Культура застолья 19 века

Пушкинская пора

Лаврентьева Е.В.

И.А. Крылов был не единственным мастером по части обжорства среди литераторов.

Непомерным аппетитом отличался и поэт Ю.А. Нелединский-Мелецкий.

«Большой охотник покушать, он не был особенно разборчив в выборе утонченных блюд, но ел много и преимущественно простые русские кушанья, — вспоминал Д. Оболенский. — Удовлетворяя этой слабости, Императрица обыкновенно приказывала готовить для него особые блюда. При дворе до сих пор сохранилось предание о щучине, до которой Юрий Александрович был великий охотник.

Вот как он сам описывает свой недельный menu: «Маша повариха точно по мне! Вот чем она меня кормит, и я всякий день жадно наедаюсь:

1) рубцы,

2) голова телячья,

3) язык говяжий,

4) студень из говяжих ног,

5) щи с печенью,

7) гусь с груздями —

вот на всю неделю, а коли съем слишком, то на другой день только два соусника кашицы на крепком бульоне и два хлебца белого».

Любителем «хорошо покушать» был и Г.Р. Державин.

«Отношения между супругами, — отмечает Я. Грот, — были вообще дружелюбные, но у Гаврилы Романовича были две слабости, дававшие иногда повод к размолвкам: это была, во-первых, его слабость к прекрасному полу, возбуждавшая ревность в Дарье Алексеевне, а, во-вторых, его неумеренность в пище.

За аппетитом мужа Дарья Алексеевна зорко следила и часто без церемоний конфисковала у него то или другое кушанье.

Однажды она не положила ему рыбы в уху, и раздосадованный этим Гаврила Романович, встав тотчас из-за стола,

Стр. 47

отправился в кабинет раскладывать пасьянс. В доказательство его добродушия рассказывают, что когда после обеда жена, придя к нему с другими домашними, стала уговаривать его не сердиться, то он, совершенно успокоенный, спросил: «За что?» и прибавил, что давно забыл причину неудовольствия».

От «невоздержанности в пище» приходилось порой страдать и поэту И.И. Дмитриеву.

«Я слышал вчера, — пишет А.Я. Булгаков брату, — что боятся за Ив. Ив. Дмитриева: он обедал у Бекетова, объелся икры, попалась хороша, так ложками большими уписывал, сделалось дурно, и вот 9 дней, что не может унять икоту».

Любителей вкусно и плотно поесть было в то время немало.

«Я не придерживаюсь никакой диеты, ем и пью, что мне нравится, и во всякие часы», — говорил о себе граф Ю.П. Литта. И несмотря на это, до глубокой старости он сохранил бодрость духа и крепкое здоровье.

«Графу Литта было около 70-ти лет, — читаем в записках Ленца, — но в парике он казался не старше 50-ти. Он был исполинского роста и так же толст, как Лаблаш[i], но более подвижен и с головы до ног вельможа».

Литта считался большим оригиналом, и о нем ходило множество анекдотов.

Рассказывают, что он очень любил мороженое, «истребляя его неимоверное количество», и уже умирающий приказал подать себе тройную порцию. Последними словами его были: «Сальватор отличился на славу в последний раз».

Сохранилось много анекдотов и о непомерном аппетите А.И. Тургенева, приятеля А.С. Пушкина. Как говорил В.А. Жуковский, в его желудке помещались «водка, селедка, конфеты, котлеты, клюква, брюква».

«Вместимость желудка его была изумительная, — писал П.А. Вяземский. — Однажды, после сытного и сдобного завтрака у церковного старосты Казанского собора, отправляется он на прогулку пешком, Зная, что вообще не был он охотник до пешеходства, кто-то спрашивает его: «Что это вздумалось тебе идти гулять?» — «Нельзя не пройтись, — отвечал он, — мне нужно проголодаться до обеда».

По словам А.Д. Блудовой, Тургенев «<...> глотал все, что находилось под рукою — и хлеб с солью, и бисквиты с вином, и пирожки с супом, и конфекты с говядиной и фрукты с майонезом без всякого разбора, без всякой последовательности, как попадет, было бы съестное; а после обеда поставят перед ним сухие фрукты, пастилу и т.п., и он опять все ест, между прочим, кедровые орехи целою горстью за раз, потом

заснет на диване, и спит и даже храпит под шум разговора и веселого смеха друзей <...>. Мы его прозвали по-французски le gouffre[ii], потому что этою пропастью или омутом мгновенно пожиралось все съестное».

Несмотря на то что чревоугодие всегда осуждалось Церковью, многие священнослужители, как свидетельствуют современники, страдали этим пороком. Н.С. Маевский приводит в «Семейных воспоминаниях» рассказ буфетчика Фадеича об архиерее Иринее, который был частым гостем в доме деда мемуариста:

«Раз подал он архиерею какое-то скоромное кушанье, но опомнился и думает: «Как же, мол, архиерея-то оскоромить?» Иреней взялся уже за кусок, а Фадеич шепчет ему: «Скоромное, Ваше преосвященство». Гость с сердцем оттолкнул блюдо, крикнув: «Коли скоромное, так зачем, дурак, и подаешь!» <...>

В другой раз он был поумнее: когда принесли ему с кухни блюдо с поросенком, он подал его прямо Иринею без всяких объяснений; за столом никого чужих не было, все свои, интимные. Ириней ласково взглянул на Фадеича, перекрестил блюдо большим крестом, сказав: «Сие порося да обратится в карася», и, не дождавшись превращения, принялся есть с таким аппетитом, что и у других слюнки потекли».

В то время было распространено мнение о пользе обильного питья после сытной еды. «После жестокого объедения для сварения желудка надобно было много пить», — пишет в романе «Семейство Холмских» Д. Бегичев. Случалось, что последствия этой «методы» были самыми плачевными.

Об этом читаем в очерке Ё. Маркова «Обед у тетушки»: «<...> Да и мой покойник покушать был охотник. Сморчков в сметане, бывало, по две сковороды вычищал, как и не понюхает. Любил их, страсть!<...>

Ведь и умер-то он от них, от проклятых! — вдруг грустно вздохнула тетушка — На Святую Неделю на разговинах ведь он помер. И не сказать, чтобы уж очень много он тогда съел: яичек крутых, может, с десяток, когда бы еще не меньше, да сморчков сковородку небольшую... А беда его, что квасу он холодного прямо с ледника, после сморчков горячих, бутылки две сразу выпил, вот с ним и сделался удар».