Политология

Западная и Восточная традиции: Учебник для вузов

Раздел: Экономика и юриспруденция

В нашей политологической литературе сложилось превратное представление об основаниях западной цивилизации. С подачи либерализма, как очередного «великого учения», гражданское общество Запада связывают с рыночной экономикой. Однако надо понять, что сама рыночная экономика вовсе не совпадает с «естественным эгоизмом» индивидов – атомов, любой ценой преследующих собственную выгоду. Выше уже отмечалось, что «естественный эгоизм» ведет не к отношениям рыночного обмена, а к беззастенчивости сильных в отношении слабых, к «прибыли», получаемой путем грабежа и обмана. Все это ничего общего с рыночной экономикой не имеет. Рыночные отношения возникают там и только там, где сильный не может просто отнять у слабого – все участники обмена выступают как суверенные собственники. Это достигается посредством такого изобретения цивилизации, как право.

Право можно рассматривать как особый тип социальной технологии, уравнивающей людей в их взаимных обязанностях, т. е. уводящей от естественного состояния к гражданскому.

Правовое состояние означает последовательную беспристрастность – как в отношении сильных, так и в отношении слабых. Следовательно, посредством права общество преодолевает два чувства, служащих источником пристрастных оценок: чувство страха в отношении сильных и чувство сострадания (жалости) в отношении слабых. Здесь и выступает со всей отчетливостью отличие права от морали. Кроме обычно отмечаемых отличий права от морали надо указать и на те, что до сих пор ускользали от внимания теории. Право бесстрастно, тогда как мораль жива именно сильными чувствами – специфической нравственной страстностью, связанной со стремлением защитить Добро от Зла. Если праву противопоказана сострадательность и справедливость закона понимается именно как последовательно равное, беспристрастное отношение к гражданам, то мораль питает пристрастие к слабым и обездоленным. Право не компетентно судить отношения людей в гражданском обществе до тех пор, как они остаются в границах закона. Мораль же активно судит само гражданское общество, когда встречает случаи поругания Истины, Добра и Красоты, вероломство, жестокосердие. Пространство права холодное, пространство морали – теплое.

В свое время немецкий философ И. Кант, опасавшийся зависимости морали от чувств, начертал проект бесстрастной рационалистической морали, следующей не добрым чувствам, а безличному нравственному закону. Например, помощь ближнему из сочувствия он не считал по-настоящему нравственным поступком; только тогда, когда я помогаю попавшему в беду независимо от всяких сострадательных чувств, я, по Канту, нравственен. По этому поводу известна меткая эпиграмма на Канта:

Ближним исправно служу,

Но питаю к ним слабость,

Вот и гложет сомненье,

Вправду ли праведен я.

Парадоксы кантианских суждений о морали выдают значительно больше, чем приключения личной мысли немецкого философа. В них выступает свойственная западному политическому миру установка правоцентризма. Дело в том, что западный демократический политический процесс основан на соревновательности различных политических сил и партий. Но тот, кто отпускает на волю участников соревнования, должен быть уверен, что они будут строго соблюдать правила игры и в целом держаться в рамках. Судьбы демократии решаются там, где решается вопрос о стороне, проигравшей в соревновании. Что помогает этой стороне смириться со своим проигрышем, не броситься на баррикады, не прибегнуть к другим способам – мести и отчаянию?

Во-первых, уверенность в том, что итоги данного соревнования не окончательны, – надо просто потерпеть до следующих выборов, которые дадут свой шанс проигравшим.

Во-вторых, тот факт, что на самих выборах решались не «последние», поистине судьбоносные проблемы человеческого существования, не последние шансы Добра в его противоборстве со Злом, а всего лишь «земные» интересы сторон.

Известные американские специалисты в области политической культуры Г. Алмонд и С. Верба связывают стабильность американской демократии с особенностями американской политической культуры как светской, прагматическо-эмпирической и центристской. Все три указанных свойства связаны с принципом отделения ценностей от интересов. Когда говорят, что американцы ведут себя в области политики светским образом, это означает, что безотносительно к долгу, являются ли они верующими, атеистами или агностиками, они не придают политике религиозного значения – не считают, что в этой области решаются высшие смысловые вопросы нашего бытия.

Когда же люди верят, что в политике им предстоит «последний и решительный бой» с противником как носителем мирового Зла (реакции), то разумный компромисс невозможен – стороны идут в своем противоборстве до конца, до полной победы и полного искоренения противной стороны. Если же другая сторона видится нам не в обличий мирового зла – воплощения реакции, национального предательства и осквернения святынь, а в виде группы с отличающимися интересами, то соглашения и компромиссы возможны, а собственное поражение на выборах не воспринимается как катастрофа.

Происхождение принципа отделения ценностей от интересов связано с программой секуляризации всей общественной жизни, которую западная цивилизация «приняла» в эпоху Модерна (с XV века). Сначала речь шла о взаимном разделении двух истин – истин религии и истин науки. Это помогло науке высвободиться от давления религиозной цензуры и постигать природу не как храм – совершенное и неприкосновенное творение Создателя, – а как Мастерскую, в которой человек является работником.

Затем речь пошла об отделении церкви от государства. В результате возникло светское государство – т. е. такое, которое не интересуется качеством наших помыслов, не награждает и не карает за них. Правило невмешательства государства в дела гражданского общества ведет свое происхождение от этого отделения. Государство, озабоченное тем, как люди мыслят и чувствуют, обладают ли они правильным сознанием, не может не вмешиваться в нашу повседневную жизнь и предоставлять нам автономию. На это способно только государство, заявившее о своей нейтральности в вопросах веры. Таким образом, наша свобода совести покупается ценой равнодушия государства к этим вопросам.

Западный человек согласился заплатить эту цену за свою свободу в вопросах ценностного самоопределения. Но если посмотреть с этих позиций на коммунистическое государство, то приходится признать, что, несмотря на свой «непримиримый атеизм», оно не было по-настоящему светским – нейтральным в вопросах веры. «Непримиримый атеизм», как и принцип государственной идеологии как раз и означали, что коммунистическое государство не нейтрально, оно представляет весьма запоздалый вариант теократии. Только место обычной религии в этом варианте занимает обязательная коммунистическая идеология, оказавшаяся даже более нетерпимой к инакомыслию, чем традиционные религии. Следовательно, принцип отделения ценностей от интересов в политике означает специфическую остуженность политического сознания. Преследуя свои интересы, я вынужден быть расчетливым, хладнокровным и осмотрительным.

Таким образом, принцип интереса в политике повышает рациональность поведения участников. Напротив, там, где человек отстаивает священные принципы и ценности, от него требуются бескомпромиссность, жертвенность, героическая решительность. Эти качества с точки зрения морального принципа выглядят несравненно предпочтительнее, чем прагматическая рассудочность и эгоизм, но с точки зрения правового принципа нормативной беспристрастности и стабильности все выглядит как раз наоборот. Прагматики договариваются, достигают компромисса, отступают, когда надо, и умеют ждать своего часа. Ценностно воодушевленные искатели правды в политике опасны для нее тем, что склонны доводить свою борьбу «до конца», питают отвращение к компромиссам и готовы торжество принципа ставить выше политической стабильности.