В один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор,  Иван  Дмитрич

Червяков, сидел во втором ряду кресел и глядел в бинокль на «Корневильские

колокола». Он глядел и чувствовал себя на верху блаженства. Но вдруг...  В

рассказах часто встречается это «но вдруг». Авторы правы: жизнь так  полна

внезапностей! Но вдруг лицо его поморщилось,  глаза  подкатились,  дыхание

остановилось... он отвел от глаз бинокль, нагнулся и...  апчхи!!!  Чихнул,

как видите. Чихать никому и нигде не  возбраняется.  Чихают  и  мужики,  и

полицеймейстеры, и иногда даже и тайные советники.  Все  чихают.  Червяков

нисколько не  сконфузился,  утерся  платочком  и,  как  вежливый  человек,

поглядел вокруг себя: не обеспокоил ли он кого-нибудь своим  чиханьем?  Но

тут уж пришлось сконфузиться. Он увидел, что  старичок,  сидевший  впереди

него, в  первом  ряду  кресел,  старательно  вытирал  свою  лысину  и  шею

перчаткой и бормотал что-то. В старичке Червяков узнал статского  генерала

Бризжалова, служащего по ведомству путей сообщения.

     «Я его обрызгал! — подумал Червяков. — Не мой  начальник,  чужой,  но

все-таки неловко. Извиниться надо».

     Червяков кашлянул, подался туловищем вперед и  зашептал  генералу  на

ухо:

     — Извините, ваше-ство, я вас обрызгал... я нечаянно...

     — Ничего, ничего...

     — Ради бога, извините. Я ведь... я не желал!

     — Ах, сидите, пожалуйста! Дайте слушать!

     Червяков сконфузился, глупо  улыбнулся  и  начал  глядеть  на  сцену.

Глядел он, но уж блаженства больше не чувствовал.  Его  начало  помучивать

беспокойство. В антракте он подошел к Бризжалову, походил  возле  него  и,

поборовши робость, пробормотал:

     — Я вас обрызгал, ваше-ство... Простите... Я ведь... не то чтобы...

     — Ах, полноте... Я уж забыл, а вы всё о том же! —  сказал  генерал  и

нетерпеливо шевельнул нижней губой.

     «Забыл,  а  у  самого  ехидство   в   глазах, —   подумал   Червяков,

подозрительно поглядывая на генерала. — И говорить не хочет. Надо  бы  ему

объяснить, что я вовсе не желал... что это закон природы, а  то  подумает,

что я плюнуть хотел. Теперь не подумает, так после подумает!..»

     Придя домой, Червяков рассказал жене о своем  невежестве.  Жена,  как

показалось ему, слишком легкомысленно отнеслась к происшедшему; она только

испугалась, а потом, когда узнала, что Бризжалов «чужой», успокоилась.

     — А все-таки ты сходи, извинись, — сказала она. —  Подумает,  что  ты

себя в публике держать не умеешь!

     — То-то вот и есть! Я извинялся, да он как-то  странно...  Ни  одного

слова путного не сказал. Да и некогда было разговаривать.

     На другой день Червяков надел новый вицмундир, подстригся и  пошел  к

Бризжалову объяснить... Войдя в приемную генерала,  он  увидел  там  много

просителей, а между просителями и самого генерала, который уже начал прием

прошений.  Опросив  несколько  просителей,  генерал  поднял  глаза  и   на

Червякова.

     — Вчера в «Аркадии», ежели припомните, ваше-тво, — начал  докладывать

экзекутор, — я чихнул-с и... нечаянно обрызгал... Изв...

     — Какие пустяки... Бог знает что! Вам что угодно? — обратился генерал

к следующему просителю.

     «Говорить  не  хочет! —  подумал   Червяков,   бледнея. —   Сердится,

значит... Нет, этого нельзя так оставить... Я ему объясню...»

     Когда генерал кончил беседу с последним просителем  и  направился  во

внутренние апартаменты, Червяков шагнул за ним и забормотал:

     — Ваше-ство!  Ежели я осмеливаюсь беспокоить ваше-ство,  то именно из

чувства, могу сказать, раскаяния!.. Не нарочно, сами изволите знать-с!

     Генерал состроил плаксивое лицо и махнул рукой.

     — Да вы просто смеетесь,  милостисдарь! —  сказал  он,  скрываясь  за

дверью.

     «Какие же тут насмешки? — подумал Червяков. — Вовсе тут  нет  никаких

насмешек! Генерал, а не может понять! Когда так,  не  стану  же  я  больше

извиняться перед этим фанфароном! Чёрт с ним! Напишу ему письмо, а  ходить

не стану! Ей-богу, не стану!»

     Так думал Червяков, идя домой. Письма генералу он не написал.  Думал,

думал, и никак не выдумал этого  письма.  Пришлось  на  другой  день  идти

самому объяснять.

     — Я вчера  приходил  беспокоить  ваше-ство, —  забормотал  он,  когда

генерал поднял на него вопрошающие глаза, — не для того,  чтобы  смеяться,

как вы изволили сказать. Я извинялся за то,  что,  чихая,  брызнул-с...  а

смеяться я и не думал. Смею ли я смеяться? Ежели мы  будем  смеяться,  так

никакого тогда, значит, и уважения к персонам... не будет...

     — Пошел вон!! — гаркнул вдруг посиневший и затрясшийся генерал.

     — Что-с? — спросил шёпотом Червяков, млея от ужаса.

     — Пошел вон!! — повторил генерал, затопав ногами.

     В животе у Червякова что-то оторвалось. Ничего  не  видя,  ничего  не

слыша, он попятился к двери, вышел на улицу и поплелся... Придя машинально

домой, не снимая вицмундира, он лег на диван и... помер.