К. ДЕ БРУИН

ПУТЕШЕСТВИЯ В МОСКОВИЮ

ГЛАВА XIII

Описание Воронежа. Поездка к реке Дону. Возвращение в Москву. Отъезд его величества в Шлейтеленбург

Город Воронеж лежит под 52 ? ° широты на вершине одной горы; он окружен деревянной стеной, которая вся сгнила, и разделяется на три части. Важнейшие русские купцы населяют одну часть города, которая называется Акатов. В городе находится большое канатное заведение, а пороховые склады помещаются в погребах вне городских стен. На склоне горы, вдоль реки, теснится множество домов, занимающих собою пространство шагов в четыреста. В лучших из этих домов живут: адмирал Головин, начальник Адмиралтейства Апраксин, боярин Лев Кириллович, Александр Данилович и другие знатные русские. Эти дома расположены насупротив крепости, а далее — дома контр-адмирала и других морских офицеров, позади же их тянутся улицы, населенные разными мастерами и рабочими по постройке кораблей.

Город Воронеж находится на запад от реки Воронежа, от которой и получил свое имя. Крепость стоит по другой стороне этой реки, и сообщение с нею совершается через большой мост. Крепостные рвы наполнены водой из старой реки. Самая крепость есть четырехугольное здание, с башнями на четырех своих углах и множеством больших покоев, и снаружи здание это обещает многое. Пески дюн занесли новую реку до такой степени, что она стала несудоходной, и корабли поэтому должны проходить по старой реке. Крепость составляет в то же время и главный магазин, да ее собственно так и называют — магазином. Внутри ее находится более ста пятидесяти пушек, действительно самого лучшего качества, без лафетов, но это для того, чтобы их можно было переносить, смотря по надобности. Крепость защищена во многих местах частоколом и снабжена довольно хорошим войском (гарнизоном), которое размещено также и в окрестностях города для отражения набегов татар. Верфи для постройки кораблей находятся теперь подле крепости, а прежде постройкою их занимались везде, по всем местам. Собственно магазин стоит по другой стороне. Это огромное здание в три яруса, из коих два нижние — каменные, а третий верхний — деревянный. В нем множество покоев, [116] наполненных всевозможными предметами и принадлежностями, необходимыми для морского дела, распределенными по отдельным местам, до самой одежды и всего, что нужно для матроса. Заведение, где изготовляют паруса, находится подле этого магазина.

Насчитывают в этом городе и окрестностях до десяти тысяч жителей. На полях из города видны два или три окрестных селения.

10-го числа я пошел отыскивать место, с которого можно было бы с удобностию снять город. Для этого я выбрал местечко самое высокое на горе, отстоящей в двух верстах на юго-запад от города. Там-то я и начал было свою работу, но продолжать ее не мог по причине бывшего сильного холода и ветра. На другой день я опять пошел туда пешком, для того чтобы согреться на дороге, и взял с собою моего слугу и трех матросов контр-адмирала: последних для того, чтобы они воздерживали от помехи мне русских, которых привлекало любопытство посмотреть, что я делаю. Я велел спутникам моим запастись большою рогожей, несколькими кольями, топором и лопатой для вырытия в земле ямы, в которой бы я мог удобно поместиться. Вырывши яму, я сделал себе из рогожи защиту со стороны спины, чтоб на меня не так сильно дул ветер. Поместившись таким образом в яме, мне уже нетрудно было видеть и рассматривать город и все пространство вдоль реки. Но я недолго просидел так, не бывши открытым. Два корабельных плотника, англичане, увидели меня с реки и прислали двоих или троих людей узнать, что я делал. Увидев этих людей, приближавшихся к нам, я велел матросам, вооруженным полукопьями, не подпускать их ко мне, не говорить никому, что я делаю, и, в случае, если спросят об этом, отвечать, что они ничего не знают. Между тем на горе собралось более пятидесяти человек русских, привлеченных любопытством и новизною зрелища, которого они не понимали, что оно означало; но когда они приблизились, матросы разогнали их, и они не смели подойти ко мне. Когда я возвратился вечером в мое жилище, то я узнал от контр-адмирала, что там распространили слух, будто бы на вершине горы зарывают живым одного из царских слуг, но неизвестно было, кого именно и за что; что этот несчастный был зарыт уже по пояс и держал в руках книгу (так объяснили бумагу, на которой я снимал); что подойти к нему нельзя было никому, потому что трое часовых стояли там и не допускали никого. Даже самые офицеры поверили этой молве и спрашивали [117] друг друга, кто бы это был такой, которого постигла такая жестокая кара. Когда же 12-го числа все увидали, что несчастный преступник переменил место и что они, следовательно, обманывались в своих догадках, то забрали себе в голову другую нелепицу.

В некотором расстоянии от прежнего места находилось старое кладбище, где меня прежде встречали несколько дней тому назад и куда я теперь снова переместился для моей же съемочной работы. Не зная уже, что и думать, русские пришли к заключению, что, должно быть, я был какой-нибудь пророк, прибывший из-за моря с намерением посетить древние кладбища, служить по покойникам обедни и отправлять другие религиозные обряды, так как у меня постоянно была в руках книга. Они рассказывали также, что я ходил почти всегда в сером угорском плаще, что за мною следовал всегда слуга, который носил для меня какую-то голубую мантию, и что, наконец, меня сопровождали всегда три матроса контр-адмирала. Эти забавные сплетни могли бы накликать на меня беду, так как любопытных постоянно собиралось множество, если б только самого царя не было в то же время в городе.

Я снял изображение этого города. <...> Буква А показывает помещение его величества. Б. Место, где строятся корабли. В. Дворец или крепость. Г. Амбар или магазин. Д. Дом, в котором изготовляются паруса. Е. Дом Князя Александра Даниловича. Ж. Дом Федора Матвеевича. 3. Успение Богородицы, или церковь Успения божией матери. И. Церковь Козьмы и Дамиана, сопричисленных к лику святых. I. Собор или храм собрания святых и их образов. К. Церковь Пречистой Богородицы, или Пятницы,— название, которое дано, говорили мне, вследствие того, что Дева Мария явилась здесь в известную пятницу особенным чудесным образом, почему ей и усвоили это название. Л. Старая река. М. Новая. Н. Гора, с которой я снимал вид города. Так как я нашел некоторые древние гробницы весьма необыкновенные, то и их снял я на особом изображении, представляющем старое кладбище. Они находятся на горе, разрушенной превратностями времени, полураскрытой во многих местах и с провалом между двух уцелевших ее остатков, что легко можно видеть, если обойдешь ее кругом. Кладбище это, таким образом, есть только как бы небольшая гора, на которой и до сих пор еще попадаются черепа и кости, с остатками гробов. На вершине видны еще две гробницы, из которых одна повреждена немного, а другая совершенно разрушена. Я попросил одного русского взобраться на вершину [118] этой горы, на которой росли еще два дерева, чтобы он попытался вытащить из земли несколько костей, торчавших из нее и сделавшихся от влияния воздуха белыми, как мел, на совершенно черной здесь земле, что производило довольно необыкновенное впечатление, но он не в состоянии был достать кости, потому что земля крепко замерзла. <...> Проход, ведущий туда по сю сторону реки, находится на левой стороне, внизу сказанной горы, а на правой, в глубине, близ реки, находится Чижовское — предместье с несколькими мельницами.

Что касается до кораблей, стоящих тут, то мы видели их на воде пятнадцать, а именно: четыре корабля военных, из которых самый большой о пятидесяти четырех пушках; три корабля для клади с продовольствием; два брандера и шесть бомбард. На берегу же стояли, готовые уже к спуску на воду, пять военных кораблей, построенных по голландскому образцу, о шестидесяти или о шестидесяти четырех пушках: два — по образцу итальянскому, от пятидесяти до пятидесяти четырех пушек; один галеас, или большая галера, по венецианскому образцу, и четыре простых галеры; кроме того, есть еще семнадцать галер в Чижове, в двух верстах от города. Изготовлялись еще и были в работе пять военных кораблей: четыре, устроенные по английскому образцу, из них два о семидесяти четырех пушках и другие два — о шестидесяти или шестидесяти четырех пушках; пятый же, носящий имя его величества, потому что он строился под его наблюдением,— о восьмидесяти шести пушках. Там изготовлен и один пакетбот, тоже под его надзором. На берегу по другой стороне реки видны были еще с двести бригантин, большая часть которых построена в Воронеже. Около этого времени на р. Днепре, близ Крыма, находилось четыреста больших бригантин и на р. Волге — триста плоскодонных барок; более восемнадцати военных кораблей — у Азова, одно бомбардирское судно и одна яхта. Кроме того, у царя есть много и других кораблей, из коих самый большой — о шестидесяти шести пушках; четыре корабля — от сорока восьми до пятидесяти пушек; пять кораблей — о тридцати шести пушках; два — о тридцати четырех и другие поменьше, из коих самый меньший — о двадцати восьми пушках.

Этого же числа (т. е. 12 февраля) его величество потешался катаньем по льду на парусах в приспособленной для того равнине. 13-го вечером сбросили бомб с двадцать с двух кораблей и много других бомб с одной двадцативесельной барки. По возвращении моем (с этого зрелища [119] домой) я узнал от контр-адмирала, что царь послал отыскать меня. Я отправился тотчас назад и нашел его именно на том корабле, с которого, как я видел прежде, выброшено было несколько бомб на дорогу. Я застал государя за пирушкой и узнал здесь, что завтра, т. е. 14-го числа, он намеревался отправиться со своим обществом на Дон, или Танаис, верст за двенадцать от Воронежа, осмотреть стоявшие там корабли. На другой день мы отправились туда в 3 часа пополудни, большею частью верхом, остальные же в колясках, и когда мы отъехали уже немного от города, его величество остановился у одной небольшой церкви и своротил несколько в сторону взглянуть на одну мельницу довольно необыкновенного вида, устроенную одним черкасским (малороссийским) мастером, вроде восьмиугольника. Внутри этого мельничного здания находятся четыре мельницы, которые действуют одновременно, без крыльев и всяких других наружных приспособлений для действия ветром. Но внутри этой главной мельничной постройки устроены семь парусов, подобных парусам на лодках, и само здание снабжено и закрывается снаружи большими окнами или дверями. Когда подует благоприятный ветер, открывают два или три окна с той стороны, с которой дует ветер, и через эти окна или двери ветер надувает паруса и приводит в быстрое обращение всю машину. <...>

Осмотрев мельницу, его величество присоединился к нам в коляске и торопил нас ехать скорее дальше, чего все наше общество в одно время исполнить не могло. Впрочем, мы достигли цели нашей поездки еще до наступления вечера. Прежде всего, по приезде на место выстрелили из всех пушек с кораблей, а потом мы посетили несколько из этих кораблей, где все пили весело и на славу.

Вечером нас угощали пирушкой в доме Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина. После ужина многие пошли на корабли, по недостатку помещения, потому что в этой местности не начинали еще строиться на прочное и постоянное житье, но говорят, что здесь будет со временем город.

На другой день мы ходили смотреть постройки, сооруженные для отвода течения р. Дона по другому направлению. Для этого устроен был шлюз с той стороны Дона, в которую желали сообщать ему новое течение. Река эта, называемая Танаис, а туземцами — Донец 62, весьма славится в России. Она протекает мимо Перекопа, или Малой Татарии, с восточной стороны и, сделав множество [120] изгибов, уклоняется значительно в сторону, очень близко к Волге, после чего, наполнившись притоками множества речек, течет к Азову, некогда Танаис называемому, и впадает в Меотийское море, где и отделяет Европу от Азии. В местности, в которой мы были, к великому удивлению нашему, нашли мы много слоновых зубов, из которых я сохранил один у себя, ради любопытства, но не могу понять, каким образом зубы эти могли попасть сюда. Правда, государь рассказывал нам, что Александр Великий 63, проходя этой рекой, как уверяют некоторые историки, доходил до небольшого городка Костенка 64, находящегося верстах в восьми отсюда, и что очень могло быть, что в то самое время пало тут несколько слонов, остатки которых и находятся здесь еще и поныне.

Затем мы возвратились к кораблям, где нас превосходно угощали. Всего кораблей здесь было тринадцать: одиннадцать военных и два грузовых — для склада продовольствия. Один из этих военных кораблей, выстроенный под надзором и указанием самого его величества, блистал пред всеми остальными всевозможными украшениями, и в нем капитанская каюта обита была ореховым деревом. Подле этого корабля был еще другой, сделанный мастером из англичан, также чрезвычайно красивой отделки; все же остальные корабли не представляли ничего особенного. В полдень нас угощали рыбою, после чего мы вернулись на корабли, где пили шибко при стрельбе из пушек.

Во время всех этих веселостей один русский матрос имел неосторожность подставить руку к жерлу пушки и получил оттого рану, после чего упал сверху вниз, причем переломил себе, по-видимому, несколько ребер. Случай этот хотели было скрыть от его величества, но он узнал о нем, пошел взглянуть на несчастного и, поглядевши, нашел, что бедняк находится при последнем издыхании.

В 8 часов вечера мы, расставшись друг с другом, разошлись, а в 10 возвратились и прибыли в Воронеж в дождливую погоду. 16-го числа я собрался утром отправиться в Москву с моими тремя товарищами, получивши на то дозволение государя; но так как дождь совершенно испортил дорогу, то мы должны были добыть себе восемь повозок, колеса которых велели обить шинами. 17-го числа утром мы явились проститься с его величеством, который дал нам поцеловать свою руку и потом обнял нас и пожелал доброго пути. В то же время он посоветовал нам пройти посмотреть несколько мортир, находившихся на берегу реки, верстах в двух от города, что мы и [121] исполнили, не оставаясь, впрочем, там долго. Мортиры эти имели окружность в тринадцать ладонь, а длину в восемь и находились против одного холма, близ риги или сарая, в котором они были вылиты. Около полудня я получил приказание еще раз явиться к его величеству. Он забавлялся еще катаньем по льду на парусах: лодка его перевернулась при быстро сделанном им повороте, но он оправился и опять поставил ее в ход. Спустя полчаса после этого он приказал мне следовать за ним одному. Он сел в наемные сани о двух лошадях, из которых одна тут же упала в яму, хотя ее и вытащили скоро, а другая осталась на льду. Он приказал мне сесть подле него и сказал: «Поедем на шлюпку, я хочу, чтоб ты видел, как мечут бомбы, потому что тебя тогда не было, когда палили из этих мортир». Доехавши до места, мы осмотрели шлюпку и устроенный посредине ее снаряд, на который кладется мортира так, что ее можно поворачивать по желанию, в какую хочешь сторону. Бомбардир изготовился и дал знак в предостережение стоявшим на равнине, куда направлена была мортира. Тогда мы сошли со шлюпки, и мортира выпалила. Бомба взвилась довольно высоко и при падении лопнула. Его величество был так внимателен ко мне, что спросил меня, желаю ли я посмотреть еще несколько выстрелов из мортир, на что я отвечал, что надобности в том не имею. После этого я сопроводил его к г-ну Стилсу, а немного спустя и в дом, где он жил, бывший невдалеке, где я имел честь окончательно проститься с ним. Государь обнял меня и при этом сказал мне по своему обыкновению: «Да сохранит тебя бог!»

Было уже три часа пополудни, когда я опять пришел домой, где, подкрепившись немного нищей, изготовился в путь. Я поблагодарил шаутбенахта за оказанную им мне честь и за все его для меня одолжения и оставил его в лучшем здравии, чем тогда, когда в первый раз приехал к нему, чему я душевно был рад. Это славный господин, очень уважаемый всеми, в особенности же государем.

Мы отправились вечером; ночью сперва пошел снег, а потом и частый дождь. Утром 18-го числа мы были в пятидесяти восьми верстах от города Воронежа, ехавши на тройках в каждой повозке, опять по той же дороге, по которой ехали прежде в Воронеж.

Мы заметили, что большая часть царских домов (кабаков) около Воронежа заселена была черкасами 65. Люди эти очень опрятны и так же опрятно содержат и свои дома, вообще нрава они веселого и живут весьма приятно, забавляясь всегда игрою на скрыпке и других струнных [122] инструментах. Такие музыканты встречались нам во всех домах его величества до самого поместья, или замка, князя Александра. Они тотчас же начинают свои музыку, как только кто-нибудь приедет к ним, и продают тут же мед и водку; между ними есть и женщины, оказывающие проезжим разные услуги. Одежда у них особенная, вовсе не похожая на русскую, в особенности одежда женщин. Обыкновенное платье женщин составляет рубашка, подвязанная поясом, вокруг которого пришивается полосатая ткань, висящая до самых ступней ног. вроде юбки. Вокруг головы у них повязан белый платок, и часть подбородка у них также повязана. Один конец сказанного платка изящно как-то повязан на одной стороне головы, а другие концы его бывают особенным образом распущены. Они носят еще тоже посверх всей головы чепец, как арабские или еврейские женщины на Востоке. Рубашка у них на два пальца ширины около шеи и сборчатая так, как в старину носили манжеты. Но всего лучше можно судить об этой одежде по приложенному изображению, которое я снял в малом виде с одной из красивых женщин, точь-в-точь, как мы нашли ее в ее доме, в теплом покое. Подле нее стояла служанка, месившая хлеб; несколько ребятишек ее сидели, по обыкновению своему, на печке.

Было 3 часа пополудни, когда мы оставили это местечко, в сырую, дождливую, пополам с снегом, погоду. Проехавши пятнадцать верст далее, мы достигли до небольшой речки, отчасти освободившейся уже от льда, но довольно глубокой для того, чтобы можно было переехать ее вброд. Несмотря на то, мы все-таки искали броду целые два часа, но бесполезно. Поэтому мы приказали двум из наших слуг переплыть речку на лошадях, а третьего слугу послали тоже через речку в селение разведать, нет ли где-нибудь места на речке, где бы можно было переправиться; но этот последний посланный, вернувшись из деревни, объявил, что такого места нет, причем он уже не решился вторично переплывать реку с другого берега к нам; посему мы отпустили его опять в деревню, в которой он уже был, приказав ему дожидаться там нас до следующего утра. В то же время мы не имели никакого известия об одном из наших слуг, мертвецки напившемся накануне и пересаженном нами поэтому в особые крестьянские сани. Вообще, оставаясь на одном месте в таком затруднительном положении, люди наши, чтоб не замерзнуть от холоду, поставили наши повозки в кружок, для защиты нас от ветра, на время нашего совещания о [123] том, что делать. Было уже 9 часов вечера, а мы не видали никакой помощи ниоткуда. Наконец, так как в местности, где мы находились, не оказалось никакого жилья, то мы порешили возвратиться назад по нашей дороге, чтоб добраться до какой ни есть деревушки, хотя бы лежащей и не на большой дороге, в каковую деревню мы и дотащились в 11 часов вечера и нашли там кой-какое продовольствие для себя и лошадей наших. В эту деревушку ночью явился и тот слуга, которого мы было потеряли, и он рассказал нам, что извозчик его в то время, как он спал, выпряг из саней лошадей и исчез с ними, что он узнал об этом только тогда, когда уже проснулся, и принужден был отыскать себе другого возчика, давши ему деньги и обещав их еще больше, и что, наконец, он едва-едва, через силу, добрался до нас.

На другой день я увидел, что ось в моей повозке изломалась по небрежности наших людей; обстоятельство это вместе с морозом и снегом, выпавшим в продолжение ночи, было причиной, что я решился поставить мою повозку на полозья, а колеса уложить на эти же сани, чтобы воспользоваться ими в случае, если переменится погода. В заключение один из наших возчиков ушел от нас (случай довольно здесь обыкновенный), оставив нам лошадей в надежде, что товарищи его приведут их с своими. Таким образом, нужно было на его место взять другого возчика. Мы взяли всего троих возчиков, с санями и лошадьми, и запаслись большими досками и бревнами для устройства как-нибудь мостика через речку. Солнце ясно светило, но в то же время было очень холодно. В 10 часов утра мы опять возвратились к тому месту, где накануне пытались переехать реку, и нашли ее замерзшею до того, что несколько лошадей прошло по льду, хотя, правда, некоторые из них и проваливались на нем. Мы рассудили, впрочем, чтобы легче и безопаснее перевезти повозки, выпрячь лошадей, причем употребили в дело также наши доски и бревна для переезда на более глубоком месте реки. При такой переправе не обошлось без того, чтобы некоторые лошади не уходили под лед; но так как все мы дружно работали, то общими усилиями и повытаскали всех провалившихся, и дело обошлось без несчастия. В час пополудни мы могли уже продолжать наш путь и через час еще доехали до местечка, где нашли свежих, готовых к упряжи лошадей. Проехав далее и сделав всего двадцать семь верст, нам оставалось еще две версты до небольшого городка Романова. В этот городок мы переехали через речку Белый Колодезь по мосту, [124] покрытому на полтора фута льдом, и мы обедали там под звуки музыки черкасов.

Было 11 часов ночи, прежде чем мы могли отправиться далее, не получив раньше этого времени лошадей от местного начальника. С остальных повозок здесь сняли колеса, поставив оные на сани так же, как еще прежде сделал это я с своею повозкой. Ночью мы проехали через большое селение Студенки, а 20-го числа, с рассветом дня, прибыли на станцию с верстовым столбом, на коем значилось 136 верст, где, не останавливаясь, взяли свежих лошадей. В двух верстах далее отсюда мы поворотили направо, по направлению к городу Доброму, лежащему в версте от большой дороги на р. Воронеже. На сто пятьдесят первой версте мы достигли одного большого селения, а на сто пятьдесят четвертой — другого селения, в которое надо было проезжать такою скалистою и крутою горою, что с левой стороны дороги принуждены были устроить загородку, сверху до самого низу, чтобы предотвратить возможность падения. Затем мы проехали еще три селения, и на верстовом столбе последнего значилось 157 верст. Немного далее большая дорога оказалась так полна мерзлой воды, что невозможно было ехать далее, и, таким образом, мы принуждены были поискать дороги получше, на правой стороне большой дороги, и, отыскав такую, переехали на нее благополучно все, за исключением одной повозки с кладью, очень тяжелой, которая провалилась сквозь лед в воду, но ее скоро вытащили, не испортив и не изломав в ней ничего. Наконец, проехав еще несколько селений, мы приехали в дом князя Александра, лежащий в ста девяноста верстах от Воронежа. Мы не останавливались, впрочем, в оном, а обедали в одном ближайшем от него селении. По приезде нашем сюда было 6 часов пополудни, и мы должны были ждать до 10 часов, пока приготовили нам лошадей. 21-го числа в 4 часа мы были уже в двухстах восемнадцати верстах от Воронежа, потом в двухстах тридцати восьми верстах, и наконец... город Скопин, который показался нам довольно обширным, и между им и нами разбросано было еще несколько деревень.

Так как мы имели право на подводы только до этого места, то мы направились в город и проехали туда через мост длиной в версту, проведенный через болото. Город этот незначительный. Крепость, где живет градоначальник, находится в конце главной улицы; она окружена деревянной стеной и ничем особенно не отличается ни внутри, ни снаружи. Прежде всего нам отвели помещение, затем [125] явились к нам бургомистры от градоначальника и принесли в подарок водки, меду, пива, хлеба и проч<его>. Мы потребовали тридцать лошадей вместо двадцати четырех, чтобы легче и удобнее было везти наши повозки, и наше требование было удовлетворено.

Мы отправились в дальнейший путь за час до захождения солнца и сделали в эту ночь сорок верст; затем, переменив лошадей, проехали до 311-й версты от Воронежа, поблизости к имению г-на Лефорта, в которое и приехали 22-го числа утром, в 7 часов. Г-н Лефорт дал нам письменное приказание для своего управляющего хорошенько угостить нас и снабдить лошадьми и всем, что нам потребуется. Мы оставили здесь колеса с наших повозок, чтобы легче и с меньшим числом лошадей ехать далее, чему способствовали также мороз и снег, значительно поправившие дорогу. Нас накормили вдоволь, и мы, пробывши здесь час времени, продолжали путь свой, доехали до 329-й версты от Воронежа, а в 3 часа пополудни были уже в трехстах сорока семи верстах от него, в селении Подосинки, где оставались обогреться и подкрепиться. Шел снег, а ветер и мороз все еще продолжались. Переменив еще раз лошадей вечером, мы проехали в продолжение ночи несколько селений и город Николы Зарайского, довольно посредственный. Проехали город не без затруднений, по причине множества крестьян, заставивших его своими санными обозами и отправлявшихся в Москву с разными припасами своими. 23-го числа утром, бывши уже в четырехстах двадцати верстах (от Воронежа), мы продолжали нашу дорогу на свежих лошадях до селения Городны, куда прибыли в 9 часов, но не останавливались в нем. Река Ока была в семи или восьми верстах отсюда, и вскоре мы переехали и ее. После этого мы должны были переехать довольно крутую, высокую гору, через которую была только одна узкая дорога, идущая по левому берегу реки. Въезжая на эту гору, мы встретили несколько саней, для которых должны были приостановиться, чтобы дать им проехать, чего иначе они сделать не могли, потому что на скате горы дорога была очень узка и они должны были проехать около нас. Путь, который они взяли, объезжая нас, был так неудобен, крут и усеян большими каменьями, что лошади и сани беспрестанно подвергались опасности, тем же более, что большая часть лошадей шла на произвол судьбы без возчика. Вдобавок к этому возник спор между крестьянами и нашей прислугой, дошедший до толчков между ними, за то, что одни не дали места и не посторонились вовремя [126] при встрече друг с другом. Многие из сих крестьян были пьяны и подстрекали других, которые сошли уже с возов и наступали на нас, числом человек двадцать. Я лежал в своих санях, когда мне сказали об этой схватке. Я тотчас же выскочил из саней с двумя пистолетами и шпагой в руке; Кинзиус и Гиль пошли за мной также вооруженные — один пистолетами, а другой саблей. В таком виде мы направились к саням г-на Стилса, которые были последними и первые подвергались нападению. Мы нашли его уже вышедшим из саней, но без всякого оружия, и русские, окружавшие его, угрожали ему насилием. Но он, как человек разумный, дал знак своему слуге уступить дорогу, ласково обратился с увещаниями к крестьянам, справедливо рассуждая, что самоуправство было бы для нас роковым и гибельным, ибо увидел, что ниже, под горой, было еще значительное число русских крестьян, которые не замедлили бы напасть на нас все при первом же толчке; но, увидев, что мы подошли не для ссоры, некоторые крестьяне стали тише, заставили отступить пьяных своих товарищей, и таким образом все уладилось. Когда наиболее задорные угомонились и удалились, обе стороны продолжали свой путь — крестьяне в одну, а мы в другую сторону. Я, впрочем, не садился в сани до тех пор, пока мы не выбрались на вершину горы, хотя я с трудом подвигался вперед, потому что дорога была скользкая и ветер прежестокий, а кроме того, был такой мороз, что я едва мог шевелить пальцами. В это время я увидел воз, спускавшийся с вершины горы, об одной лошаденке, очень грузный и без возчика. Лошадь, не смогши сделать правильного поворота на одном изгибе дороги и от ветра и льду сбившись с торного пути, приблизилась к краю пропасти и затем свалилась прямо с отвесной крутизны вниз, на самый берег реки. Зрелище было поразительное! Сани разлетелись в щепы, и лошадь переломала себе, по-видимому, все ребра; я видел, впрочем, что она была еще жива и приподымала по временам голову.

Добравшись наконец с великим трудом до вершины горы, мы продолжали нашу дорогу и в час пополудни прибыли в город Коломну, сделавши, таким образом, 456 верст от Воронежа. Мы остановились в слободе в ожидании ответа на письмо его величества, которое мы послали в город. Дьяк, или городской писарь, получив это письмо, явился к нам, предлагал свои услуги и просил даже проехать в город, чтобы угостить там нас, но мы поблагодарили его и остались в слободе, после чего [127] он прислал нам водки, меду, пива и разных мясных кушаньев, что все мы отослали назад, имея свое продовольствие. Тем не менее мы приятельски проболтали с дьяком около двух часов и весело осушили с ним круговую чашу.

Около 4 часов мы отправились далее на свежих лошадях и до 9 часов сделали двадцать пять верст, прибывши в селение Косякову, где и остановились на два или на три часа покормить наших лошадей, которые должны были везти нас до самой уже Москвы. 24-го числа в 8 часов утра мы приехали в село Островец, сделавши еще сорок шесть верст. Здесь мы опять покормили лошадей и в 10 часов пустились дальше, и после стольких страстей прибыли наконец в полдень в Москву, в Немецкую слободу, проехав в последний раз всего двадцать пять верст.

27-го числа кантор и учитель лютеранской церкви Иоанн Фридерик Маас, уроженец кенигсбергский, был убит безо всякого повода к тому одним фендриком (прапорщиком) немцем, по имени Красо, который, взятый под стражу, признался в своем преступлении.

Я думал, что отдохну после такой мучительной поездки; но вечером 5 марта сделался у меня чрезвычайно сильный жар во всем теле, точно в горячке. Я тотчас же лег в постель и очень дурно провел всю ночь. С наступлением дня я все-таки встал с постели, но чувствовал такую слабость, что едва держался на ногах. Кроме того, у меня сделался кашель, беспокоивший меня и днем, и ночью. Жар во всем теле был до того жесток и силен, что никакие средства не могли утолить его, несмотря на то что я пил по сто раз в день. Пил я то молоко, то пиво, то кипяченую воду с тамариндом и сахаром — напиток, действовавший хорошо на меня в Египте; а для укрепления желудка я пил рейнвейн и другие пригодные для того напитки. В таком состоянии провел я пять дней и пять ночей без перерыва, находясь притом по ночам в бреду или как бы в каком помешательстве. Друзья мои, видя, что я со дня на день слабею, советовали мне пригласить врача. Но я отвечал им, что я сам себе врач, что я лучше всякого другого знаю свою природу и то, что ей пригодно, и что, наконец, я уверен, что хорошее воздержание поможет мне лучше всех врачей в мире; причина моего нездоровья была мне хорошо известна, да и, кроме того, я уже несколько времени чувствовал, что это случится со мною. На шестую ночь я спал хорошо, равно как и в следующие затем ночи, что меня значительно укрепило и облегчило. Наконец, продержавши правильную диету в продолжение [128] десяти дней сряду, я начал употреблять твердую пищу, после чего и кашель стал проходить. Кроме того, в один вечер у меня пошла из носу кровь, 70—80 капель, что и облегчило мою голову.

11-го числа его величество возвратился из Воронежа со всем своим обществом, а 13-го он велел казнить, после полудня, в своем присутствии, отрублением головы полковника Бодона, о котором говорено выше. Казнь эта исполнена была в Немецкой слободе подле столба, на котором привешены были топор и шпага. В то же время был повешен и фендрик (прапорщик) Красо. Затем прибит был приказ, которым воспрещалось обнажать шпагу, с угрозой за нарушение этого смертною казнию.

В воскресенье, 14-го числа, г-н Казимир Болюс, посланник французский, живший некоторое время в Москве неведомо, в первый раз представлялся царю в доме графа Федора Алексеевича Головина.

Того же дня его величество посетил г-на Брантса с некоторыми из своих, и его угощали там холодными кушаньями и подкрепительными напитками. По этому случаю я впервые вышел из дому, желая иметь честь проститься с его величеством и испросить у него вид на выезд из его владений. Он был так внимателен ко мне, что, нашедши во мне большую перемену, спросил меня, что со мной и отчего я так изменился. Я отвечал, что нездоровье мое приписываю излишествам, которым предавался я во время поездки моей в Воронеж. На это он отвечал мне, что в подобных случаях нет ничего лучше, как принять шерсть той же самой скотины (лечиться тем, чем ушибся). Между тем подошли к нам г-н резидент и некоторые другие иностранцы.

Получив просимое мною дозволение и приказ господину Федору Алексеевичу Головину о виде для меня, я простился с государем, который удостоил меня чести поцеловать у него руку, а затем он, благословив меня, сказал: «Да сохранит тебя бог!»

Было уже около 10 часов, когда его величество отправился со своим обществом к г-ну Лупу и нескольким англичанам, перед отъездом своим в Шлейтеленбург (Шлиссельбург). Он уехал туда 15-го утром рано, не завернув даже в Преображенское.

Этого же числа было исполнение казни еще над двумя преступниками, а именно: над капитаном Саксом и над слугой полковника Бодона, которого тело и голова лежали еще на земле, на месте казни, а тело Красо висело еще на виселице; несколько солдат сторожили еще эти оба тела. Сказанных преступников (Сакса и слугу) взвели [129] на плаху, палач стал было уже подле них с топором в руке, чтобы нанести им роковые удары; но им объявлено помилование: смертный приговор капитана заменен вечною ссылкой в Сибирь, а приговор слуги Бодона — тридцатью ударами кнутом и пожизненной работой на галерах; несколько позднее, впрочем, я слышал, что слуга этот умер от одного наказания кнутом.

Наш резидент потребовал, именем его величества, от господина Головина вид для меня, и тот немедленно исполнил это требование.

21-го числа праздновали вербное воскресенье; 25-го — благовещение Девы Марии, праздник, весьма чтимый русскими, а 28-го числа — праздник пасхи. Кроме этого, во все это время не случилось ничего замечательного, за исключением разве пожара, бывшего еще раз в Москве 30-го числа, и того, что река Москва вскрылась и прошла 1 апреля. Быстрая оттепель чрезвычайно испортила дороги. 3-го числа в реке Москве была такая сильная прибыль воды, какой и старики не помнили. В это время у меня сделалась трехдневная лихорадка, но я отделался от нее после трех или четырех ее посещений.