Вся электронная библиотека >>>

Курс лекций  по экономике  >>

 

Лучшее качество экономической теории

 

Характер взаимодействия продуктов этой лаборатории на эко­номические идеи понятен лишь немногим экономистам. Конечно, воздействие оказывает и заголовок сегодняшней газеты, тем более, что после его появления деньги на научные исследования выделяются весьма быстро. Но результаты исторических наблюдений, истинные или ложные, предопределяют реакцию на этот заголовок.

Можно привести целый ряд таких общепризнанных историче­ских наблюдений (хотя некоторые из них в последнее время ставят­ся клиометристами под сомнение). Так, наблюдение, что прирост основных фондов на душу населения не объясняет всей величины прироста доходов на душу населения, вызвало в конце 50-х годов интеллектуальный взрыв в виде моделей экономического роста, учи­тывающих изменения технологии. Историческое наблюдение, что норма сбережений была долгое время постоянной, вызвало в начале 50-х годов взрыв несколько меньшего масштаба в виде теории функ­ции потребления. Историческое наблюдение, что доля труда в дохо­де — величина постоянная, вызвало в 30-е годы еще один взрыв в виде теории производственной функции. Влияние экономической теории на исторические труды заметно в большинстве работ по но­вой экономической истории, но влияние экономической истории на теоретические труды заметно только в пионерских работах и впо­следствии забывается. Высокая норма исторических резервов в тео­ретических депозитах работ Роберта Солоу, Милтона Фридмана или Пола Дагласа не сохраняется в работах их интеллектуальных кли­ентов, в результате чего интеллектуальная масса многократно муль­типлицирует фактологическую базу и оказывается подвержена рез­ким колебаниям.*

 

 

Об этом хорошо написал Рондо Кэмерон: "В дискуссиях о роли теории в исторических исследованиях часто утверждается (возможно, потому, что это утверждение верно), что историк a priori исходит из каких-то идей. Поэтому желательно, чтобы эти идеи формулирова­лись, а если возможно, то и систематизировались в явном виде. Иными словами, выбор лежит не между теорией и отсутствием тео­рии, а между явной, осознанно сформулированной теорией и неяв­ным, неосознанным теоретизированием. Почти то же самое можно сказать об использовании истории теоретиками. Даже самый пре­зирающий историю экономист кое-что из истории использует: свой собственный опыт, опыт своего поколения или некие исторические обобщения, которыми полон фольклор даже самых изысканных об­ществ" (Cameron, 1965. Р. 112).

Самый очевидный пример — теория экономического роста, где определенный ряд исторических условностей подавляет аргументы. Эти условности— Николас Калдор в 1958 г. назвал их "сти­лизованными фактами", и этот эвфемизм получил широкое распро­странение — представляли в свое время интеллектуальный изыск, а теперь превратились в банальность. Они были сформулированы в 50-е годы, до того как экономисты-историки начали всерьез уста­навливать нестилизованные факты. По крайней мере, неясно, под­твердит ли их работа постоянство коэффициента капиталоемкости, нормы прибыли или темпов прироста производительности труда и основных фондов. Как заметил Роберт Солоу в заключение коротко­го исследования о реальном значении этих параметров для устой­чивости экономического роста, "устойчивое состояние— неплохой исходный пункт для теории экономического роста, но оно может представлять серьезную опасность в качестве конечного пункта" (Solow, 1970. Р. 7). Судя по историческим работам экономистов, на­писанным за последние лет двадцать и, видимо, неизвестным тео­ретикам роста, коэффициент капиталоемкости в Америке удвоил­ся, а в Великобритании снизился на треть, за первую половину XX в. этот коэффициент в Америке снизился на 22%, оставаясь при­мерно постоянным в Великобритании.* Впрочем, вполне возможно, что результаты будут другими, если использовать более полное опре­деление "капитала", включающее продукцию домашних хозяйств. Экономисты-историки, сталкиваясь с продолжительными периода­ми в истории, когда соотношение между узкими и широкими опреде­лениями резко менялось, вынуждены регулярно заниматься таки­ми уточнениями. Но независимо от того, уточнены они или нет, фак­ты, собранные экономистами-историками при изучении экономичес­кого роста, стоят того, чтобы к ним вернуться. Это, вероятно, яснее всего проявляется в вопросе о техническом прогрессе, главном кон­фузе современной теории экономического роста. Как недавно отме­тили Р.Р. Нельсон и С.Г. Уинтер (Nelson and Winter, 1974), истори­кам техники, таким как Пол Дэвид, Питер Темин и Натан Розенберг, есть что сказать теоретикам (см., например, Rosenberg, 1972, David, 1975), но головы теоретиков заняты другими проблемами.

 

Псевдоисторическим мышлением грешат, конечно, не только авторы теоретических математических моделей экономического роста. Как бы ни были часты обращения на словах якобы к опыту истории, в словах, так же как и в уравнениях, нет ничего такого, что защи­щало бы наиболее бесцеремонных теоретиков от попадания впросак. Вот лишь некоторые примеры теорий, не выдержавших столкнове­ния с историческими фактами: Давида Рикардо о росте земельной ренты, Карла Маркса об обнищании промышленного пролетариата, Владимира Ленина о прибыли при империализме; Денниса Робертсона о внешней торговле как двигателе экономического роста; У Ар­тура Льюиса о развитии в условиях неограниченного предложения рабочей силы, Уолта У. Ростоу о "взлете" как следствии великих изобретений и резкого повышения нормы сбережений (см Lmdert, 1974; Hartwell, 1970; Thomas, 1968, Kravis, 1970, Chambers and Gordon, 1966; Kelley, Wilhamson and Cheetham, 1972, Rostow, 1963). Это не значит, что теоретики должны оставить свои грифельные доски или пишущие машинки ради ближайшего архива. Достаточно изредка заходить в библиотеку. А также им стоит усомниться, мо­гут ли они без посторонней помощи обобщать исторический опыт в нескольких стилизованных фактах.

Вклад истории в теорию состоит не только в том, что она льет воду фактов на мельницу теоретиков. Использование теории в эко­номической истории украшает теорию и испытывает ее, и в этом отношении экономическая история не отличается от других разно­видностей прикладной экономики. Приложение метода межотрас­левого баланса к измерению реальной степени протекционизма в Америке XIX в. подвергает испытанию этот метод, точно так же как и применение его к измерению реальной степени протекционизма в современном Пакистане (Whitney, 1968, Guismger, 1970). У эконо­миста-аграрника, например, не вызовет неприязни использование простых моделей спроса и предложения при изучении истории раз­вития судостроения, текстильной или сталелитейной промышленнос­ти в Америке, и его не удивит то, что эти модели становятся глубже в процессе такого использования.*

 

 

Также и тот, кто изучает международную торговлю, макроэконо­мику или рынки труда, не увидит ничего странного в применении двухсекторной модели общего равновесия к американской экономи­ке до и после Гражданской войны или к английской экономике во время наполеоновских войн,* моделей денежного обращения и цен — к английскому и американскому экономическому циклу начала XIX вю (Temin, 1974), модели предельной производительности— к рабству или послевоенной испольщине.** Он может слегка удивиться, что такие давние события можно анализировать при помощи инструментария, усовершенствованного к середине XX в., а может и восхититься тем, как мастерски возвращаются в экономическую мысль давно вычер­кнутые из нее проблемы. Но в целом он поймет, что хорошая эконо­мическая история — это просто хорошая прикладная экономика.

 

* См.: Pope, 1972; Passel and Wright 1972; Passel and Schmundt, 1971; Hueckel, 1973; самая амбициозная пока работа на эту тему: Williamson, 1974/ Клиометристы — одни из немногих экономистов, которые используют нелинейные модели общего равновесия на эмпирическом уровне.

** Работы (Goldin, 1973; 1976; Fogel and Engerman, 1974) — самые свежие примеры из обильной литературы о рабстве, ведущей свое происхождение от ранних работ (Conrad and Meyer, 1958; Rerd, 1973) — пример из столь же обильной литературы об испольщине, написанной клиометристами (см., например: Higgs, 1974; DeCanio, 1974; Ransom and Sutch, 1977).

 

В скобках стоило бы заметить, что его понимание будет невер­ным в одном важном аспекте, потому что хорошая экономическая история должна быть также хорошей историей. Именно это требо­вание ставит экономическую историю высшего класса на один уро­вень трудности, скажем, с эконометрикой высшего класса, которая требует прекрасного знания статистики, или математической эко­номикой высшего класса, которая требует прекрасного знания ма­тематики.* Правда, некоторые новые экономисты-историки счита­ют, что экономическая история суть приложение теории производ­ственной функции или эконометрики к более или менее туманному представлению о том, что происходило в истории, так же как дру­гие экономисты считают, что экономическое мышление суть прило­жение множителей Лагранжа или теории оптимального управления к более или менее туманному представлению о том, что именно долж­но максимизироваться. Но лучшие новые экономисты-историки од­новременно и историки, и экономисты, так же как лучшие экономис­ты — одновременно и социологи, и математики-прикладники.

 

 

Однако даже на низших уровнях исторических, а не только эко­номических обобщений преобразование экономической истории в качественную прикладную экономику, в ходе которого проявилась мощь современной экономической теории, было замечательным достижением, сравнимым с преобразованиями последнего десятиле­тия в экономике политического процесса, прав собственности, рын­ков труда и домашних хозяйств. На некоторое время новые эконо­мисты-историки, как и новые экономисты-трудовики и все осталь­ные, почувствовали себя арбитрами в соответствующих областях науки. Но экономическая история обеспечила и другое вознаграж­дение в области теории. Всякое распространение экономики на но­вые объекты ставит новые вопросы, на которые не может ответить существующая теория и для которых должна создаваться новая теория. Экономисты-историки смело взялись за это. Их смелость в теории вызвана отчасти и непокорностью мира когда главная цель ученого — понять причины исторических и сегодняшних поступков, а не проверить известную экономическую мысль и тем более ее логику, он берет любые идеи, а не только те, на которых поставлен imprimatur* экономического епископа.** Она вызвана и необычайно тесным контактом экономистов-историков с другой дисциплиной — историей. Они в большей степени восприняли интеллектуальные ценности историков, чем экономисты-социологи — ценности социо­логов или экономисты-правоведы — ценности юристов, а потому осо­бенно любят ставить вопросы, на которые в экономике нет готовых ответов. В качестве примера можно упомянуть вопрос о причинах возникновения политических и социальных революций, вопрос, кото­рого, вопреки ожиданиям, старательно избегает большинство поли­тологов и социологов. Историк, который хочет написать целостную историческую работу, не может избежать этого вопроса, даже если бы и хотел, потому что революции, такие, как Американская рево­люция и Гражданская война, — это суть изменений и изменение сути истории.*** В связи с этим новая экономическая история в Аме­рике уделяет много внимания причинам революции и Гражданской войны и анализирует их в соответствии с принципом сравнительно­го преимущества, руководствуясь типично экономической концеп­цией разумного и осознанного эгоизма. Новая экономическая исто­рия внесла свой, пусть скромный, вклад в понимание Американской революции, измерив экономические тяготы Навигационных актов и обнаружив; что они были невелики (см статью: McClelland, 1969 и процитированные в ней работы). Она внесла вклад в понимание Граж­данской войны, измерив экономические тяготы Юга, вызванные вве­дением таможенных тарифов и ограничений на распространение рабства, и обнаружив, что они тоже были невелики (Pope, 1972; Rassel and Wright, 1972). Если кто-то считает, что экономические интересы определяют экономическое поведение, он может обратиться к новым экономистам-историкам, которые дадут количественную оценку этих интересов. Если кто-то так не считает, он опять-таки может обратиться к новым экономистам-историкам, которые дадут количественную оценку любых экономических параметров. К при­меру, показав, что рабство еще не отмерло экономически накануне Гражданской войны, новые экономисты-историки смогли опроверг­нуть утверждения многих сочувствующих Югу историков, будто военное вмешательство не было необходимым для отмены рабства (Conrad and Meyer, 1958; Yasuba, 1961; Gunderson, 1974). Во всяком случае, приложение экономики к политике поднимает теоретиче­ский вопрос, которым пренебрегает большинство экономистов (в част­ности, большинство экономистов левее Милтона Фридмана и правее Пола Суизи), — о введении политики в экономические модели.****

 

** В качестве примера можно привести книгу Дж.Г. Уильямсона, особенно главу V (Wilhamson, 1964). Сначала он безуспешно использует традиционные теории, чтобы объяснить изменения американского платежного баланса в XIX в., и, наконец, разрабатывает то, что теперь известно как монетаристская концепция, на несколько лет раньше, чем она была впервые сформулирована в теории. П.Б. Уэйл, начав с аналогичной исторической проблемы, сделал то же самое в 1937 г. (Whale, 1937).

*** Целостность принесена в жертву специализации в коллективном труде Л. Дэвиса и др. (Davis at al., 1972), который во многих других отношениях представляет собой превосходное изложение работ клиометристов. Ориентация на экономическую революцию (подзаголовок книги— "История США глазами экономиста") заставила обойти вклад новой экономической истории в политическую историю Революция, президент Джексон и его борьба со Вторым банком, тарифы, рабство, Гражданская воина и свободная чеканка серебряной монеты занимают, согласно указателю, в общей сложности 20 стр. — меньше, чем одна рубрика "Каналы".

**** Революция и Гражданская воина — не единственные политические события, привлекшие внимание новых историков-экономистов. О причинах введения тарифов в начале XIX в. см.: Pincus, 1972. О пресечении англичанами работорговли см.: LeVeen, 1971. О росте дискриминации в образовании на Юге см.: Freeman, 1972 (пример пре­красной исторической работы неисторика. О протесте сельского населения в конце XIX в. см.: Higgs, 1971. Ch. 4; Bowman and Keehn, 1974. О политике расходов в рамках Нового курса см.: Wright, 1974.

 

В последние несколько лет экономическая история всё чаще об­ращалась к подобным вопросам, имеющим первостепенную важность для развития экономики как общественной науки. Например, уг­лубленное исследование рабства в Америке, особенно в книге Фигеля и Энгермана (Fogel and Engerman, 1974), поставило вопрос о роли принуждения в экономическом обществе. Не считая растущего числа экономистов-марксистов, которые, как и их коллеги из пра­вых, на редкость историчны, экономическая мысль в этом процессе не выходила за пределы случайных замечаний о командной эконо­мике в сравнении с рыночной, подразумевая при этом, что в рыноч­ных экономиках редко используется принуждение, за исключением налогов, обязательности контрактов и уголовного законодательства. Это предположение никогда не соответствовало действительности в отношении той части населения, которая не достигла совершенно­летия, не говоря уже, конечно, о рабовладельческом обществе. Фо­гель и Энгерман сумели показать, что рабовладельцы Юга были капиталистами и использовали рыночный механизм, а не один только кнут для управления своими рабами. В статье "Рабство — прогрес­сивный инструмент?", где даётся большая рецензия на эту книгу, два других экономиста-историка, Пол Дэвид и Питер Темин, утверж­дают, что нет такой экономической теории, которая могла бы объяс­нить подобные смешанные системы, построенные на поощрении и принуждении (David and Temin, 1974. Р. 778-783). Может, это и так, но тогда тем хуже для теории.

Сам предмет бросает вызов экономисту-историку, заставляя его расширить кругозор. Очевидно, что при всём желании невозможно изучать долговременные экономические колебания без анализа дол­говременных данных о движении доходов (Klotz and Neal, 1973); невозможно изучать долгосрочные факторы, определяющие разме­ры городов, без длительных рядов статистики численности их насе­ления (Swansonand Williamson, 1974). Но дело не только в этом. Не приходится ожидать, что экономист, внимание которого сосредото­чено на современности, задастся вопросом, почему меняются инсти­туты рынков труда и капитала, как это сделали Ланс Дэвис и Даг­лас Норт в книге "Институциональные изменения и экономический рост в Америке" (Davis and North, 1971). Ещё менее вероятно, что он задастся вопросом, чем вызывается расцвет и упадок фундамен­тальных общественных связей, как это сделали Норт и Роберт То­мас в книге "Расцвет Западного мира" (North and Thomas, 1973). Весьма немногие экономисты всерьёз пытались не теоретизировать, а измерять способности к управлению или, если выразиться более напыщенно, к предпринимательству, этому фантому теории фир­мы. К этим измерениям пришлось обратиться экономистам, изучающим викторианскую экономику, поскольку историки, не являющие­ся экономистами, утверждали, что английские бизнесмены в конце XIX в. тоже были иррациональны (Sandberg, 1974). К ним также пришлось обратиться экономистам, изучающим сельское хозяйство, поскольку правительственные плановики утверждали, что ферме­ры иррациональны. Но даже экономисты-аграрники, отличающиеся от прочих экономистов тем, что давно обращаются к истории, вряд ли задаются вопросом, почему крестьянская земельная аренда в её причудливой форме во многих странах существовала веками, но исчезла в процессе земельной реформы.

Исландский поэт Эйнор Бенедиктссон сказал об этом так:

Обрати взор к прошлому,

Если хочешь создать чго-то необычное.

Не зная уроков прошлого,

Не увидишь, что есть новое.*

 

 

К содержанию книги:  История экономических учений

 

Смотрите также:

 

История экономический учений в вопросах и ответах

 

  методическое пособие для студентов дистанционной формы обучения ...

Политэкономия (история экономических учений, экономическая теория, мировая экономика) / Под ред. Д. В. Валового. М., 1999. Учебник по основам экономической ... www.bibliotekar.ru/economicheskaya-teoriya/1.htm

 

  Основы экономической культуры

Булгаков С.Н. Очерки по истории экономических учений. - М-: издание автора, 1918. С. 232. 33. Булгаков С.Н. Православие. - Париж: 1991. С. 248. ... bibliotekar.ru/biznes-59/14.htm

 

  Литература по общей теории государства и права пока еще не ...

Его творческое наследие оставило заметный след в науке об обществе, в истории экономических учений»2. Ни одна теория не может претендовать на ... www.bibliotekar.ru/teoria-gosudarstva-i-prava-1/1.htm

 

  В гуманитарных науках, исследующих социокультурные основания ...

Отметим также размежевание истории экономической культуры с понятием экономической мысли и историей экономических учений. Развитие экономической мысли как ... www.bibliotekar.ru/biznes-59/1.htm

 

  Экономическая наука. Экономический человек: рациональность ...

В основе большинства экономических учений лежат представления о мотивах и характеристиках ... История показывает, что подобная деятельность стала достаточно ... www.bibliotekar.ru/filosofiya/136.htm

 

  История и культура. КУРС ИСТОРИИ И КУЛЬТУРОЛОГИИ

История объективна, но ее истоки кроются в субъективной жизни человека и ... тогда как культурология длительное время развивалась в недрах философских учений. .... В-третьих, большинство гуманитарных и социально-экономических наук в той ... www.bibliotekar.ru/culturologia/2.htm

 

Последние добавления:

 

История политических и правовых учений  

История отечественного государства и права  История государства и права зарубежных стран