Антропология

Модернизация России: постимперский транзит

Сергей Гавров

Другие книги автора: Социокультурная традиция российского общества

Историческое изменение институтов семьи и брака

Существование человека объективно всегда носило трагический характер, исходя из самого факта конечности земной человеческой жизни. Своеобразную психотерапевтическую функцию, призванную смягчить изначальный трагизм жизнеустройства, выполняли и выполняют различные мировые религии, религиозные секты и движения. Широкое распространение и успех учений, обращающихся к трансцендентным сферам, во многом обусловлено обещанием вечности, приобщением человека к чему-то большему и стабильному, чем его быстротечная жизнь.

В средневековой Европе до Реформации повседневная жизнь, поступки человека определяли его место в вечности. Кальвинистская Реформация Римско-католической церкви изменила эти представления о возможности самоспасения человека, как ограничивающее полноту божественного суверенитета. Безысходность предопределенности человеческого места в вечности обесценила все усилия по соотнесению повседневной жизни, человеческих дел и помыслов с трансцендентным, позволив человеку, в конечном счете, поступать так, как будто ничего разумного, находящегося сверх, длительнее и могущественнее человека просто не существует. Это ощущение личностной свободы, прежде всего в повседневности, позволило реализовывать жизненный проект без необходимости как-то коррелировать свои действия с миром сверхъестественного, исходить из его возможного одобрения или осуждения. Эпоха модерна постулировала, что определение истинности и ложности событий, фактов поддается верификации, подлежит подтверждению или опровержению эмпирическим путем.

С началом Нового Времени в Европе ускорился процесс десакрализации мира, часть функций, которые ранее безраздельно находились в ведении церкви, постепенно стали переходить к возникшему национальному государству. В XIX веке начался процесс самоотожествления человека с различными идеологиями, в том числе социалистической и либеральной, а позднее, в тридцатые годы XX века, и национал- социалистической.

Человек модерна пытается в рамках личной биографии разрешить трагическое противоречие между потенцией индивидуального разума и конечностью физического существования. В качестве паллиатива для решения этой задачи вполне подходят различные трансвременные сущности, в большей или меньшей степени устойчивые к течению времени в сравнении с индивидуальной продолжительностью человеческой жизни.

В XX веке к служителям культа и идеологам добавились генетики, медики, психотерапевты, т.е. проблема смысла и конечности человеческой жизни стала постепенно переходить в сферу ответственности науки в целом и медицины в частности. Отсюда всепоглощающая забота о теле, здоровом образе жизни, правильном, рациональном питании, посещение оздоровительных центров, спортивных клубов. В эпоху модерна тело впервые осознается как главная ценность, которой обладает человек.

Долгое время примирение человека с конечностью жизни обеспечивалось компенсаторными культурными механизмами, которые носили, по существу, мифологический характер. В качестве компенсаторных механизмов в течение длительного исторического времени использовались антропо- и гелиоцентризм (человек как венец творения, Земля – центр мира). Развитие науки и техники в эпоху модерна во многом девальвировало подобные представления, вытеснило их в сферу мифологического.

Процессы глобализации ослабили компенсаторные возможности национального государства, привели к ограничению национально-государственного суверенитета в экономической, военной, культурной и иных сферах. Эти процессы носят амбивалентный характер, т. е. способны вызывать как большую свободу личностного самоотожествления, так и чувство психологического дискомфорта, вызванного деконструкцией исторически апробированного объекта, с которым человека эпохи модерна связывали чувства национальной общности, сопричастности, сопереживания.

Свобода самоотожествления, модульность человека модерна расширили границы сознания и поведенческих моделей, раздвинули границы нормы, открыли путь для интенсивного инновационного развития. Инновации являются «воздухом», которым «дышат» общество и культура государств модерна. Базовой характеристикой современности является экономикоцентризм. Успешность в экономической сфере предполагает не просто создание новых товаров и услуг, но и новых рынков, что дает наибольшую прибыль.

Генерирование и использование новаций становится жизненно важным экономическим стереотипом. Привычная цепочка «инновация-стереотип» претерпевает наибольшие изменения именно в области стереотипизации, которая теряет свою «основательность» и определенность как норма. Скорее в модернизированном обществе речь идет о гетерогенных стереотипах, отличающихся относительно малым временем существования. Гетерогенность проявляется в отсутствии единого стиля, т.е. в полистилистичности, локальности стереотипа.

Расширение границ стереотипного поведения облегчает распространение инноваций. Благодаря новым возможностям информационных систем новация становится доступна (известна) множеству людей не только в рамках данного государства, но и в различных регионах мира, где для этого созданы необходимые технические возможности.

Сегодня, когда деконструкция затронула прежние самоотожествления человека, его потребность в длительности существования (вечности), впервые в истории, может быть достигнута не опосредованно, т. е. при помощи компенсаторных культурных и психологических механизмов, а напрямую, как решение стоящей перед человеком технологической задачи.

В начале XXI века человечество оказалось в новой, никогда ранее не переживаемой ситуации: продолжая работу по перестройке, утилитарному использованию окружающей среды, материального мира, мы подходим к возможности манипулирования антропологическими параметрами человека при помощи современных средств науки и техники. Возможности перестройки, самомодификации человека открывают новые варианты будущего, вероятность которых ранее либо вообще не рассматривалась, либо не относилась к жанру научных исследований и прогностики.

Развитие науки и техники носит все более ускоряющийся, экспоненциальный характер. Благодаря новым научным открытиям и технологиям становятся возможны практические решения, снимающие трагичность основ жизнеустройства. Уже сегодня существуют крионика, генная инженерия, способные изменить индивидуальную и видовую продолжительность жизни, улучшить ее качество. Динамика научно-технической сферы может вызывать определенную межвидовую конкуренцию между видом гомо сапиенс и его творениями. Так, быстродействие человеческого мозга уступает компьютерным системам, но возможно движение к их симбиозу, способное радикально увеличивать возможности человека. Начиная с астрономической революции Н. Коперника, наука отвергла гелиоцентрическую модель мира, стало очевидно, что человек — «пылинка во Вселенной» и Земля «затеряна» на окраинах Галактики. Для традиционного, религиозного сознания это — шоковое открытие, подрывающее веру в избранность и могущество человека. Но в эпоху модерна человечество все лучше и лучше «справляется» с расстояниями, передачей информации, энергии, транспортировкой вещества, обозначены возможности, варианты развития. Наука и техника становятся определяющими факторами антропологической эволюции вида гомо сапиенс.

Вызовы, на которые мучительно пытается найти позитивный ответ человечество, требуют творческой интерпретации, новой трактовки человеческих возможностей, нестандартных подходов. Референтная западная цивилизация модерности испытывает значительное ускорение социокультурной и научно-технической динамики, поддерживаемый темп повседневных перемен, возможно, не имеет исторических аналогов. Мы являемся свидетелями турбулентной гонки капитализма, калейдоскопической смены окружающих человека вещей. Вещный, материальный мир постепенно теряет свою основательность, длительность временного существования, уподобляясь в чем-то театральным декорациям, неуловимо напоминая мир, созданный Набоковым в романе «Приглашение на казнь».

Зигмунт Бауман приводит данные, содержащиеся в докладе ООН, посвященном Программе развития, свидетельствующие о радикальном росте потребления за последние пятьдесят лет. С 1950 года совокупное мировое потребление товаров и услуг выросло более чем в шесть раз^[1]. Основной рост пришелся на страны модерности, наиболее развитые в экономическом отношении государства. Возникает вопрос об устойчивости данной модели развития, определяемой ресурсным потенциалом планеты и адаптационными возможностями человека.

Прогностические модели развития человечества, представляющие собой экстраполяцию сегодняшних тенденций в будущее, не могут учитывать возможные в будущем новые фундаментальные научные открытия и основанные на них практические технологии. Цивилизация модерности представляет собой порождение ускоряющейся социокультурной и научно- технической динамики, которая не только вызывает глобальные проблемы, но творчески интерпретирует их, предлагая инновационные решения. Надежда на осуществление позитивных вариантов развития человечества заключается именно в этих творческих возможностях человека модерности, его веры в науку и технологии.

Это важно еще и потому, что существование человека объективно всегда носило трагический характер, исходя из самого факта конечности земной человеческой жизни. Своеобразную психотерапевтическую функцию, призванную смягчить изначальный трагизм жизнеустройства, выполняли и выполняют различные мировые религии, религиозные секты и движения. Широкое распространение и успех учений, обращающихся к трансцендентным сферам, во многом обусловлено обещанием вечности, приобщением человека к чему-то большему и стабильному, чем его быстротечная жизнь.

В средневековой Европе до Реформации повседневная жизнь, поступки человека определяли его место в вечности. Кальвинистская Реформация Римско-католической церкви изменила эти представления о возможности самоспасения человека, как ограничивающее полноту божественного суверенитета. Безысходность предопределенности человеческого места в вечности обесценила все усилия по соотнесению повседневной жизни, человеческих дел и помыслов с трансцендентным, позволив человеку, в конечном счете, поступать так, как будто ничего разумного, находящегося сверх, длительнее и могущественнее человека просто не существует. Это ощущение личностной свободы, прежде всего в повседневности, позволило реализовывать жизненный проект без необходимости как-то коррелировать свои действия с миром сверхъестественного, исходить из его возможного одобрения или осуждения. Эпоха модерна постулировала, что определение истинности и ложности событий, фактов поддается верификации, подлежит подтверждению или опровержению эмпирическим путем.

С началом Нового Времени в Европе ускорился процесс десакрализации мира, часть функций, которые ранее безраздельно находились в ведении церкви, постепенно стали переходить к возникшему национальному государству. В XIX веке начался процесс самоотожествления человека с различными идеологиями, в том числе социалистической и либеральной, а позднее, в тридцатые годы XX века, и национал- социалистической.

Человек модерна пытается в рамках личной биографии разрешить трагическое противоречие между потенцией индивидуального разума и конечностью физического существования. В качестве паллиатива для решения этой задачи вполне подходят различные трансвременные сущности, в большей или меньшей степени устойчивые к течению времени в сравнении с индивидуальной продолжительностью человеческой жизни.

В XX веке к служителям культа и идеологам добавились генетики, медики, психотерапевты, т.е. проблема смысла и конечности человеческой жизни стала постепенно переходить в сферу ответственности науки в целом и медицины в частности. Отсюда всепоглощающая забота о теле, здоровом образе жизни, правильном, рациональном питании, посещение оздоровительных центров, спортивных клубов. В эпоху модерна тело впервые осознается как главная ценность, которой обладает человек.

Долгое время примирение человека с конечностью жизни обеспечивалось компенсаторными культурными механизмами, которые носили, по существу, мифологический характер. В качестве компенсаторных механизмов в течение длительного исторического времени использовались антропо- и гелиоцентризм (человек как венец творения, Земля – центр мира). Развитие науки и техники в эпоху модерна во многом девальвировало подобные представления, вытеснило их в сферу мифологического.

Процессы глобализации  ослабили компенсаторные возможности национального государства, привели к ограничению национально-государственного суверенитета в экономической, военной, культурной и иных сферах. Эти процессы носят амбивалентный характер, т. е. способны вызывать как большую свободу личностного самоотожествления, так и чувство психологического дискомфорта, вызванного деконструкцией исторически апробированного объекта, с которым человека эпохи модерна связывали чувства национальной общности, сопричастности, сопереживания.

Свобода самоотожествления, модульность человека модерна расширили границы сознания и поведенческих моделей, раздвинули границы нормы, открыли путь для интенсивного инновационного развития. Инновации являются «воздухом», которым «дышат» общество и культура государств модерна. Базовой характеристикой современности является экономикоцентризм. Успешность в экономической сфере предполагает не просто создание новых товаров и услуг, но и новых рынков, что дает наибольшую прибыль.

Генерирование и использование новаций становится жизненно важным экономическим стереотипом. Привычная цепочка «инновация-стереотип» претерпевает наибольшие изменения именно в области стереотипизации, которая теряет свою «основательность» и определенность как норма. Скорее в модернизированном обществе речь идет о гетерогенных стереотипах, отличающихся относительно малым временем существования. Гетерогенность проявляется в отсутствии единого стиля, т.е. в полистилистичности, локальности стереотипа.

Расширение границ стереотипного поведения облегчает распространение инноваций. Благодаря новым возможностям информационных систем новация становится доступна (известна) множеству людей не только в рамках данного государства, но и в различных регионах мира, где для этого созданы необходимые технические возможности.

Сегодня, когда деконструкция затронула прежние самоотожествления человека, его потребность в длительности существования (вечности), впервые в истории, может быть достигнута не опосредованно, т. е. при помощи компенсаторных культурных и психологических механизмов, а напрямую, как решение стоящей перед человеком технологической задачи.

В начале XXI века человечество оказалось в новой, никогда ранее не переживаемой ситуации: продолжая работу по перестройке, утилитарному использованию окружающей среды, материального мира, мы подходим к возможности манипулирования антропологическими параметрами человека при помощи современных средств науки и техники. Возможности перестройки, самомодификации человека открывают новые варианты будущего, вероятность которых ранее либо вообще не рассматривалась, либо не относилась к жанру научных исследований и прогностики.

Развитие науки и техники носит все более ускоряющийся, экспоненциальный характер. Благодаря новым научным открытиям и технологиям становятся возможны практические решения, снимающие трагичность основ жизнеустройства. Уже сегодня существуют крионика, генная инженерия, способные изменить индивидуальную и видовую продолжительность жизни, улучшить ее качество. Динамика научно-технической сферы может вызывать определенную межвидовую конкуренцию между видом гомо сапиенс и его творениями. Так, быстродействие человеческого мозга уступает компьютерным системам, но возможно движение к их симбиозу, способное радикально увеличивать возможности человека. Начиная с астрономической революции Н. Коперника, наука отвергла гелиоцентрическую модель мира, стало очевидно, что человек — «пылинка во Вселенной» и Земля «затеряна» на окраинах Галактики. Для традиционного, религиозного сознания это — шоковое открытие, подрывающее веру в избранность и могущество человека. Но в эпоху модерна человечество все лучше и лучше «справляется» с расстояниями, передачей информации, энергии, транспортировкой вещества, обозначены возможности, варианты развития. Наука и техника становятся определяющими факторами антропологической эволюции вида гомо сапиенс.

Вызовы, на которые мучительно пытается найти позитивный ответ человечество, требуют творческой интерпретации, новой трактовки человеческих возможностей, нестандартных подходов. Референтная западная цивилизация модерности испытывает значительное ускорение социокультурной и научно-технической динамики, поддерживаемый темп повседневных перемен, возможно, не имеет исторических аналогов. Мы являемся свидетелями турбулентной гонки капитализма, калейдоскопической смены окружающих человека вещей. Вещный, материальный мир постепенно теряет свою основательность, длительность временного существования, уподобляясь в чем-то театральным декорациям, неуловимо напоминая мир, созданный Набоковым в романе «Приглашение на казнь».

Зигмунт Бауман приводит данные, содержащиеся в докладе ООН, посвященном Программе развития, свидетельствующие о радикальном росте потребления за последние пятьдесят лет. С 1950 года совокупное мировое потребление товаров и услуг выросло более чем в шесть раз^[2]. Основной рост пришелся на страны модерности, наиболее развитые в экономическом отношении государства. Возникает вопрос об устойчивости данной модели развития, определяемой ресурсным потенциалом планеты и адаптационными возможностями человека.

Прогностические модели развития человечества, представляющие собой экстраполяцию сегодняшних тенденций в будущее, не могут учитывать возможные в будущем новые фундаментальные научные открытия и основанные на них практические технологии. Цивилизация модерности представляет собой порождение ускоряющейся социокультурной и научно- технической динамики, которая не только вызывает глобальные проблемы, но творчески интерпретирует их, предлагая инновационные решения. Надежда на осуществление позитивных вариантов развития человечества заключается именно в этих творческих возможностях человека модерности, его веры в науку и технологии.

Сегодня нарастает динамическое напряжение между высокоразвитыми странами, движущимися в направлении к постиндустриальному, информационному обществу и странами третьего мира, для которых малодостижимой мечтой является строительство индустриальной цивилизации. Этот конфликт, который часто называют конфликтом севера и юга, опасен по целому ряду причин. Огромна разность демографических потенциалов, уровня жизни, возможности экономической самореализации в мире, где потребительские стандарты заданы западной цивилизацией модерности. Массы людей в странах третьего мира оказались разбужены глобальной массовой культурой, несущей высокие стандарты потребления, референтные модели поведения, в том числе в сфере повседневной жизни. В обозримой исторической перспективе воплотить новые стандарты в жизненную практику вряд ли возможно для абсолютного большинства человечества. Массы разбужены, нарастают миграционные потоки в более благополучные регионы мира, прежде всего в США и Европу.

Историческая практика показывает, что необходимые технические средства, способные снять наиболее острые противоречия на очередном витке развития цивилизации, становятся доступными, когда общество подготовлено к их восприятию, испытывает в них внутреннюю потребность, как артикулированную, так и имплицитную.

Человеку свойственно отождествлять себя с чем-то более устойчивым, длительным и фундаментальным, чем конечная человеческая жизнь, ему присуща тяга к солидарности, групповой идентичности. Стремление к трансвременной культурной идентичности вплоть до начала Нового времени в Европе выражалось в религиозных чувствах, в каком-то смысле дающих иллюзию личного бессмертия.

В Европе Нового времени произошло радикальное изменение  отношения к человеческой личности. Социогенез этого процесса был обусловлен трансформациями, происходившими в позднее Средневековье, когда в обществе наметились инновационные процессы, выходящие за рамки, обусловленные социокультурной традицией. Средневековое общество в Европе ограничивало возможность индивидуального выбора, человек ощущал себя членом определенной социальной группы, прихожанином церковного прихода, исполнял определенную гендерную роль, и процесс самоотожествления с определенной коллективной идентичностью был достаточно линеен, предзадан, аскриптивен.

В процессе формирования общества модерности постепенно получала легитимизацию личность нового типа. Индивидуальность, независимость личности от коллектива (общины), получили теоретическое обоснование, актуализировавшись в моральных, эстетических и философских концепциях. Статус человека теряет социальную предзаданность, у личности появляется возможность встраиваться в различные социальные страты, субкультуры, то есть появляется возможность осуществления личной, индивидуальной биографии. Невиданная на более ранних отрезках исторической динамики свобода личностного самоосуществления, привела к еще большей свободе самоотождествления, которое также потеряло аскриптивный статус.

Поль Сартр говорил о том, что в современную эпоху недостаточно просто родиться буржуа, нужно прожить жизнь, как подобает буржуа, что было совершено немыслимо в эпоху Средневековья. Модернити заменяет предопределенность социального положения принудительным и обязательным самоопределением^[3]. Социокультурная традиция начинает в меньшей мере влиять на процесс стереотипизации переживаемого опыта, ускорение динамических процессов сопровождается потоком инноваций. Человек Нового времени живет в обществе риска. Впервые в человеческой истории личность обращается к возможности рационального выбора различных открытых для нее возможностей действия.

С началом Нового времени религиозная коллективная идентичность ослабла, роль замещения божественного дискурса во многом начинает играть национальная идентичность. Человек модерна пытается в рамках личной биографии разрешить трагическое противоречие между потенцией индивидуального разума и конечностью физического существования. В качестве паллиатива для решения этой задачи вполне подходят различные трансвременные сущности, в большей или меньшей степени устойчивые к течению времени в сравнении с индивидуальной продолжительностью человеческой жизни.

Человек стал отождествлять себя с нацией как трансвременной сущностью, которая отчасти удовлетворяла тягу к бессмертию, происходил процесс «десакрализации» мира, замещения религиозного чувства национальным. В более поздний период начался процесс самоидентификации человека с различными идеологиями.

Характерная для модерна интенсивность социокультурной динамики приводит к уменьшению онтологической стабильности. Сегодня, в период позднего модерна, динамичных глобализационных процессов, скорость динамических процессов во многом приближаясь к пороговым адаптационным возможностям человека, когда нет ничего постоянного, когда риск приобретает системный характер, нарушается последовательность, единство жизненного мира. Национальная, идеологическая (партийная) идентичность постепенно дополняется и замещается новыми формами, на ее замещение оказывают серьезное влияние процессы ограничения полноты геополитического, экономического, культурного суверенитета национального государства.

Новые формы идентичности во многом формируются под воздействием транснациональной (глобальной) массовой культуры. Идентичность выходит за рамки национальных границ, стремление к личностному бессмертию находит свое выражение в формах гетерогенной солидарности. Как заметил Ф. Гиренок: «В соответствии с законами индивидуализации каждый желает получить свою порцию субъективности (национальной, языковой и т. д.). Каждый хочет отныне иметь свою память, а не универсальную; свой рассудок, а не машинный; свою фантазию, а не то, что выработано в недрах безликих редакций и мозговых трестов сознательными машинами. Но как найти (и понять) что-то свое, если оно все время распадается на что-то чужое… субъективность отделилась от человека и прижалась к машине, которая производит образы. Субъективность стала слишком серийной»^[4]. Самоидентификация становится «модульной», обретается иллюзия приобщения и выбора к многочисленным трансвременным формам потребительской общности, условно говоря, «кока-кола» как напиток и как брэнд существовали до нас и вряд ли на нас закончатся. Сегодня формы социальной престижности, референтные модели поведения, нормы и ценности моделируются и транслируются в рамках складывающегося глобального информационного и культурного пространства. Появилась возможность отождествлять себя с транскультурными проявлениями социальной солидарности.

Сегодня вертикально интегрированные, институциализированные формы социальности дополняются и замещаются ее сетевыми формами.  Человек эпохи позднего модерна может отождествлять себя с транснациональными движениями, субкультурами, группами потребителей определенных марок (брендов) товаров и услуг, референтность которых  утверждается и воспроизводится в этом качестве средствами массовой информации, прежде всего в их электронной форме. Тенденция к диверсификации, большей вариативности личностного самоотожествления не линейна, поскольку наблюдается и влияние прямо противоположной тенденции, заключающейся в уплощении личности и культуры под воздействием растущей технологизации и стандартизации практик повседневного существования.

Сегодня нарастает динамическое напряжение между высокоразвитыми странами, движущимися в направлении к постиндустриальному, информационному обществу и странами третьего мира, для которых малодостижимой мечтой является строительство индустриальной цивилизации. Этот конфликт, который часто называют конфликтом севера и юга, опасен по целому ряду причин. Огромна разность демографических потенциалов, уровня жизни, возможности экономической самореализации в мире, где потребительские стандарты заданы западной цивилизацией модерности. Массы людей в странах третьего мира оказались разбужены глобальной массовой культурой, несущей высокие стандарты потребления, референтные модели поведения, в том числе в сфере повседневной жизни. В обозримой исторической перспективе воплотить новые стандарты в жизненную практику вряд ли возможно для абсолютного большинства человечества. Планетарные массы разбужены, нарастают миграционные потоки в более благополучные регионы мира, прежде всего в США и Европу.

Историческая практика показывает, что необходимые технические средства, способные снять наиболее острые противоречия на очередном витке развития цивилизации, становятся доступными, когда общество подготовлено к их восприятию, испытывает в них внутреннюю потребность, как артикулированную, так и имплицитную.