Вадим Николаевич Бурлак

Дары моря.

Было время отлива. Из моря уродливыми клыками торчали камни. Шевелились и блестели на солнце прибрежные луга. Ноги по колено утопали в коричневых и синих водорослях. — Видал, какое богатство? И название красивое придумали — «дары моря». Вот только не научились мы еще разумно этими дарами пользоваться, — Михаил нагнулся и выдернул из воды пучок морских водорослей. — Нам не решить продовольственную проблему, если не сумеем грамотно использовать наши местные ресурсы. На Командорах — богатейшая водорослевая флора прибрежных участков. Ученые насчитали около 180 видов.

«А ведь прав Михаил, — подумал я. — Сколько мне пришлось поездить, на скольких морях побывать, нигде не встречал такого обилия водорослей».

Современное освоение океанов и морей предусматривает интенсивное использование их зеленых ресурсов. Добыча и заготовка водорослей — важный вклад в развитие животноводства. В некоторых странах я видел, как скот выгоняли на берег во время отлива. С каким удовольствием животные поедали морскую зелень!

— Знаешь, сколько преимуществ у кормовой муки из водорослей перед луговым сеном? — прервал мои размышления Михаил. И, не дожидаясь ответа, начал загибать пальцы. — Во-первых, но сравнению с луговым сеном она содержит больше белков. Во-вторых, больше безазотистых и минеральных веществ. В-третьих, в водорослевой муке меньше клетчатки. И вообще, корм,  дарованный морем, стимулирует жизнедеятельность животных и птиц. А благодаря витаминам, микроэлементам, ценным кислотам и солям, которых в водорослях предостаточно, их можно применять для предупреждения авитаминоза.

—        Ну хорошо, в их пользе убеждать никого не надо. Об этом много пишут и говорят. Но как практически осуществить сбор и заготовку морских растений? Не окажется ли это слишком дорогим удовольствием?

—        Нет, — покачал головой Михаил, — добывать и обрабатывать водоросли легче и выгоднее, чем выращивать, скажем, овес. Один гектар морского дна при научном подходе к добыче и заготовке в течение года прокормит стадо коров в 50 голов.

Долго еще стояли мы на берегу, смотрели, как суетятся среди камней кулички, как все дальше отступает к горизонту прибой и как медленно шевелятся коричневые луга — богатства, дарованные морем, но еще мало используемые человеком.

Невидимые ворота.

А потом ветер стих. И стало как-то непривычно тихо. Так тихо, что казалось, серебристо звенит мелкорослая тундровая травка. В небе легкими шелковистыми лоскутами замерли облака. И вдруг откуда-то с вышины брызнула веселая песня крапивника. Эту маленькую коричневую птичку с бойко вздернутым хвостиком иногда называют командорским соловьем.

Один орнитолог утверждал, что крапивник исполняет «день около двух тысяч песен. Я поднял вверх голову.

Крапивник то камнем падал вниз и протяжно посвистывал., то опять рвался вверх, превращаясь в черную точку, и тише (Становилась его песня. Для кого он так старается? Кого хочет порадовать своим пением? Долго я наблюдал за его полетом и наконец понял: командорский соловей завлекал подругу.

Может быть, подзадоренные песней крапивника, на мелководье схватились два диких селезня. Раз-другой прикрикнул на них баклан. Ах-ах-ах! — зашумели, загалдели чайки. Всполошились от этой кутерьмы кулики и громко стали посвистывать.

Казалось, передо мной распахнулись невидимые ворота в мир природы, где свои законы и порядки, не всегда понятные и доступные человеку.

Неожиданно шагах в десяти от меня выскочил из норы взъерошенный песец. Зверек несколько раз кашлянул, будто отчитал пернатых соседей: «Чего шумите? Что не поделили?» Потом он замер, вытянув тощую облезлую шею.

Я сделал пару беззвучных шагов, но песец почуял меня. Вначале вздрогнули уши, потом он как-то сжался и резко повернул голову. «А это еще кто появился?» — говорил весь его вид.

Я шагнул навстречу, но зверек не захотел познакомиться со мной поближе. Он сердито и громко заворчал и потрусил прочь.

Наверное, его ворчание стало сигналом тревоги для птиц.

Смолк вдруг крапивник. Пронзительней запричитали на разные голоса чайки и полетели к морю. Следом за ними — баклан и кулики. Отпрянули друг от друга селезни и с шумом рванулись прочь. И лишь вдали еще слышалось рассерженное тявканье песца, но и оно скоро стихло.

Все... Захлопнулись невидимые ворота в мир тундры.

Дорога на лежбище.

Никольском каждый знает, что в тридцати километрах от села, у северной оконечности острова, за болотистой, с черными торфяными озерами, кочковатой тундрой, заросшей ирисами и пушицей, на каменистых отмелях расположено одно из двух беринговских лежбищ котиков. Морские котики считаются главным богатством Командор.

 С грохотом на все Никольское к гостинице подъехал вездеход. Я влез в кузов, покрытый брезентом.

Поприветствовав меня, Федор Гаврилович Киселев сделал водителю знак: «Поехали!» В ту пору он занимал должность первого секретаря местного райкома партии, и в народе его величали «главным командорцем».

Вездеход резко рванул вперед. Из-под гусениц полетели комья грязи, и мы затряслись на ухабах.

В кузове нас трое: охотовед Николай Мымрин, Киселев и я.

—        Далеко до лежбища? — спросил я, стараясь перекричать шум мотора.

—        Около часа езды, — так же громко ответил мне Мымрин. — А вы первый раз на лежбище?

—        Первый. Морских котиков видел только по телевизору.

Мне показалось, что Николай даже обрадовался этому. Вездеход внезапно остановился.

—        Кто хочет со мной на крыше ехать? — спросил Киселев.

Не дожидаясь ответа, он раздвинул брезент и перемахнул через борт кузова.

Я вопросительно посмотрел на Мымрина. Николай развел руками: не могу, насморк, на ветру простужусь еще больше.

Я спрыгнул в снег и провалился выше колен.

Киселев уже сидел на крыше кабины.

—        Не боишься замерзнуть? А то можно сесть в кабину к водителю.

—        Не замерзну,  — ответил я, усаживаясь рядом с Федором Гавриловичем.

—        Вообще-то правила техники безопасности запрещают ездить на крыше, — подмигнул Киселев. — Ну ничего. Нарушим. Только покрепче держись. У нас хоть и конец мая, а вся тундра под снегом. Летняя дорога не видна, так что придется по кочкам прыгать, а тут главное — не слететь с вездехода.

Из кабины выглянул водитель:—   Можно трогать, Федор Гаврилович?

—        Давай, Вить! — махнул рукой Киселев.

Вездеход снова ринулся вперед. Казалось, маленький кораблик несется по молочному океану. Куда ни посмотришь — всюду белая снеговая гладь и не за что уцепиться взглядом. Лишь позади тянется след вездехода, и далеко-далеко, в той стороне, где осталось Никольское, еле видны силуэты сопок.

Вездеход круто взял влево, и как-то неожиданно кончилось белое раздолье. Впереди показались сопки, освободившиеся от снега, и желтая тундра. Кое-где пробивалась молодая травка, а дальше — сизая полоса океана.

Мы словно одним прыжком перенеслись из зимы в весну. Чем ближе к воде, тем меньше снега. Береговая полоса переливается коричневыми, синими, желтыми цветами.

Киселев трижды стукнул по крыше кабины, и вездеход остановился.

—        Прибыли!

Я удивленно огляделся по сторонам:

—        Где же лежбище котиков? Кругом ни одного живого существа!

Перехватив мой недоуменный взгляд, Киселев засмеялся:

—        До лежбища надо еще пешком идти с полкилометра. Шум вездехода может напугать котиков.

Мы поднялись на песчаный холм, спустились в лощину и снова стали взбираться вверх.

Тропинка поднималась все круче и круче. Последний кустарник. Каменная макушка скалы. И вдруг мир озарился синей вспышкой.

Казалось, простор взмахнул крыльями так, что съежились вдали сопки. Их испуг подхватили вздохи ветpa. Сорвался простор со скалы, распрямил крылья и закружил в бесконечном парении...

Океан! Он шел в наступление на землю и при этом старался ухватить края неба. Казалось, он пытался сблизить даль с берегом острова.

Главное богатство Командор.

Многотысячный крик морских котиков пронзительно врывался в этот простор. Захлебываясь от страсти, ревели могучие секачи. Они выходили на берег из океана и отбивали для себя клочки суши. Блеяли обиженные секачами годовалые самцы и собирались в небольшие стада. Фыркали самочки, присоединяясь к гаремам секачей.

По всему побережью — лоснящиеся черные и темно-коричневые тела котиков. А из океана выходили все новые и новые. Казалось, они рождались прямо здесь — из океанской пены, простора и буйного ветра.

— Вот оно — главное богатство Командор, — тихо произнес у меня за спиной Киселев.

До XVIII века на Руси о котиках почти ничего не было известно. Айны и камчадалы сообщали первым русским землепроходцам, что добывают у берегов зверей, похожих на тюленей. Мех этих животных красив, а шкуры очень крепкие. Однако, где эти тюлени обитают, почему появляются у берегов лишь весной, — не говорили.

Участник второй камчатской экспедиции ученый Георг Стеллер в ноябре 1741 года первым изучил и подробно описал жизнь морских котиков.

В отличие от своих сородичей — тюленей других видов — котики не ползают по суше, а ходят и даже бегают. Они прекрасно приспособлены к жизни в океане.

Их новорожденные малыши почти черного цвета. Поэтому называются «черненькие». Мех у детенышей котиков легко намокает, и первые три месяца они не покидают берега.

На земле существуют четыре основных района обитания этих зверей: Командорские острова, остров Тюлений, некоторые острова Курильской гряды и острова Прибылова в США.

Как правило, участки гаремного и холостякового лежбищ не меняются многие годы. Ведь большинство котиков каждый год возвращается из океана к месту своего рождения.

При появлении человека на лежбище они часто покидают берег и пережидают опасность в океане. Как только секачи займут место для гарема — становятся агрессивными и могут даже напасть на людей. Но такое случается редко.

Лишь поздней осенью, когда распадаются гаремы, лежбища пустеют. Смолкают на берегу рев, блеяние, рыки, стоны, фырканье, издаваемые этими морскими зверями.

В ноябре выпадает снег, затихают до следующего года птичьи базары, начинаются осенние штормы, и котики уходят в океан.

И только печальный крик чаек да сердитое покашливание песцов, шныряющих в поисках падали, можно услышать на опустевшем лежбище.

Котики плывут на юг но ночам, а днем, как правило, снят, мирно покачиваясь на волне...

Эту короткую историю о жизни котиков мне поведал Николай Мымрин, когда мы пробирались вдоль лежбища.

Говорили вполголоса, чтобы не потревожить гаремных секачей, которые и без того уже косились в нашу сторону и недовольно ревели.

Шагах в тридцати от нас «черненький» оторвался от материнского живота, поднял голову и застыл.

Казалось, ничто не заставит его шелохнуться: ни рев секачей, ни удалое насвистывание ветра, ни сутолока лежбища, ни радость солнечного луча, ни звонкие удары волн о камни.

Малыш делал, как говорят алеуты, «первые глотки жизни».

А потом был костер.

Близился полдень. Океан разгулялся не на шутку. Он тащил километровые сети прибоя, набитые галькой. Бестолково и поспешно вываливал их на берег, швырял на скалы и тут же снова и снова утаскивал галечный грохот в пучину.

Киселев долго смотрел в океан, а потом спросил у Мымрина:

—        Не помешает шторм самкам выйти на берег?

—        Такой? Нет, — быстро ответил Николай. — Только бы сильней не разгулялся...

Океан и ветер бились о скалы разорванными парусами. Полотнища тумана хлестали друг друга и неслись к горизонту, где перемешивались с водой, небом и со всем, что попадалось им на пути.

Потом мы отъехали подальше от лежбища и разложили в тундре костер. Огонь был вялым, словно его только что разбудили и бросили на влажные поленья.

Деревянных обломков — плавуна — здесь, на побережье, много, их каждый день тоннами выбрасывает океан в подарок безлесным Командорам.

Неразрешенные проблемы

Всего несколько десятилетий назад многие считали, что поголовье котиков уже невозможно восстановить, — продолжил разговор Киселев. — Но все же удалось спасти положение благодаря надежной охране животных и международным соглашениям об упорядочении промысла котиков. На забой идет только определенное число молодых холостяков.

—        А почему только холостяков? — поинтересовался я.

—        Во-первых, у них самый ценный мех, а во-вторых, забой определенного процента холостяков не причиняет вреда стаду, — пояснил Мымрин. — Добыча самок запрещена уже много лет. Во время отгонов холостяков с лежбища к месту забоя запрещается распугивать самок и детенышей.

—        А убивают таким же варварским способом, как и сто лет назад?

—        Увы, пока не придумали ничего нового, — развел руками Николай.

—        Проблем еще много, — добавил Киселев. — Необходимо улучшить охрану тридцатимильной запретной зоны вокруг Командорских островов. Не допускать здесь промыслового вылова рыбы и кальмаров —  главной пищи котиков. Загрязнение океана — тоже большая проблема. Судовое топливо, бытовые отходы, обрывки рыболовных сетей — все это для них — серьезный вред.

Довольно часто любопытные котики попадают головой в ячейки сетей. С обрывками сети на шее животные теряют скорость и маневренность во время охоты или когда спасаются от своего страшного врага — касатки.

Кроме того, по мере роста котика, попавшего в ячейку, этот «ошейник» может его попросту задушить...

Долго мы еще сидели у неяркого тундрового костра. Изредка ветер с лежбища доносил многотысячный рев морских зверей. Пошел мелкий дождь, и костер совсем сник. Казалось, он вот-вот спрячется под поленья и уже никогда не разгорится.

Наконец, я решился спросить у командорцев, что они слышали о Земле Синей звезды и правда ли, что на острове Беринга где-то есть ее изображение.

Вначале мои собеседники переглянулись. Потом Киселев вдруг громко рассмеялся:

—        А ты сам спроси у Синей звезды...

Я вздрогнул. В каких только странах ни доводилось мне слышать эту фразу!

Лицо Киселева тем временем стало серьезным, и он добавил:

—        Слыхать-то мы слыхали, да не за что в тех слухах зацепиться. Познакомлю я тебя с Иванычем — старейшим алеутом нашего острова. Вот с ним и потолкуй на эту тему.