Аплодисменты

Людмила Марковна Гурченко 

   В свободное время все стремятся за город.  На чистый воздух. От людей не

отстаю.  Тоже стремлюсь на воздух.  Прибываю на природу.  Оглядываю зеленые

окрестности.  Полной грудью вдыхаю кислород раз десять.  А  на одиннадцатый

начинает кружиться голова.  Потом она уже в  железных тисках.  Но кто же на

природу берет  цитрамон?  Когда же  наконец все  надышатся?  Когда же  всех

потянет обратно в город,  где жизнь бьет ключом,  бурлит и пенится. Сейчас,

наверное,  "там" происходит самое главное, двигающее вперед, "дальший". Там

работа,  там...  А  здесь ходишь и  тупо дышишь.  Или  лежишь до  одури под

солнцем.   Глупо  пролетает  время.  И  мчишься  в  город,  пахнущий  милой

одурманивающей гарью.  И  голова  мгновенно проходит.  Она  снова  чистая и

ясная.  А тут, в городе, все на своих местах. Ничего сверхъестественного не

произошло.  То был ложный страх.  А  на душе все равно спокойнее.  Любовь к

запаху бензина и  выхлопным газам у  меня с детства.  После войны,  когда в

Харькове появились первые "Победы", я гоняла за ними по нашей Клочковской и

жадно вдыхала такой новый едкий запах.  Во всем мире он одинаковый. Он меня

успокаивает.

   Я сбежала из больницы в Москву.  Ни больничного режима,  ни даже любимых

родителей выдержать больше не могла.  Жизнь стремительно убегала прочь. А я

вдали, где-то на периферии, от событий, от профессии. Лежу, болею. В Москве

моя жизнь.  В Москве мое поле битвы... И вот я вернулась. И что же? Жизнь у

всех идет своим чередом.  Произошли и  происходят события.  Но  для  меня -

никаких  новостей.  Уже  больше  года  тянется  глухой  простой.  В  Театре

киноактера  снята  с  "простойной"  зарплаты.  Все  сроки  после  "Гулящей"

миновали.  Меня некоторое время щадили,  а потом сняли с довольствия. Через

время  в  театр придет новый директор.  Увидит мое  кризисное положение.  В

шумовом "гургуре" японского фильма я скажу фразу: "Да-да, Тасико-сан, я его

позову". И меня опять на некоторое время возьмут на "простойную" зарплату.

   Сцены  у  театра не было. Спектакли не ставились. Но они репетировались!

Репетировались на самодеятельных началах. Чтобы актер не мог забыть, что он

все-таки  актер.  В  то  время  в  коридорах  и  комнатах  помещения Театра

киноактера  полным  ходом  шла  творческая жизнь. И я ринулась в творческие

коридоры.  В  роли Джульетты я совсем не по-девичьи, не шустро, а медленно,

преодолевая  полиартритную  боль, опускалась на колени перед кормилицей. Но

все же опускалась и исполняла мизансцену. И пусть Джульетте не подходил мой

больной  сиплый  голос, но я говорила ее прекрасные монологи. В тот период,

когда   ко   мне  медленно  стал  возвращаться  голос,  у  меня  был  очень

своеобразный  тембр.  Эдакий  модный  "секс-тембр".  Вот бы иметь записи на

память  с  тем голосом. Но до записей ли было тогда. И тот мой "секс-тембр"

по  необходимости  оставался  тоже маленькой домашней радостью с коридорным

успехом.  Но  я  жила,  тянулась  изо  всех  сил, репетировала в коридорах,

больными  пальцами  играла  на  гитаре дома. Только в работе, только в ней,

голубушке,  приходило  облегчение,  какой  бы  скромной и незаметной она ни

была.  Работая  над  Джульеттой, открывала для себя мир Шекспира, проживала

трагедии Гамлета, Отелло и короля Лира. Счастье училась измерять пережитыми

несчастьями.  И моментально запоминала те строчки, которые помогали, давали

заряд. "Так погибают замыслы с размахом, вначале обещавшие успех, от долгих

отлагательств".  Замыслов,  да  еще  с  размахом,  нет.  Исчезло, как будто

испарилось то свойство мозга, которое управляет способностью мечтать. Не до

мечты, не до размаха. А вот об отлагательствах - это ближе. Не прозябай, не

отлагай,  работай  в коридорах, работай в комнатах, работай дома с гитарой,

работай  идя  по  улице.  И пусть еще долго не видать плодов. Человеку, для

которого  одно  из  тяжелейших  испытаний  есть  не  отсутствие  семьи,  не

отсутствие  любви,  не  отсутствие  наличия материальных благ, а отсутствие

работы,  девальвация  профессии,  если  он от этого гибнет... Ох, он должен

обладать  большим  запасом  нравственной  прочности, чтобы выжить. Рядом со

мной жили, трудились, работали и репетировали мои коллеги.

   Студия  киноактера...  Здесь  не спросят, зная, что ты в простое: где ты

сейчас  снимаешься?  Такой  вопрос  -  жестокая  шутка.  Здесь  можно  было

поговорить,  вспомнить, пожаловаться, можно было немножко, чуть-чуть, самую

малость  помечтать.  Профессионально обсудить новые распоряжения студийного

руководства  или новый приказ из министерства, который, может быть, изменит

жизнь,  даст надежду. А может, откроют театр? И мы будем играть на сцене? И

к  нам  придут зрители?... Ничего, ровным счетом ничего не зависело от этих

актерских  разговоров  и  обсуждений.  Но  без  искры  надежды  жить совсем

невозможно.   У  меня  на  глазах  к  людям,  довольно  молодым,  приходило

разочарование,  которое потом сменялось апатией и покорностью судьбе. Я изо

всех  сил  боролась сама с собой. Боролась со своим мраком и подбрасывала в

себя бодрость духа, как вливают в машину бензин, когда он на нуле, - и ни с

места. В допинге, в надежде - вот в чем была нехватка.

   На  моей памяти не  было собрания или  конференции,  где  бы  кто-то  из

ораторов с  удивлением и  сочувствием не  называл мою фамилию.  Как же так,

актриса,  зарекомендовавшая себя  в  жанре музыкальной комедии,  а  также в

драматических ролях,  и вот несколько лет находится в простое.  Сначала мне

даже льстило,  что коллеги признают меня,  беспокоятся, считают актрисой. А

потом,  от  частых вариаций:  актриса в  расцвете сил  без работы,  куда же

смотрят  режиссеры?   -   появилась  мода,   привычка  пожалеть,   поохать,

посочувствовать.  О!  Это яд.  Сладкий ароматный яд. Как хорошо, когда тебе

сочувствуют,  когда тебя жалеют. К этому яду привыкать опасно. Можно плотно

засесть в актерском буфете и слушать,  и слушать,  и слушать. Жалеть себя и

плакаться,  одурманиваться и  постепенно наливаться злобой на  всех и  вся.

Мозг ослабевает, тело расползается, лицо теряет прежние черты. И все глубже

и глубже,  дальше и дальше... И подняться порой человек уже не в силах. Под

влиянием  жизненных  неудач  и  ударов  происходит  накопление  физического

аффекта. И этот аффект как бомба - тронули, и взорвалась. И все. Хода назад

нет.  Отказали  слабые  сдерживающие  центры.  От  беспомощности выдвигаешь

противодействие,  свою злобу-броню.  Тебе с  ней удобно.  Она удобно в тебе

разместилась.  А  воспоминания о  катастрофе  ежеминутно сигнализируют:  не

верь, не слушай, не принимай, вспомни, сколько они принесли тебе горя. И ты

уже забыл,  кто это "они".  Зрители?  Критики?  Директора?  Режиссеры? Путь

дурмана не для человека, который не может жить, чтобы не лицедействовать. И

если  это  действительно актер,  он  вовремя  сделает остановку и  начинает

жалеть не себя в  себе,  а  изо всех сил станет жалеть и оберегать себя для

профессии. Что такое талантливый актер, потерявший свою боевую форму? Через

время самая квалифицированная экспертиза не  докажет,  что ты  -  та  самая

девушка,  "ну,  помните,  та, у которой была тонкая талия, она еще пела про

это".

   "Товарищи,  миленькие,  родненькие,  посмотрите,  это  же я! У меня была

тонкая  талия.  У  меня  было  милое  доброе лицо, и я вам пела про хорошее

настроение. Вспомнили? Нет? Не узнаете? Как же, ведь это правда я... Что же

мне  делать?"  - "Терпи, моя детка, твое счастье упереди, хорошага человека

судьба пожметь, пожметь и отпустить. Жисть есть жисть".

   Что  делать?  Работать,  репетировать,  ждать  и терпеть и любить людей!

Помнить,  что  твоя  профессия  зависимая,  требует  наравне  с  талантом и

работоспособностью   терпения.  Жди,  пока  не  увидят,  не  отметят  и  не

пригласят.  Выжить,  перемолоть,  переждать тяжкое время, которое оставляет

свои  шрамы  и  следы только в эмоциональной памяти души и сердца. И нет об

этом  времени  никаких  анкет  и  протоколов.  И  нет  твоей подписи даже в

платежной  ведомости.  А  та,  казалось бы, на первый взгляд бессмысленная,

работа  не  пройдет  даром.  Как  говорил  Павел  Кадочников  в бессмертном

детективе Бориса Барнета "Подвиг разведчика": "Терпение, мой друг, терпение

-  и  вы  станете  миллионером.  Правда,  это  не так просто..." Ох, это не

просто. Золотые слова.

   Теперь,  когда я много снимаюсь,  те же ораторы,  которые в шестидесятых

мне сочувствовали,  не  скрывают иронической ухмылки:  "Что-то ты без конца

снимаешься,  не  много ли?"  Что  тут  ответить?  Что  человек,  перенесший

блокаду,  на  всю жизнь панически боится голода.  И  ни  за что не выбросит

кусочек хлеба.  Он  его спрячет,  превратит в  сухарь,  сбережет.  Я  боюсь

выбросить кусочек хлеба. Ведь меняются люди, вкусы, время... А вдруг завтра

опять затяжная блокада? Говорите, милые люди, говорите. Я буду вам кивать и

поддакивать. Но работать буду. Пока есть работа и силы.

   Если это так сейчас,  то  что было тогда,  когда сил было хоть отбавляй?

Энергия била через край - да так, что заглушала физическую и душевную боль.

   И вот когда появилась возможность попасть в концертную бригаду, как же я

была  счастлива!  Это  были  не  концерты,  а  встречи  со зрителями группы

кинематографистов.  В группе были и режиссеры, и сценаристы, и операторы, и

художники, и, конечно же, артисты. Собрались люди разных поколений. В таких

встречах, да не в Москве, я еще ни разу не выступала. С чем и как предстать

вновь перед публикой? Как только я вышла на сцену, я почувствовала, что это

публика  из  другого  царства. Своим добром зрители и подсказали мне, какой

мне надо теперь быть. Они меня ждали: "А мы думали-гадали, наверное, с вами

что-то серьезное стряслось. Куда же, думаем, она так бесследно подевалась?"

Ах  ты,  моя  милая,  дорогая  публика!  Стряслось,  стряслось, конечно же,

стряслось!  Публика, публика, ты меня погубила, освистала, уничтожила... Ты

же  меня  и  воскресила,  оживила.  Ты влила в меня свою могучую окрыляющую

силу,  ты помогла, подсобила сделать первый шаг. Спасибо тебе, моя дорогая,

моя  мучительница, моя богинька! Я ведь тебя всегда боюсь. Но сегодня боюсь

огорчить,  не  оправдать твоих надежд. А тогда, раньше, так нервничала, так

старалась. Ну, я еще к тебе вернусь, и не раз. Мы ведь всю жизнь рядом, бок

о бок.

   Та наша группа подобралась из людей на редкость остроумных, замечательно

ироничных,  понимающих все с  полуслова и  более всего уважающих в человеке

оригинальное мышление и талант.  С ними было интересно и многому можно было

поучиться. И я старалась не пропускать ни одного слова, жеста, интонации...

"Друзья,  в нашей жизни главное -  понять,  чего делать не надо, потому что

остается все,  что  делать можно и  нужно".  Хорошенький кроссворд,  голову

сломаешь, - чего можно, чего нельзя. И с тех памятных концертов, всякий раз

приступая к  роли или  перед выходом к  зрителю,  сама ко  мне залетает эта

фраза: не делай того, чего делать не надо...

   Среди  нас  была  одна актриса, скажем так, еще не среднего, но уже и не

молодого  поколения.  С  первого  взгляда  она  была  красивой женщиной. Со

второго  взгляда  появлялось  ощущение:  вроде все на месте, а чего-то нет.

Чего? Но это уже со второго. У нас же была возможность и первого взгляда, и

второго.  И  даже неизбежность смотреть ее на сцене неоднократно, поскольку

выступать приходилось по нескольку раз в день. Через некоторое время мы уже

знали  все  остроты и заготовленные шуточки. Все выходы и многозначительные

паузы.  Короче,  могли  заменить друг дружку. Не перед зрителем, конечно, а

так,   в  актерском  капустнике.  Но  интересно,  что  талантливый  человек

высказывает  мысль  каждый  раз  новыми  словами.  А если и повторяется, то

глядит  с  неловкостью  на нас за кулисы. Сам над собой подсмеивается, мол,

ребята,  а что делать? Да, подустал маленько, повторяюсь, тупой стал, мозги

не  варят.  И  мы  за  кулисами  улыбаемся.  И от этой открытости рождается

ощущение   какого-то  особенного  актерского  братства.  Это  если  человек

талантливый. А если нет...

   В каждой профессии есть такие слова, которые понятны изнутри и смешны, а

порой  глупо и двусмысленно выглядят для тех, кто далек от этой профессии и

слышит  эти  слова  впервые.  В  кино  есть  много  таких  слов.  Например,

"кинопроба". Если выступаешь перед зрителями, со словом "проба" всегда надо

быть  начеку.  Потому  с  этого момента буду брать его в кавычки, на всякий

случай.

   Так  вот,  эта актриса уникально манипулировала словом "проба".  "Жила я

себе  и  жила...  И  вдруг  -  счастье!  Меня  попробовал Сидор  Сидорович.

Попробовал и утвердил!" Она называла одного известного кинорежиссера только

по имени и отчеству.  (Ну,  допустим, Сидор Сидорович). Но зритель знал его

по  фамилии.  По  имени и  отчеству его знали только кинематографисты.  Кто

такой Сидор Сидорович?  -  спрашивали зрители после концерта.  После "Сидор

Сидоровича" в зале всегда было очень весело.  Однажды сценарист посоветовал

ей  подробнее рассказать о  той  роли,  которая  принесла  ей  успех:  "Ну,

скажите,  что ваша героиня -  не ваша современница... Ну... скажите, что вы

сидели  в  библиотеках.  Ну...  порылись в  истории,  что  ли...  в  общем,

подумайте.  Ведь это  зрителям всегда интересно".  -  "Что,  товарищи,  вам

сказать о  роли,  которая принесла мне  успех?  -  говорила она  вечером на

концерте.  -  Вы сами только что видели, что это женщина не наших дней, это

определенная эпоха,  совершенно другое  время,  тут  предстояла работа  над

ролью.  И  я  посидела в  библиотеках.  Я  порылась в истории,  ведь это же

образ!.."  И  когда  ее  рассказ  о  роли  вызывал  в  зале  только  унылое

недоумение,   она  опять  переходила  к   своему  бойкому,   затверженному,

оптимистическому монологу о кинопробе.

   Как  только она входила в  клуб,  она крепко жала руку подряд всем,  кто

попадался  на  ее  пути:   билетерам,   детям,   администрации.  И  тут  же

направлялась в буфет,  "к девочкам". С ходу их называла по-свойски на "ты".

Целовалась с  ними.  Пошлепывала их  детей и  как бы между прочим выясняла,

какой  такой  дефицитный товарец есть  в  городе.  В  том  нашем концертном

маршруте  самыми  крупными  городами  были  районные  центры.   И  женщины,

польщенные таким  столичным знакомством с  самой киноактрисой,  готовы были

расшибиться,  чтобы их город оставил о себе самую добрую память.  И товарец

находился.  Все было точно отработано.  Да  тут просто слов не  подберешь -

талант,  талант,  и  все.  Где-нибудь в  другой сфере,  в чем-то другом она

должна была найти свое место. Не знаю где. Но только не в искусстве.

   Я боюсь таких людей,  а еще больше актеров, у которых все всегда ровно и

празднично.  И душа не болит,  и совесть не мучает.  Никогда.  И всегда все

прекрасно.

   ...  Смотришь  на  морскую  гладь.  Дети  бросают  камешки  в  пробку от

шампанского.  Лежишь и думаешь - ну кто же из них попадет? И саму подмывает

попробовать.   Дети  уйдут  -  тогда...  Но  вот  набегает  туча,  начинает

накрапывать  дождь,  и  мамы поспешно разбирают своих детей. А ночью бушует

море,  шторм,  да  такой,  что  взламывает  бетонные пирсы и уносит лодки и

навесы.  Вот  так  и  жизнь!.. Тихо-тихо, а потом - хрясь! Наутро притихшие

отдыхающие в теплых кофтах и оренбургских платках ходят по пляжу, поднимают

коряги,  выброшенные штормом. А что это там белеет среди грязно-бурых волн?

Белеет  и даже подпрыгивает весело и победоносно? Пробка? Да, это вчерашняя

пробка от шампанского. Ох ты черт, какая живучая - ничего ее не берет...

В главных ролях — Людмила Гурченко, Олег Басилашвили. Иносказательно: о том, что предназначено только для двоих.
bibliotekar.ru/encSlov/3/142.htm

Книга известного историка кино профессора ВГИКа Николая Алексеевича Лебедева рассказывает о возникновении и развитии кинематографа в СССР...
www.bibliotekar.ru/kino/index.htm