История русского масонства

Борис Башилов

             I. КАША ИЗ ЗАМОРСКИХ КРУП И РЕЗУЛЬТАТЫ ПИТАНИЯ ЕЮ

                                     I

       "Гений в политике - это человек, насильственно разрушающий

органический ход развития страны во имя своих идеалов, своих теорий, или

своих вожделений - не идеалов власти - иначе масса реализовала бы эти

идеалы и без гениев, время для этого у массы есть. Несколько гиперболически

можно сказать, что "гений" врывается в жизнь, как слон в посудную лавку.

Потом - слона сажают на цепь, а владелец лавочки подбирает черепки. Если

вообще остается что подбирать... Потом приходят средние люди, "масса", ...и

чинят дыры, оставшиеся после слоновьей организации" жизни. (1)

       Таким "гением" был в частности Петр I. Отступничество Петра было

всесторонним разрывом с религиозным подходом к смыслу самодержавия,

всесторонний и сознательный переход на сторону западных политических и

религиозных идей.

       Даже самые заядлые представители современного русского

западничества, как например, проф. Вейдле, и те уже принуждены

признаваться, что "дело Петра" было не реформами, а первой в Европе

революцией. В изданной недавно Чеховским издательством книге "Задачи

России", несмотря на все свои ухищрения доказать, что Петр был прав в своих

стремлениях приобщить Россию к европейской культуре, он все же признается:

       "Две особенности, однако, отличают реформу Петра от переворота,

пережитого Германией (2) : низкое качество того, что она хотела России

навязать, и само это навязывание, т. е. революционный характер. Германия

столкнулась лицом к лицу с Флоренцией и Римом, Леонардо и Маккиавелли, а

России приказано было заменить Царьград Саардамом, икону - "Парсуной", а

веру и быт шестипалым младенцем из царской кунсткамеры.

       В Германии никто не заставлял Дюрера подражать итальянцам или позже

Опитца писать стихи на французский лад, а в России Петр резал бороды и

рукава и перекраивал мозги. в меру своего знания о том, как это делать. То,

что он совершил, было первой революцией, какая вообще произошла в Европе,

ибо Английская революцией, в собственном смысле, не была, а до французской

никто не думал, что можно в несколько лет создать нечто дотоле неизвестное:

...если бы дело сводилось к изменению русской жизни путем прививки ей

западных культурных форм, можно было бы говорить о реформе, притом о

реформе вполне назревшей и своевременной, но путь шел к снесению старого и

к постройке на образовавшемся пустыре чего-то разумного, полезного и

вытянутого по линейке, а такой замысел иначе, как революционным назвать

нельзя.

       Петр был первым технократом новых времен, первообразом того, что

один историк (английский историк Тойнби) предложил назвать Homo Occientalis

Mechanicus Neobarbarus (3). Вольтер ценил в нем революционера, Дефо -

Державного Робинзона, плотничающего среди русской пустыни; современный

"прогрессист" мог бы ценить в нем своего предшественника, для которого

культура уже сводилась целиком к технической цивилизации".

       Ни одна из эпох русской истории не оставляет такого тяжелого.

давящего впечатления, как эпоха, начавшаяся вслед за смертью Петра. Никакой

Европы из России, конечно, не получилось, но Россия очень мало стала

походить на бывшую до Петра страну. В своей книге "Исторический путь

России", такой убежденный западник, как П. Ковалевский, в главе,

посвященной семнадцатому столетию, пишет:

       "...подводя итоги сказанному, можно назвать XVII век - веком

переломным, когда Россия, оправившись от потрясений Смутного Времени,

становится Восточно-европейской державой (не европейской, а русской

культурной страной. - Б. Б.), когда русское просвещение идет быстрыми

шагами вперед, зарождается промышленность. Многие петровские реформы уже

налицо, но они проводятся более мягко и без ломки государственной жизни".

       Петр пренебрег предостережениями Ордин-Нащокина, говорившего, что

русским нужно перенимать у Европы с толком, помня, что иностранное платье

"не по нас", и ученого хорвата Юрия Крижанича, писавшего, что все горести

славян происходят от "чужебесия": всяким чужим вещам мы дивимся, хвалим их,

а свое домашнее житье презираем".

       Петр I не понимал, что нельзя безнаказанно насильственно рушить

внешние формы древних обычаев и народного быта. Не понимал он и то, что

русский народ, являясь носителем особой, не европейской культуры, имеет

свое собственное понимание христианства и свою собственную государственную

идею, и свою собственную неповторимую историческую судьбу.

       "Вольные общества немецкой слободы, - пишет Карамзин, - приятные для

необузданной молодости, довершили Лефортово дело и пылкий монарх с

разгоряченным воображением, увидев Европу, захотел сделать Россию

Голландией.

       Его реформа положила резкую грань между старой и новой Россией;

приемы, с которыми Петр производил реформы были насильственны и не во всем

соответствовали "народному духу"; европеизация русской жизни иногда шла

дальше чем бы следовало".

       "Петр, - писал Карамзин, - не хотел вникнуть в истину, что дух

народный составляет нравственное могущество государства, подобно

физическому, нужное для их твердости".

       "Искореняя древние навыки, представляя их смешными, глупыми, хваля и

вводя иностранные, Государь России унижал россиян в их собственном сердце".

       "Мы, - пишет Карамзин, в своей записке о древней и новой России,

поданной им Александру I, - стали гражданами мира, но перестали быть, в

некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр".

       История сыграла с Петром I, как и со всеми утопистами, жестокую

шутку: из его утопических замыслов ничего полезного не вышло. Никакой

Европы из России не получилось, получилась только Россия с искалеченным,

духовно чуждым русскому народному духу, высшим слоем русского общества.

       Как выразился известный немецкий философ Вальтер Шубарт, со времени

Петра "Европа была проклятием России".

       Общий вывод Ключевского об административной деятельности Петра

такой:

       "Преобразовательные неудачи станут после Петра хроническим недугом

нашей жизни. Правительственные ошибки, повторяясь, превратятся в

технические навыки, в дурные привычки последующих правителей, - те и другие

будут потом признаны священными заветами преобразователя".

       По своим историческим результатам, совершенная Петром революция

намного превосходит французскую революцию. Связь между революцией Петра и

большевизмом теперь понимают даже иностранные историки и мыслители (А.

Тойнби, В. Шубарт и др.).

       "Со времени Петра I, - пишет, например, В. Шубарт, - русская

культура развивалась в чуждых формах, которые не выросли органически из

русской сущности, а были ей насильственно навязаны. Так возникло явление

псевдоморфозы культуры. Результатом был душевный надлом, отмеченный почти

во всех жизненных проявлениях последних поколений, та русская болезнь, чьей

лихорадкой, по крайней мере, косвенно, через самооборону, охвачено сейчас

все население земного шара. Это - пароксизм мирового исторического

размаха." (4)

                                     II

       "Основные признаки русской народной психологии, - правильно

указывает И. Солоневич в "Диктатуре слоя", - это политический консерватизм

и волевое упорство. Чем выше мы будем подниматься по ступенькам культурной

лестницы, тем разница между интеллигенцией и народом будет яснее".

       Волевое упорство, политический консерватизм русского народа и

духовную оторванность интеллигенции от русского народа признает и

характерный представитель русской интеллигенции наших дней Н. Бердяев в

своих книгах.

       В книге "Истоки и смысл русского коммунизма" он утверждает тоже

самое, что и И. Солоневич, несмотря на то, что он является политическим

антиподом его.

       Бердяев указывает, что процесс усвоения идей, выработанных Западной

Европой, происходил только "в верхних слоях русского общества, в дворянстве

и чиновничестве, в то время, как народ продолжал жить старыми религиозными

верованиями и чувствами. Самодержавная власть царя, фактически принявшая

форму западного просвещенного абсолютизма в народе имела старую религиозную

санкцию, как власть теократическая". "Западное просвещение XVIII века в

верхних слоях русского общества было чуждо русскому народу. Русское барство

XVIII века поверхностно увлекалось вольтерьянством в одной части,

мистическим масонством с другой. Народ же продолжал жить старыми

религиозными верованиями и смотрел на барина, как на чуждую расу".

       "Нигде, кажется, не было такой пропасти между верхним и низшим

слоем, как в Петровской, императорской России и ни одна страна не жила

одновременно в разных столетиях от XIV до XIX века и даже до века

грядущего, до XXI. Россия XVIII и XIX столетий жила совсем не органической

жизнью".

       И эта верность русским самобытным идеалам продолжалась целых два

столетия, после совершенной Петром революции.

       В другой своей книге "Русская религиозная психология и

коммунистический атеизм", Н. Бердяев пишет:

       "К XIX веку сложился своеобразный русский духовный тип, отличный от

духовного типа русского средневековья, Руси Московской, и из этого типа

нужно понять воинствующий атеизм русской революции". Эти признания Н.

Бердяева уничтожают все его лжемудрствования в указанных двух книгах, цель

которых доказать западному миру "национальные корни русского коммунизма".

       Русский тип государственности и культуры, как справедливо указывает

Л. Тихомиров, был высшим типом по сравнению с государственностью и

культурой Запада, он только находился на более низшей ступени развития. Но

понять это ни Петр, ни его современники, ни первые русские интеллигенты,

видевшие свет только на Западе, - не смогли.

       Очаровавшись Западом, первые западники сделали роковой вывод, что

все русское ниже западного. Этот ученический, примитивный взгляд

распространился и на основы национального бытия: православие и формы

исторической национальной власти. С той поры все религиозные,

государственные и социальные принципы русская интеллигенция стала искать на

Западе и только на Западе.

       В "Обзоре русской культуры" проф. Рязановский нисколько не

идеализирует Московскую Русь, когда утверждает что:

       "культура удельной Руси представляла дальнейшее развитие

национальных начал и переработку иностранных влияний, каковой процесс нашел

высшее выражение в культуре Московского царства. Таким образом в Московской

Руси в великокняжескую и царскую эпоху развилась своеобразная и интересная

русская культура..." (5)

       "культура Московской Руси представляет своеобразный и интересный

образец национальной культуры, почти замкнутой в себе, поскольку это вообще

возможно для культуры большого народа, живущего в окружении других

народов." (6)

       "Самая сильная опасность при переходе русского народа из древней

истории в новую, - пишет С. Соловьев в своей "Истории России", - из

возраста чувств в область мысли и знания, из жизни домашней, замкнутой, в

жизнь общественную народов - главная опасность при этом заключалась в

отношении к чужим народам, опередившим нас в деле знания, у которых поэтому

надобно было учиться. В этом то ученическом, относительно чужих народов,

положении и заключалась опасность для силы и самостоятельности русского

народа."

       "...Ибо", - пишет С. Соловьев, - "как соединить положение ученика со

свободою и самостоятельностью в отношении к учителю, как избежать при этом

подчинения, подражания".

       Считать своего учителя, у которого ты добровольно учишься, ниже себя

очень трудно. А положение у России создалось именно такое, хотя ее вера, ее

самодержавие, по глубине принципов было выше веры Запада и форм западного

абсолютизма.

                                    III

       Крушение русской национальной государственности в 1917 году есть

результат острого идеологического кризиса. Кризис русского национального

сознания продолжался очень долго, больше двухсот лет. Сначала затемнилось

русское религиозное сознание, в результате чего возник раскол. Раскол

вызвал ожесточенную религиозную борьбу, в результате которой еще более

затемнилось религиозное сознание. А затемнение религиозного сознания

создало благоприятную почву для развития политического кризиса.

       Выражением этого кризиса является вся деятельность Петра I,

прославленного русскими интеллигентами-историками - "великим реформатором".

На самом деле. Петр I осуществил не великие реформы, а великую революцию во

всех областях жизни.

       Петр I уничтожает патриаршество и сам становится главой Православной

Церкви, которой управляет через созданную им особую канцелярию.

Самодержавие - самобытную русскую форму монархической власти он заменяет

европейским абсолютизмом. Он безжалостно выкорчевывает все основы

самобытной русской культуры и русского быта.

       В результате революционной деятельности Петра, в России возникает

обширный слой людей, оторвавшихся от русской самобытной культуры и так же,

как Петр Первый считающих, что русский народ не является носителем

самобытной культуры, а что его удел подражать во всем европейской культуре.

       "Для нас важно, - пишет В. Ключевский, - в какое отношение к

действительности ставили русского человека заграничные идеи. Между первой и

последней не было ничего общего! Русская действительность создавалась без

всякой связи с действительностью Западной Европы. Русские народные понятия

текли не из тех источников, из которых вытекли идеи французской

просветительной литературы. Русский образованный человек вращался в русской

действительности, на его плечах тяготели факты русского прошлого, от

которого он никуда уйти не мог, ибо эти факты находились в нем самом, а ум

его наполнен был содержанием совсем другого происхождения, совсем другого

мира.

       Это очень неестественное положение. Обыкновенно общество и отдельные

лица, вращаясь среди внешних явлений и отношений, для оценки их имеют и

свои понятия и чувства. Но эти понятия и чувства родственны по

происхождению с окружающими явлениями и отношениями. Это просто осадок

житейских наблюдений. Значит, в каждом правильно сложившемся миросозерцании

факты и идеи должны иметь одно происхождение, и только при таком родстве

могут помогать друг другу, - ибо факты умеряют идеи, а идеи регулируют

факты. Русский образованный ум в XVIII в. стал в трагикомическое положение:

он знал факты одной действительности, а питался идеями другой. Начала у

него не сходились и не могли сойтись с концами. Вот когда зародилась

умственная болезнь, которая потом тяготела над всеми нисходящими

поколениями, если мы только не признаемся, что она тяготеет над нами и по

сие время. Наши общие идеи не имеют ничего общего с нашими наблюдениями - и

мы плохо знаем русские факты и очень хорошо не русские идеи".

       Вот именно потому, что общие идеи русских историков не имели ничего

общего с фактами русской истории, мы до сих пор очень "плохо знаем русские

факты и очень хорошо не русские идеи".

       А противоречили фактам наши историки западнического толка потому,

что они все время выполняли политический заказ русской революционной и

"прогрессивной" интеллигенции и доказывали во что бы то ни стало, что

Московская Русь во всех отношениях на краю бездны и что ее спас своими

"гениальными. реформами " сын Тишайшего царя - Петр I.

       Все наши крупные историки были принуждены писать свои "очерки" и

"курсы" в угодном для нашей западнической интеллигенции духе. А

интеллигенции этой они боялись больше чем казенной цензуры.

       Быть или не быть историку почитаемым и уважаемым профессором - это

всецело зависело от того, какую оценку его курс истории получит в кругах

западнической интеллигенции, желавшей завершить начатое Петром I.

       Разгромленная Петром и его преемниками русская православная церковь

не смогла вернуть свою роль духовной водительницы нации. Национально

мыслящие люди были надолго устранены Петром I и его преемниками, так же,

как и духовенство, от активного участия в разработке русского национального

миросозерцания. Разгул западнических идей среди высших классов России,

после совершенной Петром I революции, не мог не оказать своего влияния и на

носителей монархической власти. Удивляться этому не приходится. Ведь

идеологическая концепция самодержавия, выкованная Московской Русью, Петром

I была заменена европейской идеологией абсолютизма.

       Только в лице Павла I, вместо дворянских царей, на троне впервые,

после Петра I, появляется снова общенародный царь. Ключевский указывал, что

если собрать все анекдоты о Павле I, выдуманные его врагами, то "подумаешь,

что все это какая-то пестрая и довольно бессвязная сказка: между тем, в

основе правительственной политики (Имп. Павла), внешней и внутренней,

лежали серьезные помыслы и начала, заслуживающие наше полное сочувствие".

       В. О. Ключевский так оценивал короткую государственную деятельность

Павла I:

       "Павел был первый противодворянский царь этой эпохи (...), а

господство дворянства и господство, основанное на несправедливости, было

больным местом русского общежития во вторую половину века. Чувство порядка,

дисциплины, равенства было руководящим побуждением деятельности Императора,

борьба с сословными привилегиями - его главной целью".

       Дворянам и масонам такой царь не нужен и они убивают Павла I.

Возведенный на престол ими сын Павла - Александр I - опять принужден быть

только дворянским царем. Воспитанный республиканцем Лагарпом, Александр I,

по своим взглядам наполовину монарх - наполовину республиканец. Очень

искажено у него и религиозное сознание. Православие у него смешано с

различными европейскими формами мистицизма.

       После победы над Наполеоном Александр I не хотел восстановления

законной монархической власти в лице Бурбонов. Он был не прочь, чтобы

французскую монархию возглавили сподвижники Наполеона - Бернадотт или

Евгений Богарне. Об этом мы имеем точное историческое свидетельство от

представителя династии Бурбонов, барона де Витроль.

       В своих мемуарах он передает следующие слова Александра I:

       "...А, может быть, благоразумно организованная республика больше

подошла бы к духу французов? Ведь не бесследно же идеи свободы долго зрели

в такой стране, как ваша. Эти идеи делают очень трудным установление более

концентрированной власти." (7)

       Так, воспитанный республиканцем Лагарпом, русский царь выступает в

роли защитника республиканского образа правления.

                                     IV

       Можно ли найти более ясный пример затемнения монархического сознания

у представителя монархической власти, чем этот?

       Только младшему сыну Павла I, императору Николаю I, подавившему

масонский заговор декабристов и обуздавшему дворянство, удается стать снова

народным царем.

       В его царствование, сначала в лице Пушкина, а затем в лице

славянофилов начинается возрождение русских идеалов. Герцен писал, что на

великое явление Петра I Россия ответила явлением Пушкина. Это обычная ложь

выучеников русских масонов. В духовном смысле Пушкин есть победа русского

национального сознания над европейскими идеями, выросшими в результата

совершенной Петром I революции. Пушкин, первый русский образованный

человек, сумевший до конца духовно преодолеть засилье европейских идей.

Большая часть русского образованного общества, вплоть до появления Пушкина,

загипнотизирована идеями европейского масонства, она свыкается с мыслью,

что Европа является носительницей общемировой культуры и Россия должна идти

духовно в поводу у Европы. Впервые законченно формулировал эту точку зрения

западников духовный наставник юного Пушкина Чаадаев в своих "Философических

письмах":

       "Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества

отменен по отношению к нам. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему

не научили его. Мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем

не содействовали прогрессу человеческого разума и все, что нам досталось от

этого прогресса, исказили. С первой минуты нашего общественного

существования мы ничего не сделали для общего блага людей...

       Ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной ниве нашей родины,

ни одна великая истина не вышла из нашей среды".

       Таков был логически честный идейный вывод сторонников духовной

европеизации России, начатой Петром I. Пушкин, в лице которого русская

духовная стихия получила могучего выразителя, дает знаменитую отповедь

своему бывшему духовному наставнику. Спор Пушкина с Чаадаевым, это спор

русского человека, переборовшего духовные соблазны европейских политических

идей, принесенных в Россию масонством, с русским европейцем, оказавшимся

пленником этих идей. К концу своей жизни и религиозно, и политически Пушкин

был чисто русским человеком.

       С течением времени, под влиянием политических идей масонства и

порожденных этими идеями политических и социальных учений, в сороковых

годах девятнадцатого столетия в России окончательно оформляется

космополитически настроенный слой людей, который позже получает

наименование интеллигенции. Это духовные отпрыски западной культуры, детище

русского масонства, шедшего на поводу у европейского масонства. Это почти

совершенно денационализированные люди, русские только по происхождению.

       То, что русская интеллигенция является духовным детищем русского

масонства признают даже виднейшие представители русской интеллигенции. Н.

Бердяев в "Русской Идее", например, заявляет:

       "Масоны и декабристы подготовляют появление русской интеллигенции,

которую на западе плохо понимают, смешивая с тем, что там называют

"intellectuels".

       Судьба предназначала Пушкину роль духовного вождя, восстановителя

духовных начал самобытной русской культуры. Но ранняя смерть уносит его.

Гоголя, идущего духовно вслед за Пушкиным, русские европейцы высмеивают и

прославляют мракобесом.

       Попытка славянофилов утвердить русское национальное миросозерцание

не удастся и духовным руководителем высших кругов народа в 40 годы прошлого

века окончательно становится интеллигенция.

       Слабое идейное сопротивление интеллигенции оказывает и власть и

русский образованный класс. Причина этого слабого идейного сопротивления

коренится в не разработанности русского политического миросозерцания.

       В лице Достоевского и Н. Данилевского, автора "Россия и Европа",

русский национальный дух делает снова яростную попытку вырваться из

кандалов губительных европейских идей. Гениальный русский мыслитель

предупреждает русское образованное общество, в какую бездну заведет Россию

русская интеллигенция, Острым взором пророка он ясно видит, что проложенная

Петром гибельная дорога скоро достигнет края пропасти.

       "Достоевский, первый из русских почувствовал и понял, что здесь то

именно, в Петербурге, Петровская Россия, "вздернутая на дыбы железной

уздой", как "загнанный конь" дошла до какой-то "окончательной точки" и

теперь "вся колеблется над бездной", - пишет Д. Мережковский в своей книге

"Толстой и Достоевский".

       "Петровская реформа, - писал Достоевский, - продолжавшаяся вплоть до

нашего времени, дошла, наконец, до последних своих пределов. Дальше нельзя

идти, да и некуда: нет дороги, она вся пройдена".

       А незадолго до смерти, в одном из своих предсмертных писем, он

высказался еще определеннее:

       "...вся Россия стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над

бездной".

       Но то, что видел величайший русский мыслитель, не видели уже многие.

Русская интеллигенция делала все, чтобы Россия провалилась в бездну.

       "Всем телом, всем сердцем, всем сознанием - слушайте революцию", -

вопил А. Блок.

       Это был призыв, на который отзывались сердца почти всей

интеллигенции и многих представителей русского образованного класса.

       Правда, начиная с Николая I, вплоть до последнего русского царя, в

душе русских царей идет идейный возврат к религиозным и политическим

идеалам Московской Руси, которые зовет вперед по дороге творчества

самобытной великой культуры. Николай II снова приходит к пониманию того,

что возглавителем православной церкви должен быть не царь, а Патриарх.

       Просыпается национальное сознание и в русском образованном обществе,

долгие годы пассивно созерцавшем разрушительную работу интеллигенции. Но

время было уже потеряно. Началась война, вслед за ней пришла революция,

возглавленная масонской пятеркой и Россия рухнула в бездну.