История

Царь Петр и король Карл

Два правителя и их народы

Связанные разделы: Русская история

Рефераты

Ханс Баггер

В своей героической «Истории Петра Великого», вышедшей в 1739 г., датско-норвежский профессор истории Людвиг Хольберг утверждал, что «русские стали новым Народом, а Россия — новой империей, что изменило всю европейскую ситуацию, поставило интересы христианских королей на иную основу и открыло в Европе новую эпоху». Цель цитирования этого отрывка — подвергнуть утверждение Хольберга более тщательному рассмотрению. Основной упор при этом будет сделан на внутреннюю политику Петра, но в заключительной части последует краткая оценка внешнеполитических результатов — ведь изменение положения России в европейской системе государств может само по себе рассматриваться как реформа. Во вводной части приводится краткое описание культурно-исторического контекста, а также особых условий воспитания Петра. Без этого описания мы не сможем выявить общие тенденции его преобразовательной деятельности.

СВЕДЕНИЕ СЧЕТОВ С ДРЕВНЕРУССКИМ ФУНДАМЕНТАЛИЗМОМ

Для русских, носителей традиционалистского типа сознания, время правления Петра Великого было сплошным шоком. По мнению историка Сергея Соловьева (1820—1979), реформы Петра были страшной революцией, разделившей историю русского народа на два периода жизни: «возраст, в котором господствует чувство» и «возраст, когда господствует мысль». Другие выражали это таким образом, что Россия в Петровское время перешла непосредственно из средневековья в эпоху Просвещения — не пережив эпоху Возрождения в промежутке. Другими словами, России не досталось культурное наследие античности. Конечно, страна была крещена Византией, но греческие миссионеры, прибывшие в Киев, сознательно отказались от роли посредников в переносе на новую почву античной языческой культурной традиции их родины. Средневековая Россия осталась, по большому счету, не затронутой f светским искусством и естественными науками античности, ее рационализмом и гуманизмом. Когда античная культура возродилась на Западе, в России ее демонизировали как еретическую, посколь-

: ку Москва считала себя, после падения в 1453 г. Константинополя, «Третьим Римом» — то есть мировым центром всех истинно верующих.

Время правления Петра Великого стало знаменательно тем, что оно разрывало древнюю русскую традицию, в соответствии с которой Запад рассматривался как нечто греховное, негодное. Эту традицию можно проследить начиная с великого раскола христианской церкви в 1054 г. Старейший из сохранившихся источников такого рода — «Поучение о Латынех> («Речь о христианской и латинской вере»), в которой игумен Киево-Печерского монастыря Феодосии предостерегал князя Изяслава против католиков: «Вере же латынстей не прилучатися, ни обычая их держати, и комкания (т.е. причастия. — Примеч. перев) их бегати, и всякаго учения их бегати и норова их гнушатиея. И блюсти своих дочерей, не давати за них, ни у них поимати [...] занеже неправо веруют и нечисто живут [...]». Тем не менее вряд ли это предостережение оказало какое-то сильное впечатление на князя Изяслава. Его мать была шведкой (дочь Улофа Шетконунга), а жена — полячкой (дочь короля Метко II), и он явно не нашел ничего «нечистого» и еще меньше — сугубо католического в обоих новообращенных королевских домах. Русская династия продолжала крепить брачные связи с католическими королевствами, и это продолжалось вплоть до Мстислава (1125—1132 гг.), которого скандинавские источники называют Харальдом. Но когда католическое крестоносное движение после 1147 г. пустило корни на балтийских берегах, а около 1200 г. достигло Финского залива, отношение русских князей к католикам постепенно изменилось. Князья Новгорода, Пскова и Полоцка были втянуты в вооруженные конфликты на религиозной почве с немецкими, датскими и шведскими рыцарями, после чего русской церкви не составило труда доказать, что католики — враги веры. Линия фронта между восточной и западной церквями была теперь четко прочерчена также и в Северной Европе. Вторжение монголов в 1237—1242 гг. привело к тому, что русские оказались в еще большей изоляции и отчужденности от Запада. Однако это вторжение привело и к сравнительному усилению на Руси авторитета церкви.

Уверенная в себе Москва, в конце XV в. восставшая из руин монгольского ига, стала утверждать, что она — наследница Византии, а ее духовная жизнь в высшей степени стимулировалась иммигрировавшими церковниками и художниками, бежавшими с Балкан от турок. Это «второе южнославянское влияние» на Россию было характерно прежде всего новым религиозным течением исихазма, которое возникло в Византии XIV в. как реакция на попытки римской церкви интеллектуализировать христианство посредством сплава его с языческой философией античности. В то время как ренессансные западноевропейцы все глубже воспринимали античные рационализм и интерес к естественным наукам, логике и технике, русские оказались охвачены искренним религиозным благочестием, которое при помощи церковного искусства нашло выражение в искусно культивированном, чисто эмоциональном стиле, своего рода сентиментализме. Что русские и восприняли от уходящей в небытие Византии, так это глубоко созерцательную  мистику,  отрицавшую  все  обыденное  и искавшую реальность в Боге. Московское государство считало своей первейшей задачей хранить, в сотрудничестве с церковью, эту религиозную традицию, заботиться о духовном благе подданных и уверенно вести их вперед, к вечному спасению. На взгляд Москвы, Россия представляла все святое, в то время как Европа являла собою грех и пагубу.

Это мнение господствовало и в 1689 г., когда семнадцатилетний царь Петр вступил в Кремль и отправил свою единокровную сестру Софью в хорошо охранявшийся женский монастырь. С 1682 г. он жил со своей матерью Натальей Нарышкиной в летнем дворце, расположенном в Преображенском. Там он получил кое-какое образование, но и оно, по мнению церковного руководства, было совершенно излишним. Юный царь, предоставленный самому себе и своим военным играм, получил довольно большую свободу действий, мог носиться по московским пригородам и предаваться своей нетрадиционной страсти к плаванью под парусами. В эти годы Петр свел знакомство с соотечественниками самых разных сословий, а иногда и с иноземцами из пригородного гетто — Немецкой слободы. В этот период складывается его свободная от предубеждений натура, безыскусная манера общения и та простота, что должна была шокировать и духовных сановников, и зарубежных наблюдателей. Но игры в войну, что велись в его мальчишеские годы с большим размахом и были далеко не безопасны, учили Петра организовывать людей, выносить общие суждения и принимать решения, а все это вместе взятое — свойства в высшей степени важные для самодержавного монарха. «Потешные полки», маневрами которых он командовал в Преображенском, состояли из значительного количества его ровесников различного происхождения, вооруженных как холодным, так и огнестрельным оружием, а под конец даже пушками. Эти полки позднее вошли как боеспособное ядро в Преображенский и Семеновский гвардейские полки, ставшие становым хребтом первой регулярной армии России, а многие из ближайших товарищей Петра по военным играм детских лет, несмотря на незнатное происхождение, заняли высокие посты в российском обществе.

Молодой царь, ворвавшийся в 1689 г. в Кремль, не был сформирован церковью и отшлифован закостеневшими дворцовыми церемониями. У него была возможность свободного развития личности в общении с весьма различными людьми, и он научился полагаться на собственную способность здраво рассуждать. Кроме того, он сумел создать свою «аппаратную сеть», независимую от установившихся органов власти. Это был уверенный в себе, безгранично любознательный и энергичный монарх, который постоянно задавал вопросы специалистам о пользе всего на свете. Было ясно, что Петру будет нелегко вписаться в московский идеал государя и играть роль исполненного важности, созерцательного и благочестивого царя, самодостаточного и ищущего озарений свыше. И патриарх Иоахим был глубоко озабочен этим. Незадолго до своей смерти в 1690 г. он настойчиво ставил Петру на вид необходимость заботы о духовном благе православных подданных, контроля за тем, чтобы они не общались (не говоря о дружбе) с еретиками и неверными вроде католиков, лютеран и татар.

Но Петр поступал вопреки заповедям патриарха, подавая своим подданным крайне плохой пример. В то время как государственными делами занимались мать и ее родственники, он начал открыто проводить время среди иностранцев Немецкой слободы, расположенной всего в пятнадцати минутах пути от городской стены Москвы. Здесь он вначале посещал шотландского католика, заслуженного генерала Патрика Гордона, который как эксперт разбирал его военные игры. В доме Гордона он вскоре познакомился с Францем Лефортом, женевским кальвинистом. Этот свободомыслящий жизнелюб, имевший звание генерал-майора русской армии, стал инструктором Петра в европейской светскости, а также его наставником в амурных приключениях. Не без участия Лефорта Петр зимой 1691—1692 гг. познакомился со своей первой любовницей, дочерью виноторговца Анной Монс, которая вскоре заставила царя забыть свою супругу, набожную царицу Евдокию, подарившую ему в феврале 1690 г. сына Алексея.

Безнравственное общение Петра с иноземцами вызывало в широких кругах кратшее удивление и раздражение. Вся Москва понимала это так, что царь стремится избавиться от старорусского образа жизни. Это мнение подкреплялось тем, что он как раз в это время инсценировал публичное осмеяние русской церкви. Оно было осуществлено при помощи такого гротескного института, как «всепьянейший собор», который состоял из тщательно отрепетированных пародий на церковную литургию и ритуалы и которьш сознательно использовал общеизвестную приверженность русского священства к спиртному. Эти театрализованные эскапады в состоянии опьянения стали любимым развлечением Петра до конца его жизни. Они, безусловно, имели важное ментально-гигиеническое значение для этого неугомонного монарха, когда он чувствовал необходимость избавиться от смирительной рубашки дворцовых церемоний и выбраться из своего официального облика. Тем не менее следует подчеркнуть, что после смерти матери в 1694 г. Петр стал выказывать большую ответственность и чувство долга, подобающие царю. Поворотный пункт в этом отношении приходится на 1695 г., когда правительство пр1тняло решение осуществить поход на турецкую крепость Азов в устье Дона. Главным мотивом в принятии этого решения, безусловно, было стремление привлечь влюбленного в военное дело царя к государственным делам. Петр участвовал в этом походе в звании «первого бомбардира», формально же командовали генералы Патрик Гордон, Лефорт и Головин. Здесь Преображенский и Семеновский полки в первый раз сражались бок о бок с московским стрелецким войском.

Несмотря на то что этот первый поход на Азов потерпел фиаско, интересы молодого царя целиком обратились к сфере государственной власти. Много лет спустя Петр Великий признавал, что он «зачал служить с первого азовского похода бомбардиром». После неудачи 1695 г. он использовал весь свой организаторский талант для подготовки кампании следующего года. Жестко и бесцеремонно мобилизовывал он ресурсы общества. К крайней досаде помещиков, крепостным крестьянам была обещана свобода, если они добровольно пойдут в армию. Горожане и гарнизоны были обязаны отряжать необходимую рабочую силу, которая поступала в распоряжение руководства новых верфей в Воронеже, где строился азовский флот. Иностранные специалисты и эксперты также нанимались в большом количестве. Цесарю римско-гер-майскому и курфюрсту Бранденбургскому были отосланы грамоты  с просьбой присылать специалистов,  сведущих в осадной технике. Корабельные плотники и судостроители приглашались из ряда стран, в том числе из Дании, Норвегии и Швеции. В июле 1696 г. крепость Азов сдалась русским. Благодаря немецким осадным инженерам на этот раз удалось пробить бреши в толстых стенах крепости, а наскоро сколоченный военный флот показал себя на Азовском морс достаточно хорошо: одним своим видом он обратил в бегство турецкую флотилию, приплывшую на помощь осажденным. В конце сентября победоносные войска могли войти в Москву помпезным триумфальным шествием, похожим на карнавальное. Царь Петр, который во время всей военной акции находился в центре событий, на кораблях и в окопах, произвел сам себя в капитаны и теперь с достоинством маршировал во главе флотского экипажа, одетый в западноевропейское платье. Всем было ясно, что разница между фиаско 1695 г. и триумфом 1696 г. заключается во вкладе иностранных инженеров и кораблестроителей. Поэтому Петр твердо решил посредством личного ознакомления углубить свои сведения о европейской технике и науке. В марте 1697 г. он оставил Россию для восемнадцатимесячной учебной поездки. Его путь пролегал через Лифляндию и Курляндию в Пруссию и Ганновер, затем после долгого пребывания в Голландии и Англии он возвратился домой через имперскую столицу Вену. Царь путешествовал инкогнито под именем Петра Михайлова, хорошо укрытый среди 250 участников российского Великого посольства, чьим официальным главой был Франц Лефорт. В то время как русские послы вели медлительные переговоры с европейскими государственными деятелями насчет крупной антитуредкой коалиции, Петр неплохо использовал открывшиеся возможности для того, что мы сегодня назвали бы промышленным шпионажем. На протяжении более чем четырех месяцев он работал на верфи Ост-Индской компании в Амстердаме и примерно столько же в английских доках в Дептфорде. Повсюду, где имелись мануфактуры, музеи и кабинеты диковинок, он удовлетворял свою ненасытную любознательность.

Конечно, для того, чтобы разоблачить инкогнито Петра, много времени не потребовалось. Зарубежные государственные деятели не придавали ему сколько-нибудь большого политического значения. Но более чем двухметровую фигуру повелителя чуждого, полуварварского мира, с его напряженными чертами лица и неловкими манерами, повсюду, естественно, провожали взгляды любопытствующих. В Ганновере, на пути в Голландию, он встретился с курфюрстиной Софией, которая оставила одно из первых известных описаний взрослого Петра: «Царь высок ростом, у него прекрасные черты лица и благородная осанка; он обладает большой живостию ума, ответы его быстры и верны. Но при всех достоинствах, которыми одарила его природа, желательно было бы, чтобы в нем было поменьше грубости».

Годом позже, когда Петр оставил Англию, направляясь в Вену, австрийский посланник в Лондоне отправил цесарскому двору следующую предуведомительную реляцию: «Утверждают, что царь намерен поднять CBOirx подданных на уровень цивилизации других народов. Однако из его здешнего образа действий нельзя было усмотреть иного намерения, как лишь желания сделать из русских моряков: он вращался почти исключительно в кругу моряков и уехал таким же застенчивым, каким приехал в Англию».

В то время как царь находился в еретических странах с целью удовлетворения своих греховных интересов, стрелецкое войско подняло в Москве мятеж, вдохновленный всеобщим недовольством населения по поводу нетрадиционного стиля правления Петра и его кощунственного житья. Царь был вынужден срочно вернуться из Вены и лишь на полпути домой, в Польше, получил сообщение, что восстание подавлено. Тогда он уделил время для переговоров с новоизбранным королем Польши, Августом Сильным, о наступательном союзе против Швеции. По прибытии в 1698 г. в Москву Петр проявляет жестокость, беспримерную для всего его царствования. Он запустил машину систематического, зверского расследования мятежа. В Преображенском было устроено 14 новых пыточных изб, где допрашивались сотни подозреваемых в мятеже. Только в октябре было казнено 799 стрельцов, а в феврале 1699 г. последовала новая кровавая баня с ее 350 казнями. Как наглядное предостережение трое стрелецких офицеров были повешены напротив окна монастырской кельи Софьи. Московские «мушкетерские» полки, в военном отношении устаревшие, а в политическом — ненадежные, были теперь по всей форме распущены; у стрельцов, которым сохранили жизнь, было конфисковано имущество, а сами они рассеялись, как пыль на ветру.

НОВЫЙ РУССКИЙ

Хотя стрельцы, возможно в контакте с Софьей и ее родственниками по материнской линии, кланом Милославских, защищали интересы своего войска, однако их сопротивление Петру и его политике имело прежде всего религиозные причины. Русский историк Н.Б.Голикова изучила протоколы допросов Преображенского приказа, учиненных в 1695 г., во-первых, для расследования и наказания престуштений против царственной особы и, во вторую очередь, — политических преступлений. Она пришла к выводу, что две трети следственных дел были конфессионального содержания. Каждый пятый из политических процессов был заведен тайной полицией против священников, которые чаще всего обвинялись в изготовлении подметных писем о царе. Типичное содержание этих рукописных памфлетов следующее: Петр изображается как Антихрист или немецкий еретик, коварно занявший русский трон. Едва. ли есть какое-то сомнение в том, что эти мифы, распространявшиеся по стране священниками и монахами, находили питательную почву в широких слоях населения, потому что крестьяне — а они составляли почти половину всех, привлеченных к ответственности, — как правило, осуждались за высказывания, соответствующие религиозному содержанию подметных писем.

Через год после возвращения Петра из Великого посольства начался наиболее напряженный период его царствования. Царем владело чувство, близкое к отчаянью: он и его немногие приверженцы сражались в одиночестве против мира инерции и ретроградства. Нетерпение накладывало на его действия печать той жестокости, которой нам в наши дни трудно симпатизировать. Но ни к чему и морализировать по поводу бесцеремонных методов Петра, в своей основе вызванных тогдашней ситуацией. То были годы свирепой схватки между традиционалистским, застойным средневековьем, с одной стороны, а с другой — динамичным, стремящимся к прогрессу Просвещением с его верой в человека, который своим разумом может создать счастливое будущее в этом мире. Возрождение было импортировано в Россию в усиленном варианте — вооруженное идеями раннего Просвещения. Собственно, и понять Петра наилучшим образом — как человека и как государя — можно, лишь рассматривая его как последнюю в истории и самую мощную фигуру Возрождения.

Петр отдавал себе полный отчет в том, что он фактически внедряет в Россию античную культуру. Это явствует из речи, которую он держал в сентябре 1714 г. перед чиновниками, флотскими офицерами и иноземными гостями: «Писатели поставляют древнее обиталище наук в Греции, но кои, судьбиною времен бывши из оной изгнаны, скрылись в Италии и потом рассеялись по Европе до самой Польши, но в отечество наше проникнуть воспрспятст-вованы нерадением наших предков, и мы остались в прежней тьме[...] Теперь пришла и наша череда, ежели вы только захотите искренне и беспрекословно вспомоществовать намерениям моим[...]».

Именно эта речь произвела неизгладимое впечатление на одного из слушателей, ганноверского посланника Фридриха Христиана фон Вебера, который своим трехтомным трудом «Преображенная Россия» (1721—1740 гг.) сумел наложить глубокую печать на европейские представления о Петровских реформах.

В том, что Петр желал изменить русский народ, не остается ни малейшего сомнения. В указе 1702 г. он объявляет одной из главных своих задач «тако учредити, дабы наши подданные коль долее, толь вяще ко всякому обществу и обходителству со всеми иными христианами и во нравех обученными народы удобны сочинены быть могли». Люди Запада, до того времени презрительно рассматривавшиеся как грешные еретики, отныне должны были стать культурным образцом, на который русским приходилось смотреть снизу вверх. Религиозные различия, расколовшие христианский мир в 1054 г., Петр рассматривал как несущественные нюансы: в 1702 г. он пообещал свободу вероисповедания любому иностранцу, поступающему в российскую службу. По отношению, к собственному народу он был менее терпимым. Он рассматривал г

самого себя как школьного учителя, а подданных — как непослушных и упрямых мальчишек.

«Понеже наш народ яко дети, неучения ради, которые никогда за азбуку не примутся, когда от мастера не приневолены бывают, которым сперва досадно кажется, но когда выучатся, потом благодарят..]».

Вслед за Соловьевым многие историки указывали, что педагогически-дидактическая сфера  более  всего  привлекала  интерес Петра. Некоторые подчеркивали, что новый военно-морской флот и новая столица Санкт-Петербург (основан в 1703 г.) были созданы для того, чтобы служить педагогическим примером. Другие ут- ( верждали, что экономическая политика, идеологическая обработка . в армии и администрации, да и целиком весь комплекс реформ имели несомненные воспитательные черты. И войну со Швецией 1700—1721  гг. Петр также рассматривал как «школу» для себя самого и своих подданных. После победы под Полтавой в 1709 г. он повысил сам себя в звании до генерал-лейтенанта и контр-адмирала в знак того, что полагает себя полностью прошедшим военную науку, а в одном из тостов выразил благодарность пленным шведским офицерам как своим учителям.

В таком весьма широком плане можно счесть вполне правым немецкого историка Рейнхарда Виттрама, назвавшего Петра Великого «самым значительным государем раннего Просвещения». Но если мы рассмотрим школьную политику Петра в более узком значении, то результат будет не столь впечатляющ. В начале Северной войны в России появились первые нецерковные учебные заведения. В Москве была создана школа математических и навигационных наук, а также артиллерийская, каждая в расчете на несколько сот учеников, а в последующие годы — инженерное и горное училища, а также школа, готовившая лекарей и хирургов. Большинство этих учебных заведений было в принципе открыто для детей всех сословий, но на практике подавляющее большинство их происходило из офицерских и чиновничьих семей. В школах царила очень строгая дисциплина во всем, но изначально имелись серьезные педагогические трудности. Учебный материал был плохо переведен, наполовину непонятен, он был напичкан латинскими и прочими иностранными словами, а иностранцы-учителя редко были в состоянии дать исчерпывающие разъяснения по-русски. Тем не менее по истечении нескольких лет удалось подготовить значительное количество специалистов, большинство из которых ,     получили работу в армии и на флоте.

Труднее было создать систему начальных школ. Эта задача была возложена на «навигацкую» и математическую школу, которая в 1715 г. была переименована в академию и переведена в Санкт-Петербург. Часть выпускников направлялась в наиболее значительные из провинциальных городов для того, чтобы там обучать юношей в возрасте 10 — 15 лет арифметике и геометрии. Всего было устроено 42 такие «цифирные школы», общим числом на 2000 мест. Параллельно свою собственную школьную сеть организовали прогрессивные малороссийские епископы, сами получившие солидное образование в Киевской духовной академии. С 1721 г. на всех епископов была возложена обязанность учреждать школы, где кроме закона Божьего и философии должны были преподаваться язык, математика и физика, а также история, география и политика. Таким образом, перед епархиальными училищами была поставлена задача давать образование по предметам, которые раньше проклинались как еретические. Задачей этих школ-интернатов, запертых, «как монастырь», было также создание человека нового типа. Не случайно в них прини-,/ мались ученики моложе 10 лет; расчет был на то, чтобы уберечь их в наиболее восприимчивом возрасте от влияния примитивных и невежественных родителей. На протяжении первых трех лет обучения им вообще не разрешалось посещать родительский дом; позже они получали право на недельные каникулы — максимум два раза в год.

Таким образом, в правление Петра во всех крупных провинциальных городах были созданы начальные школы двух видов — «цифирная школа» и «епархиальное училище». В перспективе значение последних должно было возрасти благодаря его общеобразовательной программе. А математические школы потерпели настоящее фиаско. С 1714 г. они стали обязательными для всех дворянских сыновей десятилетнего возраста — иначе молодым людям запрещалось жениться! Но школяры удирали, причем в большом количестве. В 1727 г. в «цифирных школах» было всего 500 учеников. Позже многие из этих школ закрылись, оставшиеся слились с новообразованными школами для солдатских детей в гарнизонных городах. Однако какой-либо единой системы начальных школ так создано и не было, и неграмотность совокупного населения, по сравнению с протестантскими странами того времени, оставалась катастрофически высокой. Если бросить взгляд на офицерский корпус, то в 1720—1721 гг. там было 8,4 процента неграмотных. Эта цифра поразительно низка, если принять во внимание, что среди офицеров насчитывалось лишь 62 процента дворянских детей; среди офицеров же, происходивших из более низких социальных слоев, неграмотных было 25 процентов. Армия и флот, несомненно, стали важнейшими образовательными институтами.

В последние годы жизни Петр Великий решил увенчать свою просветительскую деятельность основанием в Санкт-Петербурге Академии наук с гимназией при ней. Историк В.Н.Татищев (1686—1750), которого посылали в Швецию для изучения горного дела, имел перед своим отъездом в 1724 г. беседу с Петром и лейб-медиком Лауренщгусом Блюментростом, выдвинутым на пост президента новой академии. Когда последний предложил Татищеву приглашать шведских ученых в эту академию, тот разразился смехом и сказал, обратившись к Петру: «Он ищет учителей, а преподавать некому, без начальных школ все немалые траты на академию пойдут прахом». Петр возразил ему притчей: «Я имею жит скирды великие, токмо мельницы нет, да и построить водяную, и ьоды довольсгва в близости нет, а есть воды довольно во отдалении. Только канал делать мне уж не успеть[...] и для того зачал перво мельницу строить, а канал велел только зачать, которое наследников моих лучше понудит к построению мельницы воду провести. Зачало же я довольно учинил, что многие школы математические устроил, а для языков велел по епархиям и губерниям школы учинить и надеюся, хотя плода я не увижу, но оныя в том моем отечеству полезном намерении не ослабеют».

Академия наук открылась в конце 1725 г., то есть незадолго до смерти Петра, и число одаренных молодых русских в ней постоянно увеличивалось, хотя вначале преобладали иностранцы.

Реформы Петра Великого — это во многих отношениях история о тысячах начатых дел, из которых каждое в отдельности мало что значило для окружающего мира. Некоторые из этих инициатив заглохли в самом начале или после смерти Петра. Другие поддерживались и направлялись его преемниками, в особенности Екатериной II (1762—1796 гг.), которая считала себя в политике ученицей Петра. Что же касается нефамотности, то она была побеждена только при советском режиме. При всем при том результаты в культурной области должны оцениваться в длительной перспективе. Современные историки культуры, проведшие общую оценку Петровских реформ, не колеблясь относят их к эпохальному сдвигу в истории России. Они считают реформы прорывом нового мировоззрения: «культурой молодой России» или «русской культурой Нового времени». Основав первые гражданские школы в России, предоставив рационализму, науке и технике почетное место, Петр посеял зерно нового, светского взгляда на жизнь, нашедшего питательную среду во все возраставшем количестве секуляризованной литературы, издававшейся по инициативе государства. Религиозная литература, ранее безраздельно господствовавшая, уже в Петровское время составила небольшую часть (около 14 процентов) от печатной продукции; одновременно более светским стало образование собственно духовенства. Слабеющее влияние церкви на культурную жизнь проявилось и в переносе из Европы совершенно новых парадигм живописи и музыки, архитектуры и литературных жанров. Что же касается скульптуры, то Петр положил начало этому совершенно новому для России виду искусства, поскольку до его времени трехмерное изобразительное искусство осуждалось как еретическое и даже языческое. Сегодня широко известно, какое большое значение русские придают статуям. Старью сносятся, воздвигаются новые. Самый последний пример — грандиозный памятник Петру Великому, воздвигнутый в Москве после распада Советского Союза.

Но прав ли Людвиг Хольберг в том, что Петр превратил русских в новьш народ? Сам Петр, судя по всему, называл это преувеличением. В разговоре с Павлом Ягужинским, генерал-прокурором Сената в 1722—1726 гг., он разъяснял: «[...]у меня есть разные подданные: одни разумные и благочестивые, которые усматривают, что я ласкаю и стараюсь удержать у себя иностранцев для того, чтобы они от них научились и перенимали их науки и искусства, следовательно для блага Государственного и для очевидной пользы моих подданных. Есть у меня также безрассудные и злые подданные, которые добрых моих намерений не усматривают и не познают, хотят оставаться в старой тине своего невежества, по глупости презирают всякое добро, которое для них ново, и охотно препятствовали оному, естьли бы только могли. Они не разеуждают о том, каково у нас было, пока я не побывал в чужих землях и не вызвал иностранцев в Россию и сколь бы мало успел я без их помощи во всех предприятиях против сильных моих врагов».

За короткое время Петр расколол русский народ в культурном отношении. Обычно процесс смены этнического менталитета занимает несколько поколений. В XVIII в. новым влияниям были подвержены лишь те из крестьян, что были призваны на военную службу, добывали хлеб насущный торговлей или входили в транспортную систему (в качестве бурлаков или ямщиков). Только с созданием во второй половине XIX в. сети железных дорог мирское, светское мировоззрение стало распространяться в широких слоях населения. В элитных же кругах и в городской среде столь большого срока вообще не потребовалось. Российские историки культуры Борис Краснобаев и Юрий Лотман доказали, что русская аристократия, которая в начале царствования Петра протестовала против отправки ее сынов для обучения в еретические страны, поразительно быстро изменила отношение к Европе и европейской культуре; для нового служилого дворянства образование легко и просто превратилось в кратчайший путь к успешной карьере. Доказано также, что школы Петра воспитали плеяду просвещенных людей, представлявших новый человеческий тип и заложивших основу для «разночинной интеллигенции», которая на протяжении XVIII в. смогли сыграть столь заметную роль в ЖИЗНИ городов.

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ДЕЯТЕЛЬ И ЕГО АППАРАТ

Русский историк и политический деятель Павел Милюков в одной из своих работ 1905 г. пришел к выводу, что реформаторской деятельности Петра Великого парадоксально не хватало цельности, систематичности и планомерности. Это заключение основывается на том, что реформы представляли собой ряд случайных, спонтанных ответов на требования момента, конкретно — ситуаций на театре войны; вся же внутренняя политика была не чем иным, как средством решения внешнеполитических задач, результат которых — а именно победа над шведами — в общем-то был оплачен разорением страны. Столь вызывающая точка зрения Милюкова была выдвинута им, когда на повестку дня в России было поставлено введение демократии; демократия должна была бороться против императорского абсолютизма, созданного за 200 лет до того Петром Великим, отчего и было важно выпустить воздух из мифа о том, что этот «отец отечества» был умным и дальновидным государственным деятелем.

Но если выводы Милюкова и окрашены тогдашней актуальной политической ситуацией, все равно он был прав в том смысле, что реформы Петра представляют собой по большей части лихорадочные эксперименты и торопливые решения конкретных задач «ad hoc» на протяжении всего того времени, пока Северная война носила характер отчаянной борьбы за выживание. Но постепенно, по мере того как российские войска достигали все более прочного превосходства, а театр войны перемещался за рубеж, царь смог повести более перспективную и продуманную реформаторскую политику. В 1714 г., когда шведов поставили на колени и в Северной Германии, и в Финляндии, ганноверский посланник фон Вебер докладывал, что царь проводит «большую часть времени в одиночестве, изучая и обдумывая всевозможные полезные учреждения и изменения в своей стране».

Здесь мы подходим к важнейшему, поворотному пункту эпохи правления Петра, когда все внимание сосредоточивалось на внутренней политике. Большинство реформ, причем в полном смысле слова наиважнейших, относится к последним десяти годам жизни Петра. Но можно ли называть их Петровскими реформалип В упомянутой работе Милюков пришел к выводу, что реформы были результатом коллективных обсуждений в правительстве и что сам выбор целей для преобразовательской деятельности входил в сознание Петра по частям, привнесенным другими людьми. Согласно этому мнению, в осуществлявшихся реформах царь принимал слабое участие, он и не до конца понимал их. Спровоцированный таким утверждением, историк Н.А.Воскресенский (1889—1948) посвятил всю свою научную деятельность концептуально-аналитическому исследованию петровского законодательства с целью установить, кто из отдельных лиц, административных органов и социальных групп оказывал влияние на разработку важнейших законов. После изучения различных набросков и предварительных вариантов этих текстов Воскресенский смог документально доказать, что настоящей мастерской реформ была личная канцелярия монарха — кабинет — и что вообще именно царь был инициатором и движущей силой всей преобразовательской работы.

Нужно отметить, что с течением лет Петр развился как властитель и как человек. Уже в 1705 г. английский посол Чарльз Вит-творт выразил свое удивление тем, что царь не только смог со всем усердием и любознательностью восполнить пробелы своего образования, но и явно приобрел «почти всеобъемлющие познания». Так же точно, как интерес к технике и оружию детских лет подвиг его на изучение математики и баллистики, желание овладеть политическим мастерством заставляло Петра уже в зрелом возрасте углубляться, когда предоставлялся случай, в современные государственно-правовые трактаты, переводимые для него на русский язык. Любимым его пособием стал перевод «De officiis hommis et civis» («О должности человека и гражданина») Самуэля Пуфендор-фа, который он с похоронной серьезностью читал вслух на светских вечерах. Петр придавал большое значение дефиниции своей роли монарха. Традиционная, теократическая легитимация самодержавия воспринималась им теперь как недостаточная и была заменена обоснованием абсолютизма, разработанным европейскими философами естественного права (в особенности Томасом Гобб-сом). Вполне закономерным выглядело появление первого определения природы абсолютизма в «Уставе воинском» 1716 г., образцом которому послужили статьи военного устава Карла XI. Сам по себе это был первый продуманный и систематический реформаторский проект Петра.

Тем не менее Петр Великий так и не стал теоретиком. Скорее он был прагматиком, который оценивал теории по степени их пригодности к делу. И если он нашел, что овладение политическими доктринами эпохи стотгг затраченного на них труда, то это не только для обоснования своего личного статуса и оправдания своей власти, но также и для получения руководства в том, как должен работать сам государственный аппарат. Идеалом европейского абсолютизма было «благоустроенное полицейское государство», под которым понимался некий отрегулированный, безупречно работающий механизм, чьи детали тщательно подогнаны друг к другу — как в часах. Старомосковская центральная администрация явно не могла дорасти до этого идеала, а кроме того, Петр ослабил ее, когда в 1707—1708 гг. передал многие из ее функций восьми полномочным губернаторам; а также тогда, когда он в 1711 г. создал Сенат с целью восстановления равновесия между центральным и местным управлением. В тот период Петр решил, очевидно по совету немецкого философа Готфрида Вильгельма Лейбница, имевшего титул российского советника юстиции, отказаться от дальнейших экспериментов и вместо этого использовать опыт других стран и ввести в России совершенно новую административную

систему.

В 1714 г. Петр изучал различные законоположения, которые были для него собраны по всей Германии его бывшим послом в Вене, Генрихом ван Гюйссеном. Но уже в 1715 г. Петр, судя по всему, концентрирует внимание на Скандинавских странах, поскольку и Дания, и Швеция имели абсолютистские, сильно централизованные режимы управления. В марте 1716 г. Петр получил от своего посла в Копенгагене Датский закон Кристиана V, датированный 1683 г., а также различные гражданские и так называемые церковные постановления. Летом 1716 г. царь сам прибыл в Данию, чтобы подготовить совместную высадку датско-русских войск в Сконе. Этот первый российский визит в Данию на высшем уровне начался не вполне ь соответствии о дипломатическим протоколом. Когда Петр нежданно ступил на берег южнодатского острова Фальстер, выйдя прямо из волн морских, принимающая царя группа состояла из нескольких крестьян и их скота. Здесь он вскочил на пасущуюся непривязанной лошадь, доехал до ближайшей корчмы и, выгнав хозяина и хозяйку из их теплой постели, улегся туда прямо в сапогах. Когда он на следующий день прибыл верхом в Нюксбинг, вид его менее всего напоминал о его государственном статусе. Один из свидетелей так изложил приметы царя: «Он выглядел, как унтер-офицер или, скорее, как палач; высокого роста, одетый в грязное платье голубого цвета с латунными пуговицами, он имел у пояса длинный широкий охотничий кинжал, похожий на меч для казни [...] большие сапоги на ногах, маленький картуз, довольно короткие бакенбарды и длинную трость в руке, но в целом он выглядел недурно».

После этого Петр отбыл с русским галерным флотом в Копенгаген, где был встречен королем Дании Фредериком IV. «[...] чины неописанные здесь, и я вчера в такой церемонии был, в какой более двадцати лет не бывал», — писал он с отвращением своей супруге Екатерине. Вскоре выяснилось, что характеры этих двух монархов сильно различаются. Фредерик по натуре был человеком беспечным, ценившим покой, и к безграничному раздражению Петра соизволял вставать лишь ближе к полудню. Поскольку и царю, и датским участникам переговоров было нелегко попасть к самовластному королю, переговоры о высадке в Сконе не двигались с места. В промежутках Петр проводил время, знакомясь с особенностями датского центрального управления, одновременно собственноручно переписывая инструкции коллегий. Ему удалось также исполнить свое желание -— он присутствовал на датском посвящении в епископы, совершившемся несмотря на отсутствие свободного епископата. В октябре из-за позднего времени года план высадки пришлось оставить, и полный гнева Петр покинул Данию с не слишком лестным представлением об эффективности ее правления.

По причине продолжавшейся войны между Россией и Швецией царю было труднее добыть точные сведения о шведской центральной администрации. Однако для сбора этих данных удалось разыскать человека, чрезвычайно компетентного, а именно гольштейн-готторпского чиновника Георга Генриха Фика, ранее бывшего в шведской службе и имевшего глубокие познания в шведской административной практике. Он провел 1716 г. в Стокгольме и смог привезти оттуда в Санкт-Петербург несколько сотен копий, снятых с положений, инструкций и других документов. Кроме этого он захватил с собой изданные в 1706 г. Юханом Шме-деманом «Королевские установления, указы, письма и решения с лета 1528 до 1701, касающиеся правовых и исполнительных дел», в которые входило более 800 законов и указов.

Здесь ошеломляет то, с какой любезностью шведские власти предоставили Фику такую массу важных бумаг, позволили ему даже копировать их. Единственным объяснением может быть лишь получение им поддержки от «голштинской партии» в Стокгольме. Эта группировка, руководимая такими влиятельными лицами, как Генрих фон Герц и Даниэль Никлас фон Хеггкен, стремилась обеспечить наследование престола Швеции сыну сестры Карла XII, тогда еще несовершеннолетнему герцогу Карлу-Фридриху Голь-штейн-Готторпскому. Этот план должен был осуществиться посредством династического брака между Карлом-Фридрихом и старшей дочерью Петра, Анной Петровной. Была еще и надежда на передачу герцогу Эстляндии, Лифляндии или Финляндии в связи с мирными переговорами, призванными завершить Великую Северную войну. Если бы это удалось, то герцог стал бы более привлекательной кандидатурой на шведский трон; осуществление же такого плана предусматривало оказание голштинской дипломатией некоторых услуг России. Переговоры на эту тему с Петром Великим велись в России голштинским дипломатом Хеннингом Фридрихом фон Бассевичем; он же рекомендовал Генриха Фика в Стокгольме в качестве тайного агента. Для двойной игры голштин-цев характерен тот факт, что 20 ноября 1716 г. Бассевич сам был принят на русскую службу в качестве шпиона; согласно его контракту, контрассигнованному вице-канцлером Шафировым, он должен был пересылать информацию о Швеции через Гамбург, но не был обязан составлять реляции, касающиеся герцога Карла-Фридрихи, воспитывавшегося при шведском дворе.

Во время визита в Париж в 1717 г. Петр изучал новую французскую центральную администрацию, la Polysynodic, которая была организована в 1715 г. После этого царь окончательно решил использовать шведскую модель, которая, по его мнению, действовала лучше всех остальных в Европе. Это решение стало очевидным при введении в 1718—1720 гг. новой системы коллегий. Шведский историк права Клас Петерсон доказал в результате системных сравнений шведских и российских учреждений и их компетенций, что петровские административные реформы гораздо более зависели от шведских образцов, чем это было принято российской национальной историографией; речь шла не только о внешних рамках административной структуры, но также и об отдельных учреждениях и их внутренней организации и функциях. Особенно сильно ощущалось шведское влияние в устройстве нового финансового управления, то есть Камер-коллегии, Штатс-контор-коллегии и Ревизион-коллегии. Российское положение о Коммерц-коллегии в разделе, касающемся торговли и мореплава-нья, практически является переводом соответствующей шведской инструкции 1712 г. Напротив, Юстиц-коллегия, а также Берг- и Мануфактур-коллегия не имели каких-то прямых соответствий в шведской центральной администрации. Последняя коллегия была в 1722 г. разделена на две. Мануфактур-коллегия осуществляла надзор за неметаллургическими предприятиями, то есть в первую очередь над рядом новых текстильных мануфактур, которые из центрального региона вокруг Москвы распространились до Украины и приволжских городов. Берг-коллегия отвечала за 55 шахтных комплексов, 34 из которых были государственными. Особенно важной была новая уральская индустрия, созданная после 1701 г. и приобретшая существенное значение для экономики страны и ее оружейного производства. В начале Северной войны Россия была импортером железа, но уже в 1722 г. появилась возможность отправить морем первую партию полосового железа на продажу за рубеж, а в середине XVIII в. Россия превратилась в ведущего экспортера железа на мировом рынке (шведское железо обладало, без сомнения, лучшим качеством, но Россия могла конкурировать благодаря своим ценам).

Довольно независимыми от шведских прототипов были «три первейших коллегии», получившие в центральном управлении особый статус, как не подчиненные Сенату: Коллегии иностранных дел была поручена дипломатическая переписка с рядом постоянных представительств, которые Россия завела в европейских столицах в годы правления Петра Великого, а также ведение переговоров с иностранными представителями в Санкт-Петербурге. Воинская коллегия управляла новой регулярной армией, которая к завершению правления Петра достигла 200 000 человек, став, таким образом, крупнейшей в Европе. Наконец, Адмиралтейская коллегия была ответственной за любимое дитя Петра — новый военно-морской флот России; ее функции были утверждены в окончательном виде в 1720 г. в обширном военно-морском регламенте, Морском уставе, который разрабатывался с учетом многих образцов, среди прочих — французского, английского, датского и шведского. Президенты '-трех первейших коллегий» обладали одним местом в Сенате (в отличие от других президентов), но тем не менее внешнеполитические и оборонные дела согласовывались особым Тайным советом, созданным при Коллегии иностранных дел.

Положительными сторонами новой российской центральной администрации были несложность ее устройства и возведенное в систему разделение компетенций между учреждениями в соответствии со строго функциональными, деловыми принципами. Эти стереотипные рамки для коллегиальных совещаний, ведения протоколов и внутреннее разделение функций были зафиксированы в «Генеральном регламенте» 1720 г. Введение к неъгу служит одним из основных источников при исследовании представлений Петра Великого о всеобъемлющих задачах самодержавной государственной власти: и одновременно является пропагандистским документом, при помощи которого монарх надеялся воспитать в подданных истинное чувство долга по отношению к новому государству. Как с составной частью такого воспитания, Петр Великий связывал большие надежды с самим коллегиальным принципом, согласно которому административные решения более не могли приниматься отдельным высокопоставленным лицом, но вырабатывались путем обсуждения и голосования равных. Это должно было придать больший вес голосу разума и исключить перевес в новом органе «ильных людей».

В прямой связи с новым центральным управлением в 1719 г. была рационализирована областная администрация, отныне империя делилась на значительное число провинций. Эта областная реформа проводилась под сильным влиянием сделанного Георгом Генрихом Фиком описания шведского местного управления; голштинец сыграл также важную роль, когда в 1721 г. посредством реформы магистратов была сделана попытка реорганизовать городское управление, которое и достигло известной самостоятельности по отношению к администрации провинций. Обычная оценка петровской областной реформы как потерпевшей фиаско делается прежде всего исходя из новых больших задач, которые были возложены на администрацию провинций и городские мага-страты, хотя о причинах этой неудачи у историков нет единого мнения. Действительное улучшение местного правления было осуществлено лишь в 1755 г. Екатериной Второй, которая явно изучала материал, доставленный Петру Фиком. Напротив, петровская система центральной администрации приобрела устойчивое значение, хотя в 1802 г. коллегии и были преобразованы в министерства. Его Устав воинский сохранил свое действие до 1814 г., Морской устав — до 1853 г., а его рекрутская система была пересмотрена только в 1874 г. в связи со введением всеобщей воинской повинности. Во всех существенных чертах его держава сохранилась до 1917 г.

Проведенная Петром Великим модернизация управления, военного дела и дипломатии не могла не произвести сильного впечатления на наблюдателей того времени. У европейских дворов внезапно раскрылись глаза на русскую опасность, и в годы после 1718-го по инициативе прежде всего Великобршпнки—Ганновера началось создание мощной европейской коалиции, которая должна была оттеснить Россию от Балтийского моря. Для настроений того периода типично высказывание, сделанное в 1721 г. одним ганноверским чиновником английского короля: «Никогда еще Германия и весь Север не находились в такой опасности, как ныне, ибо русских следует остерегаться гораздо более, чем турок, поскольку они  не остаются в своем великом невежестве[...] но упорно добиваются все больших знаний и опыта в военных и государственных делах, превосходя многие нации во всем, что касается хитрости и двоедушия и подбираясь к нам постепенно все ближе».

ГОСУДАРСТВО И ОБЩЕСТВО

Согласно Введению в Генеральный регламент 1720 г. предполагалось, что новый государственный аппарат должен споспешествовать «общему благу». В применении к русскому обществу это ключевое идеологическое понятие (salus publica), взятое взаймы у европейских философов естественного права, очень часто повторяется в законодательстве второй половины царствования Петра, когда наибольшее внимание придавалось упорядочению внутренних дел. Такую связь с принципом всеобщего блага можно отчетливо проследить в каждом правительственном мероприятии, отчего и трудно точно определить его значение. Между тем очевидно, что это понятие включало в себя потребности целого и что оно не применялось для оправдания интересов групп или отдельных личностей. В законодательстве Петра Великого оно часто употреблялось в качестве синонима другому понятию, а именно «государственному интересу», что можно объяснить тем, что государство было единственным представителем целого и его единовластный режим обладал монополией на дефиницию всеобщего блага.

Социально-экономическая политика, проводившаяся в последние десять лет правления Петра, явно вдохновлялась немецкой камералистикой, которая в ту эпоху рассматривалась как наука о том, как добиться правильного соотношения между различными хозяйственными отраслями и как подгонять друг к другу функции общественных групп таким образом, чтобы в результате получалось максимально возможное общее благо. При всем том политическая практика Петра обладала своими особенными чертами. Ведь хотя ее целью бесспорно было регулирование взаимных отношений между сословиями, тем не менее внимание уделялось прежде всего их функциям по отношению к государственной власти, этому распорядителю общего блага. Новый государственный аппарат предъявлял большие требования к финансированию и комплектации, а в результате обязанности всех вместе взятых сословий перед государством увеличились — во имя общего блага.

Законодательство о дворянстве определялось прежде всего кадрово-политическими мотивами. Государственная служба и ранее была обязательной для всех дворян, но актуализировалась эта обязанность лишь в случае войны, а по заключении мира уцелевшие могли вернуться домой, к своему обеспеченному безделью в деревне. В правление Петра государственная служба стала постоянной и бессрочной. Таким образом, помещики оказались отрезанными от ведения своего хозяйства. Теперь им платили уже не пожалованием поместий, а деньгами. Следующей новостью было начало службы для всех дворян «с самого ним», а повышения стали зависеть от способностей и усердия в службе любого и каждого. Конечно же, именно такое желание подать подданным добрый пример было причиной того, что Петр в первом своем воинском походе участвовал в качестве простого артиллериста, а позже его чины росли постепенно, в такт российским победам.

Дворяне, пытавшиеся избежать государственной службы, подвергали себя риску сурового наказания. Если дело раскрывалось, то они не только утрачивали дворянский титул и имущество, но и подвергались телесному наказанию и приговаривались к галерам или тюрьме. Контроль за исполнением дворянами служебного долга перешел в 1722 г. в новообразованную Герольдмейстер скую контору. В том же году была издана имевшая большое значение Табель о рангах, которая во всем существенном была составлена по образцу датского «Расписания рангам» и в будущем сохранял;! свою силу до 1917 г. В ней раз и навсегда декларировался принцип, согласно которому карьера и статус любого зависели от его личных заслуг, а не от благородного происхождения. Здесь были обозначены три параллельные ранговые лестницы — для служебной карьеры в армии, на гражданской службе и при дворе — при этом каждая из трех имела 14 ступенек-рангов, определявших статус и жалованье служилого дворянства. Важно также отметить, что Табель о рангах давала возможность сделать карьеру недворянам: каждый подданный, который благодаря своим способностям выслужил офицерский или соответствующий гражданский чин, автоматически получал дворянский титул с соответствующими привилегиями.

В результате введения Табели о рангах возникла значительная социальная мобильность — или то, что историки назвали «демократизацией» или же «размыванием» дворянства. На исходе правления Петра Великого в офицерском корпусе, как указывалось ранее, было 62 процента урожденных дворян. Выходцы из более низких социальных прослоек составляли 14 процентов, половина из них были крестьянскими сыновьями. Остаток составляли иностранцы, привлеченные в Россию многообещающими карьерными перспективами и гарантией свободы вероисповедания. Российский историк С.М.Троицкий в своей первопроходческой работе, посвященной Табели о рангах и русской бюрократии XVIII в., доказал, что и гражданское ведомство, и дворцовое управление функционировали, как веревочная лестница. Анализ состава бюрократии середины 1750-х гг., то есть через поколение после появления Табели, показывает, что половина граждански и дворцовых чиновников, достигших высших рангов, имели дворянское происхождение, в то время как вторая половина дослужилась до этого уровня, поднявшись из низших социальных слоев. Впрочем, 7 процентов имели иностранное происхождение. Заставляет задуматься и тот факт, что около 30 процентов дворянской бюрократии не имели ни поместий, ни крепостных. Это явно свидетельствует о том, что коль скоро речь идет о квалифицированных служащих, то российское государство со временем стало меньше зависеть от помещичьего класса. Этим можно объяснить также Указ о вольности дворянству, которым Екатерина II в 1785 г. освободила его от обязательной службы. Численность дворян в период 1744—1858 гг. увеличилась более чем в десять раз, и все они не могли попасть в государственные списки по жалованью. Тем не менее Екатерина отказывалась перекрыть доступ в дворянское сословие, на чем настаивала аристократия. Автоматический механизм возведения в дворянское сословие согласно Табели о рангах так и не был упразднен.

Крестьяне и городской люд были в первую очередь обязаны финансировать новое государство и его политику. Кроме того, эти группы должны были поставлять в армию рекрутов. До этого времени в качестве податной единицы рассматривалось домохозяйство, но, когда люди сообразили, что выгоднее съезжаться, чтобы каждому платить только часть подати, русское правительство провело в годы после 1719-го податную реформу, смысл которой был в том, что отныне государственной податью облагались все лица мужского пола невзирая на возраст. Введение подушной подати, сопровождавшееся переписью населения, проведенной свирепыми офицерами, было с точки зрения российской Камер-коллегии большим успехом, ставшим кульминационным пунктом постоянного роста налогообложения. В годы правления Петра государственные доходы номинально утроились. Этот факт послужил основой для утверждений Милюкова — и многих советских историков — о том, что внешняя политика Петра поставила крестьян на грань полного разорения и привела к резкому падению численности населения. Но в 1977 г. Ярослав Водарский и Илья Булыгин издали свои независимо друг от друга написанные монографии, в которых оба показали со всей очевидностью, что население России не сократилось, а число налогоплательщиков, напротив, выросло приблизительно на 40 процентов за период, прошедший от переписи хозяйств 1678 г. до первой ревизии (переписи населения) 1719—1724 гг. Тех, кто должен был нести тягло, стало больше, в частности, и оттого, что ряд относительно небольших групп населения (например, дворовых, которых при имениях было довольно много) был загнан в разряд налогоплательщиков. Но самые резкие возражения против аргументов Милюкова выдвинул историк экономики С.Г.Струми-лин. По его расчетам, за время правления Петра не было вообще никакого увеличения подушного налогового бремени, напротив, имело место значительное — приблизительно пятнадцатипроцентное — его облегчение. И если государственная казна все же могла отметить реальное увеличение поступлений в период 1701—1724 гг. на 77 процентов, то, согласно Струмилину, это было следствием сильного экономического прироста, имевшего место в результате мощного подъема спроса в общественном секторе экономики и взрывного развития в мануфактурном секторе. Судя по таможенным отчетам, внутренний товарооборот возрос за период 1701— 1724 гг. на 76 процентов, а число промышленных предприятий увеличилось с 13 почти до 200. Такое увеличение активности очевидно благоприятствовало городским ремесленникам и поощряло развитие крестьянских домашних промыслов. Некоторые историки констатировали рост продуктивности сельского хозяйства как результат использования улучшенных (железных) орудий и культивирования новых сельскохозяйственных растений, рассчитанного на мануфактурную их обработку.

Достоверно известно, что Петр Великий считал необходимым конкуренцию государственной казны с помещиками и духовенством во всем, что касалось отдачи от крепостного крестьянства. Поэтому его законодательство ставило целью ограничение численности помещиков и священников. Но Петр пытался также извлечь уроки из шведского опыта. Хорошо известно, что царь поручил генералу Ивану Трубецкому {попавшему в плен к шведам в 1700 г. и освобожденному в 1718 г. в связи с мирными переговорами на Аландских островах) сделать описание «строения всего шведского государства от крестьян и солдат до (королевского) совета», а в связи с областной реформой 1719 г. Георг Генрих Фик составил основательный доклад о различиях между российским крепостным правом и свободным шведским крестьянским сословием, которое на прггходском уровне играло активную роль в местном управлении. Фик явно не был знаком с важной — хоть и неформальной — функцией сельской общины и городского самоуправления в России, касавшейся уплаты податей и сборов. Но царь в ходе обсуждения этих докладов, несомненно, получил основательное знакомство с шведскими коронными и податными крестьянами и их значением для шведских государственных финансов.

В итоге осуществления податной реформы Петра Великого в 1723 г. появилась совершенно новая категория крестьян, государственные, или казенные, функция которых в качестве альтернативы крепостному крестьянству начала расширяться во вес возрастающей степени. Известно, что доля государственных крестьян в массе российского населения поднялась с 19 процентов в 1724 г. до 45 процентов в 1857 г. (на территории, охваченной первой переписью) и что доля крепостных крестьян за тот же период упала с 63 до 35 процентов. Эта новая группа населения еще до отмены крепостного права в 1861 г. стала крупнейшей в России. Эти государственные крестьяне рассматривались как «свободные селяне, посаженные на государственную землю», как «свободные сельские обыватели». Кроме подушной подати они должны были платить государству ренту, соответствующую арендному сбору (оброку), который крепостные крестьяне выплачивали помещику. Но государственные крестьяне в общественно-правовом смысле являлись юридическими лицами и были подсудны общим окружным судам. Таким же порядком, как дворянство и городское население, они выбирали представителей не только в Большую (Уложенную) законодательную комиссию Екатерины II 1767—1768 гг., но и в административные органы и сословные суды, образованные губернской реформой 1775 г. Что же касается права на землю, то, согласно труду Н.М.Дружинина «Государственные крестьяне и реформы графа П.Д.Киселева», дело обстояло таким образом: российское правительство делало различия между гесударственным правом владения (dominiutn direc-tum) и крестьянским правом пользования (domimum tittle), но на практике крестьяне совершали сделки с землей так, как будто обладали полным правом владения ею. Названные латинские правовые понятия сыграли важную роль также и в дискуссии о праве на владение землей в Швеции в связи с редукцией Карла XI. Из исследования Класа Петерсона следует, что эти юридические термины попали в Россию вместе с материалами, вывезенными Георгом Генрихом Фиком из Стокгольма, и что они использовались при подготовке российской горной привилегии 1719 г. Таким образом, отсюда уже рукой подать до предположения, что эта новая категория государственных крестьян имела образцом шведские реалии. Если это предположение верно, то можно с полным правом говорить о европеизации русского общества.

РОССИЯ И ЕВРОПА

Содержанием реформ Петра Великого была главным образом европеизация — не только культурной жизни и государственного аппарата, но также и общества. Между тем Россия становилась европейской и в том смысле, что она шаг за шагом интегрировалась в европейскую государственную систему. Правительство в Санкт-Петербурге в полной мере осознавало, что Россия стала новым государством и что страна стоит на пороге новых политических отношений с европейским миром. Это явствует, к примеру, из пропагандистского сочинения, написанного вице-канцлером Шафировым на заключительной фазе Великой Северной войны «Рассуждение какие[...] законные причины]...] Петр Пер-вый[...] к начатию войны против[...] Карола 12 имел[...]». В своем панегирическом вступлении вице-канцлер восхваляет царя Петра, который «соделал метаморфоз или изменение России», так что теперь страна может оказывать влияние на все европейские дела «хотя пред несколко десятыми лет о Российском народе и Государстве, тако в других Еуропейских государствах разсуждали и писали, как о Индейских и Персидских и других народех, которые с Еуропою кроме некоторого купечества, никакого сообщения не имеют, тако и об оном, не токмо ни в каких Еуропейских делех до войны и миру приналежащих, никакой рефлексии и раз-суждения не имели: но оной и в число Еуропейских народов мало причитали».

«Метаморфоз» России стал основой того, что после Ништадт-ского мира российский самодержец изменил свой титул на иной, символизирующий его новый статус среди европейских государей. В речи 22 октября 1722 г., в которой канцлер Головкин от имени Сената предлагал Петру I принять титул «Всероссийского императора» с прибавлением к имени «Великий» и «Отец Отечества», новый титул обосновывался именно военными подвигами Петра и неусыпными трудами, которыми «мы, Ваши верные подданные, из тьмы неведения на театр славы всего света и, тако реши, из небытия в бытие произведены и в общество политичных народов присовокуплены, что признано не только среди нас, но и в целом свете».

В отличие от сочинения Шафирова, предназначенного для внешнеполитической пропаганды, речь Головкина была обращена к русском}' народа. Во всяком случае, в ней содержится намек на предание о сотворении мира и на традиционно русский культ Вое-кресенк^. Русь московских царей опустилась на дно. Новая Россия, Российская Империя восстала из пепла, и ей была суждена жизнь — до 1917 г.

В годы, последовавшие за Ништадтским миром, большинство европейских государств пьпались заполучить новую империю в качестве союзника, среди них и два главных антагониста — Франция и Австрия, но российское правительство сделало свой выбор лишь во время международного кризиса, который привел в 1725 г. к созданию Венского и Ганноверского альянсов. Вначале было решено войти в союз с Францией и Великобританией—Ганновером, но когда на переговорах в Санкт-Петербурге выяснилось, что добиться достаточных уступок от партнеров не удастся, то в августе 1726 г. был подписан союзный трактат с Австрией и Испанией. Этим европейский баланс сил склонился к пользе Австрии, а Россия впервые после Вестфальского мира вошла в круг держав, на которых были возложены контроль и ответственность за исполнение всех главных европейских гарантийных соглашений. В 1728—1730 гг. Россия впервые участвовала в европейском мирном конгрессе, а именно в конгрессе в Суассоне, где предстояло уладить противоречия между великими державами. Еще до того, как начались заседания конгресса, русское правительство сообщило своей союзнице Австрии, что ему особо дороги двоякие интересы. Во-первых, то были церемониальные интересы, смысл которых был в том, чтобы никто иной, кроме полномочных представителей германо-римского цесаря, не пользовался статусом более высоким, чем российский представитель на конгрессе. Во-вторых, российский «государственный интерес» заключался главным образом в том, чтобы Карл-Фридрих Голыптейн-Готторпский вновь вступил во владение герцогством Шлезвиг, ранее завоеванным датским королем.

Императорский двор в Вене принял оба российских требования. Собственно, австрийское правительство еще в союзном трактате с Россией 1726 г. обязалось поддерживать реституционные требования герцога Карла-Фридриха. Схожие обязательства содержались и в шведско-российском союзном трактате, подписанном в Стокгольме в феврале 1724 г., и в брачном контракте, который был подписан Петром Великим в ноябре 1724 г., когда его дочь Анна Петровна обручилась с герцогом Карлом-Фредериком, наследником шведского престола. Тем самым голштинский вопрос стал для российской монархии вопросом престижа, и когда французский и английский короли отказались поддерживать дело герцога (они имели обязательства перед Данией), то этот вопрос стал определяющим для действий, с помощью которых Россия в конце концов интегрировалась в европейскую государственную систему. Ради полноты картины стоит добавить, что гольштейн-готторп-ский герцогский род на протяжении многих десятилетий играл центральную роль в отношениях России со Скандинавскими странами. Возможно, Людвиг Хольберг имел в виду именно эти династические отношения, когда утверждал, что Россия «поставила интерес христианских королей на другую ногу».

Литература

Анисимов Е.В. Государственные преобразования и самодержавие Петра Великого н первой четверти XVIII Бека. СПб., 1997.

Баггер X. Реформы Петра Великого. Обзор исследований. М., 1985.

Власть и реформы. От самодержавной к советской России. (Ред. Б.ФАнаньичидр.). СПб., 1996.

Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века). СПб., 1994.

Павленко Н.И. Петр Великий. М., 1990.

Шафиров П.П. Разсуждение какие законные причины Его Царское Величество Петр Первый, царь и повелитель Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая, к начатию войны против Карола 12, Шведского 1700 году имел и кго из сих обоих потентатов, во время сей пребывающей войны, более умеренности и склонности к примирению показывал, и кто в продолжение оной, с столь великим разлитием крови Християнской, и разорением многих земель виновен; и с которой воюющей стороны та война по правилам християнских и политичных народов более ведена. Все беспристрастия фундаментално из древних и новых Актов и трактатов, також и из записок о воинских операциях описано, с надлежащею умеренностию и истиною. Так что в потребном случае может все, а именно: Первое оригинальными древними, меж коронами Российскою и Шведскою постановленными Трактатами, грамотами и канцелярийскими Протоколами, також многое и безпристрастными Гисториями, с стороны Российской доказано, и любопытным представлено быть с соизволения Его Царского Величества Всероссийского собрано, и на свет издано, в Царствующем Санктпитер-бурхе Лета Господня 1716 года, А напечатано 1717.

Bagger H. Rusiands alliancepolitik efter freden i Nystad: En studie i det slesvigske restitutionsspurgsmal indtil 1732. Ktfbenhavn, 1974.

Bagger H. Slat og samfund i Peter den Stores Rusland. En kommentar til den nyere forskning. // Historisk Tidsskiift for Finland, 1982:1.

Bagger H. The Role of the Baltic in Russian Foreign Policy, 1721-1773 // Imperial Russian Foreign Policy. N-Y & Washington, 1993.

Bagger H. & Norretranders B. Reformer og revolution: Politikens Rusiands-historic 1689-1917/Kobenhavn, 1992..

Bodin P.-A. Ryssland och arvet Iran Bysans // Ryssland ett annat Europa:

Historia och samhulle under 1000 Иг [red. B.Furuhagen]. 1995

Cracraft J. The Petrine Revolution in Russian Architecture. Chicago & L., 1988.

Peterson C. Der Morskoj Ustav Peters des Grossen. Ein Bcitrag zu semer Entstehungsgeschichte // JahibUeher fur Geschichte Osteuropas, N.F. Bd. 24, 1976.

Peteison C. Peter the Great's Administrative and Judical Reforms: Swedish Antecedents and the Process of Reception. Stockholm. 1979.

Peterson С Anvandingen av dansk och svensk ratt i Peter den stores lag-kommission 1720-1725 // Danske og norske lov i 300 ar [red. Ditiev Tamm]. Kobenhavn, 1983.

Raeff M. The Well-Ordered Police State: Social and Institutional Change through Law in the Germanies and Russia 1600- 1800. L.& New Haven, 1983.

Schippan M. Die Einrichtung der Kollegien in Russland zur Zeit Peters I. Wiesbaden, 1996.

Schippan M. Der Anteil des Zaren Peter I. von Russland an der Ausarbei-tung von Gesetzdokurnenten fur die Staatsverwaltung // Europaeische Herrscher: Dire Rolle bei dcr Gestaltung von Politik und Gesellschaft vom 16. bis zum 18. Jahrhundert. Weimar, 1988