История русского масонства

Борис Башилов

XX. НАПРАСНО ПОГУБЛЕННЫЕ ЖИЗНИ

       Восстание декабристов, чрезвычайно накалив политическую атмосферу в

России, только отодвинуло еще дальше возможность разрешения важнейшей

исторической задачи, во имя разрешения которой они поднимали восстание -

освобождение крестьян. Не будь восстание, крестьян освободил бы наверное

уже не сын Николая I, а сам Николай I.

       Чрезвычайно показательно то, что помилованные Николаем I Киселев, А.

Муравьев и Ростовцев были привлечены Императором к подготовительным работам

по освобождению крестьян и проделали большую работу в этом направлении.

       Ряд осужденных декабристов со временем тоже поняли, что восстание

было ошибочным шагом.

       Участник восстания декабристов А. П. Беляев в своих "Воспоминаниях о

пережитом и перечувствованном" оценивают восстание декабристов, как

событие, принесшее страшный вред России ("Русская Старина").

       Когда на престол, после смерти Николая I вступил Александр Второй,

то он простил декабристов.

       "...Летом 1856 года все тянулись в Москву, - ожидали коронации.

Вернулся Михаил Сергеевич из заграничной поездки. Муравьев разрешил ему

остаться в Москве посмотреть на торжества. Царило восторженное настроение.

Севастопольские раны, наскоро залеченные Парижским трактатом, уже не

болели. Очи всех с упованием взирали на Кремль, а практические заботы

вращались вокруг приготовлений к праздникам. Настал и ожидаемый день, когда

должно было раздаться царское слово о судьбе сибирских изгнанников.

       Утром в день коронации, еще никто ничего не знал: по крайний мере

дети Сергея Григорьевича ничего не знали. В ответ на все расспросы видели

лишь поднятые плечи и развед°нные руки. Елена Сергеевна с Михаилом

Сергеевичем сидели в местах для публики на Кремлевской площади: они видели

счастливые лица людей, друг друга поздравлявших, между прочим, молодого

Александра Егоровича Тимашева, впоследствии министра внутренних дел,

который с крыльца издали показывал дамам, сидящим на трибунах, свои только

что полученные флигель-адъютантские аксельбанты, но об отце своем они

ничего не знали. Так прошел весь день.

       Когда в своей квартире на Спиридоновке они сидели за обедом,

раздается звонок. Курьер из Кремля. На имя Михаила Сергеевича Волконского

повестка явиться к шефу жандармов, князю Долгорукому. Кратковременная

всеобщая суматоха. Отец спешит в Кремль. Он вошел в приемную, пошли

доложить. Выходит князь Долгорукий с пакетом в руке: "Государь Император

узнав, что вы находитесь в Москве, повелел мне передать вам манифест о

помиловании декабристов, с тем, чтобы вы его везли вашему отцу и его

товарищам". Можете себе представить, что это известие произвело дома, на

Спиридоновке. В тот же вечер, отец выехал... Москва горела огнями, гремела

кликами, когда по той самой дороге, по которой двадцать девять лет тому

назад Мария Николаевна в кибитке ехала, держа путь на Нерчинск - в

тарантасе выезжал Михаил Сергеевич, увозя с собой манифест о

помиловании..."

       "...На придворном балу в Кремлевских залах новый Император обходил

гостей, когда вдруг остановился. Он нагнулся к сопровождавшему его, спросил

что-то и направился в толпу. Толпа по пути его расступалась. Государь

проходил как бы коридором, который удлинялся по мере его продвижения.

Наконец он остановился: перед ним стояла красавица в белом кисейном платье

с бархатными анютиными глазками на белом платье и в черных волосах.

       "Я счастлив, сказал Александр Второй, что могу возвратить вашего

отца из ссылки и рад был послать за ним вашего брата". Вся в слезах Елена

Сергеевна погрузилась в глубокий реверанс..."  (29)

       Декабристы-идеалисты, типа князя Волконского, получив амнистию и не

подумали примкнуть к революционной молодежи, которая этого ожидала. Это не

мой вымысел, вымысел человека, который избрал своим духовным учителем не

декабристов, а Пушкина, который является блестящим представителем русского

либерального консерватизма. К такому же точно выводу пришла и лучшая часть

декабристов, которые дожили до эпохи Великих реформ.

       Князь С. Волконский сообщает на этот счет следующие любопытные

данные:

       "...Отец ваш, - пишет княгиня Мария Николаевна в последних строках

своих "Записок", - как вы знаете, по возвращении на родину был принят

радушно, а некоторыми - даже восторженно". Чтобы оценить характер этого

радушия и этой восторженности надо припомнить внутренне политический

момент, в который вернулись декабристы. Будущие реформы Александра II уже

носились в воздухе; еще не было ничего официального, но падение крепостного

права и гласное судопроизводство обсуждались везде. Вернувшись из ссылки,

декабристы попали в тот же круг мыслей и чувств, за который поплатились и в

котором прожили там в Сибири в течение тридцати лет; но то, что в их время

было тайно, то теперь стало явно. Просидев в подполье и выйдя на свет, они

оказались на уровне лучшего, что было в тогдашней общественной мысли не

только широких кругов, но и кругов официальных. Был, конечно, и в них

известный, как теперь выражаются, сдвиг. За тридцать лет произошел осадок,

уравновесились в характерах отношения между увлечением и рассудком. Не хочу

этим сказать, что они от чего бы то ни было отказались. В своих "Записках",

писаниях на семьдесят восьмом году жизни, Сергей Григорьевич говорит: "Мои

убеждения привели меня в Верховный Уголовный Суд, на каторгу, к

тридцатилетнему изгнанию, и те мне менее ни от одного слова своего и сейчас

не откажусь". Эти слова, из цензурных соображений должны были быть выпущены

при издании "Записок", но один экземпляр был напечатан без пропуска; этот

редчайший экземпляр отец мой подарил мне; он остался в моем уездном городе

среди вещей, объявленных народной собственностью... Нет, они не

отказывались, но они увидели, что, в то время как их насилие потерпело

неудачу, стремления их осуществляются естественным путем. Не мудрено

радушие, понятна восторженность, с которыми они были встречены; они были

страдальцами за то самое, чем сейчас горели все. Прогрессивное движение в

представителях власти с одной стороны и утешение бури и натиска в них самих

с другой, сблизили два когда-то враждебных полюса, заставили их сойтись на

середине".

       Декабристы не пришли ни к левому революционному крылу западников, ни

даже к умеренному правому крылу своих почитателей, которые по-прежнему

видели в декабристах непримиримых врагов самодержавия.

       "...Больше всего оказался им сродни, как это ни странно, - пишет С.

Волконский, - может показаться на первый взгляд, - кружок славянофилов. В

домах Самариных, Хомяковых и Аксаковых, вот где Сергей Григорьевич

чувствовал себя духовно дома. Для этого сближения, кроме тех причин,

которые ясны из предшествующего, т.е. причин политически-исторического

характера, были и причины психологического свойства, роднившие декабристов

с славянофилами. Прежде всего, те и другие горели любовью к родине,

любовью, равной которой в наши дни уже не найти, - любовью такой сильной,

что в ней перегорали различия убеждений. Декабристы и по воспитанию, и по

стремлениям, и по вкусам своим, были, конечно, западники, и если они

сошлись с людьми, пустившими в оборот выражение "гнилой запад", то потому,

что встретились с ними в любви к родине, в ней слились".

                                   * * *

       Немало декабристов дожило до того мгновения, когда крепостное право

пало по мановению Царя.

       Дожил до этого радостного дня и декабрист князь Сергей Волконский.

       "...В Париже застал Сергея Григорьевича день 19-го февраля. Это,

можно сказать, был завершающий день его жизни. Он был в русской церкви на

молебне, когда читался манифест об освобождении крестьян. можно ли

представить себе, что он чувствовал, когда с высоты амвона читались царские

слова, возвещавшие то самое, ради чего он выстрадал каторгу и изгнание? Да,

он мог сказать: "Ныне отпущаеши раба твоего с миром".

       Надо думать, что князь Сергей Волконский в этот торжественный для

всей России день понял, какую глубочайшую, непоправимую ошибку сделал он и

другие декабристы, идя на восстание в 1825 году.

        Сколько даровитых людей, которые могли бы принести большую пользу

России на разных поприщах государственной деятельности, растратили

бесполезно свою жизнь, в ссылке и тюрьмах.

       Ход истории имеет свои суровые законы. Не всегда и Царь, несмотря на

всю силу власти, которой он располагает, может выполнить то, чего

немедленно желают необузданные политические мечтатели. Много наверно

грустных мыслей пронеслось в голове декабриста Сергея Волконского, когда он

находился на молебне в русской церкви в Париже, по случаю освобождения

крестьян.

       Что может быть грустнее и тяжелее сознания, бесполезно прожитой, по

собственной вине, жизни?

       Между прочим, как сообщает потомок С. Волконского, автор книги "О

декабристах": "...бумаги, отобранные в бывшем доме Волконского, были

израсходованы в уборной уездной Чрезвычайной Комиссии".