Культура застолья 19 века

Пушкинская пора

Лаврентьева Е.В.

Немецкий путешественник Г. Райнбек, побывавший впервые в Москве в 1805 году, в «Заметках о поездке в Германию из Санкт-Петербурга через Москву» подробно описывает обед в доме московского барина.

Оживленный застольный разговор явно обратил на себя внимание путешественника: «Обед длился примерно до пяти, и так как очень громко болтают, то рты в непрерывном движении. Здесь много острят, еще более смеются, но пьют немного <...>. Обычно за столом бывает какой-нибудь бедный малый, служащий для острот и принужденный терпеть унижения, но притом очень остроумный и шутками возбуждающий смех».

Однако не в каждом доме гости могли позволить себе вести за обедом такой оживленный разговор. Рассказывая об обедах в доме сенатора Бакунина, Э.И. Стогов отмечает: «За столом была большая чинность, говорили только хозяева и близкие гости».

А вот еще одно свидетельство современника: «Разговор, который вел только хозяин дома, обращаясь исключительно к двум или трем лицам, тогда как прочие молчали, касался по большей части недостатков современного воспитания, испорченности народных нравов, вызванной обуявшей всех манией к путешествию и прискорбным пристрастием русских к французам, все познания коих ограничиваются, по его словам, умением расшаркаться и говорить каламбуры».

Другая атмосфера царила за столом, где собирались друзья или объединенные общими интересами люди.

Ни одно собрание друзей не обходилось без застолья.

Ужин                         60 р.

Вино                          55 р.

3 ф. миндаля              3 р. 75 к.

Стр. 29

3 ф. изюму                 3 р.

4 десятка бергамот    3р. 20 к.

Этот счет составлен другом Пушкина, лицейским старостой, М. Яковлевым. Деньги были истрачены на дружескую пирушку, состоявшуюся 19 октября 1834 года в его доме. Каждый год, 19 октября, в день открытия Царскосельского Лицея, собирались друзья «за дружеской трапезой и жженкой» то у одного, то у другого лицеиста, чтобы вспомнить годы, пережитые в стенах Лицея.

В начале XIX века, когда литературные интересы поглощали дворянское общество, за обедами и ужинами происходили литературные состязания и поединки.

Об одном из таких литературных состязаний читаем в записках С. П. Жихарева:

«Ужин был человек на сто, очень хороший, но без преступного бородинского излишества. За одним из маленьких столиков, неподалеку от меня, сидели две дамы и трое мужчин, в числе которых был Павел Иванович Кутузов, и довольно горячо рассуждали о литературе, цитируя поочередно любимые стихи свои.

Анна Дорофеевна Урбановская, очень умная и бойкая девица, хотя уже и не первой молодости, прочитала стихотворение Колычева «Мотылек» и сказала, что оно ей нравится по своей наивности и что Павел Иванович такого не напишет.

Поэт вспыхнул.

«Да знаете ли, сударыня, что я на всякие заданные рифмы лучше этих стихов напишу?»

«Нет, не напишете».

«Напишу».

«Не напишете».

«Не угодно ли попробовать?»

Урбановская осмотрелась кругом, подумала и, услышав, что кто-то из гостей с жаром толковал о персидской войне и наших пленных, сказала: «Извольте; вот вам четыре рифмы: плен, оковы, безмен, подковы; даю вам сроку до конца ужина».

Павел Иванович с раскрасневшимся лицом и с горящими глазами вытащил бумажник, вынул карандаш и погрузился в думу.

Прочие продолжали разговаривать. Чрез несколько минут поэт с торжеством выскочил из-за стола.

«Слушайте, сударыня, а вы, господа, будьте нашими судьями», — и он громко начал читать свои bouts-rimes[i]:

Стр. 30

Не бывши на войне, я знаю, что есть плен,

Не быв в полиции, известны мне оковы,

Чтоб свесить прелести, не нужен мне безмен,

Падешь к твоим стопам, хоть были и подковы.

«Браво, браво!» — вскричали судьи и приговорили Урбановскую просить извинения у Павла Ивановича, который так великодушно отмстил своей противнице».

Хозяева заботились, чтобы гости за столом не скучали.

«Князь И.М. Долгорукий, — читаем в воспоминаниях С.Т. Аксакова, — считался в Москве одним из остроумнейших людей своего времени и первым мастером говорить в обществе, особенно на французском языке. Я помню, что на больших обедах или ужинах обыкновенно сажали подле него с обеих сторон по самой бойкой говорунье, известной по уму и дару слова, потому что у одной недостало бы сил на поддержание одушевленного с ним разговора. Я сам слыхал, как эти дамы и девицы жаловались после на усталость головы и языка, как все общество искренне им сочувствовало, признавая, что «проговорить с князем Иваном Михайловичем два часа и не ослабить живости разговора — большой подвиг».

И у себя дома князь И.М. Долгорукий любил занимать гостей домашними спектаклями и веселыми рассказами: «<...>все его любили; никто не говорил, что он кормит дурно», — вспоминал М. Дмитриев. Оживленный разговор мог вполне компенсировать неудачный ужин. «За веселостию разговора, за тою непринужденностию, которая была тоном его дома, наконец за приятным воспоминанием о спектакле некогда было подумать о посредственном ужине. Шум и хохот оканчивали вечер; когда тут быть недовольным».

Неутомимым рассказчиком во время застолья был и драматург князь А.А. Шаховской. П.А. Смирнов вспоминал: «Как он садился за стол очень поздно, то часто обедал при гостях, завешиваясь салфеткою до самого горла, потому что в пылу своих рассказов он нередко портил платье, обливая себя соусом и супом».

Пышным застольем сопровождались собрания друзей-литераторов. «Вчера был очень приятный обед у Пушкина. <...> После обеда долго болтали, балагурили», — писал А. Я. Булгаков брату (1826 г.). Речь идет о В.Л. Пушкине, дяде великого поэта. Василий Львович был известным хлебосолом и славился своим крепостным поваром Власием. Приглашая друзей на обед или ужин, он рассылал им записочки в стихах:

В среду кума ожидаю

И любезнейших гостей;

К сердцу вас прижать желаю

Стр. 31

В скромной хижине моей. Позабуду все страданья, И подагру, и беды. Руку, милый! до свиданья — До веселой середы!

Интересны письма поэта И.И. Дмитриева, в которых он приглашает к себе на обед друзей-литераторов. «В пятницу располагаю обедать дома. Очень рад буду разделить с вами мою трапезу и насладиться беседою умного и добросердечного поэта» (из письма к В. А. Жуковскому).

«Между тем прошу вас пожаловать ко мне откушать четвертого числа. Не забуду пригласить и Платона Петровича, Тургенева и Жихарева. Этот обед будет не из хвастовства, а для переговоров по части словесности», — писал И.И. Дмитриев П.А. Вяземскому.

Письмо Г.Р. Державина к Н.И. Гнедичу — еще одно убедительное доказательство того, что литературные интересы и потребности желудка вполне уживались в дворянском обществе начала XIX века.

«Не возьмете ли вы, Николай Иванович, в воскресенье труда на себя пожаловать ко мне откушать и прочесть охотникам «Федру» мою. Ежели вам это будет угодно, то, чтоб спознакомиться вам хорошенько с рукою писца, не прикажете ли, чтоб я завтра к вам вечеру ее прислал, дабы вы заблаговременно пробежали сию трагедию».[ii]