Русская история. Войны Российской Империи

Порт-Артур

Русско-японская война

Разделы: Русская история и культура

Рефераты по истории

Адмирал А. И. Русин Касабланка. 3 октября 1944 года.

            Пишу, стараясь вспомнить, что происходило 50 лет назад. В то время я был начальником Морской канцелярии главнокомандующего сухопутными и морскими силами, действовавшими против Японии. Фактически я был начальником Морского Штаба Главнокомандующего, но, так как чин у меня был мал, только капитана 2-го ранга, то и наименовали это учреждение вместо Морского штаба, — Морской канцелярией главнокомандующего, но подчинен я был непосредственно Главнокомандующему генералу Линевичу, а не начальнику его штаба. Состав чинов Морской канцелярии был не велик, кроме меня, был еще мичман В. Д. Яковлев, спасшийся с «Петропавловска», и два писаря с пишущими машинками, а со мною морской шифр; единственный шифр, не попавший в руки японцев в Мукденском бою, когда японцы захватили обоз Главнокомандующего и его Штаба. Оригинально, что тогда здесь же японцы захватили и журнал военных действий, вплоть до Мукденского боя, веденный весьма обстоятельно еще по приказанию Главнокомандующего генерала Куропаткина. Подобная находка, конечно, весьма облегчила японцам составление истории войны. Генерал Линевич, по симпатии к флоту, зачислил В. Д. Яковлева в число адъютантов Главнокомандующего, что не усложнило работу мичмана Яковлева по Морской канцелярии, но дало ему основание надеть аксельбанты.

            Во второй половине июня 1905 года генерал Линевич зовет меня и показывает телеграмму, им полученную от управляющего морским министерством адмирала Аве-лана, приблизительно такого содержания:

{400}  «Государь император одобрил выбор министром иностранных дел, графом Ламсдорф, капитана 2-го ранга Русина морским делегатом на мирную конференцию с Японией в Америке. Считаете ли возможным отпустить капитана 2-го ранга Русина от себя из Ставки?»

            На это я сейчас же сказал:

            «Разрешите, ваше высокопревосходительство мне остаться здесь и не ехать в Америку; мира всё равно не заключат, а ехать туда и опять возвращаться сюда не к чему».

            Ген. Линевич горячо возразил:

            «Что вы, что вы! Как же можно! Государь император одобрил избрание вас, а вы не поедете. Нет, поезжайте непременно и возможно скорее. Изберите себе временного заместителя, а потом из Америки вернетесь сюда на свою должность».

            Спешно был вызван из Владивостока временно заменить меня кап. 2 ранга Л. Ф. Кербер (впоследствии назвавшийся Корвиным), а из Петербурга кап. 2 ранга К. В. Стеценко; я же 25 июня ст. ст. выехал из Маньчжурии по Сибирской железной дороге в Петербург и далее в Америку.

            Первым уполномоченным был С. Ю. Витте, а вторым наш посол в Америке барон Р. Р. Розен, бывший перед тем два года посланником в Японии, когда я там был морским агентом.

            Через 9 дней я прибыл из Маньчжурии в Петербург, где уже не застал С. Ю. Витте, т. к. за неделю до моего приезда он выехал с прочими членами конференции в Америку.

            Ген. Линевич не уполномочил меня говорить что-либо от его имени. Правда, перед моим отъездом из Ставки ген. Линевич вел со мною продолжительные беседы, но всё-таки это были только частные разговоры. Поэтому, когда я представлялся Государю, то мог высказать только свой личный взгляд, который формулировался в трех следующих пунктах:

            1. Армия на мир не рассчитывает.

            2. Настроение в армии бодрое.

            3. Пополнение, которое следовало из России в Маньчжурию, и которое я встречал по пути, ехало на войну с легким сердцем, с песнями, весело. Это мне напомнило 1870 год, когда я ехал из Варшавы в Петербург и встречал поезда с немецкими запасными чинами (ландвером), жившими в России и ехавшими в Германию, на войну, с шумным весельем и песнями.

{401}  При последней моей фразе Государь улыбнулся и сказал: «Ну, это вряд ли вы особенно хорошо помните». Я возразил, что мне шел тогда уже девятый год.

            Пробыв два дня в Петербурге, я спешно выехал через Бремен в Америку. В Нью-Йорке меня встретил наш морской агент в Америке кап. 2 ранга А. Г. Бутаков (убитый в 1917 году в Кронштадте) и сообщил, что мне надо ехать в Портсмут, где в гостинице, предоставленной американским правительством для русских и японских членов конференции, уже собрались все члены конференции, вернувшиеся из Вашингтона, куда ездили представляться президенту Соединенных Штатов, Теодору Рузвельту. Приехал я в Портсмут вечером, накануне первого дня заседаний конференции. Едва я успел переодеться в смокинг, чтобы представиться С. Ю. Витте и нашему послу в Америке барону Р. Р. Розену, как ко мне в комнату пришел сам барон Р. Р. Розен узнать о нашей армии в Маньчжурии. Я повторил то, что докладывал на своем представлении Государю. Барон Розен встал, обнял меня и сказал: «Ну, слава Богу, хоть вы не в панике и не желаете «мира во что бы то ни стало, какою угодно ценой!»

            Сторонником мира во что бы то ни стало был полковник Генерального штаба Самойлов, бывший перед самой войной нашим военным агентом в Токио, одновременно со мной. Он состоял вместе с ген. Ермоловым (нашим военным агентом в Лондоне) представителем на конференции военного министерства, но приехал не из действующей армии, не из Маньчжурии, как я, а из Петербурга, т. к. генерал Куропаткин, будучи Главнокомандующим, удалил его из ставки за его панические настроения.

            Сам С. Ю. Витте склонялся скорее, по-видимому, ко взглядам полк. Самойлова, а не к моим. В тот же вечер {402} моего приезда в Портсмут он собрал у себя всех членов нашей делегации и просил меня высказаться о нашем военном положении в Маньчжурии и вероятном его развитии в будущем. Я сообщил свой взгляд, основываясь на упомянутых моих трех пунктах. Когда я кончил, С. Ю. Витте сказал: «Всё это очень интересно, но за вашими словами нет авторитета, подтверждения от Главнокомандующего. Это только ваше личное мнение, а не мнение Главнокомандующего, на котором мы могли бы базироваться в наших прениях с японцами».

            В дальнейшей нашей жизни в Портсмуте, в течение хода переговоров с японцами, С. Ю. Витте, заметно для меня, ближе держался к Самойлову, чем ко мне, приглашая его иногда на интимную прогулку с собою, а меня ни разу.

            Тем не менее, не могу не высказать создавшееся у меня впечатление, что С. Ю. держал себя и вел всё дело переговоров о мире удивительно талантливо: вряд ли кто-либо другой мог бы на его месте лучше провести переговоры о мире. Когда мы прибыли в Америку, то общественное американское мнение и пресса были всецело на стороне японцев, превознося их и защищая их интересы. Поэтому, быть может, боясь потерять свое привилегированное положение, японцы просили, при начале переговоров, не сообщать прессе никаких сведений о ходе переговоров. Изолироваться же совсем от прессы нельзя было, в особенности в такой стране, как Соединенные Штаты. Поэтому С. Ю. Витте избрал для сношения с прессою двух талантливых членов нашей делегации: Константина Дмитриевича Набокова и Ивана Яковлевича Коростовец, бывшего в Порт-Артуре чиновником по дипломатической части при наместнике адмирале Алексееве.

Они оба, ничего существенного не сообщая прессе, и не противореча желаниям японцев, тем не менее своим обходительным обращением склоняли симпатии в нашу сторону. Кроме того, летом Портсмут становится купальным курортом и туда стекается масса американок и американцев, переполнивших нашу и прочие гостиницы. Мы, русские делегаты, с ними встречались, равно как встречались в частном порядке и с разными {403} корреспондентами; не чуждались окружавшей и осаждавшей нас публики и, по-видимому, своею общительностью привлекали симпатии на нашу сторону, тогда как японцы избегали сношений с внешним миром.

            Во время хода переговоров японцы постепенно понижали тон и уменьшали свои требования. Но, не без давления из Петербурга, откуда дважды приходило телеграфное повеление прекратить переговоры и возвращаться в Россию, а мне в Маньчжурию. Дважды мы укладывали чемоданы и прощались с нашими американскими знакомыми.

            Когда же мир был, наконец, заключен и подписан уполномоченными обеих сторон, то он далеко не удовлетворил японцев: условия мира были вывешены утром, в нижнем зале гостиницы. Перед нами стоял и читал их мой японский коллега, капитан I ранга. Когда он обернулся и увидел меня, мы поздоровались. Я поздравил с заключением мира. Он ничего не ответил. Лицо его было всё перекошено от злобы и негодования. Президент Соединенных Штатов Теодор Рузвельт послал поздравительные телеграммы нашему Государю императору и императору Японии. Меня оскорбил текст телеграммы, посланной в Японию, где была фраза (приблизительно):

            «восхищаюсь великодушием вашего величества, согласившегося на такие условия мира». Конечно, это не великодушие, а необходимость заставила пойти на такие условия.

            Предшественник полковника Самойлова на посту военного агента в Японии, полковник Генерального штаба Глеб Мих. Ванновский вдавался в другую крайность: он недооценивал всей мощи японской армии и неверно представлял ее численность в военное время. Поэтому, когда французский военный агент, полковник Генерального штаба барон Корвизар (генералом в 1916 году командовал корпусом) предложил дать мне имеющиеся у него сведения о японской армии с тем, чтобы я эти сведения сообщил прямо в Петербург, но не передавал их полковнику Ванновскому, то генерал Куропаткин, наш тогдашний военный министр, получив мое донесение, не поверил ему, как сильно расходившемуся с имеющимися {404} в министерстве сведениями, и положил под сукно, о чем и сожалеет в томе IV своих воспоминаний.

            Сообщу еще один эпизод, происшедший между полковником Ванновским и мною. Весною 1903 года, месяцев за девять до войны, Наместник адмирал Алексеев (когда он, капитаном 1 ранга, командовал в первом заграничном плавании крейсером «Адмирал Корнилов», то я плавал три года на нем вахтенным начальником и ротным командиром 1889-1891 гг., почему адмирал Е. И. Алексеев знал меня довольно хорошо) пишет мне: «Сознаю, что задаю трудный вопрос, но тем не менее хотел бы знать, как, по вашим предположениям, японцы будут действовать в случае войны с нами».

            Я ответил приблизительно так: «Японцы не будут дробить свои силы; будут держать весь свой флот сосредоточенным в одном пункте, вероятно, Сасебо, если наш флот будет в это время в Порт-Артуре. Будут искать встречи с нашим флотом и, в зависимости от результата встречи, начнут перевозку войск в Корею и Квантун, чем ближе к Порт-Артуру, тем благоприятнее для них окажется встреча флотов, вплоть до Дальнего и Бидзево. По высадке войск обложат Порт-Артур и направят свободные от осады Порт-Артура войска на Мукден».

            Когда я написал этот свой ответ Наместнику адмиралу Алексееву, то совершенно случайно зашел ко мне полковник Ванновский. Я дал ему прочитать мой ответ Наместнику. Прочитав, полк. Ванновский с иронией сказал: «Только моряк может предполагать, что японцы, обложивши Порт-Артур, двинутся дальше на Мукден, оставив в тылу у себя такую крепость, как Порт-Артур». Оказывается, что японцы повели свои военные операции как раз так, как предполагал русский моряк, а не офицер сухопутного Генерального Штаба. В войну же 1941-45 годов, русские армии, изгоняя немцев из занятых ими областей России, также не останавливались у созданных немцами укрепленных пунктов, а их обходили, оставляя обложение.

            Последняя моя встреча с полковником Ванновским, лично мне весьма симпатичным, состоялась во время {405} Мукденского боя, когда участь боя, неблагоприятная для нас, вполне определилась, и Главнокомандующий ген. Куропаткин, находясь на холме, непосредственно руководил арьергардными боями отступавших войск. Я находился тут же. Вижу, скачет группа всадников к Главнокомандующему. Это был ген. Терпицкий (командир корпуса) и с ним несколько офицеров, в том числе полк. Ванновский. Мы обменялись крепкими дружескими рукопожатиями.