Публицистика и очерки военных лет

От советского информбюро…

1941-

1945

Максимов шел с поста на отдых. Их часть отвели во второй эшелон, и теперь бойцы расположились на временное жительство в людной деревне.

В одной избе плакали дети сразу в три голоса, и мать-крестьянка, измученная своим многодетством, шумела на них:

- А ну, замолчите, а го сейчас всех в Германию отправлю   вон немец за вами летит!

Дети приумолкли. Никодим Максимов улыбнулся: стоял-стоял свет и достоялся, люди государствами детей пугают.

Максимов вошел в свою избу, в которой он был на постое.

Полуденное солнце вышло из-за дыма горящего леса и осветило через окно теплым светом внутреннее убранство русской избы: печь, стол и две лавки, красный угол, большое изображение Ленина, затем картинки над сундуком на бревенчатой тесаной стене - портреты петербургских красавиц девятнадцатого века, страницу из детского журнала со стихотворением "Корова Прова", несколько желтых фотографий родных и знакомых старого крестьянина - хозяина избы, - житейскую обыденную утварь возле печи, - это было обыкновенное жилище, в котором рождались, проводили детство и проживали жизнь в старину почти все русские крестьяне. Все здесь было знакомо, просто, но мило и привычно сердцу.

Максимов снял с себя солдатскую оснастку, разулся, сел и вздохнул, радуя покоем уставшее тело.

В избу постепенно набирались красноармейцы разных подразделений, хотя на постое в этой избе стоял всего один человек - Никодим Максимов. Они здоровались с хозяином и молча сидели некоторое время, поглядывая на старого крестьянина, на ясный свет неба в окне, медленно осматривая внутренность избы. Видимо, тут им было хорошо, в них оживало здесь тихое чувство своего оставленного дома, отца и матери, всего прошлого. Эта изба, пропахшая хлебом и семейством, воскрешала в них ощущение родного жилища, и они внимательно разглядывали старика, может быть угадывая в нем схожесть с отцом, и тем утешали себя. Потом, вздохнув и погасив цигарки, они прощались и уходили, но приходили другие, придумывая иногда ложные пустяки, чтобы видно было, что они явились не зря, а с причиной.

Старый крестьянин хорошо понимал душевное расположение красноармейцев, и он приглашал каждого сидеть и курить, пока им еще не вышло время идти на занятия или в бой.

Хозяин смотрел на своих гостей красноармейцев с гордостью и тайной завистью, которую он укрощал в себе тем, что он и сам непременно был бы бойцом, будь он помоложе.

-          Эх, будь бы я теперь при силе, я воевал бы с жадно

стью, - высказался старик. - Кто сейчас не солдат, тот и

не человек... Хоть ты со штыком ходи, хоть в кузнице

балдой бей, а действуй в одно. Так оно и быть должно,

а то как же иначе! Земле не пропадать, а народу не поми

рать. ..

-          Народу не помирать, - согласился Максимов и тихо

добавил: - А трудно, папаша, бывает нашему брату, который

солдат...

Иван Ефимович с уважением уставился на Максимова -человека уже пожилого на вид, но не от возраста, а от великих тягот войны.

-          Да то, нешто не трудно! Разве к тому привыкнешь -

надо ведь от самого себя отказаться да в огонь идти?

-          Привыкнешь, Иван Ефимович, - сказал Максимов. - Я

вот два года на войне и привык, а сперва тоже - все, бывало,

сердце по дому плачет...

-          Да как же ему не плакать, ведь и ты небось человек,

а дома у тебя семейство, - оправдал Максимова Иван Ефи

мович.

-          Нет, - сказал Максимов. - Кто на войне домашней то

скою живет, тот не солдат. Солдат начинается с думы

об отечестве.

Иван Ефимович удивился и обрадовался этим словам.

-          И то! - воскликнул он. - Вот ведь правда твоя: одно

слово, а что оно значит! Где, стало быть, обо всем народе

и отечестве есть дума такая, оттуда солдат начинается...

Где ж ты сообразил правду такую или услыхал, что ль,

от кого ее?..

-          На войне, Иван Ефимович, ученье скорое бывает...

Я ведь не особый какой человек, а так - живу и думаю...

-          На кухню, что ль, за обедом пойдешь иль дома варить

чего будешь? - спросил Иван Ефимович.

-          Давай дома кашу погуще сварим - у нас крупа есть,

сала положим, поедим да отдохнем, а то завтра на передо

вую нужно, там части замена будет, наш черед немцев

держать...

- Должно, здорово они на нас прут?

- Да что ж они прут! Прут, а в нас упираются и на месте стоят. Немецкое время прошло, Иван Ефимович. Соседи наши уж вперед на него пошли, и мы, должно на него тронемся.

-          Ну, дай бог.

Поевши, хозяин и красноармеец легли на отдых. С фронта, как равномерные и равнодушные удары волны о береговой камень, шла пушечная канонада, и созревающий хлеб за окном избы кланялся колосом от сотрясения земли.

В ночь Никодим Максимов встал с лавки и стал снаряжаться, чтобы идти в роту. Старик помогал ему собраться в темноте и все спрашивал: "Ну, как ты себя чувствуешь-то? Не боязно тебе уходить-то?"

-          Нет, - говорил Максимов, - не пойду я, так тебе боязно тут будет... Прощай, отец!

Перед рассветом подразделение, в котором служил Максимов, заняло свое место в окопах на переднем крае, а бывшие здесь бойцы отошли на отдых в резерв. Максимов огляделся в рассвете: ему всегда нужно было сначала освоиться с местом, породниться с ним, точно он желал заручиться сочувствием всех окружающих предметов, чтобы они были ему в помощь.

Наша первая линия окопов проходила поясом поперек отлогой высоты, а впереди окопов земля опускалась в долину, занятую маломерным кустарником, в котором были луговые поляны с клеверными травами, что узнал Максимов по их сладкому, дремотному запаху, доходившему сюда с низовой сыростью; далее земля подымалась опять на высоту, поросшую рожью и уязвленную щербиной глубокого оврага. Там уже, прямо по водоразделу, проходила немецкая линия, обороняемая частоколом с проволокой. Это был курский край - степь и медленная волнистая земля, заросшая по своим влажным впадинам, орошенным малыми реками, перелесками и благоухающим разнотравьем.

^ Красноармейцы, пока было тихо, занимались своим хозяйством: подшивали ослабевшие пуговицы, перебирали и перекладывали вещи в мешках, убирая их поудобнее на сохранение, читали сызнова старые письма, чтобы получше понять их, осматривали обувь и рассуждали о ее ремонте.

Сосед Максимова слева, Семен Жигунов, тщательно выбривал концами ножниц волосы из ушей у сержанта Николая Шостко и сообщал сержанту сведения о пчелах; у Жигунова был такой план, чтобы после войны, наравне с сахароварением, развить пчеловодство до полного изобилия, потому что мед есть волшебная, исцелительная пища для нашего народа, которому нужно будет поправляться после войны для здоровой, счастливой жизни.

У Максимова не было дела, у него все было в исправности, поэтому он стал рассматривать муравьиную жизнь в земле, видя в этой жизни тоже важное дело.

Командир роты прошел по окопу и сказал бойцам;

-          Задачу вы знаете?

Командир поговорил с бойцами и прошел далее. Позади послышалось глубокое гудение, словно зазвучал древний голос из каменных недр.

-          Это наша авиация! - сказал Жигунов. - Давай сюда,

птица небесная... Сколько там вас - штук десять-то при

летит иль нет?

Вначале прилетело девять бомбардировщиков. Они сразу с трепещущим свистом крыльев пали с неба на немецкую сторону и, вонзив бомбы в землю, ушли вверх, взревев покорными, работящими моторами. Вослед первым девяти самолетам прилетело еще восемь раз по девять. Черная горячая пыль взошла высоко к небу на немецкой стороне, и там стало темно.

Пыль с немецкой высоты постепенно опускалась в долину, и заметно было, как из пыльной тучи выпадали вниз более крупные, сухие комочки грунта, что походило на редкие капли дождя, но дождя, в котором нельзя освежиться и можно задохнуться.

Немцы стали отвечать артиллерийским огнем по нашей стороне; однако сразу же после ухода самолетов из ближних тылов наша артиллерия начала работать на сокрушение немецких рубежей, так что на русской стороне осыпалась земля с окопных отвесов и живые трещины пошли по цельному месту. Ничего не стало слышно, и вовсе сумрачно было впереди от рушащейся земли.

Максимов поглядел на ближних людей. Лица их уже были покрыты пылью, но солдаты были довольны.

- Гляди, что народ наш в тылах наработал! - крикнул Жигунов Максимову. - Видал, сколько теперь самолетов и орудий! Теперь и воевать не трудно!

В окоп бросились из воздуха два воробья и трясогузка; они сели на дно и прижались к земле, не пугаясь людей.

Тогда Максимов увидел на скате немецкого холма их пехоту. Хоть мы и в мешке, а кому легче - скоро увидим.

Максимову это положение понравилось потому, что оно было умным и смелым.

-          Ничего, товарищи бойцы, - улыбнулся командир. -

Окружение - это не стена. А если и стена, то мы сделаем

из нее решето. Мы научились теперь это делать, вы сами

знаете...

-          Теперь воевать спокойно можно, - сказал Максимов. -

Теперь у нас оружия много и понятие есть.

После полуночи в окопы тихо, один по одному, вошли еще две роты, и в земле стало тесно. Подремав немного, люди пробудились от неприятельского огня. Противник бил тяжелыми снарядами и уже рыхлил землю прямо возле линии окопов. Майор, общий командир всего трехротного отряда, приказал оставить рубеж и, выйдя осторожно вперед, залечь в низовом кустарнике и изготовиться там к штурму немецкой высоты; проволоки на той высоте теперь уже не было, ее размолотила наша артиллерия.

Максимов заодно со всеми пополз из окопов книзу, мимо охладелых немецких солдат. Пылью, комьями земли и жаром обдало Максимова от близкого разрыва снаряда. Он поскорее пополз дальше, а потом приподнялся и побежал в кустарник.

-          Стой, обожди, ты кто? - глухо прошептал ему кто-

то с темной земли, совсем теперь невидимой после слепящих

разрывов.

-          Я Максимов, а ты?

-          Лейтенант Махотин... Ты помоги мне маленько.

Максимов склонился к человеку и узнал в нем командира

своей роты.

-          Что с вами, товарищ лейтенант?

-          Ранен, должно быть, осколком, стыну весь, убери меня

с поля, пусть бойцы меня не видят - им в атаку скоро

идти... Найди пойди майора... Одни руки действуют у

меня, подняться никак не могу...

Максимов нашел майора уже внизу, в кустарнике, и доложил ему Майор послал с Максимовым санитара и приказал им вынести лейтенанта с поля и найти для него безопасное убежище.

Вскорости Максимов и санитар принесли лейтенанта в ту деревню, где еще вчера гостил Максимов у доброго старика.

Иван Ефимович не спал; от больших лет и войны он спал теперь вовсе мало.

Старый человек заплакал при виде раненого молодого лейтенанта и стал стелить для него мягкую постель.

-          Немецкие танки тут проходили? - спросил лейтенант.

-          Да, гудели недалече, из пушек били - чума их знает, -

ответил Иван Ефимович.

Санитар осмотрел свои перевязки на теле лейтенанта и, уложивши раненого удобно в постель, ушел за врачом.

-          Трудно вам, товарищ лейтенант? - спросил Макси

мов. - Усните, а я постерегу вас от немцев...

Лейтенант грустно поглядел на Максимова побледневшими, обессилевшими глазами.

-          Мне не трудно, - сказал он тихо.

Лейтенанту стало легче при близких людях, и он сказал

им:      .

-          Мне не трудно, я вытерплю - и опять на войну...

Махотин закрыл глаза от слабости и умолк на время,

потом их открыл и отыскал взором Максимова:

-          Ступай обратно в роту!

-          А как же вас оставить одного, товарищ лейтенант? ..

Тут немцы бродят, а вы ослабли.

-          Иди, я тебе сказал. Ты там нужен, а мы здесь с дедуш

кой сами обороняться будем...

-          Да ведь раз дело такое, то придется, - сказал Иван

Ефимович.

-          Пойди сюда, товарищ Максимов! - произнес лейте

нант. - Мы давно с тобой служим, ты живой, ты здоровый,

ты опять будешь сегодня в бою...

Максимов наклонился к постели и осторожно, вытерев сначала губы, поцеловал командира в лоб. А потом он взял винтовку и ушел из избы вперед, в свою роту.

Июль 1943 года