Старшина Ерещенко. Константин СИМОНОВ

  

Вся библиотека >>>

Содержание книги >>>

 

 

Публицистика и очерки военных лет

От советского информбюро…


1941-

1945

  

 

«Старшина Ерещенко». Константин СИМОНОВ

 

  

Наши войска, действуя совместно

с частями Народно-освободительной армии

Югославии, продолжали вести бои

по очищению от противника

города Белград.

Из оперативной сводки Совинформбюро 19 октября 1944 г.

 

 

Это было здесь же, в Белграде. На четвертый день.

Уже сравнительно близко к концу. Наша рота находилась в театре. Здание сильно разбитое, и из-за стрельбы прохода по улице не было - пробирались по дворам, через крышу соседнего дома по пожарной лестнице и опять вниз.

Утром мы пошли с бойцом за завтраком, только вернулись - приказ: наступать на другой квартал. Пошли в наступление.

По улице бьют два крупнокалиберных пулемета. Мы вдвоем с Абдулаевым перебежали через улицу. Обоих ранило в ноги, его сильно, меня легко и еще немножко по голове царапнуло.

Перебежали. Ворота во двор заперты. Мы спрыгнули в подвал. Там темно. Я засветил фонарь. Было восемь утра.

Абдулаев дальше идти не мог. Совсем ногу перебило. Я его сам стащил в подвал. Его ранило выше колена. Я снял два брючных ремня - с себя и с него - и перетянул ему ляжку. Говорю ему: "Не кричи, тише, здесь немцы. Убьют".

И пошел наверх.

Вижу, проблескивает свет. Дверь на двор. И стоит пулемет, направленный прямо на закрытые ворота, и два немца у пулемета.

Тут у меня мечта, что если я их не убью, то они меня убьют. Убил их с автомата, с расстояния метров пяти и обратно пошел в подвал.

А там Абдулаев просит пить.

"Откуда я тебе возьму? Подожди, полежи, сейчас найду вход в дом, достану тебе воды".

Пошел искать. Верно, это был завод: узкоколейка уходила в подвал. А вверх шли ступеньки. Чисто, пусто. Коридор поворачивает направо, а налево оказываются две комнаты. Зашел в них.

Слышу, кто-то идет по коридору. Скрылся за стену, держу автомат наготове. Подходит женщина, говорит:

"Здесь немцев нет".

Старая женщина, уборщица.

"А где немцы?"

"Сейчас поведу".

И пошли по коридору. Она меня довела до окна. Там, снаружи, перед окном, огражденные камнями, лежат три немца. И опять пулемет. Старуха показала и ушла от греха.

Я бросил гранату в окно и взорвал пулемет и их убил двоих, а третий уполз.

Стал я выходить из комнаты. В это время в коридор по лестнице бросил гранату немец со второго этажа, но она меня не повредила. Я встал за выступ. Она прокатилась по ступенькам мимо меня и разорвалась ниже. Только все дымом заволокло по коридору.

Я пробежал быстро через коридор и открыл крючок на воротах. Когда я открыл их, через улицу видны наши. Командует старший лейтенант Киселев.

Я кричу им:

"Дайте подмогу, я один остался, кругом немцы!"

Ко мне перебежал пулеметчик второй номер и стрелок, но его ранило. Добежал и лег. Мы его подняли и сразу в первый этаж перенесли.

Как они двое перебежали, больше никто не может -сильный огонь. Мы пошли по коридору налево, в те комнаты, откуда виден дом, из которого немцы обстреливали всю улицу. Нам было видно, что на третьем этаже приподнят железный занавес и оттуда бьет ручной пулемет.

Мы дали по ним две короткие очереди, и они замолчали. Но тут же в другое наше окно бросили снизу, с улицы, гранату. В комнате у нас были нары с матрацами. Граната разорвалась на матрацах, но пулеметчика все-таки ранило в плечо. Я поверху, не снимая рубашки, перевязал его бинтом.

Потом спустился снова к Абдулаеву. Говорю:

"Абдулаев!"

Он просит:

"Воды мне!"

"Сейчас отнесу тебя наверх. Берись за мои плечи".

Он взялся за мои плечи, обнял меня сзади, но не мог держаться и упал.

"Я, - говорит, - погибаю".

Я бегу наверх и говорю пулеметчику:

"Там человек пропадает, пойдем".

Он говорит:

"Я тоже раненый".

Я ему говорю:

"Это неважно, все мы тут раненые. Пойдем!"

Мы с ним взяли матрац и пошли снова вниз за Абдулаевым. Так мы его и вынесли вверх на матраце. Сказали ему:

"Сейчас мы принесем тебе воды".

И пошли осматривать комнаты.

Всюду тишина. Дошли до последнего окна. Тут из противоположного здания по нас из пулемета. Мы скрылись за стенку. Я выдернул кольцо - и гранату туда, но она не долетела и взорвалась под домом. Я вторую. Она влетела в окно, и больше мы ничего оттуда не слыхали.

Теперь уже свободно прошли мимо окна и в кухню. Там варилась фасоль, грелся чай и было ведро воды.

Я говорю товарищу:

"Смотри кругом, пока я напьюсь воды и налью фляжку".

Потом он также напился.

Вернулись к Абдулаеву, дали ему воды наконец.

Стало смеркаться, На улице мотор слышен - или танк идет, или машина.

Смотрим, подошла немецкая самоходка и стала против нашего окна, - а гранат противотанковых у нас нет.

Я говорю пулеметчику:

"Я сейчас побегу за гранатами и возьму".

А самоходка подошла и начала стрелять вдоль по улице.

Я вернулся к воротам. Пулемет вдоль улицы бьет, и самоходка стреляет. Пройти нельзя. Кричу через улицу нашим:

"Дайте гранату!"

А они не слышат за грохотом.

Потом, как затихло между двумя выстрелами, я опять закричал:

"Киньте мне гранату!"

"Ну ладно, бросим, только, - кричат, - лови. Сначала один запал".

Завернули в бумажку и бросили мне запал. Два метра не докинули.

Я по-пластунски подполз, взял, потом отполз. Тогда они прямо в ворота кинули гранату уже без запала.

Я поймал ее и бросился обратно по коридору в ту комнату, против которой стоит немецкая самоходка, вложил запал, дернул кольцо, кинул в переднюю гусеницу, а сам лег под окно.

Получился через три секунды взрыв. Я сразу поднялся. Два немца соскочили с пушки. Я выстрелил - одного убил, другой заполз за пушку. Пушка встала. Поставил пулеметчика наблюдать, а сам вернулся вниз, дал двум раненым воды. Потом выбежал через двор к воротам. Вдоль улицы бьет еще пулемет, но уже в темноте. Даст очередь и молчит. Все-таки легче.

С той стороны улицы, в парадном, наши сидят, но перейти ко мне нельзя. А у меня трое раненых, потому что пулеметчик тоже лег без сил - у него слишком много крови из плеча вышло.

Тогда я вынес из комнаты, где были нары, три матраца на двор к воротам. И Абдулаева и другого раненого снес вниз и положил на матрацы. Пулеметчик, правда, сам пошел и лег.

Я с кухни взял веревки - там веревок много было - и ковшик, тяжелый, железный.

Пулеметчик меня спрашивает:

"Что ты делаешь?"

Но я ничего не сказал, времени не было с ним разговаривать.

Взял нож, проткнул в двух местах матрац, где Абдулаев лежал, веревку продел - и на два узла, покрепче. Потом к другому концу веревки ковшик привязал и к нашим в парадное через улицу кинул.

Они сначала испугались, думали - граната, а потом поняли, взяли ковшик и с ним конец веревки.

Я кричу им:

"Давай теперь быстрей тяни!"

А Абдулаеву говорю:

"Ты хоть зубами за матрац возьмись, если руки не держутся, а то свалишься, пропадешь среди улицы".

Они натянули веревку и в одну секунду перетащили матрац через улицу. Быстро, как на салазках.

Потом отвязали веревку и вместе с ковшиком мне обратно вернули.

Так я всех трех раненых переправил и остался один на весь дом, как хозяин. Когда совсем темно стало, мне через улицу подкрепление подошло, и мы пошли другой дом занимать...

А так на веревке через улицу переправу делать - это я не в первый раз. Мы так и раньше - и боеприпасы, и пищу в термосах переправляли...

На этом обрывается рассказ Ереиценко.

Остается сказать, как и где я встретил самого Ерещенко.

Было раннее утро. За ночь наши и югославские части, очистив район вокзала, наконец, прорвались через реку Саву, и бой шел на той стороне, в Земуне, в последнем, еще не взятом предместье Белграда.

Несмотря на ранний час, разбитые, почерневшие и кое-где еще дымившиеся улицы Белграда были полны народом.

Люди шли по тротуарам и мостовым, наступая на хрустящие осколки стекол, шагая через сорванные провода.

И все-таки город имел праздничный вид: такое количество красно-бело-синих - югославских и красных - наших флагов свешивалось со всех крыш, окон и балконов.

Мое внимание привлекла картина, неожиданная в своем сочетании печального и смешного.

По мостовой медленно двигалась телега. Она была доверху нагружена разнообразным домашним скарбом, покрытым пылью и обсыпанным известкой.

На передке телеги, рядом с равнодушным хмурым возчиком, неловко скорчившись, сидел седой генерал в форме старой югославской армии, в высокой круглой генеральской шапке французского образца.

Все это было такое же выцветшее и пыльное, как вещи, громоздившиеся позади генерала на телеге, - и потертая шапка, и мундир с поперечными складками, видимо, только что вынутый из нафталина, и увядшие позументы на штанах. Куда он ехал, почему ехал с вещами и на телеге - я не знал. Но одно было ясно при взгляде на этого человека: все эти годы он наверняка сидел в своем углу, равнодушный ко всему, кроме сохранения собственной жизни.

И сейчас он так же равнодушно ехал по освобожденному Белграду со своими вещами, по каким-то своим делам.

Все встречные тоже платили ему равнодушием, окидывая его короткими, то презрительными, то насмешливо-сочувственными взглядами, и шли дальше.

Он не существовал для них. Только какой-то партизан, столкнувшись с телегой, вдруг откозырял генералу. Тот неловко и поспешно ответил на приветствие и зябким движением надвинул на уши шапку, еще больше, словно от холода, съежившись на передке.

В эту самую минуту я и увидел шедшего по тротуару старшину. Он шел, сильно прихрамывая на раненую ногу. На нем была выгоревшая добела гимнастерка с двумя орденами, разбитые кирзовые сапоги и засаленная, выслужившая срок пилотка, из-под которой белели бинты.

Рядом с ним шли двое влюбленно смотревших на него партизан.

Встречные снимали перед ним шапки, хлопали его по плечу, что-то радостно по-своему говорили ему и, долго не выпуская, трясли ему руку.

У старшины было красивое, еще совсем молодое лицо. Он шел смущенный и в то же время гордый вниманием к себе, скромно улыбаясь людям. Вскоре он поравнялся с телегой, везшей генерала, и, не оглянувшись, обогнал ее своей широкой прихрамывающей походкой.

18 декабря 1944 года

    

 «От Советского Информбюро. 1944»             Следующая страница книги >>>