От мечты к открытию

   Нельзя анализировать климат творческой  работы  без  того,

чтобы   не  сказать  несколько  слов  о  том  влиянии,  которое

оказывает на нас опыт раннего детства.  Вновь,  как  и  раньше,

позвольте мне выступить в роли подопытной морской свинки.

     Я  не  раз  пытался  восстановить,  когда  и  почему решил

заняться  медициной  и  каковы  были  самые   ранние   факторы,

повлиявшие на конкретный выбор направления моей работы. Правда,

с течением времени судить о таких вещах все труднее. Мы склонны

припоминать  не  сами  по себе ранние события нашей жизни, - а

картины наших неизбежно идеализированных воспоминаний  -  так,

как  они  не  раз  нам представлялись; иными словами, мы помним

воспоминания о воспоминаниях. С годами в воспоминания о прошлом

опыте неоднократно вносятся искажения. И все же, насколько я  в

состоянии  припомнить,  наибольшее влияние на меня оказали, вне

сомнения, принятые в нашей семье  моральные  нормы:  восхищение

перед  истинным  совершенством  и  перед высшими достижениями в

любой  области,  презрение  к  посредственностям   и   лодырям,

неизменно   проявляющиеся   в   поступках   и  разговорах  моих

родителей.

     Ряд других факторов  также  повлияли  на  мое  последующее

развитие,  но  более  тонким  образом.  Хотя  наша  семья  была

зажиточной, это не принесло мне состояния и  связанного  с  ним

ощущения  обеспеченности,  ибо  семейные богатства испарилисъ в

процессе крушения Австро-Венгерской империи. И все же я не могу

отрицатъ  косвенного  влияния  нашего  благосостояния  на   мою

судьбу:  поскольку  во  времена  моей  юности деньги никогда не

представляли для нас серьезной проблемы,  у  меня  выработалось

определенное  безразличие  и  к ним самим, и тому роду занятий,

который  ведет  к  их  накоплению.  Кроме  того,  мои  родители

позволяли мне много путешествовать именно в том возрасте, когда

человек  более всего всего восприимчив к культурным традициям и

обычаям других народов и легко обучается их языкам.

     У   меня   практически   никогда   не   было   собственной

национальности  -  или, если угодно, у меня их было так много!

Мой  отец  был  венгр,  и  ярко  выраженный  национализм   моих

венгерских  учителей  в городе Комаром29 попал на благоприятную

почву. Однако  моя  мать  была  австрийкой;  австрийцем  же  по

рождению  был  и  я,  впервые  увидев свет в венской акушерской

клинике. Затем,  в  1918  г.,  наш  родной  город  был  передан

Чехословакии,  и в возрасте 11 лет я приобрел гражданство этого

вновь созданного государства, не выезжая из дома. Но со времени

моего прибытия в Канаду в 1931 г. я ощущаю все  увеличивающуюся

привязанность  к  той единственной стране, которая выбрана мною

по собственной воле и в которой родились моя жена и мои дети.

     Все это выглядит не имеющим никакого  отношения  к  науке,

однако  я  убежден,  что  выработавшийся  в  течение моей жизни

своеобразный космополитический подход сыграл определенную  роль

в  моей научной деятельности, ибо научил меня быть непредвзятым

и  гибким;  он  показал  мне,  как  одна  и  та   же   проблема

(социальная,   политическая,   экономическая,  лингвистическая)

может  эффективно  решаться  представителями  различных  рас  и

национальностей   принципиально   различными   путями..   Такая

непредвзятость  по  отношению   к   непривычному   пришлась   в

лабораторной работе очень кстати.

     Выбор  медицины в качестве профессии не потребовал от меня

проявления большой оригинальности. Поскольку мои  отец,  дед  и

прадед  были  врачами, считалось само собой разумеющимся, что я

должен продолжить семейную традицию и  в  четвертом  поколении.

Моему  отцу  принадлежала  процветающая  частная  хирургическая

клиника в Комароме (маленьком городке  на  Дунае,  примерно  на

полпути  между  Веной  и  Будапештом), и мне, как единственному

сыну, она должна была со временем перейти.

     В "классической гимназии" монахов-бенедиктинцев,  где  мне

довелось заниматься до семнадцати лет, я учился весьма неважно.

А вот на следующий год в Пражском университете я стал первым на

своем   курсе   и   оставался   таковым   вплоть  до  окончания

медицинского факультета. Дело  в  том,  что  я  просто  не  мог

заставить  себя  увлечься схоластическими дисциплинами, которые

мне преподавали в комаромской гимназии;  предметы  преподавания

выглядели  какими-то нереальными, и, как это ни странно, больше

всего я ненавидел биологию. Лабораторные работы практически  не

проводились, да и учитель не проявлял в них заинтересованности,

а  чтобы  получать  хорошие  оценки,  требовалось  страницу  за

страницей зазубривать текст, казавшийся мне - и, я подозреваю,

даже ему - совершенно бессмысленным.

     В  то  время  я  хорошо  успевал  лишь  по   философии   и

физкультуре.  С  шутливой  гордостью  старался Я доказать своим

огорченным родителям, что мои успехи  просто-таки  подтверждают

великий  идеал  римлян "Mens sana in corpore sano" ("В здоровом

теле здоровый  дух").  По  философии  же  я  преуспевал  только

потому,  что  преподаватель  этого  предмета  -  действительно

замечательный человек, с  которым  я  до  сих  пор  поддерживаю

оживленную  переписку,-  любил  и  знал свою науку. Успехов на

физкультурном поприще я добился,  как  это  ни  смешно,  именно

потому,  что был толстым и вялым ребенком. А поскольку я не мог

выносить насмешек, которым из-за этого  подвергался,  то  решил

довести  свое  жалкое  рыхлое тело до такой формы, чтобы быть в

состоянии поколотить любого одноклассника,  и  в  конце  концов

достиг этого.

     В  свое  оправдание  должен  отметить,  что схоластический

подход   плохо    способствует    развитию    исследовательских

способностей   учащихся.  Пауль  Эрлих  сумел  сдать  выпускные

экзамены  по  медицине  лишь  потому,  что  его   преподаватели

обладали   хорошим   чутьем  и  смогли  распознать  его  особые

дарования, а Эйнштейн провалился на вступительных  экзаменах  в

Политехникум.  Выдающийся  французский бактериолог Шарль Николь

говорил, что творческий гений не в состоянии накапливать знания

и что творческие способности могут быть  погублены  заучиванием

незыблемых  идей и излишней эрудицией. И все-таки слабые успехи

в учебе отнюдь не предвещают будущего успеха в науке. Когда  же

я  впервые  объявил о своем намерении заняться фундаментальными

исследованиями, это привело всех  в  немалое  смущение.  Вполне

понятно,  мои  родители  предпочли  бы,  чтобы  я занялся очень

доходной "Хирургической клиникой Селье" (что для  единственного

сына  сделать  совсем нетрудно в связи с отсутствием какой-либо

конкуренции), а не подвергал бы себя риску в случае  неудачи  и

не  зависел  бы  от скудного заработка, который приносили тогда

занятия фундаментальной наукой.

     Что же касается настойчивости и выдержки - двух  наиболее

ценных  для  такого рода занятий качеств,- то здесь наибольшую

помощь оказал мне мой отец. Он был  добросердечным  и  довольно

сентиментальным  человеком,  волею  судеб  более  четверти века

прослужившим в армии Его Величества императора  австрийского  и

короля  венгерского  в  качестве военного хирурга, и не выносил

бездельников. Я до сих пор  помню  случай,  который  произошел,

когда  мне  было  около  девяти  лет, и который, как я полагаю,

оказал влияние на всю мою последующую  жизнь.  Отец  купил  мне

прекрасного,  черного  как  смоль арабского пони. Я полюбил эту

лошадку так,  как  только  девятилетний  мальчик  может  любить

животное,  но  она  имела  одну  любопытную  и в высшей степени

неприятную привычку:  время  от  времени  по  никому  неведомой

причине  она  подпрыгивала в воздух одновременно всеми четырьмя

ногами, крича -  или  надо  говорить  "ржа"?  -  нечто  вроде

"кви-и-ич".  По  этой причине ее и окрестили Квичкой. Наблюдать

за подобным представлением со стороны бывало весьма забавно, но

при  этом  я  каждый  раз  сваливался  с  нее,  пока   однажды,

ударившись  о  землю,  не  сломал  себе  руку. Отец наблюдал за

происходящим с видимой невозмутимостью, а затем спокойно  отвел

меня  в  операционную и наложил гипс. Покончив со всем этим, он

велел мне снова сесть на Квичку (надо  сказать,  именно  в  тот

момент у меня не было никакой охоты это делать). "Потому что,-

сказал  он,- если ты не сядешь на нее сейчас, то всегда будешь

ее бояться". Не могу утверждать наверняка, но думаю, что  своей

способностью  сопротивляться искушению бросить какое-либо дело,

не доделав его, я в большой степени обязан  той  уверенности  в

себе, которую приобрел, гарцуя на Квичке с переломанной рукой и

свежим гипсом.

     Став  студентом-медиком,  под  руководством  своего отца я

даже получил практические навыки. Он позволял мне ассистировать

ему  при  несложных  хирургических  операциях   и   помогал   в

бесчисленных  экспериментах над лягушками и курицами, которые я

- к великому неудовольствию моей матери - производил у нас  в

подвале.   Я   все   еще   испытываю   ярость,   поскольку  мои

многочисленные письма, в  которых  я  старался  убедить  "отцов

города",  будто  будущее  медицины  зависит от передачи мне для

экспериментов бродячих собак, так и остались без ответа. Но все

же я сумел раздобыть  некоторое  количество  крыс.  Результатом

моей  "подвальной" деятельности во время летних каникул явилась

моя  первая  статья,  посвященная  воздействию  витамина  D  на

процесс свертывания крови.

     Но  наиболее существенное внешнее влияние оказали на меня.

наверное, постоянные изменения  условий  жизни  и  многократная

потеря   всего   имущества  в  результате  двух  мировых  войн.

Неустойчивость   и   сравнительно   малую   значимость   личной

собственности  очень впечатляющим образом продемонстрировал мне

в раннем детстве пример моего  отца,  потерявшего  при  распаде

тысячелетней  австро-венгерской монархии, казавшейся незыблемой

и вечной, все свои сбережения и  военный  чин.  Он  сказал  мне

тогда,  что  единственное гарантированное достояние человека -

это он сам. "Только одна  вещь,  которая  на  самом  деле  тебе

принадлежит,-  говорил  он,-  это твои знания. Никто не может

отнять их у тебя, не лишая  тебя  жизни,  а  уж  если  придется

умирать,  то в сравнении с этим прочие потери безразличны". Как

ни странно, но полученный тогда совет,  несмотря  на  мой  юный

возраст, произвел на меня чрезвычайно глубокое впечатление, и с

тех пор этот урок не раз сослужил мне добрую службу.

     Самые  ранние  впечатления  оказывают  большое формирующее

влияние на подрастающего человека, и мне очень повезло  с  теми

наставниками  и  той  помощью,  которые  я  получил  в детстве.

Единственное, о чем можно сожалеть,- разве лишь  о  том,  что,

имея  в прошлом столь защищенную от невзгод юность и располагая

в годы моего  становления  такой  поддержкой,  мне  никогда  не

удается  убедить себя, что я смог бы добиться чего-нибудь и без

посторонней помощи. На каждого человека, обязанного всем,  чего

он  достиг, лишь самому себе, я продолжаю смотреть с завистью и

восхищением, содрогаясь при мысли о том, что вышло бы из  меня,

будь я сыном бедных необразованных родителей.