История русского масонства

Борис Башилов

                                     I

       Среди русской интеллигенции широко был, распространен миф о

бескрайности, безгранности русского национального характера. Черты своего

неуравновешенного характера - результаты своей беспочвенности, русская

интеллигенция переносила на весь русский народ. В своей известной книге

"Русская идея", получившей широкое распространение среди иностранцев Н.

Бердяев вещал, например:

       "...В душе русского народа есть такая же необъятность, безгранность,

устремленность в бесконечность, как и в русской равнине... Русский народ не

был народом культуры по преимуществу, как народы Западной Европы, он был

народом откровений, он не знал меры и легко впадал в крайности".

Уродливые типы, порожденные детищем Петра Первого - антирусской

западнической интеллигенцией и крепостническим шляхетством, скопированным

Петром Первым с польского шляхетства, все эти Онегины, Печорины, Обломовы,

объявлялись характерными национальными русскими типами.

       Но это был только один из бесчисленных мифов, выдуманных

интеллигенцией о русском народе и России. В своей спорной, но весьма

интересной по мыслям книге "Ульмская ночь" М. Алданов совершенно

справедливо выступает против мифа о бескрайности русского характера.

"Ничего похожего на бескрайность, - пишет он, - нет в лучшем из ранней

русской прозы, - в "Фроле Скобееве", в "Повести временных лет", в

"Горе-Злосчастии". А записки старых русских путешественников, как

подлинные, так апокрифические? Все эти умные и толковые люди скорее

удивлялись безмерности западной". (40)

       Русский героический эпос дает огромный материал, показывающий всю

ложность мифа о безмерности русской души и исключительной полярности

русского национального характера.

       При сопоставлении русских былин с героическим эпосом народов

средневековой Европы - в смысле безмерности характеров героев, именно герои

русского эпоса оказываются людьми, лишенными необузданных, безмерных

страстей.

       "О "Нибелунгах" не стоит и говорить: там все "безмерно" и свирепо.

Остановимся лишь на "Песне о Роланде", поскольку Франция "классическая

страна меры". Какие характеры, какие тяжелые страсти в этой поэме?

Безупречный, несравненный рыцарь Роланд, гнусный изменник Ганелон, святой

Тюрпен, рог Роланда, в который рыцарь дует так, что у него кровь хлынула из

горла. Карл Великий, слышащий этот рог за тридевять земель и мчащийся на

помощь своему слуге для разгрома 400-тысячной армии неверных, - все это

"безмерно". А речь Роланда перед боем, а его гибель, а его невеста - где уж

до нее по безмерности скромной и милой Ярославне! А смерть Оливье! А казнь

изменника! В "Слове о полку Игореве", напротив, все очень просто, сильных

страстей неизмеримо меньше, и за грандиозностью автор не гоняется. Ни

безупречных рыцарей, ни отвратительных злодеев. В средние века рыцари,

говорят, шли в бой и умирали под звуки "Песни о Роланде". Под звуки "Слова

о Полку Игореве" воевать было бы трудно. Обе поэмы имеют громадные

достоинства, но безмерности в русской во всяком случае неизмеримое меньше -

снова скажу, слава Богу. А былины? Какая в них бескрайность? Эти чудесные

произведения, в сущности, по духу полны меры, благоразумия, хитрецы,

добродушия, беспечности. Один из новейших историков русской литературы

пишет: "В былинах истоки русского большевизма и его прославление"! Я этого

никак не вижу. По сравнению с западно-европейскими произведениями такого же

рода, былины свидетельствуют, напротив, об очень высоком моральном уровне.

В них нет ни пыток, ни истязаний, да и казней очень мало. Нет и

"ксенофобии". Об индусском богатыре Дюке Степановиче автор былины

отзывается ласково, как и об его матери "честной вдове Мамельфе

Тимофеевне", а Владимир стольно-киевский так же ласково приглашает его: "Ты

торгуй-ка в нашем граде Киеве, - Век торгуй у нас беспошлинно". (41)

       Об отсутствии безмерности русской души наглядно свидетельствует "и

русское законодательство времен Владимира Святого и Ярослава Мудрого; оно

было гораздо умереннее и гуманнее многих западно-европейских. В "Русской

Правде" штраф преобладает над казнями и даже над тюрьмой. В ту пору в

Германии отец имел право собственной властью казнить сына. Не умевший

читать и писать князь Владимир, услышав, что у Соломона сказано: "Вдаяй

нищему Богу взаим дает", велел "всякому нищему и убогому приходить на

княжий двор брать кушанье и деньги из казны". (42)

       И средним людям средневековой Руси и выдающимся представителям

средневековой Руси была глубоко чужда интеллигентская безмерность и

интеллигентская истеричность. Такой выдающийся представитель средневековой

Руси, как Нил Сорский не принимал безмерность как неотъемлемое свойство

русского народного характера и осуждая ее писал:

       "И самая же добрая и благолепная делания с рассуждением подобает

творити и во благо время... Бо и доброе на злобу бывает ради безвременства

и безмерия".

       Не менее метко и другое замечание М. Алданова:

       "...Отметить зло в ангеле, отметить добро в демоне, это идея чисто

русская и, кстати сказать, противоположная бескрайностям: умеряющая, не

слишком восторженная, - мир не делится на черное и белое. Это тоже ведь из

Нила Сорского".

       Да, это из Нила Сорского! А разве Нил Сорский не является типичным

образованным человеком Московской Руси - характерной чертой которого была

гармоничность, та внутренняя цельность духа, которая по мнению И. В.

Кириевского (43) является полной противоположностью раздвоению сил разума у

людей европейской культуры.

       Достоевский считает, что всякая односторонность и исключительность -

черта европеизированной русской интеллигенции, а не национального характера

русского народа. В книге известного философа Н. Лосского "Достоевский и его

христианское миропонимание", мы, например, читаем:        "Всякую

односторонность и исключительность он осуждает, - пишет Лосский, - и

считает ее не соответствующей русскому характеру. В 1861 г., как и в

дальнейшей своей деятельности вплоть до пушкинской речи, он говорит, что "в

русском характере замечается резкое отличие от европейского, резкая

особенность, что в нем по преимуществу выступает способность

высоко-синтетическая, способность всеприимчивости, всечеловечности". (44)

       А там, где есть резкая способность к всепримирению, к синтезу, там

нет места бескрайности, как типичной черте национального характера. Н.

Лосский правильно отмечают, что наличие известных крайностей в характере

русского человека не есть свойство только русского народного характера,

"что каждый народ, как целое, совмещает в себе пары противоположностей.

Например, русскому народу присущи и религиозный мистицизм и земной

реализм..."

       "В практической жизни для русского народа в высшей степени

характерны, с одной стороны, например, странники "взыскующие града", вроде

Макара Ивановича (один из героев романа "Подросток". Б. Б.), но с другой

стороны, не менее характерны и деловые люди, создавшие, например, русскую

текстильную промышленность или волжское пароходство. Сочетание таких

противоположностей, как религиозный мистицизм и земной реализм, имеется,

конечно, не только у русских, но и у французов, немцев, англичан... ". (45)

                                     II

       "...Под "русской безмерностью", - указывает М. Алданов, - иностранцы

теперь (это не всегда так было) разумеют крайние, прямо противоположные и

взаимно исключающие мысли, ведущие, разумеется, и к крайним делам в

политике, к подлинным потокам крови".

       С такой трактовкой "русской безмерности" М. Алданов решительно не

согласен.

       Парируя нелепые ссылки на Разинщину, Пугачевщину и другие восстания

и бунты, как на доказательство врожденой безмерности русского народа, -

Алданов резонно указывает, что и "...на западе были точно такие же

восстания, и подавлялись они так же жестоко. Прочтите у Жан-Клода, у Эли

Бенуа, что делали во Франции "Драгуны" в 1685 году. Людей рвали щипцами,

сажали на пики, поджаривали, обваривали, душили, вешали за нос. Это было в

самой цивилизованной стране Европы, в пору grand siecle в царствование

короля,  который не считался жестоким человеком. Впрочем, и Стенька и

Емелька, по случайности тоже действовали и были казнены при самых гуманных

монархах. И вы легко найдете во Франции того времени такие же образцы и

ницшеанства с кистенем и демоничности со щипцами, притом в обоих лагерях.

Между тем Франция никак не причисляется к странам "бескрайности", напротив

она считается страной меры. Да и ничего не было ни мистического, ни

иррационального, ни даже максималистского в причинах, лозунгах, требованиях

русских восстаний. Астраханские бунтари не хотели платить подать на бани и

желали раздачи хлеба голодным. Булавин обещал, своим людям, что они будут

вдоволь есть и пить. Бунтарям, сбегавшимся к Разину и Пугачеву, смертельно

надоели поборы и насилия воевод и помещиков. И над всем преобладали

ненависть, зависть, желание пожить вольной, необычной жизнью, уйти от жизни

тяжелой и осточертевшей. То же самое было в западно-европейских восстаниях.

По учению Хомякова, тоже очень любившего "бескрайности", русский народ

"вышел в отставку" после избрания царя Михаила Федоровича... " (46)

       Иван Грозный, на которого русские интеллигенты любят особенно

ссылаться, как на олицетворение русской бескрайности, - М. Алданов не

считает типичным русским царем.

       "...Иван Грозный, - указывает он, - нисколько не характерен ни для

русской культуры, ни для русских царей. Другие, цари обычно делали

приблизительно то же, что делало громадное большинство монархов в других

странах... "

       Общеизвестно, что пытки заимствованы русским средневековым

законодательством от германских народов. В смысле своего размаха и

изощренной жестокости пытки всех европейских народов далеко оставляют за

собой пытки русского законодательства. В этом отношении "безмерные" русские

оказались неважными учениками у европейцев, которых русские европейцы

выдают за образец меры во всем.

       Завороженные самогипнозом об идеальной Европе, русские историки

судят Московскую Русь не по реальной, утопавшей в крови Европе, а по

идеальной, никогда не существовавшей Европе.

       "Европейские народы воспитывались не кнутом и застенками", - гордо

заявляет историк Ключевский, возмущаясь существованием пыток в Московской

Руси, заимствованных, как мы уже указывали, у запада. Это заведомая

историческая ложь.

       Русские историки очень любят вспоминать об опричниках Иоанна

Грозного, но забывают о диком разгуле святейшей инквизиции по всей Европе,

о Варфоломеевской ночи, о городах, в которых были сожжены все женщины по

обвинению в связи с нечистой силой, о том, что саксонский судья Карпцоф в

одной крошечной Саксонии казнил 20.000 человек. О Иоанне Грозном и

безмерности его души вопят все, и русские и немецкие историки. Но ни одни

из русских и немецких историков не вспоминает о крайностях души немецкого

судьи Карпцофа.

       По Уложению отца Петра, смертная казнь налагалась за 60 видов

преступлений. Во Франции же, которая "воспитывалась не кнутом и застенком",

казнили за 115 преступлений, то есть смертная казнь применялась без малого

в два раза больше, чем в России в царствование Алексея Михайловича. В

Англии, куда Петр также ездил учиться мере и гармонии, в его время было

казнено 90.000 человек. До поездки Петра заграницу Московские застенки были

детской игрой, по сравнению, с застенками современной Европы.

       Обучившись европейской "гуманности", Петр, вернувшись на родину,

увеличил, по примеру европейских законодательств, больше чем в три раза

применение смертной казни. Если при его отце она применялась в 60 случаях,

то он стал применять ее в двухстах случаях.

                                    III

       В большой русской политике трудно обнаружить следы безмерности и

крайностей русской души. Русская большая политика, наоборот, чрезвычайно

характерна своей редкой последовательностью на протяжении ряда веков.

Определив исторические цели, русские государственные деятели с редким

упорством стремились их выполнить.

       Поэтому нельзя ничего возразить М. Алданову, когда он пишет:

       "...Во внешней политике (это теперь "модный" вопрос) цари были

империалистами в меру, как столь многие другие правители. Отличие в их

пользу: ни один из русских царей никогда не стремился к мировому

господству. Это выгодно отличает их от Александра Македонского, от Цезаря,

от Наполеона, от Карла Великого, в меньшей степени от Карла V. Цари

чрезвычайно редко командовали своими армиями, не считали себя великими

полководцами, следовательно и психологически не могли стремиться к военной

славе". (47)

       Я лично совершенно согласен с М. Алдановым, когда он даже события

большевистской революции не считает доказательством врожденных крайностей

русской души. Русская душа в крайностях большевистской революции, по его

мнению, не повинна.

       "...У самого Ленина своих личных идей было немного. Его идеи шли

частью от Маркса, частью от Бланки. Да он и изучал философию так, как в

свое время немецкие офицеры изучали русский язык: сама по себе она ему была

совершенно не нужна, но ее необходимо было изучить для борьбы с врагом. Как

же можно считать большевистскую идею русской?" (48)

       И М. Алданов справедливо замечает, что очень часто русские писатели

выдавали за русские типы - типы заимствованные из иностранной литературы.

Русские писатели второго и третьего ряда в данном случае не были особенно

оригинальны. Они только рабски копировали русских "мыслителей" из числа

западнической интеллигенции, которые как сороки тянули из чужих гнезд в

свое космополитическое гнездо все, что привлекало их жадный взор.

       Поэтому, что можно возразить против следующего возражения М.

Алданова сторонникам теории о бескрайности русского характера.

       "...не на вершинах, а пониже вершин русской художественной

литературы особенно часто за подлинно-русское выдавалось то, что в

действительности им никак не было. В пору появления "На дне" сколько было

восторгов у бесчисленных в то время поклонников Максима Горького по поводу

"русской" философии старца Луки, с его "утешительной неправдой", благодаря

которой несчастные люди забывают о своей беде и нужде! Горький никогда

никаких своих идей не имел, - я достаточно и читал и знал его. Старец Лука

свою философию позаимствовал у Ибсеновского доктора Реллинга.  Он тоже

проповедовал "ложь жизни".

       - Ложь жизни"? Не ослышался ли? - спрашивает доктор Грегерс Берде.

       - Нет, я сказал "ложь жизни". Потому что надо вам знать, ложь жизни

есть стимулирующий принцип. Отнимая у среднего человека ложь жизни, вы

вместе с тем отнимаете у него счастье.

       Цитирую по очень плохому переводу; вероятно, в подлиннике это звучит

лучше". (49)

       Звучало это, конечно, недурно, но старец Лука свою философию

позаимствовал все же не у Нила Сорского, не у Сергия Радонежского, не у

Оптинских старцев, а у ...Ибсеновского доктора Реллинга.

       Русские святые, старцы и мирские мыслители руководствовались совсем

не теми идеями, которые вещали Лука и другие выразители псевдорусской

безмерности.

       "...самые замечательные мыслители России (конечно, не одной России),

- пишет М. Алданов, - в своем творчестве руководились именно добром и

красотой. В русском же искусстве эти ценности часто и тесно перекрещивались

с идеями судьбы и случая. И я нахожу, что это в сто раз лучше всех

"бескрайностей" и "безмерностей", которых в русской культуре, к счастью,

почти нет и никогда не было, - или же во всяком случае было не больше, чем

на Западе. Выдумка эта почему то (мне не совсем понятно, почему именно),

польстила русскому национальному самолюбию, была на веру принята

иностранцами и стала у них общим местом". (50)

       Чем скорее русские люди расстанутся с лживым мифом о русской

безмерности, тем будет для них лучше. Очень плохо, когда человек имеет

превратное понятие о своем характере. Но неизмеримо хуже, когда он имеет

совершенно превратное представление о характере народа, к которому он

принадлежит.