История русского масонства

Борис Башилов

XXIV. РОБЕСПЬЕР НА ТРОНЕ

                                     I

       Петр I является первым русским революционером, первым нигилистом и

первым большевиком (как духовный тип). (73) И это точка зрения высказана

вовсе не Солоневичем, он только развил эту точку зрения в 5 книге "Народной

Монархии". Уже Пушкин написал: Петр - Робеспьер и Наполеон вместе

(воплощение революции). (74) Так же понимал Петра и Герцен. Герцен разделял

точку зрения Пушкина.

       "К концу XVI века на престоле царей, - писал он, - появился смелый

революционер, одаренный обширным гением и непреклонной волей - это деспот

по образцу "Комитета Общественного спасения". (который осуществлял террор

во время французской революции. - Б. Б.).

       Один из самых виднейших представителей славянофильства И. В.

Киреевский, так же как и другой виднейший представитель славянофильства К.

С. Аксаков, считали, что в лице Петра I государство разрушило основы

самобытной русской культуры и национальные традиции религиозной и

государственной жизни.

       Произошел трагический разрыв между царем и народом, оставшимся в

массе своей верным родным традициям. Русь оказалась как бы завоеванной.

Русский монарх, в результате совершенного Петром насильственного

переворота, "приобрел черты деспота, а свободно подданный народ - значение

раба-невольника на родной земле".

       И. С. Тургенев в "Воспоминаниях о Белинском" пишет:

       "Дело Петра Великого было, точно, насилием, было тем, что в новейшее

время получило название: coup dєetat, т.е., Государственного переворота".

       О духовном большевизме Петра Мережковский писал еще до революции.

"Еще Пушкин заметил сходство Петра с Робеспьером. И в самом деле, так

называемые "Петровских преобразования" - настоящий переворот, революция,

бунт сверху, "белый террор". Петр - тиран и бунтовщик вместе, бунтовщик

относительно прошлого, тиран относительно будущего. Наполеон и Робеспьер

вместе, и этот бунт не только политический, общественный, но еще в гораздо

большой мере нравственный - беспощадная, хотя и бессознательная ломка всех

категорических императивов народной совести, необузданная переоценка верх

нравственных цен".

       Большевики заканчивают то, что начал Петр I - ломку русской души,

русского быта и русской культуры. И идейным антикоммунистам не к лицу

восхищаться Петром I, который духовно является первым большевиком.

       Проф. М. Зызыкин, посвященную 250-летию Санкт-Петербурга, статью

"Государство и церковь при Петре I", начинает словами: "Перемене столицы

сопутствовало полное изменение государственных идей, а вернее полная

революция "сверху". (75) Проф. А. Карташев в статье "Православие в России"

тоже называет Петра революционером. (76)

       Реформа есть видоизменение чего-то существующего. Всякая реформа

только видоизменяет традиции. Революция есть отрицание существовавшего

прежде, уничтожение его. Основная цель всякой революции есть уничтожение

существовавших до нее традиций.

       После большевистской революции многие из ученых стали смотреть на

Петра I, как на духовного предка современного большевизма.

       В статье "О сущности православия" в Сборнике "Проблемы русского

религиозного сознания" проф. Карсавин писал: "...И редко большевизм

сочетается с плодотворной практической деятельностью... таит яд под

покровом необходимости... Таков большевизм Петра Великого, большевизм,

губительность которого прикрыта грандиозным делом преобразователя, (это

тоже очень спорный вопрос. - Б. Б.), но тем не менее ясна для внимательного

взгляда в рационалистической ломке исторического уклада жизни, в разрушении

основы ее - русской церкви". И дальше: "...Необходимо понять новую историю

России не только, как продолжение и развитие того, что начато великим

преобразователем, но как борьбу с ним, последний фазис которой мы, кажется

переживаем в изживании творчески бесплодного большевизма".

       Философ Франк с своей статье "Религиозно-исторический смысл русской

революции" пишет: "Исторические истоки русского нигилизма восходят к

вольнодумному кружку вельмож Екатерины II, т.е. к французскому

просветительству 18 века".

       "Но, - продолжает С. Франк, - в известном смысле этот нигилизм имеет

еще более отдаленного предшественника в России, этот предшественник - Петр

I". Петр I, как указывает С. Франк, в каком-то смысле был бесспорно первым

русским нигилистом: недаром большевики еще при последнем ограблении церквей

с удовольствием ссылались на его пример.

       "Сочетание бесшабашной удали, непостижимого для европейца

дерзновения святотатства и кощунства, смелого радикализма в ломке

традиционных устоев с глубокой и наивной верой в цивилизацию и в

рационально-государственное устроение жизни, бесспорно роднит, несмотря на

все различия, - достаточно очевидные, чтобы стоило об них упоминать, -

Петра Великого с современным русским большевизмом". (77)

       Очень плохую услугу Петру I оказывает генерал Штейфон следующей

похвалой, высказанной в книге "Национальная военная доктрина". Приведя

высказывания С. Платонова, что Петр всю жизнь исповедовал "идею

государства, как силы, которая в целях общего блага берет на себя

руководство всеми видами человеческой деятельности и всецело подчиняет себе

личность (подчеркнуто мною. - Б. Б.), генерал Штейфон пишет:

       "Иными словами, за 2 с лишним столетия до нашего времени, русский

Царь Петр I уже осуществил идею современного фашизма, подчинив личность

государству".

       Большевизм, как совершенно правильно определяет проф. Карсавин,

реакционная сила, которая стремится во что бы то ни стало "продолжить дело

Петра, т.е. отрицательные тенденции, конкретно, - ограниченный европеизм

Петрова идеала". (78)

       Реформы Петра - не реформы, а революция классической формы.

Известный ученый де Мун верно указывал, что:

       "Революция не есть ни акт, ни факт, она есть политическая доктрина,

претендующая основать общество на воле человека вместо того, чтобы основать

его на воле Божией, которая ставит суверенитет человеческого разума на

место Божественного закона. Вот где революция, остальное вытекает из этого,

из этого гордого восстания из которого вышло современное государство,

государство захватившее место всего, государство, сделавшееся вашим Богом,

которое мы отказываемся обожать с вами вместе. Контрреволюция -

противоположный принцип. Это - доктрина, основывающая общество на

христианском законе".

       Революционным действиям всегда предшествует революция, совершаемая в

области религиозных и политических идей. "Все Петровское церковное

законодательство есть разрушение основ и церковной, и царской власти,

связанной не только догматами веры, но и вселенскими канонами церкви. Таким

образом пример нарушения границ должного и допустимого для государства дан

в России впервые не в XX столетии, а в XVII и XVIII и особенно в начале

ХVIII-го и также не снизу, а сверху, опередив Францию во времени" (79).

Петр совершил всеобъемлющую революцию на целое столетие раньше, чем она

произошла во Франции.

       О том, что Петр I был не реформатором, а революционером

свидетельствует широко применявшаяся им смертная казнь. При отце Петра

смертная казнь применялась за 60 преступлений (во Франции в это время

смертью каралось 115 преступлений). Петр же применял смертную казнь за 200

разного рода преступлений (даже за выработку седел русского образца).

       Такое резкое увеличение применения смертной казни есть бесспорное

доказательство, что Петр применял террор. А террор есть неизбежный спутник

не реформ (мирного преобразования жизни), а революционного видоизменения

жизни.

       По своим историческим результатам, совершенная Петром революция

превосходит французскую революцию. Связь между революцией Петра и

большевизмом теперь понимают даже иностранные историки и мыслители (А.

Тойнсби, В. Шубарт и др.).

       "Со времени Петра I, - пишет, например, В. Шубарт, - русская

культура развивалась в чуждых формах, которые не выросли органически из

русской сущности, а были ей насильственно навязаны. Так возникло явление

псевдоморфозы культуры. Результатом был душевный надлом, отмеченный почти

во всех жизненных проявлениях последних поколений, та русская болезнь, чьей

лихорадкой, по крайней мере, косвенно, через самооборону, охвачено сейчас

все население земного шара. Это - пароксизм мирового исторического

размаха".

       Правильно заключает И. Солоневич: "Эпоха Петра, как бы ее ни

оценивать, является крутым и почти беспримерным в своей резкости переломом

в русской истории. Со значением этого перелома можно сравнивать только

битву при Калке и Октябрьскую революцию. Он определил собою конец

Московской Руси, то есть целого исторического периода, со всем тем хорошим

и плохим, что в ней было, и начал собою европейский, петровский,

петербургский или имперский период, кончившийся Октябрьской резолюцией. И в

центре этого перелома стоит личность Петра". Все реформы Петра вырыли

глубокую пропасть между допетровской и петровской Россией. Гибельные

последствия реформ Петра неисчислимы. В результате их в России вместо

единого народа возникли, как бы два особых народа: совершенно различных по

вере, миросозерцанию, языку и одежде и быту.

                                     II

       Петр своими реформами почти совершенно разгромил национальную,

единственно возможную в тяжелых русских условиях, форму монархической

демократии.

       Жертвы понесенные в эпоху революции, оправдываются только в том

случае, если революция приносит какое-то благо народу в будущем.

Совершенная Петром антинародная, по своему духу революция, никакого блага

народу принести не могла и не принесла. Совершенная Петром революция не

смогла ни уничтожить духовное своеобразие Руси, ни превратить ее в

европейскую страну.

       Подчинив церковь государству, превратив крепостную зависимость в

крепостное право европейского типа, внеся чужеродное европейское начало в

русское мировоззрение, Петр внес смертельную заразу в душу народа, расколов

его на два враждебных духовных типа: русских и полуевропейцев-полурусских

(интеллигентов).

       По своим увлечениям культурной Европы и по фантастичности своих

замыслов, Петр был прообразом будущей русской интеллигенции, появление

которой он вызвал. Солоневич правильно писал в "Белой Империи":

       "...Он, по существу, был своего рода анахронизмом наоборот -

типичным русским интеллигентом шестидесятых годов - так сказать,

писаревской эпохи: рационалист, слегка атеист, вольнодумец, сеятель

разумного и прочего. Но он любил Россию - правда, не такой какой она была,

а такой, какою он хотел ее видеть: мы все этим слегка грешны". (80)

       Ни на каком краю бездны Московская Русь не стояла. На край бездны

привел Русское государство Петр, разгромивший обессиленную расколом

Православную церковь, основы национальной государственности и национальной

культуры.

       Исключительной популярностью в народе с конца XVII века и до начала

девятнадцатого пользовалась "Комедия о царе Максимилиане и непокорном сыне

его Адольфе". Царь Максимилиан влюбившись в волшебницу, стал верить

"кумигическим" (то есть языческим богам), призвав своего сына Адольфа, царь

потребовал, чтобы он принял новую веру и, получив отказ, велел рыцарю

Бармуилу казнить Адольфа.

       Писатель Алексей Ремизов в своем исследовании "Царь Максимилиан"

утверждает:

       "...Основа царя Максимилиана - страсти непокорного царевича,

замученного за веру собственным отцом... Царь Максимилиан - да ведь это

царь Иван и царь Петр. Непокорный и непослушный Адольф - да ведь это

царевич Алексей, весь русский народ".

       Есть свидетельства современников, что приказной Докукин, обличавший

Петра в измене, перед казнью будто бы сказал Петру:

        "Ежели, Государь, казнишь сына, то падет сия кровь на весь род

твой; от главы на главу, до последних царей. Помилуй царевича, помилуй

Россию".

        Петр не помиловал ни Царевича, ни Россию.

       "В России когда-нибудь кончится все ужасным бунтом и самодержавие

падет, ибо миллионы вопиют к Богу против Царя, извещая об убийстве Царевича

Алексея, - писал из Петровского парадиза Ганноверский резидент Вебер". Так

именно и случилось.