|
Масоны и заговор декабристов
|
VI. ТИРАНОУБИЙЦА часть 1
"...В укромном уголку за трельяжем беседовала парочка: капитан Якубович и девица Теляшева, Глафира Никитична, чухломская барышня, приехавшая в Петербург погостить, поискать женихов, двоюродная сестра Наташина. Якубович, "храбрый кавказец", ранен был в голову; рана давно зажила, но он продолжал носить на лбу черную повязку, щеголяя ею, как орденскою лентою. Славился сердечными победами и поединками; за один из них сослан на Кавказ. Лицо бледное, роковое, уже с печатью байронства, хотя никогда не читал Байрона и едва слышал о нем. Перелистывал Глашенькин альбом с обычными стишками и рисунками. Два голубка на могильной насыпи:
Две горлицы укажут Тебе мой хладный прах.
Амур над букетом порхающий:
Пчела живет цветами, Амур живет слезами.
И рядом - блеклыми чернилами, старинным почерком: "О, природа! О, чувствительность!..." "...- Ну, полно! Расскажите-ка лучше, капитан, как вы на Кавказе сражались... Якубович не заставил себя просить: любил порассказать о своих подвигах. Слушая можно было подумать, что он один завоевал Кавказ. - Да, поела-таки сабля моя живого мяса, благородный пар крови курился на ее лезвие! Когда от пули моей падал в прах какой нибудь лихой наездник, я с восхищением вонзал шашку мою в сердце его и вытирал кровавую полосу о гриву коня... - Ах, какой безжалостный! - млела Глашенька. - Почему же безжалостный? Вот если бы такое беззащитное создание как вы... - И неужели не страшно? - перебила она стыдливо потупившись. - Страх, сударыня есть чувство русским незнакомое. Что будет - то будет, вот наша вера. Свист пуль стал для нас наконец, менее чем ветра свист. Шинель моя прострелена в двух местах, ружье - сквозь обе стенки, пуля изломала шомпол... - И все такие храбрые? - Сказать о русском: он храбр, - все равно что сказать: он ходит на двух ногах. - Не родился тот на свете. Кто бы русских победил! - патриотическим стишком подтвердила красавица. Одоевский подойдя незаметно к трельяжу, подслушивал и, едва удерживаясь от смеха, подмигивал Голицыну. Они познакомились и сошлись очень быстро. - И этот - член Общества? - спросил Голицын Одоевского, отходя в сторону. - Да еще какой! Вся надежда Рылеева. Брут и Марат вместе, наш главный тираноубийца. А что, хорош? - Да, знаете, ежели много таких... - Ну, таких, пожалуй немного, а такого много во всех нас. Чухломское байронство... И каким только ветром надуло, черт его знает! За то, что чином обошли, крестика не дали, -
Готов царей низвергнуть с тронов И Бога в небе сокрушить, -
как говорит Рылеев". Что можно сказать по поводу этого портрета Якубовича, нарисованного Д. Мережковским. Во-первых, что это позер и фразер. Во-вторых это типичный мелкий честолюбец, из числа которых обычно комплектуются ряды революционных организаций. Это люди лишенные данных чтобы играть какую-нибудь значительную роль в существующем обществе. Снедаемые завистью к более одаренным людям, они готовы на какое угодно преступление, готовы состоять в какой угодно организации, лишь бы "играть роль". "От Якубовича на расстоянии несло фальшью, он слишком театрален", - пишет Цейтлин.
VII. ТИРАНОУБИЙЦА часть 2
"...Там, в углу у печки, стоял молодой человек с невзрачным, голодным и тощим лицом, обыкновенным, серым, точно пыльным лицом захолустного армейского поручика, с надменно оттопыренной нижней губой и жалобными глазами, как у больного ребенка или собаки, потерявшей хозяина. Поношенный черный штатский фрак, ветхая шейная косынка, грязная холстинная сорочка, штаны обтрепанные, башмаки стоптанные. Не то театральный разбойник, не то фортепьянный настройщик. "Пролетар", - словечко это только что узнали в России. В начале спора он вошел незаметно, почти ни с кем не здороваясь; с жадностью набросился на водку и кулебяку, съел три куска, запил пятью рюмками; отошел от стола и, как стал в углу у печки, скрестив руки по-наполеоновски, так и простоял, не проронив ни слова, только свысока поглядывал на спорщиков и ухмыляясь презрительно. - Кто это? - спросил Голицын Одоевского. Отставной поручик Петр Григорьевич Каховский. Тоже тираноубийца. Якубович - номер первый, а этот - второй..." "- Берегись, Рылеев: твой Каховский хуже Якубовича. Намедни опять в Царское ездил.., - говорит Бестужев Рылееву. - Врешь! - Спроси самого... Государь, нынче, говорят, все один, без караула в парке гуляет. Вот он его и выслеживает, охотится. Ну, долго ли до греха? Ведь, ни за что пропадем... Образумил бы его хоть ты, что ли? - Образумишь, как же! - проговорил Рылеев, пожимая плечами с досадой. - Намедни влетел ко мне как полоумный, едва поздоровался, да с первого же слова - бац: "послушай, говорит, Рылеев, я пришел тебе сказать, что решил убить царя. Объяви Думе, пусть назначит срок..." Лежал я на софе, вскочил, как ошпаренный: "что ты, что ты, говорю, сумасшедший! Верно хочешь погубить Общество..." И так, и сяк. Куда тебе! Уперся, ничего не слушает. Вынь, да положь. Только уж под конец, стал я перед ним на колени, взмолился: "пожалей, говорю, хоть Наташу да Настеньку!" Ну, тут как будто задумался, притих, а потом заплакал, обнял меня: "ну, говорит, ладно, подожду еще немного..." С тем и ушел, да надолго ли? - Вот навязали себе черта на шею! - проворчал Бестужев. - И кто он такой? Откуда взялся? Упал как снег наголову. Уж не шпион ли право?.. - Ну, с чего ты взял? какой шпион! Малый пречестный. Старой польской шляхты дворянин. И образованный: к немцам ездил учиться, в гвардии служил, французский поход сделал, да за какую-то дерзость переведен в армию и подал в отставку. Именьице в Смоленской губернии. В картишки продул, в пух разорился. На греческое восстание собрался, в Петербург приехал, да тут и застрял. Все до нитки спустил, едва не умер с голода. Я ему кое-что одолжил и в Общество принял..."
* * * Так пишет Д. Мережковский. И продолжает: "...Комната Каховского на самом верху на антресолях, напоминала чердак. Должно быть где-то внизу была кузница, потому, что оклеенные голубенькой бумажкой, с пятнами сырости, досчатые стенки содрогались иногда от оглушительных ударов молота. На столе, между Плутархом и Титом Ливием во французском переводе XVIII века, - стояла тарелка с обглоданной костью и недоеденным соленым огурцом. Вместо кровати - походная койка, офицерская шинель - вместо одеяла, красная подушка без наволочки. На стене - маленькое медное распятие и портрет юного Занда, убийцы русского шпиона Коцебу; под стеклом портрета - засохший, верно, могильный, цветок, лоскуток, омоченный в крови казненного, и надпись рукою Каховского, четыре стиха из Пушкинского Кинжала:
О, юный праведник, избранник роковой О Занд! твой век угас на плахе; Но добродетели святой Остался след в казненном прахе."
"...Достал из-под койки ящик, вынул из него пару пистолетов, дорогих, английских, новейшей системы - единственную роскошь нищенского хозяйства - осмотрел их, вытер замшевой тряпочкой. Зарядил, взвел курок и приложил дуло к виску: чистый холод стали был отраден, как холод воды, смывающей с тела знойную пыль. Опять уложил пистолеты, надел плащ-альмавиву, взял ящик, спустился по лестнице, вышел на двор; проходя мимо ребятишек, игравших у дворницкой в свайку, кликнул одного из них, своего тезку, Петьку. Тот побежал за ним охотно, будто знал, куда и зачем. Двор кончался дровяным складом; за ним огороды, пустыри и заброшенный кирпичный сарай. Вошли в него и заперли дверь на ключ. На полу стояли корзины с пустыми бутылками. Каховский положил доску двумя концами на две сложенные из кирпичей горки, поставил на доску тринадцать бутылок в ряд, вынул пистолеты, прицелился, выстрелил и попал так метко, что разбил вдребезги одну бутылку крайнюю, не задев соседней в ряду; потом вторую, третью, четвертую - и так все тринадцать, по очереди. Пока он стрелял, Петька заряжал, и выстрелы следовали один за другим, почти без перерыва. Прошептал после первой бутылки: - Александр Павлович. После второй: - Константин Павлович. После третьей: - Михаил Павлович. И так - все имена по порядку... Дойдя до императрицы Елизаветы Алексеевны, прицелился, но не выстрелил, опустил пистолет - задумался". "...Не тронув "Елизаветы Алексеевны", он выстрелил в следующую, по очереди бутылку. Когда расстрелял все тринадцать, кроме одной, поставил новые. И опять: - Александр Павлович. - Константин Павлович. - Михаил Павлович... Стекла сыпались на пол с певучими звонами, веселыми, как детский смех. В белом дыму, освящаемом красными огнями выстрелов, черный, длинный, тощий, он был похож на привидение. И маленькому Петьке весело было смотреть, как Петька большой метко попадает в цель - ни разу не промахнется. На лицах обоих - одна и та же улыбка. И долго еще длилась эта невинная забава - бутылочный расстрел". "Малый пречестный", оказывается, таким образом, человеком без стрежня. Романтик. Честолюбец. Игрушка страстей. Имение продул в картишки. Продувши имение в карты, собирался на греческое восстание. Тоже, вероятно, как и Якубович, примером Байрона заразился. Но вместо греческого восстания, попал в Петербург. Один из участников заговора одолжает ему денжишек и вот "пречестный малый" оказывается в рядах участников заговора в чине тираноубийцы щ2. Он с мрачной злобой тренируется на бутылках убивать людей. Чем не достойный предтеча Феликса Дзержинского! Каховский не дрогнув убивает, заслонившего собой Императора Николая I, доблестного сподвижника Суворова, героя Бородина - графа Милорадовича. |