Аплодисменты

Людмила Марковна Гурченко 

   Вернулся раненый Паштетик,  он сильно хромал.  Паштетик работал в пивной

на базаре, зарабатывал неплохо. Он предложил папе тоже поработать в пивной,

чтобы продержаться, но мама об этом и слышать не хотела.

   В  доме у  нас  было совсем безнадежно.  Кончилась деревенская картошка,

кончилась мука, папа метался по городу, от дружка к дружку, по учреждениям,

но  работы по  специальности все не было.  И  вскоре папа,  провожая меня в

школу,  шепнул,  чтобы я его нашла на базаре в пивной:  "Нада, дочурка, мне

подсобить. Тока маме ни звуку". После школы я прямиком - по Рымарской через

Бурсацкий, на базар - к папе!

   ...  Скоро  в  пивной  появились  постоянные  клиенты  -  папины  и  мои поклонники. Все желали угостить баяниста. Буфетчик наливал клиенту водку, а

папе воды.  Папа весело чокался,  говорил свое "за  честь,  за  дружбу",  а

вечером получал деньги за  водку,  которую не  пил.  Зато холодной воды ему

приходилось выпивать больше литра за вечер.  "Вот баянист,  какой здоровый,

черт!  Как пьет!  И не пьяный",  - удивлялись посетители, и папин авторитет

еще больше вырастал.

   Мои походы к  папе держались в строгом секрете от мамы.  Если бы от этом

узнала  Матильда Владимировна?!  Да  меня  бы  с  позором выгнали из  обеих

школ...  А  я  бегу без оглядки к  папочке в  пивнушку,  которую он называл

солидно -  буфетом.  "Да работаю щас временно ув одном буфете...  Скоро вже

будить настыящая работа".  Настоящей работы еще долго не было,  но жить нам

стало немного легче.

   Я  пела,  а  клиенты,  бывшие  фронтовики,  большей частью,  израненные,

потерявшие родных, теплели, оттаивали, начинали вспоминать... У буфетчика -

больше заказов,  папа чаще пил  холодную воду,  а  мне  сыпались деньжата и

очередной заказ:

                   Как-то на вокзале молча мы стояли,

                   Будто мы попали в сказку или сон.

                   У билетной кассы, в затемненном зале,

                   Кто-то пел чудесно под аккордеон.

                   ... И когда умолкла ария Надира,

                   Мы спросили: "Кто он, этот молодец?"

                   Нам ответил рядом голос пассажира:

                   "Вот он в гимнастерке, раненый боец.

   (Папа на басах: па-па-па-па).

                   Обыкновенный русский человек,

                   Каких у нас в России миллионы.

                   Обыкновенный русский человек,

                   Надевший молча каску и погоны,

                   Любитель петь, шутник неугомонный,

                   Обыкновенный русский человек".

   У  нас  в  доме  появились  новые  "кровенные"  друзья,   рьяные  папины

поклонники. Один - без руки, другой был танкистом, горел в танке - половина

лица обожженная.  А третий, такой красивый, голубоглазый, совсем молодой, -

на коляске,  без ног. Валентин. Подъедет, ни на кого не смотрит, глаза вниз

- ни "здрасте", ни "до свидания": "Марк Гаврилович у себя?" Проезжает прямо

в комнату -  хоп -  на стул вместе с коляской и смотрит влюбленными глазами

на папу.  А  маме было приказано принимать всех вежливо и быть "поласковее,

полегчий з  людьми,  якеи пострадали за Родину".  Начиналась любимая песня.

Пел ее папа:

                   Майскими короткими ночами,

                   Отгремев, закончились бои.

                   Где же вы теперь, друзья-однополчане,

                   Тех боев и спутники мои?

                   Если ты случайно неженатый...

   Валентин жениться не успел... Танкиста жена бросила... А у того, что без

руки, все умерли в оккупацию...

   Этот день я в жизни никогда не забуду!  Маме сообщили, что меня видели в

пивнушке.  Сначала был жестокий скандал.  "Какой ужас!  Какой позор! Больше

так  жить невозможно!"  Она  возьмет меня и  уйдет из  дома,  а  папа пусть

остается со своими сявками и  бродягами.  -  "Это то,  что тебе надо!" А ей

хватит всю  жизнь  страдать.  "И  ребенка тянет за  собой!"  Ах,  какая она

несчастная!... Папа стоял, виновато опустив голову.

   И  вот  в  самый  разгар  скандала  появляется  вся "кровенная" троица с

выпивкой, садятся по своим местам, и пошло "За честь, за дружбу", "За Марка

Гавриловича!",   "За   Родину!",   "За   Сталина!",   "Где  же  вы  теперь,

друзья-однополчане?"...  И выпивки не хватило. Водки в доме не было. Деньги

лежали в шифоньере под замком, а ключ был у мамы.

   - Лялюша, подкинь деньжат...

   - У меня денег нет.

   - Лялюша полегчий,  полегчий...  ты  ж  меня знаешь.  Прошу по-хорошему:

сходи у магазин. У меня у доми мои кровенные друзья.

   - Нашли  себе  пристанище!   Вон  пусть  идут  на  базар,   в  пивнушку,

"кровенные".

   О чем мама думает? Как она отвечает? Разве с папой так можно? Да еще при

людях, да когда он в таком состоянии... Что сейчас будет?!

   - Значит, не дашь?

   - Нет.

   - Та-ак. Где мои пять братов, свинцом налиты - смертю пахнуть? - спросил

папа,  оглядывая свою огромную пятерню.  -  Я  ДОПРа не боюсь...  Ну,  сама

напросилася!

   В маму полетели бутылки,  стаканы, тарелки... Мы выскочили в коридор, но

потом я не выдержала,  опять заглянула в комнату -  меня-то папа не тронет.

На ходу перевернув стол, он подскочил к шкафу, одним ударом пробил фанерную

дверцу (она аж запищала,  бедная).  Папина рука осталась там, внутри шкафа,

он с силой рванул ее, и дверца открылась.

   Папа десять лет был забойщиком в  шахте.  Уголь тогда рубили вручную,  и

папины руки были необыкновенно сильны.  Один раз он  на спор пробил дубовый

стол.  Потом  две  недели не  мог  играть.  Очень любил быть  победителем в

спорах.

   Папа  вырвал руку,  взглянул в  зеркало.  Белые  страшные глаза попали в

"волну",  стали вдвое больше.  Белое лицо.  На  лбу черные слипшиеся кольца

волос...  Даже  "кровенные" притихли и  перестали подначивать папу:  "Ну-ка

покажи ей..."

   Мы с  мамой побежали к тете Фросе.  Она теперь жила в такой же квартире,

как и мы, только подальше на Клочковской. Мы часто к ней ходили. Тетя Фрося

папу знала с моего рождения.

   ...  Мама точно рассчитала, когда пора возвращаться домой. Она шла очень

быстро,  победоносно напевая,  заранее предвкушая наслаждение от того,  как

папа сейчас будет просить прощения.  Я еле поспевала за ней и не знала, как

мне вести себя: кого винить, кого жалеть, на чьей стороне быть...

   Папа  сидел  посередине комнаты на  стуле  без  спинки,  вокруг -  битая

посуда, стол перевернут, руки у папы в засохшей крови...

   Как только нас увидел,  обхватил голову руками и  зарыдал.  Каждый раз у

меня сердце разрывалось от жалости к  нему.  А  мама стояла с  неприступным

видом и  с  тайным удовлетворением слушала:  "Лялюша,  дорогенькая,  прости

меня,  прошу от чистага серца,  бога ради... Я ж тибя усегда честь по чести

прошу -  когда я пьяный,  будь ласка, не иди супротив меня, подражай мне, а

то будешь бедная. Я ж тогда делаюсь... убить могу. Дочурочка, моя ластушка,

скажи хоть ты ей, ты ж меня знаешь. Я ж ДОПРа не боюсь".

   ...  Я  вижу,  что  рядом  с  разбитой посудой лежат папины инструменты:

напильник, ножовка, молоток.

   Я смотрю на шифоньер. На месте безобразной дырки в дверце папа аккуратно

выпилил  овальную  рамочку.  А  с  внутренней стороны  приклеил фотографию,

снятую  в  Берлине.   Стоит  мой  папа  на  лужайке,  на  фоне  знаменитого

"баронськага" замка,  в  черном фраке,  в белой манишке,  в руках "Фрателли

Грозио", а на лице - лучистая, добрая "папина" улыбка!

В главных ролях — Людмила Гурченко, Олег Басилашвили. Иносказательно: о том, что предназначено только для двоих.
bibliotekar.ru/encSlov/3/142.htm

Книга известного историка кино профессора ВГИКа Николая Алексеевича Лебедева рассказывает о возникновении и развитии кинематографа в СССР...
www.bibliotekar.ru/kino/index.htm