От мечты к открытию

     Творческие   способности,   как  правило,  проявляют  себя

циклически. Нет сомнения, что наивысшая продуктивность не может

поддерживаться  непрерывно  на  протяжении  всей  жизни,  но  я

сомневаюсь,  что периодичность бывает столь регулярной, как это

стараются представить  авторы  биографий.  Понятно,  что  после

скачка, способствующего открытию новой области в науке, чередой

последуют  публикации;  затем,  когда  проблема исчерпает себя,

наступит затишье, пока не наберется достаточно  материалов  для

следующего крупного шага. Периоды высокой продуктивности обычно

- и  это  легко  объяснить  -  сопряжены с сильным и приятным

возбуждением,  а  периоды  застоя  -  с  депрессией.  На  этом

основании   творческая   периодичность  иногда  трактуется  как

своеобразное маниакально-депрессивное состояние. Правда, с моей

точки зрения, очень трудно проверить, являются ли возбуждение и

депрессия причинами или следствиями этих циклов продуктивности.

     В моей собственной работе периодичность  весьма  очевидна,

но   в   длительности  циклов  я  не  могу  обнаружить  никакой

регулярности. Когда я обнаруживаю чте-нибудь новое и  это  дает

мне возможность заниматься интересными вещами, я занимаюсь этим

до  тех  пор,  пока  у  меня  не  появится  ощущение,  что  мой

конкретный опыт  и  уровень  компетентности  не  позволяют  мне

продвинуться существенно дальше. Тогда я оставляю этот предмет,

по  крайней мере на время. Поскольку в течение всей своей жизни

я  нахожусь  по  отношению  к  науке  в  состоянии  постоянного

маниакального  возбуждения, то по окончании той или иной темы я

никогда не мог передохнуть, а просто переключался на следующую.

Сначала я занимался проблемой  половых  гормонов  и  лактацией,

потом   стрессом,   затем   были   анафилактоидные  воспаления,

стероидная анестезия, эндокринная функция почек, а в  настоящий

момент  меня  волнуют  возможности,  таящиеся во вновь открытом

явлении кальцифилаксии. Перемена темы давала мне ровно  столько

отдыха  от  предыдущей работы, сколько мне было необходимо,- и

это абсолютная правда!

     Из всего этого я могу извлечь лишь один урок  относительно

наиболее  благоприятного для занятий наукой периода жизни: пока

тема движется хорошо, держитесь  за  нее;  когда  все  начинает

приедаться  и  вы  чувствуете,  что погружаетесь в рутину,- не

расстраивайтесь, а просто меняйте тему. Всегда  найдется  такая

работа,   которая  вдохновит  вас  своей  новизной.  По  поводу

наилучшего возраста для творческого научного мышления  писалось

много. Обобщать здесь трудно. Эварист Галуа (1811-1832) создал

новую   теорию   алгебраических  уравнений,  представленную  им

Парижской  Академии  наук,  когда  был  еще   шестнадцатилетним

школьником.  В  девятнадцать лет он опубликовал работу, которая

стала классической и благодаря которой он был признан одним  из

величайших математических гениев всех времен. Впрочем, подобная

"скороспелость"   имеет   место   почти   исключительно   среди

математиков, музыкантов, художников и поэтов. Вряд ли стоит  ее

ожидать   в   медицине,  физике  или  химии,  где  необходимыми

качествами являются опыт и эрудиция.

     Но все же и здесь есть исключения, Бантингу было  двадцать

с  небольшим,  когда  он  открыл  инсулин,  а  Лаэннек  изобрел

аускультацию в двадцать  пять.  Огастус  Уоллер  был  студентом

первого  курса  университета,  когда  начал  свои  исследования

"Уоллерова перерождения",  происходящего  в  нервных  волокнах,

отделенных  от  ядра.  Когда  великий  физиолог  и физик Герман

Гельмгольц  опубликовал  свои  результаты  по   ферментативному

действию  дрожжей,  когда Пауль Лангерганс открыл названные его

именем панкреатические островки, вырабатывающие инсулин,  когда

Пауль  Эрлих  открыл  "тучную  клетку",  все они еще учились на

медицинском факультете.

     Трудно  заниматься  самоанализом,  ибо  мало  кто  из  нас

обладает  достаточной объективностью, считая свои достижения не

такими  важными,  чтобы  их  стоило  использовать  в   качестве

примеров.  Кроме  того, к концу своей карьеры мы можем утратить

объективность  до  такой  степени,  что   самое   последнее   и

излюбленное   наше   наблюдение  приобретет  непропорциональную

значимость. Мне  было  двадцать  восемь  лет,  когда  я  описал

стрессовый  синдром,  и  пятьдесят пять - когда "наткнулся" на

кальцифилаксию, и вот сейчас мне в равной степени нравятся  оба

предмета исследования.

     Во  всяком случае, важные открытия в медицине, сделанные в

раннем возрасте, нередко остаются одиночными  достижениями,  за

которыми  не  следуют другие проявления таланта. Правда, в ряде

случаев они обеспечивают запас энтузиазма и научного  материала

"на   всю   оставшуюся   жизнь"   и  ученый  продолжает  делать

первоклассные  работы,  даже  не  создавая  больше   концепций,

обладающих фундаментальной новизной.

     По    словам    Рише,    в    экспериментальной   медицине

"...значительная умственная продуктивность в среднем начинается

в возрасте двадцати пяти лет, но в других науках этот пик ближе

к тридцати пяти. Кроме того, существует так  много  исключений,

что  я  не  решаюсь  сформулировать  некое  правило.  Во всяком

случае, очень редко бывает, чтобы выдающийся математик  еще  не

представил  доказательств своего гения к двадцати пяти годам, а

выдающийся биолог не сделал ничего ценного к тридцати пяти... В

целом же с возрастом изобретательность быстро уменьшается.  Это

обидно,  но  это  правда.  Когда  человеку за пятьдесят, у него

почти не бывает новых идей-он просто повторяет самого себя..."

[16]. К счастью, не все из нас уверены в этом.