История

Царь Петр и король Карл

Два правителя и их народы

Связанные разделы: Русская история

Рефераты

Евгений Анисимов

Он родился в ночь с 29 на 30 мая 1672 г. в Кремле и был сыном царя Алексея Михайловича и царицы Натальи Кирилловны из незнатного дворянского рода Нарышкиных, с которой царь повенчался в 1671 г. Появление на свет царевича Петра отмечалось как официальный праздник, хотя рождение детей в Кремле времен Алексея Михайловича было делом почти обычным — первая жена, царица Мария Милославская (умерла в 1669 г.), принесла мужу тринадцать мальчиков и девочек. И вот на исходе весны 1672 г. родился четырнадцатый ребенок. От года его рождения не сохранилось каких-то особо запомнившихся людям пророчеств и знамений, которые бы с несомненностью говорили о наступлении для России новых, необыкновенных времен. Лишь потом, в разгар Петровских реформ, из уст в уста передавалась вышедшая из среды старообрядцев легенда о подмене родившейся у царицы Натальи дочери на мальчика из Кукуя (Немецкой слободы) — поселения иностранцев под Москвой. Для сознания миллионов русских людей эта легенда хоть как-то объясняла причины того неожиданного переворота в жизни России, который был связан с именем Петра I — человека необьгчайного, так непохожего на своих царственных предков внешностью, мыслями, стилем жизни, повадками и причудами.

Размышляя над причинами и обстоятельствами явления Петра в России, неизбежно возвращаешься к событию, которое омрачило детские годы царя. Речь идет о мятеже стрельцов, придворной пехоты, в мае 1682 г. — после того, как в апреле того же года умер преемник и старший сын Алексея Михайловича царь Федор и на заседании Боярской думы царем был избран не следующий по старшинству сын Алексея Михайловича шестнадцатилетний Иван, а младший — десятилетний Петр. Этот выбор бояр был обусловлен как интригами Нарышкиных — семьи царицы Натальи, так и тем обстоятельством, что царевич Иван, несший на себе черты вырождения, вряд ли, по мнению высших сановников, мог править государством.

Против этого выбора восстала царевна Софья — старшая сестра Ивана; она возглавила обиженный избранием Петра род Ми-лославских и спровоцировала восстание стрельцов. Ворвавшись в Кремль, они расправились с Нарышкиными и их сторонником боярином Артамоном Матвеевым. После мятежа соправителем Петра стал царь Иван, а Софья провозглашена правительницей. События 1682 г. навсегда запечатлелись в сознании десятилетнего мальчика. Всю жизнь он помнил, как с высокого крыльца Кремлевского дворца сбрасывали его близких на копья озверелой и пьяной толпы. Эти события стали для Петра символом разгула враждебных ему сил «старины» и во многом повлияли на становление его личности.

1682 г. стал переломным в размеренной традиционной жизни Петра — московского царевича и царя. Царица Наталья оказалась во враждебном окружении, она чувствовала себя лишней в Кремле, занятом правящей партией Милославских. Вместе с сыном и младшей дочерью Натальей (родилась в 1673 г.) вдовая царица все чаще покидала «Верх» — так назвали стоявший на холме Кремлевский дворец — и надолго уединялась с детьми и ближними людьми в одном из загородных дворцов русских царей — в Преображенском. Здесь и прошли детство и юность Петра.

Силою династических и политических обстоятельств Петр, оставаясь формально царем, оказался вдали от Кремля, от той бытовой и культурной среды, которая в прежние времена властно формировала мировоззрение и образ жизни московских царевичей. В Преображенском он обрел свободу, которая сильно сказалась на формировании его весьма импульсивного характера. Одновременно, выпав из привычной церемонной среды «закрытого города», мальчик не получил, подобно своему отцу и братьям, традиционного православного образования и воспитания, а вместе с ними — знаний, вкуса к православию, к церковной литературе и культуре.

Более того, Петр, увлеченный играми на вольном воздухе, под нестрогим присмотром своих учителей и воспитателей, на всю жизнь остался самоучкой, не получившим систематического образования. Он до конца жизни не знал правил грамматики и орфографии и писал многие слова, как их слышал. Но, конечно, дело не в уровне богословской подготовки царя или его грамотности (хотя и это весьма важно), а в том, что Петр не усвоил совокупной системы ценностей, присущих традиционной русской культуре, основанной на православии и гордом сознании исключительности православного духа и образа жизни. Наоборот, Петра постепенно втянула в себя типично протестантская модель существования в реальном, прагматическом мире конкуренции и личного успеха, который и освящал такой непохожий на православного протестантский Бог. Этой модели жизни во многом и следовал, сначала инстинктивно, а потом осознанно, Петр. Под ее воздействием во многом сформировалась вся философия Петровских реформ.

Жизнь царя в Преображенском была заполнена играми, преимущественно — военными, которые постепенно усложнялись, обогащая практические знания и опыт будущего реформатора и полководца. В то время образовался круг ровесников-придворных и слуг юного царя, которые впоследствии стали его сподвижниками на разных поприщах. Уже тогда проявились присущие Петру природные черты — живость восприятия, неугомонность, неиссякаемая энергия, страстность, порывистость, нетерпение, любовь к труду, желание самому овладеть разными профессиями.

Длительное время молодой Петр жил как бы в двух мирах. В одном — традиционном — он Я1шялся в царском облачении на торжественных церемониях и молебнах в Кремле. Этот мир был для него скучным и нелюбимым, потенциально опасным. В другом — «Преображенском мире» он возводил укрепления, маршировал среди своих «потешных», бил в барабан, стрелял из пушки, строил корабли на Плещееве озере. Здесь он был в кругу единомышленников. Любознательный и живой, он впитывал разнообразные знания, беседовал с иностранцами, среди которых выделялись шотландец Патрик Гордон и швейцарец Франц Лефорт. Это времяпрепровождение в виде постоянной игры и учебы поглощало его полностью. И когда в августе 1689 г., без особого участия Петра, ненормальное состояние троевластия окончилось поражением Софьи и Милославских, это не сильно сказалось на его занятиях. Лишь масштабы его военных игр возросли, почти не оставляя времени на представительские обязанности государя, как и на занятия политикой и делами управления, полностью перепорученного родственникам и боярам. В это время особую роль в жизни молодого царя сыграло знакомство с Кукуем — слободой, где жили в Москве иностранцы. Здесь, в непохожем на традиционную Русь мире необычайных вещей, диковинных обычаев и развлечений, в окружении интересных, повидавших мир людей, он познакомился с западной культурой, нашел материал для сопоставлений и размышлений.

Три события сыграли важную роль в окончательном (и нужно отметить — довольно позднем по меркам того времени) становлении личности будущего реформатора. Во-первых, это две поездки в Архангельск на Белое море в 1693 и 1694 гг. — тогда единственный морской порт России. Здесь царь впервые увидел морские корабли, настоящее море, совершил первые плавания при штормовой погоде. Это дало мощный толчок фантазии, появилась мечта о море для России, окреп и вырос подлинный культ корабля. Увлечение морем и кораблями стало не просто капризом. Во внутреннем мире Петра было какое-то неуловимое соответствие, созвучие образу, идее движущегося корабля — символа разумной организации мира, той идее, к которой инстинктивно стремился царь. Во-вторых, это — два похода (1695 и 1696 гг.) против турецкой крепости Азов. Первая неудачная осада Азова в 1695 г., опыт управления большой армией, а потом, на следующий год, тяжелая победа не на привычных учениях под Преображенским, а в настоящем бою с серьезным противником, строительство флота в Воронеже, без чего эта победа была невозможна, возведение на берегу Азовского моря непохожего на традиционные русские города Таганрога — прообраза Петербурга — все это стало генеральной репетицией тех действий, которые потом в иных, грандиозных масштабах развернулись уже на Балтике. Под стенами Азова в сознание Петра вошло представление о своем месте, «должности», роли, которую судьба отвела ему в жизни России.

В-третьих, огромное значение для Петра имела длительная поездка в Западную Европу (1697—1698 гг.) с Великим посольством. Царь ехал в составе посольства под именем простого дворянина, это дало ему свободу, позволило получить профессию корабельного мастера, подробно познакомиться со многими сторонами жизни Голландии, Англии и других стран, где он побывал. Много причин стояло за этим, столь необычайным для русского царя, шагом. Здесь были и жажда приключений, и столь характерное для живого и динамичного Петра стремление к новизне, его страстное желание испытать себя в деле. Но не желание приключений двигало царем, когда он обучался кораблестроению, знакомился с фабриками, арсеналами, разговаривал с государственными деятелями и специалистами — царь немного говорил и понимал по-немецки, а после пребывания и трудовой практики в Нидерландах овладел и разговорным голландским. Петр приехал в Западную Европу в поисках новой России. В итоге этого путешествия он вывез из Европы не только приборы, экспонаты, специалистов, знания, впечатления, трудовые мозоли, но и идею, которую понимал предельно просто, даже упрощенно: грядущее могущество России — на путях реформ, в переносе на русскую почву европейских институтов, порядков и обычаев. Жадный интерес Петра к западному образу жизни трансформировался в последовательную на него ориентацию. Это означало также и отрицание отеческих ценностей, последовательное и ожесточенное неприятие «старины» — того ненавистного, что ассоциировалось для него с врагами: Софьей, ее сторонниками — боярами, стрельцами. Последние, устроив в отсутствие Петра мятеж, лишний раз подтвердили, что готовы уничтожить его, ненавистного для них царя. Не без труда, с применением оружия верные Петру войска подавили тогда восстание стрельцов.

Так случилось, что Россия и осознавший себя Петр «встретились:- в переломный момент истории. Несомненно, что к концу XVII в. Россия вступила в серьезный кризис, проявления которого были опасны для будущего русского государства. Этот кризис охватил как традиционные системы государственной службы, землевладения, социальные отношения, военную сферу, так и область духовной жизни — тогда начало распадаться типично средневековое мировоззрение, свидетельством чего стал раскол в церкви и ожесточенная борьба официальной церкви со своими многочисленными противниками. Словом, не углубляясь в этот сюжет, отметим, что кризис назрел, он должен был неизбежно разрешиться, с участием Петра I или без него. «Ветер истории» уже дул в направлении реформ, Россия стояла на пороге их, и мы можем предположить, что без Петра пути и средства выхода из кризиса, возможно, были бы иными, постепенными и не такими жестокими и бескомпромиссными. Но, оставляя в стороне сослагательную форму, отметим, что влияние личности Петра, его интеллекта и психологических установок имело огромное значение для реформ и последующей судьбы России. Поездка за границу, длительное пребывание в Голландии и Англии — странах в то время технически очень развитых (а это было решающим критерием в петровской оценке европейской культуры) — укрепили отвращение Петра к традиционной русской жизни. Он считал «старину» не просто опасной и враждебной лично ему, царю Петру из клана Нарышкиных, но и тупиком для России, свидетельством ее очевидного технического, военного, культурного отставания от других европейских стран. Западная же модель жизни во всем ее многообразии —- от орудий труда до государственных институтов и мелких черточек быта — стала для него образцом, по которому он переделывал свою страну, беспощадно расправляясь со «стариной».

Тот заряд ненависти к «старине», который царь Петр вынес из своих детских и юношеских лет, после возвращения из-за границы стал важным дополнительным стимулом в его реформаторской деятельности и способствовал ее радикализму. Так, в истории строительства новой столицы, Санкт-Петербурга, проявилась не только рациональная предусмотрительность царя, стремившегося освоить и закрепить за Россией пустынные невские берега, но и максималистское желание начать свою жизнь заново, вдали от традиционной, враждебной ему Москвы. Петербург создавался, как отмечалось в литературе, отчетливо как антипод Москве, противопоставлялся ей как город, обладавший иными, лучшими (читай — западными) чертами.

Словом, Bq)HyBuuicb из путешествия в Россию в августе 1698 г., царь начал преобразования. Они поначалу неравно затрагивали различные сферы жизни России, казались случайными, но целеустремленность, настойчивость реформатора и радикализм этих перемен предвещали их грандиозный размах в ближайшем будущем. Северная война против Швеции, начавшаяся осенью 1700 г. с поражения русской армии под Нарвой, стала мощнейшим стимулятором реформ, той, как говорил царь, «школой», которую пришлось пройти Петру и его стране. После нарвекого поражения от армии Карла XII царь понял, что победа в войне со столь сильным противником не может быть достигнута с помощью только частичной реформы армии (к чему Петр приступил еще до Северной войны) или введением новой одежды и бритьем бород. Нужно было создавать иную, новую систему комплектования и подготовки армии, менять традиционную службу дворян, строить на пустом месте промышленность, работающую на войну, преобразовывать финансовую систему, создавать учебные заведения — и все это срочно, немедленно. По мере разрастания масштабов войны назрела проблема механизма власти, повышения его эффективности. Старые учреждения, порядки, способы ведения дел в новых условиях не годились, они не обеспечивали победы, и их предстояло менять. Преобразования, проводимые в условиях тяжелой войны, вторжения войск Карла XII в Россию, отличались поспешностью, непродуманностью, но постепенно Петр приобрел огромный опыт властвования; он умел учиться на ошибках, был феноменально работоспособен, жесток и последователен в достижении своих целей.

Здесь мы касаемся важной проблемы — роли войны в жизни и реформах Петра Великого. Не будем забывать, что из 43 лет его царствования Россия не воевала с кем-либо только 6—7 лет. Здесь важно коснуться гак называемого балтийского вопроса. На протяжении всего XVII в. шведы не препятствовали русской торговле через захваченные ими территории Восточной Прибалтики, да западное направление и не было никогда главным для русской торговли, ориентированной на Архангельск, — беломорская внешняя торговля вполне удовлетворяла потребности допетровской России. Однако пример Голландии и Англии, которым морская торговля приносила богатства, вкупе с популярными в те времена идеями меркантилизма — все это говорило Петру о невозможности России существовать без западного моря, портов, через которые, по его мнению, потекут богатства. В этом он ощущал собственную неполноценность, как государь, отрезанный от моря — этой всеобщей международной коммуникации. В своем желании вырваться к морю он явно опережал реальные возможности и потребности своей страны. Как и в других областях жизни, он оставался мечтателем, выдавал желаемое за действительность, которую переделывал под свои мечты.

Впоследствии, с основанием Петербурга, Петру с огромным трудом, драконовыми мерами удушения архангелогородской торговли удалось повернуть традиционные товарные потоки в западном направлении — к Петербургу и Риге. Но и потом, до второй половины XVIII в., Петербург как торговый центр и порт требовал постоянных финансовых вливаний и поддержания парниковой, искусственной атмосферы исключительных льгот и привилегий. То же самое можно сказать о русском коммерческом мореплавании: русские торговые корабли до середины XVIII в. были экзотической редкостью в портах Европы, практически вся торговля велась на иностранных судах, то есть так же, как при шведах.

Важен и другой момент в обосновании войны со шведами. Начатая в 1700 г. Северная война, не формально (как можно бы трактовать царские указы 1700 г. о причинах конфликта), а действительно преследовала цель возвращения «отчин и дедин» — территорий, некогда отобранных шведами у России по условиям навязанного ей Столбовского мира 1617 г. В те времена фактор «восстановления справедливости», реваншизма играл важную роль во внешней политике. Русское правительство многократно и безуспешно пыталось военным путем и на мирных переговорах со шведами получить обратно потерянные земли, смыть нанесенное русскому государю этим захватом оскорбление, но в Стокгольме даже и слышать о существовании такой проблемы не хотели, хотя ничего и не предпринимали для укрепления восточных границ. Словом, война была двигателем, стимулом прогресса России, как его понимал Петр.

Одним из условий этого прогресса стало широкое использование Петром разнообразного опыта западноевропейских стран для своих реформ и нововведений. Он был одним из первых русских правителей, который ясно понял, что для упрочения своей власти и достижения могущества государства необходимо быстро перенять и приспособить к условиям России, к менталитету ее народа все самое новое и полезное, что есть на Западе, будь то технология, машины, уставы или обычаи. Нет сомнений, что Петру были известны многие из популярных западных идей государственного строительства. Он был знаком с Лейбницем, был усердным читателем — в русских рукописных переводах — различных лексиконов и книг, содержавших, в том или ином виде, названные выше идеи. Кроме того, книга Пуфендорфа «О должности гражданина и человека» так понравилась царю, что он распорядился перевести и издать ее по-русски. Воспроизведение западного опыта на русской почве Петр понимал весьма широко. В ходе реформ Петр воспринял и развил применительно к России популярные в Европе прагматические идеи публицистов, юристов, историков Гроция, Пуфсндорфа и: других, которые превозносили рациональное светское государство, утверждали превосходство государственного сувере-9 нитета над частным интересом, значение и миссию абсолютного монарха как первого слуги отечества. Подобно своим западным современникам, Петр чрезвычайно высоко оценивал роль государства в жизни общества. Более того, государство мыслилось им не просто как организация миллионов людей, а как идеальный общественный инструмент, с помощью которого можно изменить не только неживую природу, но самого человека. К этому нужно добавить, что выдающиеся успехи естественных и математических наук того времени способствовали представлению о живых существах как о механизмах, которые можно переделать, настроить, «отремонтировать» по замыслу ученого. Из этой идеи непосредственно вытекала «полицейско-педагогическая» доктрина организации общественной жизни. Механизм в подходе к общественным явлениям распространялся и на само государство. Немецкий философ Лейбниц выразил его в письме к Петру, сравнив государственный аппарат с механизмом часов, в которых каждая шестеренка и колесико (читай — учреждение) точно сопряжены друг с другом и слаженно действуют. Наконец, венцом упомянутых общих идей было представление о том, что все реформы и связанные с ними лишения и жертвы служат одной великой цели — достижению «общего блага» (salus publica), которое представляется земным раем.

Отсюда такое внимание Петра к институтам государства, к изданию разнообразных законов и регламентов. В сочинении и редактировании их царь видел верный путь к достижению «общего блага», всеобщего счастья и процветания, ведущей роли России в мире. Военные уставы с их подкупающей ясной простотой и проверенной в бою надежностью, учение о государственном хозяйстве — камералистика с ее целесообразностью и доскональностью, полицейский режим с его почти тотальной опекой над всеми сторонами жизни подданных, жестоким подавлением инакомыслия, недовольства и своеволия, наконец, полное преобладание светского начала над церковным — эти и другие взятые на Западе принципы преобразования широко использовались Петром, особенно во второй половине его царствования, точнее, после того, как к середине 1710-х гг. стало ясно, что победа над Швецией не за горами.

Но, говоря об этом, необходимо помнить, что Петр был, прежде всего, прагматиком, правителем-практиком и доверял преимущественно не общим суждениям и теориям, а той реальности, которую знал или о которой имел точные сведения. Поэтому он, размышляя о реформах, обратился к опыту стран, где симпатичные ему учреждения действовали давно и обеспечивали могущество этих стран. Такими странами-образцами для Петра стали Франция, Дания и особенно Швеция. В русской литературе известна точка зрения о том, что причины особой симпатии Петра к шведским институтам обусловлены близостью социально-экономических условий обоих государств. Но чем больше сравниваешь эти две страны, тем больше убеждаешься в их существенном, принципиальном различии в социальной и экономической, не говоря уже о политической, сферах.

Дело, по-видимому, состоит в другом. Швеция для Петра была государством-образцом, победа над военными силами которого досталась долгим и трудным «учением» русских у своего грозного соперника. Этот соперник, олицетворенный королем Карлом XII, вначале нанес ему, «ученику», сокрушительное поражение под Нарвой, но потом был вынужден признать превосходство Петра и его соратников. Это была излюбленная тема сентенций царя, в зрелом возрасте склонного к нравоучительным пассажам. В 1716 г. в «Объявлении к Уставу Воинскому» он не без гордости писал, как к русской армии пришли победы: «Когда войско распорядили, то такие великие прогресы с помощью Вы-шняго учинили над таким славным и регулярным народом (шведами. — £Л). И тако всяк может разсудит[ь], что ни от чего инаго то последовало, токмо от доброго порятку, ибо все беспорядочной варварской обычай смеху есть достойной и никакова добра из оного ожидат[ь] невозможно».

Итак, мысль Петра очевидна: победы в столь трудной войне со шведами достигнуты с помощью, естественно, Бога, но также и преобразований в военной сфере, когда в армии воцарился «добрый порядок», который противопоставляется прежнему «варварскому беспорядочному обычаю» и имеет в своей основе регулярное начало, выраженное в законах, уставах, системе воспитания и обучения военнослужащих. В торжественной речи на праздновании Ништадтского мира в 1721 г. Петр развил излюбленную мысль. Он сказал, что после победного завершения войны с помощью «доброго порядка» необходимо обратиться к гражданской (земской) сфере и ее «в такой же порядок привесть, как и воинское дело» с тем, чтобы достичь и здесь победы, смысл которой в достижении всенародного благополучия.

Но шведские, вообще — западные, примеры не брались реформатором слепо. При разработке военного и военно-морского законодательства он стремился собрать как можно больше данных о военных и военно-морских кодексах разных стран и устраивал их своеобразный «конкурс» на приспособляемость к русским условиям, вычеркивая все, что противоречило, по его мнению, коренным особенностям России, под которыми он понимал систему верховной власти, землевладения, крепостничества и характер русского народа. Так поступил он и при реформировании высшего и центрального государственного аппарата, при создании суда, налоговой системы, местного управления. Его дипломатические и прочие агенты в нескольких странах получили задание собрать необходимый материал о государственном управлении и соответствующих нормах права. И все же государственные институты Швеции оказались главными образцами в ходе реформы центральных правительственных учреждений, начатой в 1717 г. Кроме давней своеобразной симпатии к Швеции, здесь сыграли свою роль два обстоятельства. Во-первых, благодаря засылке, под благовидным предлогом, в Швецию опытного голштинского чиновника Генриха Фика удалось собрать о шведских коллегиях максимально полные сведения и благополучно, хотя и с большим риском, вывезти их в Россию,

Во-вторых, шведская система показалась Петру наиболее полным воплощением доктрины цивилизованного абсолютизма, воспроизвести который в русских условиях давно хотел царь-реформатор. Вместе с тем, перенимая основополагающие начала шведской системы государственного управления, Петр решительно изъял из нее вес, что имело хотя бы отдаленное отношение к парламенту, самоуправлению, правам сословий и личности. Благодаря этому «вестернизация», поразительные нововведения в экономике, военном деле, быту, нравах, искусстве, так поражавшие иностранного наблюдателя, не коснулись сердцевины ее социального и политического строя — самодержавия и крепостного права.

В этом смысле Петр был верным продолжателем своих бородатых предшественников на троне. Более того, перенесение и восприятие в России XVIII в. передового по тем временам западного опыта, институтов и идей служило почти исключительно целям упрочения самодержавия. Представляется, что Петр исходил из убеждения, что в России иной формы правления, кроме самодержавия, быть не может и не должно. Вполне правдоподобен рассказ токаря Петра А.К.Нартова, слышавшего, как царь, беседуя со своими сподвижниками Яковом Брюсом и Андреем Остерманом, «с жаром говорил им: «Говорят чужестранцы, что я повелеваю рабами, как невольниками. Я повелеваю подданными, повинующимися моим указам. Сии указы содержат в себе добро, а не вред государству. Английская вольность здесь не у места, как к стене горох. Надлежит знать народ, как оным управлять».

Поэтому в петровский период, ознаменовавшийся созданием нового государственного аппарата, и речи не заходило о каком-то представительстве существующих или вновь создаваемых сословных групп в органах управления и о делегировании каким-то учреждениям хотя бы части власти самодержца. Отчасти приверженность именно такому варианту реформ была основана на убеждении Петра в природной лени, упрямстве и глупости своего народа. Когда 3 ноября 1718 г. обсуждался вопрос о воспроизведении в России шведской системы местного управления, в которой главную роль играли выборные от крестьян. Сенат вынес решение, одобренное Петром:

«Кирхшпильфохту и ис крестьян выборным при судах и у дел

не быть для того, что (в России. — £.А.) всякие наряды и посылки

бывают по указом из городов, а не от церквей, к тому жив уездех

ис крестьянства умных людей нет». Естественно, что в «стране ду

раков» умным оказывается назначенный сверху чиновник. Росток

бюрократического дерева, контролируемого в своем развитии в

других странах институтами сословного и местного выборного уп

равления, был высажен на русскую почву, не имевшую или, точнее

сказать, давным-давно утратившую всякие черты самоуправления

и сословного представительства, и поэтому получил в России бур-

нос, неконтролируемое развитие. Единственным гарантом эффек

тивности работы нового, как и старого — приказного, — аппарата

оставался самодержец.

Идеология самодержавия подверглась при Петре существенному обновлению в западном духе того времени. Божественное происхождение царской власти было пополнено популярными тогда идеями «естественного права», «общественного договора». В идеологических документах и публицистике той поры говорится о некой «должности», «обязанности)' государя перед народом. Так, в «Правде воли монаршей» 1722 г. сказано: «Царей должность есть... содержание подданных своих в беспечалии и промышлять им всякое лучшее наставление к благочестию» или: «Царского сана долженство... есть сохраняти, защищати, во всяком беспечалии содержати, наставляти же и исправляти подданных своих». Определение это вполне укладывалось в распространенную тогда же концепцию монарха как «отца» подданных. В целом же рассуждения об обязанностях монарха были чистой риторикой, облекались в нарочито туманную, юридически не определенную форму, за которой, в сущности, не было никаких реальных обязательств и ответственности. Надо сказать, что Петр, несмотря на его особую любовь к законотворчеству и регламентационную страсть, не стремился точно определить характер своей власти как власти первого российского императора, и тем более обозначить свои обязанности.

Проявляя интерес ко многим отраслям знаний, Петр отдавал предпочтение точным наукам, ремеслам, уважал специалистов-практиков, любил знания прикладные, приносящие реальные плоды в конкретном деле, и был совершенно равнодушен к отвлеченным знаниям, к искусству, в произведениях которого видел только предметы украшения жизни или наглядные пособия. В подходе Петра к действительности, к людям особенно заметен предельный рационализм, подчас циничный практицизм. В 1705 г., утверждая смертный приговор политическому преступнику, Петр распорядился отдать приговоренного в ведение лейб-медика Бид-лоо «для анатомии» — произведения над ним опытов. Через шесть дней преступник умер. Таким же циничным рационализмом проникнуты указы Петра о делании наколок на руках взятых в рекруты крестьян, о насильственном переселении жителей разных городов в Петербург, о нашивке красных квадратов на спинах старообрядцев, чтобы их было видно в толпе, об обязательном нарушении таинства исповеди во имя государственной безопасности. В отношении к Богу у религиозного Петра был вполне прагматический подход. Царю был явно симпатичен протестантизм, он активно боролся с суевериями, верой в чудеса. Кажется, что он был близок к деизму — признавал Бога как исходный толчок развития, идущего далее по естественным законам, знание которых тем не менее, как был убежден Петр, не приближает человека к познанию мира.

Идея рационализма в полной мере распространялась у Петра на его представление о себе как государе. Он совершил кардинальные изменения в ритуале самодержавия и полностью покончил с поведением традиционных русских царей, когда они появлялись на людях только в особо торжественных случаях, в золотой одежде, и подданные были обязаны падать ниц при их появлении. Он разрушил тот ореол святости и полубожественного поклонения, который с древности окружал русского монарха и внушался подданным.

Современники, как русские, так и иностранцы, поражались простоте манер Петра, его скромному жилищу, непритязательности в еде, они с удивлением встречали русского самодержца, едущего без кучера в обшарпанной двуколке по улицам Петербурга, видели его на стройках, в рядах Преображенского полка, на мачте или за штурвалом корабля. Необычайны были вся его высокая, непропорциональная фигура, резкие движения, размашистая быстрая походка, взгляд пронзительных черных глаз, подергивания головы, судорожные движения лица, рук и ног. Почти всегда небрежно одетый в весьма недорогую и даже затрапезную одежду, он был безразличен к формальному почитанию и почтительному вниманию окружающих. Но более всего современники поражались совершенно непривычным для тогдашних коронованных особ занятиям Петра. Он был знатоком многих профессий, любил физический труд, слыл отличным токарем, корабельным плотником, знал военное и особенно морское дело, которое постиг во всех тонкостях. Рационалистическая, просветительская, по сути, идея постоянного совершенствования, усвоения знаний и навыков, жизнь-учеба были важной составляющей его мировоззрения. Известно его выражение: «Аз еемь в чину учимых и учащих мя требую». Реформы, война воспринимались Петром как постоянная учеба, школа, которую должен был пройти русский народ, чтобы добиться успехов, подобных успехам западноевропейских народов. Узнав о заключении Ништадтского мира в 1721 г., Петр воспринял его как получение аттестата об окончании «школы».

Концепция жизни — непрерывной учебы была близка типу личности, темпераменту Петра — человека любознательного, трудолюбивого, динамичного. С годами в сознании царя укреплялась идея, что он — Учитель, Мастер, обязанность которого — научить русских людей жить иначе, лучше, целесообразнее, полезнее для общества и себя. Огромная масса подданных представлялась ему в виде ленивых, неразумных, упорствующих в своей косности и лени детей. В указе 1723 г. по поводу слабого развития мануфактурного производства в России он писал: «Что мало охотников и то правда, понеже народ наш, яко дети, неучения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят, что явно из всех нынешних дел не все ль неволею сделано, и уже за многое благодарение слышится, от чего уже и плод произошел». Из собственного опыта, из популярных тогда педагогических доктрин он вынес мысль, что к послушанию, любви к делу, обществу людей нужно принуждать силой и страхом. Идея насилия как универсального средства достижения счастья всех и каждого была его навязчивой идеей, реализации которой он посвятил свою жизнь. Другая идея, всецело поглотившая Петра, была тесно связана с концепцией жизни-школы. JIIPIHLIU пример — вот что всегда и ьезде стремился продемонстрировать Петр на глазах своих подданных. Своей службой, начиная с самых низших воинских чинов, упорным трудом и в Адмиралтействе, и в кузнице, отважным поведением в бою и на пожаре он стремился показать пример, как нужно действовать, целиком отдавая себя служению Отечеству, исполнению своего долга. В концепцию самодержца он внес обязанность монарха заботиться о подданных, защищать их от врагов, трудиться на их благо. Это не означало, что он изменил концепцию самодержавия, но благодаря ему она обогатилась новой, вполне рационалистической мотивировкой, включила в себя понятия общественного договора, монаршего долга, впрочем сформулированных, повторяю, весьма расплывчато и не являвшихся обязательными для государя.

Петр вызывал страх у многих современников. Он казался пришельцем из другого мира, Антихристом. По своему характеру царь был типичным, не знающим сомнений фанатиком своей идеи. И ради нее он не считался с человеческой личностью, он смотрел на людей как на своих рабов, как на живой материал для возведения здания новой, счастливой России. Он думал о будущем и жил для него, подчиняя этому будущему свою жизнь и жизнь своих подданных. Петр не был по природе кровожаден, но как правителя его отличали жестокость, черствость, бесцеремонность в отношениях с окружающими. Во многих делах Петр часто проявлял свой неуравновешенный характер, им подчас двигали не хладнокровный расчет, а страсти необузданной натуры. Поэтому он нередко ошибался в людях, либо одним не доверял совершенно, либо другим верил беззаветно и не хотел слушать даже весьма обоснованные доносы на них. Так произошло в 1708 г., когда он не поверил до-носу Василия Кочубея и Искры на гетмана Ивана Мазепу, готовившего переход Украины на сторону шведов. Петр, безмерно доверявший Мазепе, выдал ему доносчиков, и они были казнены как раз накануне перехода Мазепы к Карлу XII. Согласно легенде, единственным выводом Петра I, попавшего с этой историей впросак, была знаменитая циничная сентенция: «Снявши голову, по волосам не плачут».

За Петром шла дурная слава палача и любителя застенка. Слухи о кровожадности царя были порождены жуткой и кощунственной обстановкой розысков и массовых стрелецких казней в Москве осенью и зимой 1698 г., когда царь и его приближенные то участвовали в кровавых казнях и страшных пытках, то пировали с безудержным весельем на шумных и безобидных попойках. Все это напоминало времена опричного террора Ивана Грозного. В том же 1698 г. в Преображенском приказе велось дело одной помещицы и ее крепостного, говоривших о царе: «Без тово-де он жить не может, чтоб ему некоторый день крови не пить». Как бы в подтверждение этой мысли как помещицу, так и ее крестьянина за эти слова казнили. Рассказы о царе-кровопийце ходили в народе и позже, В 1701 г. Петр приказал бить кнутом, урезать язык и сослать в монастырь посадскую девку Евдокию Часовникову, которая сказала: «Которого-де дня Великий государь и стольник князь Ромодановский (начальник Преображенского приказа — органа политического сыска. — Е.А.) крови изопьют, того-де дни, в те часы они веселы, а которого дни они крови не изопьют и того дни им и хлеб не есца». В 1699 г. полковник Иван Канищев донес на азовского губернатора князя А.П.Прозоровского,  человека  осведомленного  и  близкого  ко двору, что губернатор при гостях говорил следующие «непристойные слова»: государь людей «казнит же и своими руками изволит выстегать, как ему, государю, [у]годно». Колодник А.В.Кучумов был сослан в 1702 г. на каторгу за слова: «Государь с молодых лет бараны рубил, а ныне руку ту натвердил над стрельцами». Тогда же «ссыльная жонка» Анисья Васильева рассказывала, что когда ее пороли в Преображенском приказе, то «в то время Великий государь был и полы затыкал [за пояс], будто-де он палач». По-видимому, грозный царь был страшен для клиентов Тайной канцелярии одним только своим видом в палаческом застенке. В 1724 г. камергер Виллим Монс, приведенный на допрос к царю, упал в обморок, встретившись взглядом с государем. Еще более страшное обвинение — в сыноубийстве — повисло над Петром I после приговора к смертной казни и таинственной кончины летом 1718 г. царевича Алексея Петровича. Вскоре после его смерти люди повсеместно говорили об этом происшествии и осуждали царя, которому якобы «царевича не жаль, уморил-де ева в тюрьме... и не стыдно ль-де ему о том будет». Других же похватали за слова, что «Великий государь царевича Алексея Петровича потребил своими руками» или что это дело рук Менши-кова, действовавшего по указу царя. Взятый по доносу солдата капитан Выродов якобы говорил: -Какой он царь, что сына своего царевича Алексея Петровича казнил и кнутом бил?» Мнение народа об этом было самое неблагоприятное: «Какой он царь! сына своего, блаженной памяти царевича Алексея Петровича, заведши в мызу, пытал из своих рук».

И хотя Европа петровских времен еще не доросла до эпохи Просвещения с ее гуманизмом и уважением к человеку, все же Петр воспринимался на Западе как варвар, хотя и гениальный. Этому благоприятствовали как поражающие воображение дела и достижения русского царя, так и отсутствие у него малейшего представления о принятых в тогдашнем обществе правилах этикета и приличного поведения. В бросавшейся наблюдателям в глаза невоспитанности, порывистости Петра проявлялся присущий ему нонконформизм, демонстративное пренебрежение к традициям, против которых он боролся у себя на родине, отсутствие элементарного воспитания и деспотичная, подчас капризная натура, ни в чем не знавшая для себя ограничений. Поэтому прибытие русского царя в какое-нибудь государство или город воспринималось как варварское нашествие — после отъезда русских апартаменты, занятые Петром и его свитой, подлежали тщательной уборке и даже капитальному ремонту. Это весьма неблагоприятное впечатление от порой грубых ухваток и отталкивающих привычек царя значительно смягчалось и вообще притуплялось, отходило на задний план перед тем удивлением и восторгом, которые вызывали у знавших Петра людей его глубокий ум, тонкость и верность суждений, необыкновенное трудолюбие. От необыкновенного царя обычно оставались в восторге люди военных, технических, естественнонаучных профессий и увлечений — он поражал их своими глубокими знаниями и умениями, неиссякаемой любознательностью, искренним восторгом перед гением творца сложных машин и механизмов. Обычно прижимистый в тратах, царь не жалел денег ради того, чтобы привезти в Россию какое-нибудь диковинное изобретение (вроде паровой машины для фонтанов Летнего сада) или редкостную коллекцию (анатомическая коллекция голландца Рюйша). Малоприятные привычки и повадки царя терпели и многие государственные деятели и посланники европейских стран — мощь России заставляла их считаться с Петром. Да и сам царь, человек бешеного права, и темперамента, преображался за столом дипломатических переговоров, проявлял необыкновенное терпение, выдержку, знание сложных тонкостей и «конъюнктур» европейской политики, в чем разбирался не меньше, чем в секретах строительства и вождения кораблей.

Бесцеремонный с подданными чужих стран, со знакомыми ему иностранцами, с людьми за границей, Петр вообще не считался со своими подданными, какого бы ранга они ни были, не стесняясь применял для их воспитания свою знаменитую дубинку. За пиршественным столом он не знал никакого удержу, позволяя себе грубые выходки и сомнительные шутки со своими гостями или собутыльниками по «всепьянейшему собору» — собранию пьяниц, проводившему свои «заседания» в духе пародий на церковную (не ясно — православную или католическую) службу. Человек с несомненным чувством юмора, Петр устраивал шутовские представления, построенные в основном на унижении человеческого достоинства и издевательстве над своими подданными. Спаивание гостей до скотского состояния на многочисленных пиршествах было одной из самых распространенных забав Петра, при этом некоторые современники замечали, что сам царь пил умеренно и с интересом наблюдал за тем, как действует алкоголь на разум и особенно — на язык его гостей. Обычно гости, невзирая на их ранг, подданство и состояние здоровья, запирались в пиршественных залах или на вновь спущенном корабле на несколько дней, им запрещалось порой даже выходить из-за стола, за которым непрерывно гремели тосты. В это время царь мог выйти в особые покои и, поспав несколько часов, бодрый, трезвый и веселый, возвращался мучить гостей своим навязчивым гостеприимством.

В личной жизни долгие годы Петра преследовали неудачи. Всю жизнь он был весьма охоч до женщин (а по некоторым данным — и до мужчин) и всегда окружен небольшим гаремом из «метресс» — девиц легкого поведения и фавориток. Но внимание таких женщин увлекало его ненадолго. Между тем Петру были знакомы и доступны глубокие чувства. Семейная его жизнь не задалась сразу же — он был в юности оженен своей матерью на дворянской девице Евдокии Федоровне Лопухиной — особе неумной, упрямой, а самое главное — далекой от мира, в котором жил Петр. А это был мир кораблей, полевых учений, грандиозных государственных дел и почти непрерывных пьяных безобразий. После смерти в 1694 г. еще как-то сдерживавшей сына царицы Натальи Кирилловны он окончательно расстался с женой, а после возвращения из-за границы в 1698 г. заточил ее в монастырь. После этого Петр стал открыто жить с дочерью немецкого виноторговца из Кукуя Анной Монс, которую одарял богатыми подарками и вообще хотел сделать царицей. Однако в 1702 г. выяснилось, что Анна изменяет ему с саксонским посланником, и разгневанный царь посадил свою любовницу под многолетний домашний арест. По многим письменным свидетельствам видно, что он сильно переживал разрыв с Анной Монс и долгие годы помнил о ней. Постепенно из сознания Петра ее вытеснила новая любовница Марта Скавронская (в православии Екатерина), плененная русскими в Лифляндии. По происхождению латышская крестьянка, она была неграмотна, но умна и покладиста. С годами она сумела приспособиться к нелегкому характеру царя, сделаться ему необходимой. Письма Петра говорят о глубоком чувстве, которое испытывал к ней царь, возложивший на се голову в мае 1724 г. императорскую корону. Он любил детей от Екатерины, предназначал им свой трон, и это в немалой степени способствовало гибели старшего (от Евдокии Лопухиной) сына и наследника : царевича Алексея. История Екатерины была, в сущности, иллюстрацией к знаменитой сказке Перро о Золушке. В жизни же история эта имела довольно печальное продолжение. В том же 1724 г. Петр узнал об измене горячо любимой жены с ее обер-камерге-ром, по иронии судьбы — младшим братом Анны Монс — Вильямом. После казни Монса Петр, как можно предположить, уничтожил завещание в пользу незадолго перед этим коронованной Екатерины.

К этому времени здоровье царя было уже подорвано невротическими недугами — следствием постоянного нервного напряже- , ния и стрессов («альтерации», как выражался Петр). В сочетании ' с неумеренным образом жизни, который с годами не менялся, и частым пьянством все это привело к раннему старению этого сильного и неутомимого в молодости человека. В последние годы жизни его особенно беспокоила болезнь мочевого пузыря и мочеточного канала, что явилось прямым следствием плохо вылеченной венерической болезни. Это и стало основной причиной смерти Петра в ночь с 27 на 28 января 1725 г.

Последние дни и часы жизни первого русского императора были омрачены не только страшными физическими болями, от которых тогдашняя медицина не спасала, но и тяжелыми моральными муками государственного деятеля, который испытывал не только обычное для людей его положения одиночество, но и серьезные опасения за судьбу империи, созданной им с такими нечеловеческими трудами и жертвами. До последнего момента он не подписывал завещания и на все просьбы окружающих решить проблему престолонаследия повторял: «После! После!» Цепляясь за жизнь, он надеялся на свое выздоровление.

Значение личности Петра Великого в русской истории колоссально. Это понимали уже некоторые из его современников и оценили потомки. У них гениальность Петра не вызывала сомнения, а масштабы его деятельности до сих пор поражают своей грандиозностью и глубиной. Можно с уверенностью утверждать, что Петр на многие столетия определил развитие России как сильного, единого имперского государства, занявшего в мире одно из ведущих мест. Продолжая политику своих предшественников на троне, он укрепил, обновил взятыми на Западе новыми идеями и институтами тот режим, который впоследствии стал называться тоталитарным. Неизгладимо впечатление от личности Петра в сознании русского общества XVIII — XX вв. В течение вот уже почти трех столетий о нем в России вспоминают в дни успехов и поражений, во время официальных торжеств и в быту. В массовом сознании россиян XX в. лишь на некоторое время потесненный Лениным и Сталиным, он устойчиво сохраняет первое место в ряду выдающихся деятелей России, правлением и делами которых гордятся и которых почитают как национальных героев.

Литература

Анисимов Е.В. Время петровских реформ. Л., 1989 (Anisimov E. Hie Reforms of Peter the Great: Progress through Coercion in Russia. Aimonk, New-York, London, 1993).

Анисимов Е.В. Государственные преобразования и самодержавие Петра Великого. СПб., 1997.

Анисимов Е.В. Россия без Петра. 1725 — 1740 тт. Л., 1994.

Власть и реформы. От самодержавной к советской России. СПб./1996.

Воскресенский Н.А. Законодательные акты Петра I. M. — Л., 1945.

Голикова Н.Б. Политические процессы при Петре I. M., 1957

Есипов Г.В. Люди старого века. СПб., 1891.

Майков Л. Рассказы Нартова о Петре Великом. СПб., 1891

Маньков А.Г. Использование в России шведского законодательства при составлении проекта Уложения 1720 — 1725 гт. // Исторические связи Скандинавии и России: IX—XX вв. Л., 1970.

Павленко Н.И. Петр I: К изучению социально-политических взглядов // Россия в период реформ Петра I. M., 1973.

Прокопович Ф. Правда воли монаршей. СПб., 1722.

Рсгшн Н.Н. Внешняя торговля России через Архангельск и Петербург в 1700-м — начале 60-х годов XVIII века. Докторская дыс, т. 1. Л., 1985.

Российский государственный архив древних актов, ф. 7, оп. 1, д. 5,часть 1.

Семевский М,И. Царица Катерина Алексеевна, Анна и Виллим Монс. 1692 - 1724. Л., 1990.

Peterson С. Peter the Great's Administrative and Judicial Reforms: Swedish Antecedents and the Process of Reception. Stockholm, 1979.

Riasanovsky N.V. The Image of Peter the Great in Russian History and Thought. New-York, Oxford