Общая теория занятости процента и денег

Раздел: Экономика и юриспруденция

   Теории,  которые  мы  рассматривали  выше,  касались  по  существу,   той составляющей  эффективного  спроса,   которая   зависит   от   достаточности побуждения  инвестировать.  Однако  совсем  не  ново  приписывать   бедствия

безработицы недостаточности другой составляющей, а именно слабой  склонности

к потреблению. Но такое объяснение экономических бед нашего времени -  столь

же непопулярное у экономистов классической школы -  играло  гораздо  меньшую

роль в мышлении  XVI  и  XVII  вв.  и  приобрело  известное  влияние  только

сравнительно недавно.

   Хотя  жалобы  на  недопотребление  играли  весьма  подчиненную   роль   в

воззрениях меркантилистов, все же проф. Хекшер приводит ряд  примеров  того,

что он называет "глубоко укоренившейся верой в  полезность  роскоши  и  вред

бережливости".  Действительно,  бережливость  рассматривалась  как   причина

безработицы по двум мотивам: во-первых,  потому,  что  реальный  доход,  как

полагали, уменьшается на сумму денег, не участвующую в обмене, и, во-вторых,

потому, что сбережение отвлекает деньги из обращения (166) . В 1598  г.  г-н

Лафма ("Сокровища и богатства,  необходимые  для  великолепия  государства")

(167) выступил против тех, кто отказывался от французского шелка,  указывая,

что  покупатели  французских  предметов  роскоши   обеспечивают   пропитание

беднякам, в то время как скупость заставила бы последних  умереть  в  нищете

(168) . В 1662  г.  Петти  оправдывал  "развлечения,  великолепные  зрелища,

триумфальные арки и т. п." ввиду того, что  их  стоимость  течет  в  карманы

пивоваров,  булочников,  портных,  сапожников  и  т.  п.  Фортри  оправдывал

"излишества нарядов". Фон Шрёттер (в 1686 г.)  неодобрительно  отзывался  по

поводу ограничений роскоши и заявлял, что он хотел бы,  чтобы  щегольство  в

одежде и т. п.  было  даже  еще  больше.  Барбон  (в  1690  г.)  писал,  что

"расточительность - это порок, который вредит человеку,  но  не  торговле...

Жадность - вот порок, вредный и для человека, и для тоpгoвли" (169) . В 1695

г. Кери доказывал, что если бы каждый тратил  больше,  то  все  получали  бы

большие доходы и "могли бы жить в большем достатке" (170) .

   Мысль Барбона, однако, получила широкую известность  благодаря  "Басне  о

пчелах" Бернарда Мандевиля - книге, признанной  вредной  судом  присяжных  в

Мидлсексе в  1723  г.  и  выделяющейся  в  истории  этических  учений  своей

скандальной репутацией. Насколько известно, только один человек сказал о ней

доброе слово, а именно - д-р Джонсон, который заявил,  что  она  не  смутила

его, а, наоборот, "очень широко открыла глаза на действительный мир". В  чем

именно заключалась безнравственность книги - об этом можно судить по  статье

Лесли Стивена в "Словаре национальных биографий".

   "Мандевиль  вызвал  глубокое  возмущение  своей  книгой,  в  которой   он

остроумными парадоксами придал привлекательность циничной системе  морали...

Его  учение  о  том,  что  процветание  больше  увеличивается  в  результате

расходов,  чем  в  результате   сбережений,   согласовывалось   со   многими

экономическими заблуждениями, которые еще не  искоренены  (171)  .  Допуская

вместе с аскетами, что человеческие желания являются в своей основе  злом  и

порождают "частные пороки", и соглашаясь одновременно с общепринятой  точкой

зрения, что богатство есть  "общественное  благо",  он  легко  показал,  что

всякая цивилизация зависит от развития порочных наклонностей..."

   "Басня  о  пчелах"  -  это  аллегорическая  поэма  "Ропщущий  улей,   или

Мошенники, ставшие честными", где показана  плачевная  участь  процветающего

общества, в котором все граждане внезапно возымели желание  ради  сбережения

расстаться с роскошью и сократить вооружения государства.

   Теперь уже ни один благородный не мог довольствоваться тем, Чтобы жить  и

брать в долг то, что он расходует. Ливреи  висят  в  ломбардах,  Кареты  они

отдают за бесценок, Породистых лошадей продают целыми упряжками,  Продают  и

загородные виллы, чтобы уплатить долги. Бесполезных расходов  чураются,  как

безнравственного обмана. За границей они не  держат  войск.  Ни  в  грош  не

ставят "почтение иностранцев" И суетную славу войн. Они дерутся, но лишь  за

свою страну, Когда дело идет о праве и свободе.

   Высокомерная Хлоя

   Сокращает свое меню И носит круглый год свое грубое платье.

   Ну а каков же результат этой перемены?

   А теперь подумайте о славном улье и посмотрите, Как уживаются между собой

честность и торговля: Роскошь быстро скудеет и исчезает, И теперь выявляется

совсем другая сторона дела, Так как ведь исчезли не только  те,  Кто  каждый

год тратил большие деньги, Но и массы людей, что жили на эти деньги,  Каждый

день делая свою работу. Тщетно пробовали они искать  других  занятий,  Везде

излишки.

   Земли и дома падают в цене;  Чудесные  дворцы,  стены  которых,  Подобные

стенам  Фив,  были  воздвигнуты  искусством,  Теперь   сдаются   в   наем...

Строительное дело совсем подорвано,  У  ремесленников  больше  нет  занятий,

Никакой живописец  теперь  уже  не  знаменит  своим  искусством.  Больше  не

называют имен резчиков по камню и дереву.

   И "мораль" отсюда такова:

   Благодаря одной добродетели народы не могут жить В великолепии. Кто хочет

возродить Золотой Век, должен иметь Не только честность, но и желуди в пищу.

   Две цитаты из комментария, которые следуют за аллегорией, показывают, что

изложенное выше основано на определенных теоретических соображениях.

   "Поскольку благоразумная экономия, которую некоторые именуют сбережением,

является  для  отдельной  семьи  наиболее  верным  средством  увеличить   ее

состояние, кое-кто воображает, что если все станут  применять  это  средство

(которое они считают практически возможным), независимо от того,  бедна  или

богата их страна, то это будет иметь такое же значение для нации в целом,  и

что, например, англичане были бы  много  богаче,  если  бы  были  такими  же

экономными, как некоторые из их соседей. Я думаю, что это ошибка" (172) .

   В противовес этому Мандевиль заключает:

   "великое искусство сделать  нацию  счастливой  и  тем,  что  мы  называем

процветающей, состоит в том, чтобы дать каждому  возможность  быть  занятым.

Чтобы осуществить это, первой заботой правительства  должно  быть  поощрение

всего разнообразия  мануфактур,  искусств  и  ремесел,  какое  только  может

изобрести человеческий ум, и второй заботой - поощрение сельского  хозяйства

и рыболовства во всех их  видах  таким  образом,  чтобы  вся  земля,  как  и

человек, могла полностью проявить свои возможности. От такой политики, а  не

от никчемных правил о расточительности и бережливости можно ожидать  величия

и счастья народов. Пусть стоимость золота и серебра поднимается или  падает,

благополучие всех человеческих обществ будет всегда зависеть от плодов земли

и труда народа. Соединенные вместе, они представляют более  надежное,  более

неистощимое и реальное  богатство,  чем  все  золото  Бразилии  или  серебро

Потоси".

   Неудивительно, что такие безнравственные чувства вызывали в течение  двух

столетий неодобрение моралистов и экономистов, считавших себя гораздо  более

добродетельными на основании своей суровой доктрины, согласно которой нельзя

найти других надежных средств, кроме крайней бережливости и экономии, как со

стороны отдельных лиц, так и со стороны  всего  государства.  Петти,  с  его

защитой "развлечений, великолепных  зрелищ,  триумфальных  арок  и  т.  п.",

уступил место копеечной мудрости гладстоновских финансов  и  такой  системе,

когда  государство  "не  может  позволить  себе"  госпитали,  места  отдыха,

красивые здания и даже охрану памятников старины, а  тем  более  великолепие

музыки  и  драмы,  предоставляя  все  это  частной  благотворительности  или

великодушию щедрых людей.

   О подобных идеях не вспоминали в респектабельных кругах в течение  целого

столетия,  пока  у  Мальтуса,  в  его  поздних  работах,   представление   о

недостаточности эффективного спроса не заняло определенного места в  научном

объяснении безработицы. Поскольку я остановился на этом довольно подробно  в

моем очерке о  Мальтусе  (173)  ,  то  здесь  можно  воспроизвести  одну-две

характерные цитаты из упомянутого очерка:

   "Почти  в  каждой   части   мира   мы   видим   обширные   бездействующие

производительные силы, и я объясняю это явление тем, что из-за неправильного

распределения созданного продукта не возникает  достаточных  побуждений  для

продолжения производства... Я определенно утверждаю, что попытка накапливать

слишком быстро (что предполагает значительное сокращение непроизводительного

потребления)  должна  преждевременно  затормозить   рост   богатства   ввиду

ослабления обычных стимулов к производству... Но  если  верно,  что  попытка

накапливать очень быстро вызовет такое распределение  между  вознаграждением

за труд  и  прибылями,  которое  почти  совсем  подорвет  как  побуждения  к

накоплению,  так  и  возможности  накопления  в  будущем  и,  следовательно,

возможности содержания и использования растущего населения, то не следует ли

признать, что такие попытки накапливать слишком  быстро  или  слишком  много

сберегать могут быть в действительности вредны для страны?" (174)

   "Вопрос заключается в том, может ли этот застой в накоплении  капитала  и

вытекающий  отсюда  застой  в  спросе  на  труд,   порожденные   увеличением

производства без соответственного увеличения непроизводительного потребления

лендлордов и капиталистов, иметь место без ущерба  для  страны,  не  ведя  к

меньшей степени счастья и богатства, чем это было бы в том случае,  если  бы

непроизводительное потребление лендлордов и капиталистов находилось в  таком

отношении к естественным излишкам  общества,  чтобы  обеспечить  непрерывное

поддержание стимулов  к  производству,  предотвратить  сначала  ненормальный

спрос на труд, а затем неизбежное и внезапное сокращение  этого  спроса.  Но

если это так, то как можно говорить, что бережливость, хотя она и может быть

вредной для производителей, не может быть вредной для  государства  или  что

увеличение непроизводительного  потребления  лендлордов  и  капиталистов  не

может иногда оказаться подходящим средством для исправления положения, когда

мотивы к производству ослабели" (175) .

   "Адам Смит  утверждал,  что  капиталы  увеличиваются  бережливостью,  что

каждый экономный человек является благодетелем  общества  и  что  увеличение

богатства зависит от  превышения  производства  над  потреблением.  Что  эти

положения  в  значительной  мере  правильны,  не  подлежит  сомнению...   Но

совершенно очевидно, что они не могут быть верными до  бесконечности  и  что

принцип  сбережения,  доведенный  до  крайности,  подорвал  бы   стимулы   к

производству. Если бы каждый  довольствовался  самой  простой  пищей,  самой

скромной одеждой и- жильем, то,  очевидно,  и  не  существовало  бы  никаких

других видов пищи, одежды и жилья... Видимо, то и другое - крайности. Отсюда

следует,  что  должен  существовать  какой-то   средний   уровень   -   хотя

политическая экономия, пожалуй, и не сможет его  установить,-  при  котором,

учитывая состояние производительных  сил  и  желание  потреблять,  поощрение

роста богатства было бы наибольшим" (176) .

   "Среди всех мнений, высказанных способными и умными  людьми,  с  которыми

мне пришлось встретиться, мнение Сэя, утверждающего, что  "потребленный  или

уничтоженный продукт - все равно что потерянный рынок сбыта" (I, i ch.  15),

как мне кажется, наиболее откровенно  противоречит  верной  теории  и  почти

постоянно опровергается практикой. И, однако, оно прямо вытекает  из  нового

учения, в силу которого нужно рассматривать  товары  только  в  их  взаимном

отношении друг к другу, а не к потребителям. Что, спросил бы я, сделалось бы

со спросом  на  товары,  если  бы  все  потребление,  кроме  хлеба  и  воды,

прекратилось на ближайшие полгода? Какое бы получилось  накопление  товаров!

Какой сбыт! Какой замечательный рынок получился бы при этом!" (177)

   Однако Рикардо остался совершенно  глух  к  тому,  что  говорил  Мальтус.

Последний отзвук этого спора можно найти в рассуждении Джона Стюарта Милля и

его теории фонда заработной платы (178)  ,  игравшей,  по  его  собственному

мнению, важную роль  в  опровержении  им  позднего  Мальтуса,  на  спорах  о

котором, он, конечно, был воспитан.

   Последователи Милля  отвергли  его  теорию  фонда  заработной  платы,  но

проглядели тот факт, что  опровержение  Миллем  Мальтуса  зависело  от  этой

теории. Их прием заключался в том, чтобы исключить  эту  проблему  из  свода

законов экономической теории, не решив ее, а  предав  забвению.  Она  вообще

исчезла  из  научных  дискуссий.  Кэрнкросс,  искавший  недавно  следы  этой

проблемы в трудах второстепенных викторианцев (179) , нашел их  меньше,  чем

можно было ожидать (180) . Теории недопотребления пребывали  в  забвении  до

появления в 1889 г. "Физиологии промышленности"  Дж.  А.  Гобсона  и  А.  Ф.

Меммери - первого и  наиболее  значительного  из  многочисленных  томов  его

работ, в которых, в течение почти 50 лет, Гобсон боролся с.  неослабевающим,

но почти бесплодным рвением и отвагой против многочисленных ортодоксов. Хотя

теперь эта  книга  совершенно  забыта,  публикация  ее  в  известном  смысле

знаменует эпоху в развитии экономической мысли (181) .

   "Физиология промышленности" была написана Гобсоном в сотрудничестве с  А.

Ф. Меммери. Гобсон изложил историю написания этой  книги  следующим  образом

(182) . "Только к середине 80-х годов моя неортодоксальность в экономической

теории начала принимать определенную  форму.  Хотя  кампания  Генри  Джорджа

против земельной собственности и агитация различных  социалистических  групп

против явного угнетения рабочего класса, вместе с откровениями обоих  Бутсов

по поводу лондонской нищеты, произвели на меня глубокое впечатление, они  не

подорвали мою веру в политическую экономию. Это  произошло,  можно  сказать,

из-за случайной встречи. Будучи учителем в школе в Эксетере, я  познакомился

с одним бизнесменом по имени Меммери, известным альпинистом, открывшим новый

путь к вершине Меттер-хорна и погибшим в  1895  г.  при  попытке  достигнуть

знаменитой гималайской вершины Нанга-Парбат. Меня связывали с ним - вряд  ли

стоит об этом даже говорить,- конечно, не интересы в области альпинизма.  Он

был  также  и   интеллектуальным   исследователем,   обладавшим   врожденной

способностью   находить   свои   собственные   пути   и   не   считаться   с

интеллектуальными  авторитетами.  Этот  человек  втянул  меня  в   споры   о

чрезмерном  сбережении,  в   котором   он   видел   причину   недостаточного

использования капитала и труда в  периоды  ухудшения  конъюнктуры.  Я  долго

старался   опровергнуть   его   аргументы,   пользуясь    обычным    оружием

ортодоксальной экономической теории. Но в конце концов он переубедил меня, и

я  взялся  вместе  с  ним  за  разработку  теории  чрезмерного   сбережения,

изложенной в нашей книге "Физиология промышленности", опубликованной в  1889

г. Это было первое открытое выступление в  моей  еретической  карьере,  и  я

никак не представлял себе его немедленные последствия. Как раз в это время я

оставил работу в школе и взялся за новое дело: чтение популярных  лекций  по

экономике и литературе при университете. Первым ударом был отказ лондонского

управления народных курсов разрешить мне чтение курса политической экономии.

   Как я узнал, причиной было  вмешательство  одного  профессора-экономиста,

который прочитал мою книгу и увидел в ней нечто вроде попытки доказать,  что

земля плоская. Каким образом может существовать предел полезному сбережению,

когда каждый элемент сбережения улучшает структуру  капитала  и  увеличивает

фонд, из которого выплачивается заработная плата? Здравомыслящие  экономисты

не могли без ужаса относиться к теории, которая стремится подорвать источник

всякого промышленного прогресса  (183)  .  Еще  один  случай  заставил  меня

почувствовать всю греховность моей позиции. Хотя мне и не  позволили  читать

лекции по политической экономии в Лондоне, мне разрешили благодаря  большому

либерализму движения народных курсов при Оксфордском университете обратиться

к   провинциальной   аудитории,   ограничившись   практическими   вопросами,

касающимися положения рабочего класса.  Как  раз  в  это  время  организация

благотворительных обществ задумала провести  цикл  лекций  по  экономическим

вопросам и предложила  мне  подготовить  курс.  Я  выразил  свою  готовность

взяться за эту новую лекционную работу, как  вдруг,  внезапно,  без  всякого

объяснения, предложение было взято назад. Даже и тогда я  не  совсем  понял,

что, ставя под вопрос преимущества  безграничной  бережливости,  я  совершил

непростительный грех".

   В этой ранней работе  со  своим  соавтором  Гобсон  более  прямо,  чем  в

позднейших работах,  высказался  о  классической  экономической  теории,  на

которой он был воспитан. По этой причине,  а  также  потому,  что  это  было

первым изложением его теории, я  приведу  цитаты  из  нее,  чтобы  показать,

насколько значительна и хорошо обоснована была критика авторов  и  правильна

была их интуиция. Они следующим образом характеризуют в предисловии существо

тех выводов, которые они подвергают критике:

   "Сбережение обогащает, а расходование денег делает бедным общество, как и

отдельных лиц, и поэтому можно выдвинуть в качестве  общего  положения,  что

действительная  любовь  к  деньгам  лежит  в   основе   этих   экономических

достижений. Она не  только  обогащает  самого  бережливого  человека,  но  и

повышает заработную плату, дает занятие безработным и расточает  благодеяния

везде и всюду. От ежедневных газет и до новейших экономических трактатов, от

кафедры проповедника и до палаты общин это положение повторялось непрестанно

до тех пор, пока сомневаться в этом стало просто  нечестивостью.  И  все  же

образованный  мир  при  поддержке   большинства   экономистов,   вплоть   до

опубликования работы Рикардо, решительно отвергал это учение, и если позднее

оно было принято, то лишь вследствие неспособности опровергнуть  теперь  уже

сведенную на нет теорию о фонде заработной  платы.  То,  что  вывод  пережил

аргумент, на  котором  он  логически  основывался,  можно  объяснить  только

большим авторитетом провозглашавших его великих людей. Экономисты отважились

критиковать детали этой теории, но боялись затрагивать ее  основные  выводы.

Наша цель - показать, что эти выводы неправильны,  что  возможно  чрезмерное

развитие привычки к сбережению и что такое  чрезмерное  сбережение  обедняет

общество, выбрасывает рабочих на улицу,  сокращает  заработную  плату,  сеет

уныние  и  подавленность  в  деловом  мире,  которые  известны  под   именем

экономических депрессий...

   Цель  производства  -   снабдить   потребителя   "полезными   благами   и

удобствами". Это непрерывный процесс, начиная от первичной переработки сырья

и  до  конечного  потребления  полезных  благ   либо   услуг.   Единственное

использование капитала заключается в помощи  производству  этих  полезностей

или услуг, и весь его объем будет  неизбежно  изменяться  в  зависимости  от

количества ежедневно или еженедельно потребляемых благ и услуг.  Сбережение,

увеличивая   совокупный   капитал,   одновременно    уменьшает    количество

потребляемых благ и услуг. Поэтому чрезмерное  развитие  привычки  сберегать

должно вызвать накопление капитала в размере, превышающем его использование,

и этот избыток принимает форму общего перепроизводства" (184) .

   В последней фразе абзаца - корень ошибки самого Гобсона. Он полагает, что

чрезмерное сбережение порождает  действительное  накопление  капитала  сверх

потребности в нем. На самом деле это второстепенное зло, которое проистекает

только из-за ошибок в предвидении. Главное же зло - это склонность сберегать

в условиях полной занятости больше, чем  требуемый  эквивалент,  препятствуя

таким образом полной занятости, за исключением случаев ошибок в предвидении.

Однако одной-двумя страницами далее он, по моему  мнению,  совершенно  верно

излагает, во всяком случае, половину  проблемы,  хотя  и  упускает  из  виду

возможное влияние изменений нормы процента  и  деловой  уверенности,  т.  е.

факторов, которые он, по-видимому, считает заранее данными.

   "Мы приходим,  таким  образом,  к  заключению,  что  основа,  на  которой

покоилась  со  времен  Адама  Смита  вся  экономическая  наука,-  а   именно

представление, что количество ежегодно производимого  продукта  определяется

совокупностью  природных  факторов,  капитала  и  труда,-  ошибочна  и  что,

напротив, объем производства, хотя и  не  может  никогда  превысить  границ,

установленных этими факторами, может упасть и фактически падает намного ниже

этого максимума вследствие препятствий, создаваемых чрезмерным сбережением и

вытекающим  из  этого  перепроизводством.  Иными  словами,   в   современных

промышленных  обществах  потребление   ограничивает   производство,   а   не

производство - потребление" (185) .

   Наконец,  Гобсон  показывает  отношение  своей  теории   к   аргументации

защитников ортодоксального фритредерства:

   "Отметим  также,  что  обвинение  в  коммерческой  глупости,  так   легко

бросаемое ортодоксальными экономистами по адресу наших американских  родичей

и других протекционистских  обществ,  не  может  поддерживаться  какими-либо

приводившимися до сих пор фритредер-скими доводами, так как все  эти  доводы

основывались  на  предпосылке,  что  перепроизводство  невозможно"  (186)  .

Следующая за тем аргументация, возможно, неполна. Но все же это первое явное

утверждение того факта, что капитал образуется не в результате склонности  к

сбережению, а в результате спроса, обусловленного  текущим  и  перспективным

потреблением. Ход мыслей авторов виден из следующих нескольких цитат:

   "Должно быть ясно, что капитал общества не может с пользой  увеличиваться

без  соответственного  роста  потребления   товаров...   Всякое   увеличение

сбережения и капитала, чтобы быть действительным,  требует  соответствующего

роста потребления в ближайшем будущем"  (187)  ...  И  когда  мы  говорим  о

будущем потреблении, то имеем в виду не потребление через 10, 20 или 50 лет,

а в самое ближайшее время... Если  растущая  бережливость  или  осторожность

побуждает людей больше сберегать в  настоящем,  то  они  должны  согласиться

больше потреблять в будущем (188) ...

   Ни на одной стадии производственного процесса не может быть  экономически

оправдано существование большего количества капитала, чем это необходимо для

снабжения товарами при текущем объеме потребления (189) ...  Ясно,  что  моя

личная  бережливость  никоим  образом  не  затрагивает  общих  экономических

сбережений "общества, но лишь определяет, какая доля общего сбережения будет

осуществляться мной или кем-либо другим. Мы покажем, как бережливость  одной

части общества заставляет другую его часть жить вне рамок  ее  дохода  (190)

... Большинство современных  экономистов  отрицает,  что  потребление  может

иногда  быть  недостаточным.  Можем  ли  мы  найти  какую-либо   действующую

экономическую силу, которая могла бы  побудить  общество  к  такой  излишней

бережливости, и если  есть  такие  силы,  то  не  обеспечивает  ли  механизм

торговли  сдерживающего  влияния?  Мы  покажем,  во-первых,  что  в   каждом

высокоорганизованном  промышленном  обществе   постоянно   действует   сила,

которая, естественно, побуждает к излишней бережливости,  а  во-вторых,  что

якобы  заложенные  в  самом  механизме  торговли  "тормоза"  либо  вовсе  не

действуют, либо недостаточны для  предотвращения  крупного  ущерба  торговле

(191) ... Краткий ответ, который  дал  Рикардо  на  утверждения  Мальтуса  и

Чалмерса, был, по-видимому, принят большинством позднейших  экономистов  как

вполне достаточный. "Продукция всегда покупается за  продукцию  или  услуги.

Деньги - это лишь орудие, посредством которого осуществляется обмен. Поэтому

увеличение производства всегда  сопровождается  соответственным  увеличением

способности  к  приобретению  и  потреблению,  и  перепроизводства  быть  не

может".- Ricardo. Principles of Political Economy, p. 362 (192) .

   Гобсон и Меммери знали, что процент  есть  не  что  иное,  как  плата  за

пользование деньгами (193) . Они  также  достаточно  хорошо  знали,  что  их

противники будут ссылаться на то,  будто  должно  произойти  "такое  падение

нормы  процента  (или  прибыли),  которое  будет  сдерживать  сбережения   и

восстановит правильную пропорцию между производством и потреблением" (194) .

В ответ они указывали, что "если падение прибыли побуждает  людей  сберегать

меньше, то это должно проявляться двумя путями - либо склоняя их расходовать

больше, либо производить меньше" (195) .  В  отношении  первого  случая  они

доказывали, что если прибыль падает, то весь доход общества  уменьшается,  и

"мы  не  допускаем,  чтобы,  когда  средняя  величина  дохода  падает,  люди

испытывали побуждение к увеличению потребления только потому, что премия  за

бережливость   соответственно   уменьшилась".   Что   же   касается   второй

возможности, то, пишут  авторы,  "мы  и  не  думаем  отрицать,  что  падение

прибыли,  вызванное   перепроизводством,   будет   тормозить   производство.

Предположение о наличии  такого  тормоза  и  есть  центральный  пункт  нашей

аргументации" (196) . Тем не менее их теории не хватало законченности именно

потому, что они не разработали самостоятельной теории  процента.  Вследствие

этого Гобсон слишком подчеркивал (особенно в своих  последних  книгах)  роль

недопотребления, ведущего к чрезмерным, т. е.  нерентабельным,  инвестициям,

вместо  того,  чтобы  объяснить,  что  относительно  слабая   склонность   к

потреблению содействует появлению безработицы, потому что она требует  и  не

получает в компенсирующем объеме новые инвестиции,  которые  хотя  иногда  в

течение короткого времени и имеют место вследствие чрезмерно оптимистических

ожиданий, но вообще не производятся  вследствие  падения  ожидаемой  прибыли

намного ниже уровня, устанавливаемого нормой процента.

   Со  времени  войны  на  нас  обрушился  целый  поток  еретических  теорий

недопотребления, из которых наиболее знаменита теория майора  Дугласа.  Сила

аргументации майора  Дугласа  заключалась  главным  образом  в  том,  что  у

ортодоксальной теории не было убедительного  ответа  на  его  разрушительную

критику. С другой стороны, детали его концепции, в частности так  называемая

"теорема А + Б", содержит много чистейшей мистификации. Если бы майор Дуглас

ограничил свои статьи "сектора Б" создаваемыми предпринимателями финансовыми

резервами, которым не соответствуют никакие текущие расходы на возмещение  и

обновление, он был бы ближе к истине.  Но  даже  и  в  этом  случае  следует

учитывать возможность балансирования этих резервов  новыми  инвестициями  по

другим направлениям, а также  увеличением  расходов  на  потребление.  Майор

Дуглас вправе претендовать на то,  что  он,  не  в  пример  некоторым  своим

ортодоксальным противникам, по крайней мере не упустил совсем из виду весьма

важную проблему нашей экономической системы. Однако он,  может  быть,  имеет

право претендовать на ранг рядового, но никак  не  майора  в  храброй  армии

еретиков, включающей Мандевиля, Мальтуса, Гезелла и Гобсона, которые, следуя

своей интуиции, предпочли,  пусть  смутно  и  неполно,  видеть  истину,  чем

защищать ошибку, выведенную, правда,  с  соблюдением  требований  ясности  и

последовательности,  на  основе  простой  логики,  но  из  предпосылок,   не

соответствующих фактам.