровней, инокультурные элементы начинают самоорганизовываться и воспроизводить систему целиком.

Здесь вполне уместно вспомнить Т. Парсонса, рассматривавшего процессы сегрегации импортируемого социокультурного опыта в странах, осуществляющих модернизацию, и отметившего, что в постоянных попытках подразделить импортируемый инокультурный опыт на приемлемый и не приемлемый проявляется тенденция к сохранению ценностей культуры «высшего уровня, открывая в то же время дорогу радикальным изменениям наследующем уровне ценностной спецификации, т.е. на уровне основных функциональных подсистем»^[12].

С нашей точки зрения, в России эти изменения на уровне основных функциональных подсистем строго дозировались, поскольку заимствуемое должно функционировать в узких, жёстко ограниченных рамках и ни в коем случае «не пускать корни», иначе дисистемные элементы могут оформиться в альтернативную систему. Поэтому дозирование и сегрегация инокультурных элементов является задачей, к решению которой имперское сознание всегда относится очень серьёзно.

Существующий механизм поддержания внутренней стабильности российской социокультурной системы, постоянного воспроизводства имперского сознания препятствует инновационным процессам. Система ограждается от внешней среды при помощи контроля и подавления нежелательной, с точки зрения элиты, социокультурной информации. Московское царство, Российская империя, СССР стремились воспринимать инокультурную, прежде всего западную, информацию, относящуюся к сфере технологическо-инструментальной.

Таким образом достигалось воспроизводство социокультурной, религиозной идентичности, замедлялись процессы исторической и социокультурной динамики, когда «образ их воспитания, чуждый всякого основательного образования и гражданственности, признается их (московскими – С.Г.) властями самым лучшим для их государства и наиболее согласным с их образом правления, которое народ едва ли бы стал переносить, если бы получил какое-нибудь образование и лучшее понятие о Боге, равно как и хорошее устройство. С этой целью цари уничтожают все средства к его улучшению и стараются не допускать ничего иноземного, что могло бы изменить туземные обычаи»^[13].

Резюмируя вышесказанное отметим, что модернизационный процесс в российском обществе во внешнем аспекте детерминируется телеологией имперского противостояния Западу, которая выражается в амбивалентном отношении притяжения и отталкивания. Во внутреннем аспекте модернизационный процесс детерминируется динамикой борьбы доминирующей имперской и выступающей в качестве компоненты либеральной моделей модернизации.

Литература

1. Бенедикт Р. Образы культуры // Человек и Социокультурная среда. М., 1992.
2. Бенедикт Р. Хризантема и меч: Модели японской культуры. М., 2004.
3. Гавров С.Н. Модернизация во имя империи. Социокультурные аспекты российской модернизации. М., 2004.
4. Гидденс Э. Социология М., 1999.
5. Гирц К. Интерпретация культур. М., 2004.
6. Джеймс У. Многообразие религиозного опыта. М., 1993.
7. Клакхон К. Зеркало для человека. Введение в антропологию СПб., 1998.
8. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М., 1994.
9. Леви-Строс К. Первобытное мышление. М., 1999.
10. Леви-Стросс К. Первобытное мышление. М., 1994. 
11. Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1985.
12. Малиновский Б. Магия и религия // Религия и общество. М., 1996.
13. Малиновский Б. Смерть и реинтеграция группы // Религия и общество: Хрестоматия по социологии религии. М., 1996.
14. Мосс М. Общества. Обмен. Личность. М., 1996.
15. Орлова Э.А. Социокультурные предпосылки модернизации в России. Библиотека в эпоху перемен. Вып. 2(10) М., 2001.
16. Парсонс Т. Система современных обществ. М., 1997.
17. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М., 2003.
18. Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996.
19. Эванс-Притчард Э. Нуэры. М., 1985.
20. Эйбл-Эйбесфельдт И. Общественное пространство и его социальная роль // Культуры. 1983. № 1.
21. Эйзенштадт Ш. Множественность модернизмов в век глобализации // Глобализация: Контуры XXI века. М., 2002.
22. Эйзенштадт Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций. М, 1999.
23. Фомичев П.Н. Дискурсы глобализации и тенденции развития социологии: Аналитический обзор // Социологические исследования на пороге XXI в. / РАН. ИНИОН. М., 2000.
24. Коукер К. Сумерки Запада. М., 2000.
25. Кравченко И.И. Модернизация сегодняшней России // Этатистские модели модернизации. М., 2002. С. 6–30.
26. Федотова В.Г. Модернизация «другой» Европы. М., 1997.
27. Геллер М.Я. Машина и винтики. История формирования советского человека. М., 1994.
28. Фомичев П.Н. Дискурсы глобализации и тенденции развития социологии: Аналитический обзор // Социологические исследования на пороге XXI в. / РАН. ИНИОН. М., 2000.
29. Большакова О.В. Парадигма модернизации в англо-американской русистике (Российская империя) // Политическая наука. Политическое развитие и модернизация: Современные исследования: Сб. науч. тр. / РАН. ЙНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед.; Отд. политической науки. Росс, ассоц. полит, науки; Отв. ред. и сост. А.Г. Володин. М, 2003.
30. Соловьев Э.Г. У истоков российского консерватизма// Политические исследования. М., 1997. №3.
31. Пивоваров Ю.С. Русская история как «Русская идея». Ч. II. Властецентричные иидеологические основания // Россия и современный мир. 2003. № 3.
32. Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Избранные статьи: В 3 т. Т. 2. Таллинн, 1992.
33. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Т. 2. М., 1991.
34. Федотова В.Г. Между Европой и Азией // Западники и националисты: возможен ли диалог?: Материалы дискуссии. М., 2003.
35. Парсонс Т. Очерк социальной системы//О социальных системах/Под ред. В.Ф. Чесноковой и С.А. Белановского. М., 2002.