БИБЛИОТЕКА «СТРАНИЦЫ ИСТОРИИ ОТЕЧЕСТВА»

ДАЛЕКИЙ ВЕК:

Иван Грозный. Борис Годунов. Ермак

Исторические повествования

Казачьи зимовья в Сибири напоминали военный лагерь. После избиения рыболовов на озере Абалак атаманы учредили сторожевую службу на подступах к Кашлыку, отправляли дозоры в разные направления и следили за передвижением кочевников в степях. Шло время, и Ермак мог убедиться в том, что Кучум отказался от намерення вернуть себе столицу и не ищет нового сражения с русскими.

Казаки получили возможность устроить жизнь сообразно своим привычкам. На Волге и на Дону, на Яике и Перекопе станичники жили куренями по десять — двадцать человек. Сделав заимку в едином поле», они вместе ловили рыбу, промышляли зверя и дичь.

Женатые казаки выделялись из куреня и жили отдельно. Было время, когда женщин в станицах почти вовсе не было. Но с тех пор как в «диком поле» появились первые казачьи городки, все изменилось. Приводя полон с войны, казаки нередко женились на пленницах. Мало кому из них удавалось найти себе православную жену. На Дону и на Волге станичники женились на «басурманках» из крымских, ногайских или горских аулов, в Сибири — на женщинах из татарских кочевий либо мансийских деревень.

В поле не было ни церкви, ни попов. Их заменял казачий круг. Казак приводил суженую на круг и просил у атамана благословения. Круг женил и разводил казаков без всякой волокиты.

По случаю брака молодая тут же на круге получала православное имя. Басурманка дичилась мужа, лила слезы. Привыкнув, становилась хозяйкой казачьего куреня. Если же семейная жизнь все же не ладилась, атаман объявлял, что такие-то больше не муж и жена.

Покушения на честь женщины карались без снисхождения.

Жизнь в Сибири была суровой, и, попав туда, казаки не спешили обзавестись женой и детьми. Погибель подстерегала ермаковцев на каждом шагу, и войско не могло взять на себя содержание вдов и сирот.

Ермак убеждал людей словом и собственным примером. По преданию, мурза из Саргачской волости, покорившись казакам, привел к ним в стан свою дочь и «та бо девка роду хански». Мурза сватал прекрасную деву в жены Ермаку. Но атаман выпроводил свата и своим людям строго-настрого запретил прикасаться к княжне.

Войне не было конца, и казакам не время было устраивать семейную жизнь.

Минуло более года, и люди Ермака стали проявлять нетерпение. По их предположениям, воинские силы из Москвы должны были прибыть со дня на день. Однако время шло, никаких известий из России не поступало. Приходилось рассчитывать лишь на свои силы,

Успех сопутствовал Ермаку, потому что он умел вну-и1Ить своей дружине уверенность в победе. Среди же вра-г°в царили раздоры.

Могущество царевича Маметкула при ханском дворе ^вно вызывало зависть его недоброжелателей. Некий ^еин Вахта лишь ждал случая, чтобы свести с ним сче-Tlji. Сохранилось предание о том, что Сеин принадлежал к окружению Кучума и служил при нем «большим ясаш-HiiiM мурзой», то есть ведал сбором ясака в ханскую к

Сеин Вахта дал знать казакам, что Маметкул разбил С|1он кочевья на реке Вагае, всего лишь в 100 верстах от Кашлыка.

Ермак оценил важность известия и поспешил исполь-ЗГ)йать оплошность царевича. Он отобрал до полусотни резвых» людей и без промедления выслал их на Вагай. Г;тряд шел без роздыха, не останавливаясь на привал, вконец казаки обнаружили кочевья Маметкула. Ночь Н{- кончилась, и в юртах люди еще не пробудились ото С|1а. Лишь немногие были на ногах. Служители разжпга-л^ костры, чтобы готовить пищу. Женщины спешили за в^Дой. Пастухи хлопотали подле лошадей.

Когда казаки ворвались в татарский лагерь, там подался переполох. Стража слишком поздно схватилась за 1'ужие. Казаки успели окружить шатер, стоявший посреди лагеря. Поднятый с постели Маметкул не успел веко-Ч1Иъ на лошадь. Вместе с царевичем в руки казаков по-п^ла большая добыча.

Когда Маметкула доставили в Кашлык, Ермак встре-т'1л пленника с почетом и долго беседовал с ним через ^реводчика. Казацкий предводитель знал о том, что в "оскве охотно принимают на службу и жалуют инозем-нУю знать, откуда бы она ни прибыла. Поэтому он ста-Р^лся склонить Маметкула к переходу на царскую служ-V. Последующие события показали, что старания Ерма-Kt| не пропали даром.

На протяжении многих лет Маметкул возглавлял .вой-^а Сибирского ханства. Кучум поручал ему руководство крупнейшими военными экспедициями. С пленением мметкула из рук Кучума как бы выпал меч.

Когда Кучум убил Едигера и Бекбулата и сверг ста-РУю династию, ему понадобилось семь лет, чтобы силой и хитростью подчинить сибирских мурз и укрепиться на т^оне. Поражение Кучума привело к тому, что меж-Д(;>усобная борьба в среде татарской знати возобнов

Племяннику погибшего Едигера Сеид-хану удалось в свое время спастись и укрыться в Средней Азии. Прослышав о неудачах Кучума, он вернулся в южные пределы Сибири и стал угрожать узурпатору местью.

Предчувствуя новые междоусобия, знать стала спешно покидать ханский двор. От Кучума отвернулся даже его собственный «карана». Русские летописи употребляли слово «карача» как имя собственное. На самом деле в Крыму, Ногайской орде и других татарских улусах титул «Карачи» носили главные сановники хана, принадлежавшие к самым знатным и могущественным родам.

Карача владел одним из лучших улусов Сибирского царства. Его ставка располагалась в самом устье Тобола, в непосредственной близости от столицы. Казаки дознались, что Карача был любимым советником и что в его ведении находились ханские мастерские, изготовлявшие щарю пансыри и кольчуги и всякую ратную збрую». Когда Карача узнал о том, что Сеид-хан объявил войну Кучуму, он решил покинуть неудачливого хана. Отказавшись повиноваться приказам Кучума, Карача со всем своим родом, воинами, слугами и рабами ушел на юг, к Чулымскому озеру, и стал кочевать между Тарой и Обью. Вскоре Караче удалось привлечь на свою сторону многих мурз и он повел свою особую войну с Ермаком.

На огромной территории Сибирского царства обитали редкие и малочисленные племена, завоеванные татарами и связанные с ними одними лишь данническими отношениями. Внутренне непрочное царство стало распадаться, не выдержав столкновения с казаками.

Некоторые местные племена и их князьки перестали признавать власть Кучума после первого же его поражения. Хантский князек Бояр со своим родом стал помогать казакам тотчас же после появления их в Кашлыке. Со времени похода казаков на Обь надежным союзником Ермака стал князь Алачей со своим племенем. Несколько позже в Кашлык прибыли мансийские князьки Ишбердей и Суклем. Согласно поздним преданиям, эти князьки, жившие в недоступных местах, за Яскалбинскими болотами, добровольно признали власть Ермака и привезли ему ясак. Казаки отпустили их с честью, после чего Ишбердей оказал ии много услуг. Он привел к покорности русским других мансийских князьков и «.пути (русским) многи сказа, и на немирных (князьков) казаком вожь изрядной был и верен велмиъ.

Помощь со стороны местного населения имела для экспедиции   неоценимое   значение.   Горстка   казаков   не могла бы в течение двух лет держаться против татар посреди враждебного населения.

Фольклор хантов донес исторические предания о Ермаке. Замечательно, что в памяти хантов сохранились воспоминания не только о длительной и упорной войне с Ермаком, но и о мирных отношениях с ним. На протяжении веков сказители племени передавали из уст в уста несложный сказ о мире между остяками и Ермаком: «Остяки с Ермаком не воевали. Когда Ермак пришел, то наш вождь встретился с ним, встали напротив друг друга и поменялись, передавая из рук в руки лук и ружье: тот нашему ружье, а наш — лук». Другой «.сказ» хантов гласил: «Когда Ермак (т. е. его люди) пришли в Айполово, решили не трогать остяков, а дать им решить: покориться или воевать. В Айполово семь шаманов собрались и сказали своему народу: «Дайте нам семь дней подумать!» Посовещались с богом и решили подчиниться и платить дань.

«Черные люди» в Сибири жили в такой нищете, которую казаки не видели даже в России. Ермак обложил ясашных людей самой легкой данью. Всяк должен был почувствовать, насколько царский ясак легче тяжкой ханской дани.

Людей в войске Ермака было немного, и казаки не помышляли о том, чтобы подчинить необъятную территорию Сибири и обложить ясаком все населявшие ее племена.

По существу Ермак контролировал небольшую территорию, непосредственно примыкавшую к захваченной ханской столице. Эта территория тянулась на сто — двести верст к северу от Кашлыка и на пятьдесят — шестьдесят к югу. За Бегишевым городищем начинались владения Кучума, за устьем Тавды — пелымского князя Аблыгерыма.

Ермаковцы жались к берегам Иртыша. Только на реке они чувствовали себя уверенно. Их струги были всегда наготове, и Ермак мог подать помощь любому из своих куренных атаманов в считанные часы.

Бремя забот по управлению краем казаки делили поровну, совершенно так же, как «дуванили» добычу. По всей вероятности, ясашиые улусы были разделены так, чтобы каждая сотня могла собирать ясак в отведенной ей местности. Татарские юрты были куда богаче хантыйских. Но казаки делили юрты жеребьевкой.

Для вольных казаков власть стала не меньшим испытанием, чем кровопролитные битвы.

Старые казаки знали, сколь тяжела рука у их атамана. Они исправно свозили в Кашлык раз установленный царский ясак. Попытки грабежа и насилия Ермак пресекал с беспощадной жестокостью.

Кроме испытанных бойцов в войске Ермака пришли в Сибирь «незнаемые» люди. Атаман брал в поход всех. Оставался в казаках лишь тот, кто выдерживал испытание железом и кровью.

Законы вольного «товарищества» были просты и действенны.   Войско   карало   смертью   убийц   и   мародеров.

Плечист и кряжист был атаман Ермак. Во всем его облике проступало выражение силы и уверенности. Держался он степенно. Был немногословен и не мешал говорить другим. Но по временам на него накатывался гнев, и тогда его голос звучал как раскаты грома. В гневе Ермак бросал шапку наземь и топтал ее ногами.

Казаки любили и почитали батьку, но побаивались его ярости.

Ермак никому не прощал малодушия, трусости и измены. Столь же беспощадно карал он повинных в насилии и разбое.

Минуло время Ермака, а казаки из уст в уста передавали ;<сказы» о том, с какой строгостью карал их атаман изменников и трусов: «а хто подумает отойти от них и изменить им, не хотя быт, и тому по до наш указу: насыпав песку в пазуху и  посадя в мешок — в воду!»

Когда казаки подошли к Ка шлыку, малодушные стали подбивать войско повернуть вспять. Ермак собрал круг и заставил их замолчать.

Год спустя среди станичников вновь поднялся ропот. «Не будем ждать, пока все пропадут в этой гиблой земле, отойдем от Ермака!» — толковали недовольные, собираясь втайне от атамана.

Готовясь бежать из Сибири, зачинщики мятежа принялись грабить мирных татар, убивали тех, кто сопротивлялся.

Когда измена открылась, «круг» судил преступников и приговорил их к смерти. Осужденные отбивались изо всех сил. Брань и крики смолкли лишь после того, как воды сомкнулись над головой разбойников. В последний раз со дна поднялись пузыри, и собравшиеся на'берегу казаки разошлись.

За время сибирского похода, как следовало из казачьих «сказов», «угружены» были в реку «болыии двадцати человек с песком и камением». Сколь бы жестокими ни были казни, без  них войско  никогда бы не очистилось от скверны и не пресекло грабежей и разбоя в своей собственной среде.

Жизнь в Сибири не баловала казаков. Едва наступила весенняя пора, в отряде появились больные. Человек ложился спать здоровым, а ночью у него поднимался жар. На третий день больной умирал в горячке, не приходя в сознание.

Бывалые казаки умели лечить раны порохом и землей. Против неведомой сибирской лихорадки у них не было столь действенных средств.

Ермак не раз звал знахарей из татарских мирных аулов, Явившись в Кашлык, «ведуны» варили в котле неведомое травное зелье и поили больных, шепча неведомые заклинания. Травы ли помогли или что иное, мор прекратился так же внезапно, как и начался.

Измена малодушных не заставила Ермака отступить от своих планов. Но по долгому опыту атаман знал, что опасен не заговор, а общая усталость и утомление.

Люди не верили больше посулам насчет близкой помощи и требовали от атамана ответа, когда кончится затянувшийся поход и войско вернется в родные станицы.

Ермак понимал, что ободрить людей может лишь крупный успех, новое блистательное военное предприятие. Но средств для такого предприятия было явно не-ппстаточно.

Казаки успешно громили ногайскую гвардию Кучума, пока имели вдоволь свинца и пороха. Растратив боевой припас, они лишились главного преимущества.

Ермак не раз совещался с атаманами, пока не отклонил окончательно мысль о походе в Барабинскую степь против Кучума. Противника надо было выбирать по силам, и казаки обратили взоры на север.

Пелымский князь Аблыгерым не участвовал з битве на Абалаке и уберег войско от потерь. Притаившись в своем урочище на Пельше, он ждал исхода спора из-за Сибири.

Среди мансийских племен авторитет Аблыгерыма оставался неколебимым. Племена по Тоболу и Туре признавали его власть и неизменно следили за передвижениями русских на всем пространстве от Иртыша до уральских перевалов.

Воины Аблыгерыма имели возможность выследить и захватить любого гонца, который попытался бы пробраться из Кашлыка в Пермь.

На старости лет немногие оставшиеся в живых ермаковцы не прочь были вспомнить, как в юности ходили по всему Сибирскому «.царству» «свободными стопами». На самом деле их сибирские «хожсния» были многотрудными и стоили жизни многим казакам.

Тобольский историк Семен Ремезов собрал по крупицам известия о походе Ермака на Пелым. Его «сказы» о <хожении» нельзя воспринимать как достоверный отчет о происшедшем. Скорее это живая иллюстрация, составленная на основании поздних преданий.

Известие Кунгурского летописца о выступлении Ермака из Карачина улуса достаточно правдоподобно. Городище Кашлык оказалось непригодным для того, чтобы пять казачьих сотен могли разбить в нем свой лагерь. Поэтому, заняв Кашлык, Ермак в дальнейшем перенес свое зимовье на Карачин остров на реке Тоболе. Тем самым он обезопасил себя от внезапных нападений татар. Ни одна сибирская летопись не упоминает о Карачине острове. Но сомневаться в достоверности известий о нем не приходится. В Атласе Ремезова 1697 года помечены озеро и остров Карачинский на реке Тоболе, неподалеку от ее устья. По словам Г. Ф. Миллера, Карачинское озеро располагалось в 16 верстах от Тобольска и по форме представляло овальную дугу, концы которой почти сходились, соединяясь с Тоболом протокой. Озеро это, добавил Г. Ф. Миллер, «называется еще поныне по-русски Карачиным озером, а по-татарски — Карача-куль».

Покинув Карачин остров, флотилия казаков устремилась на Тавду и Пелым. Судя по Кунгурской летописи, Ермак спешил, «восхотоша-» вернуться «вспять на Русь». Свидетельство летописца вызывает сомнения.

Предполагал ли Ермак отказаться от первоначальных планов и навсегда покинуть Сибирь? Если бы дело обстояло так, то казаки двинулись бы не на Пелым, а на Обь и беспрепятственно ушли бы на Русь старыми проторенными путями через Печору. На этом пути казакам пришлось бы иметь дело с союзниками и населением, принесшим присягу (шерть). На самом деле Ермак выбрал не самый легкий, а самый трудный путь. На Тав-де располагалось Пелымское княжество, сильнейшее из мансийских объединений, в течение многих лет ведшее войну с Кучумом, а затем с русской Пермью.

Если бы Ермак попал в затруднительное положение в Кашлыкс, Аблыгерым немедленно нанес бы ему удар в спину. Разгром Пелымского княжества не только позволил бы казакам покорить наиболее населенные местности в  восточной  части   Сибирского  ханства,   но  и  овладеть самым удобным путем из Сибири на Русь. На Тавде казаки могли получить немного хлеба, отсутствие которого им ничто не могло возместить.

Война с Пелымскпм княжеством оказалась трудной и кровопролитной. Пройдя по полноводному Тоболу около сотни верст, казацкая флотилия вошла в устье Тавды. Река эта имела в ширину до 120 метров. Берега ее были довольно высокими.

В Красноярской и Калымской волостях жили татары. Они не желали подчиниться казакам и встретили их с оружием в руках. Предводителем их был владелец улуса на речке Лабуте, которого русские называли «князьком». Под натиском казаков воины Лабуты отступали до речки Паченки. К ним на помощь прибыли мансийские воины. На Паченке произошел «великий бой». -Князек» улуса Паченки погиб, как и «.князек» Лабута.

Следуя вверх по Тавде, Ермак достиг Кашуиких волостей и святилища Чандырь. Жившие здесь племена манси покорились ему —одни с боем, другие добровольно. В знак покорности старейшины принесли в казачий лагерь ясак. В плен к Ермаку попал кашуцкий есаул Ичимк.

Есаул оказался самым ценным ^.языком» для казаков. «Есть ли боевые люди и где они?»— спросил Ермак Ичнмку.

Есаул оказался человеком словоохотливым, и толмач едва успевал переводить его речи. Из показаний Ичимкп Ермак мог заключить, что казаков ждут серьезные испытания.

Тем не менее атаман не желал отказываться от раз поставленной цели. Он жалел лишь о том, что потратил слишком много времени в низовьях Тавды. Отныне отряд двигался вперед безостановочно, не тратя времени на сбор ясака и приведение к присяге мансийского населения.

Приказ Ермака был краток. Собрав атаманов, он сказал им несколько слов: «Что мимоходом заберем, то и наша добыча. Вперед!.

Подле устья реки Иксы казаки сделали короткий привал у урочища Табары.

Казачий фольклор сохранил любопытную сказку о том, что в Табарах Ермак натолкнулся на богатыря-исполина. Манси отличались малым ростом, почти никто из них не имел и двух аршин (полтора метра) роста. Богатырь возвышался среди мансийских воинов подобно утесу.

Казакам, стоявшим внизу, у подножия холма, на вершине которого располагалось урочище, казалось, что в исполине не менее двух сажен   (четырех метров)   росту.

Ермак был поражен видом великана и приказал своим людям  взять его живым,  чтобы  увезти  с  собой.

Но великан не желал сдаваться. Он загреб ручищами десять казаков и стал их давить насмерть. Чтобы спасти своих, Ермак велел застрелить чудище.

Приведенные сведения о великанах в Сибири кажутся наивной   сказкой.   Но   появление  ее   вполне  объяснимо.

В памяти народа сибирская одиссея казаков приобрела вид эпоса. Как и герои древности, Ермак должен был встретить в дни странствий своих великанов и победить их.

Чем дальше казаки продвигались к устью реки Пе-лымь, тем большее сопротивление им приходилось преодолевать. Одолев князца Патлика, Ермак узнал, что пелымцы успели основательно подготовить к обороне свое главное урочище.

Мансийские старейшины отправили своих жен и детей в дальние места, на Конду.

Воинственный князек Аблыгерым был для казаков едва ли не самым опасным противником после Кучума. По сведениям Строгановых, он мог выставить в поле до 700 воинов. На самом деле воинские силы Пелыысиогс: княжества были куда менее многочисленными. На конец XVI века на Пельше, Конде и Тавде числилось немногим больше 500 ясачных людей.

Дважды Аблыгерым жестоко разорял пермские земли. Он не ждал пощады от русских и тщательно готовился к войне с Ермаком.

На Иртыше жил «лучший князек» Роман Славный. В дни ясашного похода он попал в плен к казакам, дал на себя шерть и заплатил ясак.

Пелымцы угрозами и уговорами старались отвести от царя его новых подданных в Сибири. По их наущению Роман бежал с Иртыша на реку Конду. Посреди зимы князек отправился «с родом своим, лыжами и нартами» к Пелыму.

Атаман Ермак не знал, что предпринять. Стремительное движение к устью Пелыма не принесло успеха. Казакам не удалось застигнуть противника врасплох. Им пришлось беречь порох и пули. Отряд понес тяжелые потери.

Штурм неприступного городища в устье Пелыма неизбежно привел бы к новым напрасным жертвам.

Учтя все это, Ермак скрепя сердце отдал приказ об отступлении. Пелымский поход стал первой крупной неудачей в ходе сибирской экспедиции.

Казацкого вождя немало смутили показания пленных, захваченных на Тавде. Все они в один голос твердили, что никакого пути с Пелыма на Русь нет: «и по допросом пути нет за Камень в Русь». Мансийские шаманы старались уверить казаков в том же самом. Переводивший их речь толмач заявил Ермаку: «через Камень, хотя и думаешь, не пройдешь: дороги нет!»

Местные манси знали о существовании лозвинского пути из Зауралья в Пермь. Что же заставляло их давать казакам неверные сведения? Как видно, пелымских жрецов и старейшин вполне устраивало присутствие казаков в Кашлыке: они не желали восстановления власти Кучума в их владениях. Чандырский жрец с уверенностью пред-сказал Ермаку победу над К.учумом. «...И о том,— наивно отметил Кунгурский летописец,— идольское пророчество  сбылося,  а о  смерти его   (Ермака)   не  сказал».

В районе Тавды татары и манси возделывали землю, но пашня их была невелика по размерам.

Повернув с Пелыма вспять, казаки собрали в волости Таборы «хлеб в ясак.'.

Казаки не вернулись в Кашлык, а остались зимовать на Карачине острове. Туда они ".проведшие в зимовье* свои струги с хлебом и прочими «припасами». Манси, сопровождавшие обоз, были отпущены из Карачина восвояси.

За два года пребывания в Сибири Ермак не раз ездил по всяким надобностям в урочища вогуличей и остяков на Иртыше. Приходилось ему плавать и на Обь, в страну самояди.

Перед глазами атамана открылся неведомый мир. Там люди летом ходили голые, а в холодную пору одевали кожаны из «рыбьей кожи» или звериных шкур. Им знакомы были лишь самые примитивные орудия рыбной ловли и охоты. Даже внешне они отличались от тех, с кем приходилось сталкиваться казакам. То были люди приземистые, со скуластыми лицами. Длинные жесткие черные волосы в беспорядке лежали у них на плечах.

Для зимовья ханты выбирали сухое высокое место подле воды и строили себе глубокие избы-землянки, в которых укрывались, <шки в погребах, от великих мра-зов». Посреди юрты горел огонь в очаге, вдоль стен стояли земляные нары.

В больших чумах селилось по нескольку семей. Такие чумы имели много выходов со своими норами». В каждой жались остяки с детьми, сидя при своем огне.

Как ни тесно было в хантыйском жилище, в нем находилось место для «добрых собак», тогда как ездовых лишь кормили в чуме и содержали всю зиму на улице.

С наступлением весны ханты покидали зимовья и переселялись в «вешние юрты»— поместительные шалаши, покрытые берестой. Их переносили с места на место, где больше было рыбы.

Ермак помнил, как он впервые вошел в чум к остякам. Все бабы и девки остяцкие, закрыв лицо и отвернувшись к стене, мгновенно вышли прочь. Осталась одна старуха, суетившаяся подле огня.

При госте муж не называл жену по имени и не говорил с ней ни слова, но лишь повелевал знаками. Ермак дивился такому обращению. На Руси разве раб у строгого господина содержался в такой суровости.

Не было минуты, чтобы женщина в чуме сидела в праздности. На месте или в дороге она во всем помогала главе семьи: расставляла чум, колола дрова, раскладывала огонь, свежевала забитого оленя, варила еду, выделывала кожу, шила одежду.

На поляне за чумом играли дети, самый маленький едва научился ходить. Он поминутно падал, больно ударяясь о камни и сучья, но не выпускал из рук крохотный лук, из которого поражал то дерево, то едва видимую тень у своих ног.

Дети чуть-чуть постарше копошились в ручье. Они городили подобие забора от одного берега ручья до другого и ловили мелкую рыбу.

Казаки видели, как один малыш выхватил из воды рыбину и тотчас впился в нее зубами.

Едва солнце поднялось ввысь, остяки привезли с Иртыша полные сани рыбы. Вскоре они набросали подле шалаша целую гору налимов.

Выбежавшая из чума старуха быстро отобрала из кучи несколько крупных рыбин и побросала внутрь. Там несколько молодых женщин принялись сдирать с них кожу, а мясо отсекали длинными кусками, жарили его на огне или сушили на ветру.

Под вечер в поселок пожаловал остяцкий дальний «князек», прослышавший о появлении казаков.

Ни по одежде, ни по внешнему виду «князек» ничем не отличался от тех остяков, которые приходили к казакам раньше. Но Ермак все же сразу заметил, что перед ним — не простой человек, а вождь, старейшина. За «князьком» неотступно следовала небольшая свита, «что холопы за господином-». Но то были не .холопы, а соплеменники. «Князек» пригласил Ермака к себе в улус. Три дня пировали казаки в его урочище.

Наблюдая жизнь «.княжеского» городища, Ермак все больше утверждался в мнении, что остяцкие старшины «один только титул князца на себе имеют, а питаются всяк своими промыслами».

Чум «.князька» был просторнее и богаче жилища простого ясашного остяка. Среди соплеменников старейшину выделяла разве что горделивая осанка да обилие татуировки на коже. «Знамения» были наколоты у него на персях, на руках и ногах.

В княжеском чуме Ермак с любопытством оглядывал целое сонмище кумиров. Рукотворные боги хотя и были в образе человеческом, но больше напоминали палочку или дубинку, а где кляп или клин деревянный с насечками вместо рта и глаз.

У каждого в чуме был свои болван, и, как заметили казаки, «мущины мужскому — женщины женскому кланяются.>. Всяк украшал своего божка чем мог, приносил жертвы своему идолу.

Отправляясь на промысел, ханты одаривали идолов подарками,  мазали  им   губы   ухой   и   прочим   кушаньем.

Если им не везло и они возвращались без рыбы, они принимались колотить идола и оплевывать его. Когда промысел налаживался, они как ни в чем не бывало вновь оказывали ему почести. В крайней нужде ханты не только били своих золотых «стариков» и «старух», но и «отнимали» у них кусочки золота.

Великие сибирские реки и горы хранили в своих недрах несметные богатства. Местным жителям попадали в руки и золотые самородки, и золотой песок. То была лишь капля в море. Но золото, подобно тонкой струйке, просачивалось на запад— в Пермский край и в Поморье, поражая воображение тамошних жителей.

За двести лет до похода Ермака в Европе распространились слухи о великом идоле —«Золотой бабе», которой молятся уральские и сибирские племена.

В конце XIV века христианский епископ Стефан Пермский стал проповедовать слово божие среди уральских язычников. Прославляя его, северный летописец записал, что епископу пришлось жить среди неверных, молящихся «идолам, огню, воде, камню и Золотой бабе».

Следы идолища бесследно исчезли в Приуралье, едва епископы обратили местных язычников в христианство. Отныне Золотого бога стали искать в Сибири.

Чем дальше проникали русские в Сибирь, тем больше толковали они о кумирах. Золотой мираж разрастался.

По возвращении князя Курбского из похода на Обь по Москве распространилась молва о золотом обском болване.

Австрийский посол Сигизмунд Герберштейн заслушался рассказами москвичей и с их слов записал сведения о том, что за Уралом, при устье Оби, стоит идол «Золотая баба», в виде некой старухи, которая «держит в утробе сына и будто там уже опять виден ребенок, про которого говорят, что он ее внук».

Ученый трактат Герберштейна о Московии остался неизвестен Ермаку. Но едва казаки вступили в Сибирь, золотой мираж тотчас явился перед ними.

В первом ясашном походе станичники едва не завладели золотым идолом в княжеском урочище на речке Демьянке.

Весть об идоле принес ермаковцам чуваш. Неведомо какими путями попал он в Сибирь. После бегства Кучума чуваш попал в городище на Демьянке. Не желая оставаться в осажденном урочище, чуваш перебежал в стан к ермаковцам. Перебежчик немного знал по-русски. С его слов ермаковцы узнали о том, что в осажденном ими урочище ханты молятся идолу —«богу литому золотому, в чаще сидит», а идол, «де, поставлен на стол и кругом — горит жир и крутится сера, аки в ковше».

Чуваш не мог вразумительно ответить на вопрос, откуда взялся золотой идол. Описанный им обряд моления был, скорее всего, стилизованным изображением хорошо известного обычая хантов «пить с золота воду» по случаю принятия важных решений.

Казаки вторично услышали о «Золотой бабе», когда они попали в Белогорье на Оби, где располагалось самое почитаемое хантамн капище: «жрение (священнодействие) и съезд великий».

Казакам и на этот раз не довелось самим увидеть хант-ского бога. При их приближении жители спрятали «болвана-», как и всю прочую сокровищницу —«многое собрание кумирное-». Казаки постарались расспросить хантов и на основании их слов оставили описание идола: «на Белогорье у них молбшце болшее богине древней — нага с сыном на стуле седящая».

Сто тридцать лет спустя в Сибирь был сослан казачий полковник с Украины Григорий Новицкий. Вслед за казаками Ермака он безуспешно разыскивал местонахождение хантских идолов, сделанных в подобие человеческое. Ему не удалось найти «Золотую бабу», но он видел и подробно описал «болвана», названного им «обский старик». Идола хранили в мольбище «на устье Иртыша поблизости от Самарови града», в тех местах, где некогда побывали ермаковцы. Старик обский (или «мнимый бог рыб») имел вид доски с носом трубой, малыми рогами на голове и золотой грудью. Ханты тщательно закутывали его в «червлен-ную одежду» и рубища. Отправляясь на промысел, ханты ели священную уху, предварительно помазав ею «бога рыб».

Новицкий знал о существовании другого идола в Бело-горском мольбище. О нем он писал: «Первоначальный же и паче всех настоящий кумир зде бо». Ханты спрятали его в недоступных местах, и казаку не удалось увидеть его своими глазами.

Попав в урочище к «князьку», Ермак не много узнал о «Золотой бабе». Зато ничто не мешало казакам наведаться в чум шамана.

Впервые атаман увидел камлания местных волхвов во время пелымского похода. В те дни он посетил великое болванское мольбище в Чандыре. Предание об этом посещении попало на страницы Кунгурских «сказов».

Чандырекий шаман созвал соседей из ближних юртов, и началось камлание. По знаку колдуна подручные крепко связали ему руки и воткнули длинный нож «в брюхо сквозь». Через некоторое время шаман велел развязать себя, выдернул нож и, набрав полную пригоршню крови, стал пить ее и мазать себе лицо. Чтобы усилить эффект, шаман подозвал казаков и, откинув шкуру, показал им живот без каких бы то ни было следов кровавой раны.

Первые русские этнографы, жившие в XVIII веке, застали в Сибири те же обряды камлания, что и Ермак. Во время камлания, писали они, шаманы колют себя сами пли другому дают себя колоть ножом немалой величины, втыкая его по самый черенок, затем вытаскивают нож без всякого кровавого знака на коже.

Манси верили в то, что шаманы наделены сверхъестественной силой, позволяющей им предсказывать будущее. Этнографы XVIII века детально описали шаманские прорицания. «Волхв», по их словам, приказывал связать себя и бросался на землю, после чего присутствующие начинали неистово кричать, ударять в котлы и доски. Колдун отзывался на крики, делая «харей» разные «чудообразия» и бормоча призывы к богам. В чуме разводили «.великий» огонь, курившийся дымом. Едва шамана обволакивал синий туман, он начинал метаться в беспамятстве, словно угорелый. Очнувшись, колдун рассказывал о своем свидании с духами и просвещал сородичей насчет их будущего.

Тобольские церковники, первыми описавшие экспедицию Ермака, постарались представить казаков как подвижников, пострадавших во имя православной идеи. Из архиепископского «синодика ермаковым казакам» следовало, что сам бог указал путь Ермаку и его дружине в Сибирь и дал им силу, чтобы победить басурман (татар) и язычников (хантов и манси) и «разорить их богомерзкие и нечестивые капища*.

В жизни Ермак и его сотоварищи очень мало походили на святош и подвижников. Издавна повелось так, что на вольных окраинах собирались люди самой различной национальной принадлежности и вероисповедания. По этой причине казакам был чужд религиозный фанатизм. Оказавшись в Сибири, они не проявляли никаких поползновений к разрушению языческих капищ и христианизации края.

Положив ясак на татарскую Аремзянскую волость, казаки привели население к шерти не по христианскому, а по казацкому обряду. В знак верности царю их предводитель велел татарским «мергеням» целовать казацкую саблю.

Во время долгих «хождений» по Сибири ермаковцы с детским любопытством разглядывали идолов, амулеты и «священные камни», которым поклонялись местные племена. Поверье насчет чудесных камней, «производящих погоду», было распространено особенно широко. Шаманы искали «священные камни» в горах, во внутренностях лося и карася, и деревьях, куда они будто бы падали прямо с неба. С помощью камней колдуны напускали дождь, стужу и снег.

Однажды казаки попали в Ташаткан. В переводе с татарского это название значило: «камень, который бросили». Согласно кунгурским «сказам», Ташаткан возник на том месте, где с неба на землю в давние времена «спал» камень. На вид камень был багровым, по размерам превосходил воз с санями. Жители. Ташаткана говорили ер-маковцам, что от их небесного камня восходят то дождь, то снег и стужа.

Если верить Кунгурским ъеказам»; Ермак не раз посещал языческие мольбища- и в трудных обстоятельствах обращался к шаману за советом. Попав в «великое болван-ское моление» в Чандыре, он спросил колдуна, суждено ли ему пройти за горы на Русь. Шаман велел Ермаку вернуться в Кашлык.

Кунгурская летопись увековечила фигуру расстриги старца, находившегося при Ермаке в Сибири. Про старца говорили, что он «круг церковный справно знал» и «правило правил». Никто не мог исповедать смертельно раненого, кроме него. Тот старец был всего лишь беглым монахом, «ходил без черных риз».

Вольные казаки вели жизнь, полную опасностей и ратных трудов. Товарищество назначало каждому свое дело. Старец-бродяга вел у Ермака счет припаса и «каши варил». Он недаром ел свой хлеб.

Оказавшись среди мусульман и язычников, казаки не пытались навязывать кому бы то ни было свою веру. Веротерпимость помогла им наладить отношения с местным населением и пережить две трудные зимы.