История

Царь Петр и король Карл

Два правителя и их народы

Связанные разделы: Русская история

Рефераты

Александр Кап

ОБЩИЙ ХАРАКТЕР СВЯЗЕЙ

Столетия европейской истории от открытия Америки до Великой французской революции часто именуются ранним новым временем. XVI в. прошел под знаком церковной Реформации и контрреформации. XVII в. знаменит, несмотря на религиозные войны и процесс «ведьм», своей научной революцией, XVIII в. ее продолжил и увенчал философией Просвещения.

Эта характеристика имеет в виду передовые страны. Швеция под властью дома Ваза и Московское государство первых Романовых к ним не принадлежали, но степень отсталости их была различной. Швеция, слабо затронутая Возрождением, малонаселенная и с мелкими городами» все же была страной западноевропейской. Ее глубоко преобразовала лютеранская Реформация, ее государство и армия были модернизированы в первой половине следующего — семнадцатого столетия. Передовому для того времени горному делу, производству и обработке металлов обязана была не в последнюю очередь Швеция своим положением новой великой державы в Европе, хотя и длившимся всего сто лет.

На исходе XVII в. стала меняться и необъятная русская держава — духовное дитя не Рима, а Византии. При Петре Великом Россия стала великой державой Европы со статусом империи и новой столицей на земле, прежде принадлежавшей шведской короне. Одновременно сама Швеция опустилась на уровень державы среднего ранга. Владения на востоке она уступила России: процесс завершился в 1809 г., когда Швеция лишилась всей Финляндии с Аландским архипелагом и куском шведской Вестербот-нии. С той поры, однако, шведы вкушали блага непрерывного мира и в конце XIX в. сравнялись по своему развитию с передовыми странами.

Не стояла на месте и Россия, но она развивалась мучительно, односторонне, скачкообразно. Культурным притязаниям и свершениям верхов противостояли нищета и рабство значительной части народных низов, великолепие дворцов и огневая мощь пушек сочетались с вековой отсталостью ее сельского хозяйства.

По этим причинам шведы оставались дающей стороной в русско-шведском культурном обмене примерно до половины XVIII в. Затем стало все больше сказываться культурное «излучение» российской столицы — крупнейшего города всего Севера (200 тысяч жителей на исходе века Просвещения), главного заказчика и потребителя произведений искусства. Достижения западноевропейской культуры, передаваемые шведами русским, зачастую не были собственно шведскими. Возьмем в пример прекрасную серебряную утварь — подарки шведских правителей московским государям на протяжении XVII в. Больше половины изделий была германского происхождения. Немецкие названия носили и шведские учреждения, которые перенимал, приспособливая их к нуждам и условиям России, царь-преобразователь. Значительная часть шведских подданных, служивших и оседавших в Московском государстве, были прибалтийскими немцами. Напомним, что Прибалтика именно в рассматриваемое время стала шведской — сперва, в 60-х гг. XVI в., Эстляндия (нынешняя Сев. Эстония), потом Ин-германландия (древняя русская Ижорская земля) и, наконец, богатая и густонаселенная Лифляндия (Сев. Латвия) с крупным городом и портом Ригой. В XVIII в. провинции эти сжшись с Россией. Кроме того, Россия в два приема овладела Юго-Западной Финляндией с портовым городом Выборгом — так называемой Старой Финляндией. Тем самым в пределы России попала часть исторической шведской державы, причем в прямой близости к столице — Петербургу. Новые царские подданные — шведы и финны — посредничали в распространении шведской культуры на российском северо-западе.

НОСИТЕЛИ КУЛЬТУРНЫХ СВЯЗЕЙ И ВЛИЯНИЙ

Торговля между Швецией и Русью была со времен средневековья целиком сосредоточена в руках горожан Северной Германии и немецких горожан Восточной Прибалтики. Прямые связи между обеими странами приняли наихудшую форму периодических вооруженных столкновений будь то в Финляндии или по преимуществу в русской Карелии. Первыми «культурными посредниками» стали воины, рыцари, ландскнехты, приходившие опустошать земли соседа. Шведские выражения «русская печь» и «русская яма» возникли после опустошительных казачьих десантов в годы Северной войны. И в русском обиходе поговорка «как швед под Полтавой» имеет явно военное происхождение.

Впрочем, в XVI в. стали обычным явлением дипломатические миссии: многолюдные посольства и одиночные гонцы везли грамоты и дары своего государя. Устойчивые культурные связи, связи на уровне рядовых людей сложились же после того, как под власть шведской короны надолго попали царские подданные ижорских и карельских городков, т.е. начиная с 1610-х гг. Шведским властям, сперва военным, а затем и гражданским, пришлось искать, вербовать или готовить переводчиков с русским языком, а местным шведским священникам вменялось в обязанность учиться русскому, дабы распространять Лютерово учение и иным образом воздействовать на новых подданных короля. Шведские власти охотно слали на Восток своих агентов и добивались для тех из них, что поселялись в Москве, статуса резидентов. Московские власти проявляли к такой возможности меньший интерес. Первый русский резидент прибыл в Швецию только к началу Северной войны. Был гам задержан и умер на чужбине.

Мирный договор в Столбове 1617 г. открыл возможности купцам обеих стран промышлять и селиться в другой стране. Торговые люди и стали важными посредниками в приобщении одного народа к культуре другого. Поток не иссякал и тек преимущественно на Запад. Стихийным движением в обратном направлении были, повторяем, шведские подданные, поступавшие на царскую службу. Часть их была к тому вынуждена, попав в плен к русским. В конце столетия число и культурный уровень приезжих из шведского государства заметно выросли. Новыми их категориями стали врачи и мастсра-рсмесленники, священники и ученые. С Востока на Запад переселенцы являлись лишь в порядке исключения. Служащий русского внешнеполитического ведомства Григорий Котоши-хин стал первым шведским шпионом в Москве (из русских), а затем и перебежчиком, эмигрантом в Швеции. По заданию и при поддержке шведских властей он составил в 1666 г. первое в своем составленная капитаном Филипом Юханом Страленбергом. Сделана в Тобольске ж в переработанном виде издана в 1730 г. в Швеции.

Стралсыбсргу принадлежит книга на немедком языке, посвященная географии и этнографии северо-востока Европы и Азии, которая впоследствии была переведена на английский, французский и русский языки.

 В XVIII в. число русских и шведов, посещающих соседнюю страну, еще больше возросло. Выросло и число переселенцев. Поневоле задержались на несколько лет в России шведские военнопленные, размещенные в городах империи вплоть до Урала и Западной Сибири. 25 тысяч каролинов явились второй по величине группой выходцев из более передовых стран. Первой такой группой были, как известно, немцы со своей колонией в Москве на исходе XVII в., включившей со временем и шведский элемент.* Малая часть шведских пленников осталась в России и обрусела:. «Шведов» — нередкая фамилия у русских.

Бывшие русские пленные — всего их было взято в Северную войну полторы тысячи — также подчас оставались в Швеции. В Швецию ездили ради торговых дел, а в остальном очень редко, будь то военные или гражданские лица, чаще всего чиновники русской дипломатической миссии в Стокгольме после 1721 г.

Соответственно и в Петербурге находились шведские дипломаты, но в меньшем числе. В 1743 и 1744 гг. в трех центральных шведских провинциях, вокруг Стокгольма, размещались русские войска, на этот раз по желанию самого шведского правительства, которое опасалось нападения датчан Б сочетании с новым крес-тьянским восстанием {после т.н. Большой дальской пляски — восстания 1743 г.). Во второй половине века отдельные молодые люди приезжали из России на учебу в Упсальском университете.

Новым явлением XVIII в. была, во-первых, эмиграция в Северо-Западную Россию, точнее, в Петербург, шведов и финнов, причем выходцы из Швеции принадлежали к мелкой буржуазии, мещанству, обычно были ремесленниками. Пример тому — шведские пред-юг Ленина со стороны его бабушки по матери. Во-вторых, надолго или навсегда прибывали в столицу империи известные шведские ювелиры и артисты балета, ученые-естествоиспытатели. Их приглашал щедрый на заказы императорский двор или вновь учрежденная Российская академия наук. Шведский церковный приход в юном Санкт-Петербурге был первым неправославным объединением верующих в этом городе. Грамотные шведы и финны, мастера своего дела, люди молодые и бессемейные — 3 процента городского населения в 1730 г., — имели благоприятные возможности для карьеры в российской столице.

Немаловажное культурное значение имело и первое посеще

ние шведским королем Густавом III Санкт-Петербурга в 1777 г.

Король прибыл неофициально — под именем графа Готландско-

го, — дабы лично рассеять подозрения Екатерины II в отношении

внешней политики своего молодого и честолюбивого кузена. Лю

бознательный Густав III осмотрел достопримечательности, посе

тил Академию наук и Кунсткамеру, Петергоф и Ораниенбаум,

Смольный институт для благородных девиц и шведскую церковь

св. Катерины, заложил Чесменский храм, подарил Екатерине, в

частности, собрание книг, поделенное между Академией наук и

Эрмитажем. В 1796 г. сын Густава — семнадцатилетний король

Густав IV Адольф под именем графа Хага и в сопровождении свое

го дяди герцога Карла и первого министра посетил императрицу в

Петербурге с целью сватовства. Однако визит был неудачным:

помолвка с внучкой Екатерины тринадцатилетней Александрой

Павловной расстроилась, так как шведская сторона не дала пись

менного заверения сохранить за невестой ее православное вероис

поведание.

ОБМЕН ИЗДЕЛИЯМИ, ПОЗНАНИЯМИ, ТВОРЧЕСКИМИ ИМПУЛЬСАМИ

Несмотря на стародавние традиции, торговля между шведами и русскими, прерванная в средние века Ганзой, только в XV11 в. стала упорядоченной, постоянной и двусторонней. Русские лавки и склады в южной приморской части Центрального Стокгольма были сооружены в 30-х и 40-х гг. Русское подворье (шв. Рюсгор-ден) несколько раз выгорало и отстраивалось вновь. Дело это служило предметом дипломатических препирательств, русские бывали недовольны своим местоположением. Тем не менее русский гостиный двор был первым в своем роде на Западе, так же как и православная часовня при подворье. Купцы везли в Стокгольм привычные русские товары, продукты сельского хозяйства и промыслов: меха, шкуры, кожи («русская кожа» — тонкая юфть), коноплю, лен и холсты, мед и воск, сушеные рыбу и мясо, животный жир и сало. Сверх того торговали купцы простыми и дешевыми ремесленными изделиями («русские товары») и мылом. Шведский ассортимент был куда более однородным и неизменным: медь, железо, изделия из них и, по соглашению между правительствами, оружие всякого рода вплоть до пушек. Последние иногда шли в качестве подарка: во время азовского похода молодому Петру в Воронеж отправлены были корабельные пушки (открытие московского журналиста Марата Зубко). По мере шведской иммиграции в пределы России, начавшейся, как мы видели, еще в XVII в., там учились у шведов военному делу, а в следующую эпоху перенимали искусство добычи руды, плавки и обработки металла, технику судостроения (тут важную лепту, впрочем, внесли еще учителя Петра — голландцы, а затем его союзники — датчане и норвежцы) и ювелирного дела.

Северная война (по-шведски Великая Северная) 1700—1721 гг. занимает, как ни странно, в развитии русско-шведских культурных связей рассматриваемых столетий центральное место. Петровские реформы, едва начатые перед войной с меньшим во многих отношениях, но явно более цивилизованным противником, диктовались и ускорялись самим ведением войны. Как сказано у Пушкина о России, «не один /урок нежданный и кровавый / задал ей шведский паладин». Сам Петр после Полтавской битвы, как известно, пригласил к себе плененных шведских военачальников и сановников и пил за здоровье «наставников своих». Еще в долгие годы войны были позаимствованы целые звенья шведского государственного устройства, прежде всего сама система коллегий — центральных ведомств, вместе с их немецкими названиями.

Связи между враждующими державами Карла и Петра не были полностью прерваны. Агенты царя, часто немцы, под благовидным предлогом проникали в шведские владения с целью изучения управленческой практики противника — правила внутреннего распорядка, штатные расписания, инструкции копировались или похищались. У шведов в России были иные заботы. Шведский резидент, будучи задержан в Москве вместе со шведами-купцами (та же беда постигла куда большее число русских в Стокгольме), получил все же возможность помогать своим пленным землякам, число коих быстро росло. Несмотря на состояние войны, родственники переводили в Москву деньги, а некоторые отважные жены добирались сюда в поисках своих любимых. После же Полтавы царские власти пошли на создание самими пленными довольно прочного самоуправления, действовавшего вплоть до окончания войны. Его создали и возглавили оставленные в Москве высшие офицеры и чиновники Карла. Тогда как пленные солдаты содержались в обеих странах за счет местной казны и принуждались к труду в условиях, близких к тюремным, офицеры жили на частных квартирах, зависели от присылаемых из-за рубежа денег и подрабатывали кто во что горазд; были строителями и аптекарями, фельдшерами и преподавателями, музыкантами и ремесленниками, пивоварами и самогонщиками (знатные русские пленники пребывали в Швеции в праздности, под домашним арестом, но умудрялись снабжать царя письменной информацией). Наиболее способные и сговорчивые из каролинов поступали на русскую службу, участвовали в исследовании Сибири и Центральной Азии, одолевали тысячи верст лесов, степей и морского побережья. Они чертили первые карты Сибири, выполняли дипломатические и торговые поручения вплоть до Пекина.

После восстановления мира в 1721 г. он не прерывался между двумя соседями долгое время. Культурный обмен между Стокгольмом и Петербургом из случайного и стихийного становился все более постоянным и планомерным, пришла пора культурных связей в полном смысле этого понятия. Совершенно чуждые друг другу в предыдущем веке, шведы и русские отныне сближались между собой, во всяком случае высшие слои обеих стран. Учеба у шведов продолжалась и в мирное время. Петр и его преемники не жалели средств, дабы склонить шведских инженеров, например Эммануила Сведенборга (он был также известен как мистик и основатель христианской секты), и ремесленных мастеров к переселению. С русской стороны в научную командировку первым отправился в Швецию в 1724—1726 гг. сподвижник царя Василий Татищев, организатор уральских горных заводов. Эта отрасль промышленности и знаний его больше всего и занимала. Вербовал он в русскую службу тех же горных мастеров, но шведские власти разрешения не дали. Тем не менее, как уже говорилось, эмиграция в Петербург из шведской Финляндии и в меньшей степени из собственно Швеции происходила безостановочно. По мере своего роста шведская, или скандинавская, колония в городе на Неве стала делиться по языковому признаку: шведоязычные построили свою вышеназванную церковь в 1769 г. в самом центре города, финноязычные остались в старой деревянной 1734 г. по соседству. Обе церкви, носившие имена святых — покровительниц русских императриц Екатерины и Анны, не сохранились.

Побежденная Швеция привлекала верхи русского общества не только своими рудниками, домнами и литейными дворами. Государственное полуреспубликанское устройство Швеции в так называемую эру свободы служило образцом для подражания оппозиционной русской знати в ее разного рода, но безуспешных попытках 1730, 1762 и 1773 гг. обуздать своих самодержавных повелителей. Граф Никита Панин, посланник в Стокгольме с 1748 г., стал там горячим поклонником шведской «формы правления» и создал своего рода «панинский феномен». С тех пор российские дипломаты — Петр Сухтелен в XIX в., Александра Коллонтай в сталинское время и Борис Панкин при Горбачеве относились к Швеции с любовью и благоговением.

Быстрое развитие наук в России позволило наладить естественнонаучный обмен между академиями — российская учреждена в 1725 г., шведская в 1739 г. Много позже, и почти одновременно учреждены были в 80-х гг., в подражание Французской академии, и обе академии гуманитарных наук: так называемая Российская академия и шведская «Виттерхетсакадемиен», существующая поныне. Любопытно, что на церемонии открытия Академии наук в Петербурге председательствовал герцог Карл-Фридрих Голштинекий, зять Петра и внучатый племянник Карла XII! Языковой барьер не слишком мешал: ведь первые российские академики были немцами, да и в общении между учеными еще преобладала латынь. Академики посылали друг другу описания своих опытов или измерений, печатные сочинения и коллекции. Переписку со шведской стороны поддерживали Эрик Бенцелиус, основатель замечательной университетской библиотеки в Упсале и впоследствии архиепископ Швеции, астрономы Андерс Цельсий (о ком европейцам постоянно напоминают сводки погоды) и П.В.Варгентин, ботаник Карл Линней со своими учениками, физик С.Клингеншерна и другие. Их русские корреспонденты — географы-натуралисты С.П.Крашенинников и С.Г.Гмелин, историк и путешественник Г.Ф.Миллер, математик И.А.Эйлер. Цельсий, между прочим, определил еще в 20-х гг. меридиан Москвы. Линней получил через уральского промышленника и цветовода-любителя Демидова камчатский гербарий датско-русского путешественника Витуса Беринга и описал его в особом сочинении. Ученые из Швеции и шведской Финляндии участвовали в крупномасштабных российских экспедициях после петровских времен, например в арктических плаваниях того же Беринга. Свен Вакселль, принявший командование экспедицией, когда Беринг смертельно заболел, сделал впоследствии русскую карьеру: в чине командор-капитана он получил потомственное дворянство. Сам Линней, правда, отклонил приглашение Екатерины II переехать в Россию, но имел русских студентов и направил в Петербург своего ученика Юхана Петера Фалька. Тот получил в управление городской ботанический сад, первый в России. В качестве российского профессора ему было поручено исследовать вновь завоеванную Киргизию в составе крупной экспедиции. Эрик Лаксман, тоже из Линнеева кружка, стал в России профессором экономики и химии. Он обследовал горный Алтай, изъездив тысячи верст от Барнаула до Иркутска и вдоль китайской границы. Доцент из финляндского города Або Андерс Юхан Лекеелль стал первым шведским астрономом на российской службе. Будучи в Петербурге, он открыл комету, названную его именем. Трое шведских подданных стали, таким образом, российскими профессорами. Шведы и русские не раз избирались иностранными членами другой академии: назовем с русской стороны Ломоносова и княгиню Екатерину Дашкову, главу Российской академии наук, со шведской — того же Линнея, секретаря Шведской академии наук Варгентина и самого Густава III, ставших почетными членами Петербургской академии.

Сказочно богатая императорская фамилия и высшая петербургская знать стали крупнейшими заказчиками для множества шведских живописцев, медальеров, ювелиров, музыкантов, балетмейстеров. Художники заслужили наибольшую известность.

Александр Рослин, приглашенный Екатериной II, стал учителем плеяды крупнейших российских портретистов: Рокотова, Боровиковского, Левицкого. Беньямин Патерсен снискал известность в конце столетия как создатель петербургских пейзажей в жанре масляной живописи, акварели, графики. Много раньше, вскоре после Ништадтского мира, перебрался в Петербург из Стокгольма балетмейстер Жан Батист Ланде. Начав с частного преподавания танцев, он открыл в 1738 г. императорскую балетную школу в Зимнем дворце. Позже он поставил первый настоящий русский балет — «Балет цветов» (с крепостными танцорами) и получил известность в Европе. Во второй половине века шведский танцовщик-солист и хореограф Жан Вальберг (одно время выступавший под русской фамилией Лесогоров — калька со слова «Вальберг») стал основателем первой скандинавской балетной династии в России. Российские карьеры балетмейстеров из скандинавских стран стали в царское время частым явлением.

Столь ощутимое культурное сближение между двумя историческими противниками стало возможным благодаря стремительной, хотя и однобокой, европеизации России. Дворянство обеих стран было вовлечено в общий круг французской словесности, моды, языка. Буржуазная, мещанская, а отчасти и дворянская среда российской Прибалтики и Старой Финляндии была немецкоязычной. Множество дворян из названных областей имели российские и шведские корни (известный пример — Врангели).

ВЗАИМНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ И ОЦЕНКИ

Отношение одного народа к другому существенно изменилось в XVII и XVIII столетиях. Начнем с русских. Пока Швеция оставалась в составе Кальмарекой унии и управлялась фактически или номинально датскими королями, московские правители — сначала великие князья, а с 1547 г. цари — относились к ней свысока. Шведам приходилось сноситься не с самими российскими монархами напрямую, а с их новгородскими воеводами. После поражения Ивана Грозного в Ливонской войне (1581 г.) Москве пришлось больше прежнего считаться с крепнущим и напористым соседом. Его считали вес же меньшим злом по сравнению с «исконным врагом» — католической Речью Посполитой (Польшей-Литвой). Теперь стали различать «евейских немцев»  от прочих немцев, а «евеев» от «свейских немцев». Когда чуть позже, в годы российской смуты, новгородские посланники просили короля Густава II Адольфа о шведском кандидате на пустующий московский престол, они выдвигали довод о том, что «роду варяжского», т.е. шведского, был некогда и Рюрик. В цари был, однако, выбран русский — Романов, вынужденный уступить шведам свои владения к югу от Финского залива. Несмотря на это, в последующей общеевропейской (так называемой Тридцатилетней) войне Москва политически и материально поддерживала Швецию. Как уже говорилось, даже Северная война не вызвала у русских особой вражды к шведам. Случаи расправы местных жителей с пленными каролинами были крайне редки. Дорогостоящая победа оставила, однако, на целое столетие в сознании у русских правителей страх перед шведским реваншем. Кошмаром русского двора было восстановление самодержавия в Швеции с французской помощью (что и произвел Густав III в 1772 г.). Подробные и многочисленные дипломатические донесения российских дипломатов в Санкт-Петербург посвящены этой теме, они рисуют шведов народом беспокойным, непослушным, легкомысленным и вольнолюбивым, всегда склонным изменить свою конституцию и потому податливым на вмешательство извне.

Под «народом» царские дипломаты имели в виду стокгольмскую элиту — парламент, государственный совет (правительство), королевский двор. В самой России образ шведов определялся, складывался иначе — в общении с мелкобуржуазными выходцами из городов Швеции и шведской Финляндии. Эти шляпники и перчаточники, аптекари и ювелиры, портные и сапожники, домашние учителя из бывших пленных, наконец, честолюбивые офицеры и чиновники из русской части Финляндии ценились за знание своего дела и за честность. Немногочисленные персонажи — шведы и финны — в русской художественной литературе пушкинских ьрс-мен лишены отрицательных черт.

Куда менее благоприятным было, к сожалению, мнение шведов о русских. Начать с того, что шведская историческая традиция со времен средневековых рифмованных (в отличие от древнерусских летописей) хроник представляла русских как «наших исконных врагов».

Многочисленные столкновения на поле брани, стремление шведских правителей оттеснить соседей подальше на восток нуждались в оправдании, легитимации. Такое оправдание находили в приписываемых русским пороках: идолопоклонству и вероломству, беззаконию, невежеству, невоспитанности, их буйному нраву, высокомерию перед иностранцами, наконец, пристрастию к пьянству. Только в XVII в. шведские власти признали русских за христиан. Столь же отрицательное мнение сложилось у шведов о своих восточных соседях в итоге долгой Северной войны. Понесенное

поражение в сочетании со внезапными и опустошительными высадками-набегами на шведское восточное побережье оставили после себя страх и вызвали к жизни существующее до сих пор понятие «страха перед русскими» (шв. «рюсскреккен»). Русских вспоминали матери, когда бранили или пугали непослушных детишек (ср. русское (тебя татарин в мешок посадит»). Русским, «таким, как русский» стали называть людей неотесанных, грубых, странных, опасных в общении. Вместе с тем постепенно распространилась и весть о хороших возможностях устроить жизнь или заработать деньги в российской столице. Полученный военный урок учил ценить добрососедские отношения с могущественной империей. После Северной войны шведское общество, элита, разделилось на реваншистов и русофобов — «шляп» (знак дворянских добродетелей) и миролюбивых нейтралистов — «колпаков» (условный знак принадлежности к податным сословиям). Русский вопрос неоднократно становился предметом внутренней борьбы. В годы Северной войны и во время войны Густава III с Россией в 1788—1790 гг. велась усиленная антирусская пропаганда в печати и с церковных кафедр: российскому рабству и произволу противопоставлялась свободная Швеция. Более опасный противник появился у шведов только в годы Французской революции, и тогда Стокгольм и Петербург стали, в порядке исключения, союзниками. Отмеченная асимметрия — довольно редкое этнопсихологическое явление — сохранялась и позже. Шведы питали устойчивое предубеждение к русским, а те отвечали растущей симпатией к «побежденному учителю».

ПОЗНАНИЯ О ДРУГОЙ СТРАНЕ

Культурное превосходство шведов в сочетании с многовековой враждою вполне объясняют нам, почему в раннее новое время шведы изучали Россию больше и знали лучше, чем русские шведов, по крайней мере до Петра. Интерес к восточному соседу отчетливо виден со времен короля Густава I Вазы, т.е. со второй четверти XVI в. Шведские посольства все чаще снаряжались в Московию, и к 1700 г. их насчитывалось уже до 60. Для отдельного описания и картографирования России нашлось место в знаменитой «Истории северных народов» Олауса Магнуса, католического епископа-изгнанника и одного из первых шведских гуманистов. Изданное в 1555 г., его сочинение (тоже к 1700 г.) перевели на двадцать с лишним языков. Так было положено начало шведскому изучению еще Московской Руси.

Постепенное завоевание Восточной Прибалтики вызывало новые потребности. В конце XVI в. «русская школа» в Нарве уже готовила переводчиков. В царствование Густава II Адольфа, в 20-е гг. XVII в., шведские власти уже располагали и рукописными пособиями по русскому языку, и словарями. В Стокгольме была открыта типография со шрифтом-кириллицей и напечатаны с миссионерской целью лютеранские катехизисы (основы вероучения в виде вопросов и ответов) на разговорном русском языке. То был, по-видимому, первый в своем роде опыт: ведь до Петра вся печатная литература на Руси была духовной, а значит, и церковно-славянской по языку. В конце XVII в. шведское государство уже располагало не только переводчиками, но и знатоками России. Услугами шведских переводчиков пользовались порой и московские государи. Шведские резиденты и путешественники оставили ценные повествования о России. Таких сочинений по меньшей мере пятнадцать. Они большей частью изданы, некоторые уже в то время. Среди шведов в России попадались и подлинные ученые. Три года прожил в Москве в 1680-х гг. языковед и любитель древностей Юхан Габриель Спарвенфельд. Он составил русско-латинский словарь в четырех томах на 10 тысяч слое, ныне впервые издаваемый шведскими славистами.

Благодаря пережившим плен каролинам, постоянным дипломатическим сношениям, вестям от эмигрантов и посреднической роли финляндцев шведы в XVIII в. знали Россию лучше, чем прочие народы Западной Европы, и уступали в этом разве что немцам. Шведоязычные газеты и журналы регулярно сообщали новости из Петербурга. В 70-х гг. в университете города Або (фин. Турку) преподавалась на шведском языке русская история. Преподавал ее профессор Хенрик Габриель Портан, крупнейший ученый-просветитель, поборник финляндской самобытности.

Скудные сведения о шведском соседе накапливались в русских летописях, живые впечатления привозили с собой московские послы и гонцы с XVI в., купцы-мореплаватели с XVII в. Благодаря Северной войне, заимствованиям шведских установлений, шведским гшенникам в России и начавшемуся завоеванию Финляндии русские вообще и петербуржцы в особенности все лучше узнавали соседнюю страну. К началу XIX в. русские Швецию знали не хуже, а то и лучше, чем шведы Россию. Благодаря сравнительной гласности шведской общественной жизни, прилежанию и ловкости российских дипломатов и их агентов множество печатных и рукописных материалов о Швеции поступало в российскую столицу. Швеция стала одним из первых западноевропейских государств, с которыми основательно познакомились люди Петровской эпохи, новой светской российской культуры. В частных русских собраниях XVIII в., не говоря о государственных, имелись сотни различных книг о Швеции, как шведских, так и не шведских. Было издано по меньшей мере 35 переводных шведских книг — научных, прикладных и историко-политических. Предпочтение отдавалось тем отраслям знаний, где шведские ученые первенствовали: так, были переведены и изданы книги по минералогии (Валлериуе), землеустройству (Фаггот), аналитической химии (Торберн Бергман), истории (Пу-фендорф), нравоучительные и практические наставления великого шведа — Линнея. Далее насчитывается более 30 изданных в России книг нешведских авторов, включая русских, целиком или частично посвященных Швеции и Скандинавии. С 1790-х гг. стали выходить книги и брошюры по «новейшей» истории Швеции, в обращении находились и рукописные переводы.

При этом один вопрос из русской и шведской истории возник именно в XVin в. и навсегда связал между собой интересы историков обеих стран.

Поставлен он был петербургскими историками-академиками из немцев в 1720-х и 1730-х гг. Речь шла, конечно, о варягах, или норманнах, и их роли в древнерусском обществе. В середине XVIII в. российские ученые-гуманитарии раскололись на сторонников и противников того взгляда (впоследствии норманнской теории), что именно древние скандинавы основали в IX в. государство на Руси.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Благодаря революционным преобразованиям Петровской эпохи культурное превосходство шведов значительно уменьшилось на исходе раннего нового времени. На протяжении XVIII столетия развилась русская светская культура, так что, например, современный литературный язык сложился у русских и у шведов одновременно — в первой четверти следующего века. Происшедшая разительная перемена хорошо видна, например, при сравнении переписки монархов: Юхана III и Ивана Грозного в последней трети XVI в., Екатерины II и Густава III в последней трети XVIII в. В первом случае грубо препирались люди разных культур каждый на своем языке, во втором соревновались в учтивости, в эпистолярном жанре на общем — французском языке, делились политическими, культурными новостями и семейными заботами (вплоть до прививки от оспы детям) люди одной космополитической культуры, кузина с кузеном. Их переписка, хранящаяся в архивах обеих стран, прервалась лишь на годы русско-шведской войны. Слова Вольтера из письма к Дидро «Ныне свет к нам приходит с Севера» позволяют оценить меру культурного роста России и Швеции в рассматриваемую эпоху.

Литература

Attius Sohlman M. «Moscovitae fidem cliristianam sequuntur», Album Re~ ligionum Urnense 3, Umeu 1994.

Catherine II et Gustave III. Une& conespondance retrowee, National-museum Stockholm 1998.

Engman M. Peteibuijjska va'gar, Abo 1995.

Jangfeldt B. Svenska vagar Ш. S:t Petersburg. Kapitel ur histoirien om sven-skaraa vid Nevans strander, Stockholm 1998.

Кан А. Швеция и Россия — в прошлом и настоящем. Москва 1999 (в печати).

Katarina den Stora & Gustav III. Nationalmuseum Statliga Eremitaget, Stockholm 1998.

Кобак А., Андреев А. Из истории русского храма и некрополя в Стокгольме/ Невский архив. Историко-краеведческий сборник II. Москва — СПб., 1995, с.421-446.

Коваленко Г. Швеция и Россия в XVII в. Из истории политических и культурных связей. Scriptum № 40. Rapportscric utg. av Forskningsarkivet vid Umea universitet, Umea oktober 1995.

Некрасов Г. Тысяча лет русско- шведско-финских культурных связей IX-XVIII вв. Москва, 1995.

Peterson С. Peter the Great's Administrative and Judicial Reforms: Swedish Antecedents and the Process of Reception, Stockholm 1979 (Rattshistoriskt bib-liotek band 29).

Родина. Российский исторический журнал 10/1997: Россиян Швеция 12 столетий.

Tarkiainen К. «Var Gamle Arffiende Ryssen», UppsaJa 1974 (Studia histo-rica upsaliensia 54).

Хлевов А. Норманнская проблема в отечественной исторической науке. СПб., 1997.

Шарыпкин Д.М. Скандинавская литература в России. Ленинград, 1975.

Шаскольский И.П. Русская морская торговля на Балтике. СПб., 1994.

Шведы на берегах Невы. Сборник статей. Шведский институт. Стокгольм, 1998.