Орлята партизанских лесов

Яков ДАВИДЗОН

Орленок, орленок - взлети выше солнца! Миша Давидович

У Миши Давидовича был неунывающий нрав и звонкий голос. Любил он петь, танцевать. И сегодня, перебирая старые фотопленки, я вспоминаю: вот эту проявлял в злынковском лесу, а эту — на заброшенном хуторе. Помогал мне обычно — носил воду, разводил костер, отгонял комаров — Миша.

—        Вы, дядя Яша, пленки берегите,— говорил он всегда, проверяя, как вышли негативы.

—        Берегу, Миша. А как же иначе!

Среди нескольких сот кадров, которые мне удалось сохранить до наших дней, остался лишь один, на котором запечатлен Миша.

Этот снимок — на предыдущей странице. А здесь должен быть портрет взрослого человека. Но портрета нет. Перед нами пустая черная рамка. Миша не дожил до светлого дня победы. Он геройски погиб...

...Война не могла омрачить приближающийся праздник.

В партизанской столице — Лесограде готовились к Новому году. Уборка кипела в каждой землянке, повсюду лежали охапки свежесрубленных еловых веток, сладко пахло березовым дымком. Кухни находились в центре внимания: каждый старался подсобить поварихам — наносить дров, воды. Даже на очистке картофеля работали добровольно. В землянке на опушке топилась баня. Время от времени кто-то красный, в облаке пара, выскакивал на мороз в чем мать родила и плюхался в сугроб. В очереди, вытянувшейся на добрую сотню метров, завистливо вздыхали. Откуда-то доносились звуки гармошки. По лагерю ходили свободные от службы партизаны. Каждый принарядился как мог. Одежда у всех была разная — пальто, куртки, шинели, тулупы. Только красные ленточки, пришитые наискосок, алели на всех папахах, кубанках, шапках. Кое у кого были и звездочки — ими гордились и берегли как зеницу ока. А в это время командиры совещались, как лучше встретить предстоящий праздник.

—        Что это за Новый год без елки? — спросил у собравшихся Федоров.

—        Не было бы большей печали... во-он сколько    их    тут    растет,    красавиц,— отозвался кто-то.

Но Федоров осадил говорившего:

—        Да не в деревьях речь! О елке! Чтоб с игрушками,  со  свечами,  чтобы был у людей праздник, как до войны!

—        С игрушками... Да где же их возьмешь в лесу? Тут не у всякого кружка да ложка сыщется...— зашумели вокруг.

—        Прошу,    товарищи,— сказал    Федоров.— Какие будут предложения?

Наверное, давно не ломали головы командиры над такой мудреной задачкой. Мрачнели лица, когда вспоминали сожженные деревни, стариков и детей, оставшихся под зимним небом без крыши над головой. Где уж тут искать игрушки?

—        Мишку нужно кликнуть,— сказал Григорий Евсеевич Баскин. Он всегда знал, как поступить в том или ином случае. Баскин ведал приемом и распространением «последних из вестий», у него было множество добровольных помощников.

—        Какого? — спросил Федоров.

—        Артиста... то есть Мишу Давидовича. Он мне говорил, что тут неподалеку полицаи да мадьяры   готовятся   Новый   год   встречать.

Елку уже приволокли, чуть не взвод за ней в лес ходил. Так я думаю: неужто мадьяры да полицаи без игрушек обойдутся?

—        А ведь неплохая идея! — понял все с полуслова Федоров.

Миша Давидович, вызванный в штаб, подтвердил: елка готовится и украшения для нее привезли из соседнего поселка, из школы.

—        Ступай! И чтоб никому ни слова! — приказал Федоров.

—        Понял... Что я, первый день в отряде?

—        Знаю, Миша,— улыбнулся «генерал Орленко».— Но напомнить надо.

Концерт готовишь? Частушки нужны знаешь какие — чтоб у людей слезы из глаз текли от смеха, а сердце от гнева закипало!

—        Будут частушки! — весело крикнул Миша и выскочил из землянки.

...Спустя два дня комендатура была разгромлена. Пятеро полицаев бежало,  а два мадьяра и семь предателей из местного населения так и не дожили до Нового года. Партизаны возвращались в Лесоград, бережно унося три картонные коробки с елочными украшениями.

...Когда за столом стало тихо, Алексей Федорович Федоров обратился к собравшимся:

—        Этот год, товарищи, был годом суровых испытаний для советского на

рода. Но война повернула на победный для нас путь. Бьют наши войска

врага под Сталинградом, на Кавказе. В лесах Украины, Белоруссии, России народные мстители тоже приближают час победы. Пусть же новый, сорок третий, год будет годом избавления советской земли от фашистской нечисти! Пусть каждый из вас доживет до светлого часа победы и увидит родную землю свободной и цветущей!

...Орленок,  орленок!

Гремучей гранатой

от сопок солдат отмело.

Меня называли орленком в отряде,

Враги называет орлом...

Подхватили песню партизаны. Поют, и каждый думает, вспоминает боевых товарищей, которое уже никогда не сядут за общий стол. А Мишин тенор взлетал выше и выше, и ему вторили партизаны:

Орленок, орленок, идут эшелоны, Победа борьбой решена, У власти орлиной орлят миллионы, И ими гордится страна.

...Он успел окончить четыре класса, когда на его родной город Новозыбков накатилась война.

Под городом фашисты обошли оборонявшихся с флангов. Миша видел, как уходили, пробиваясь сквозь окружение, советские солдаты, как падали убитые и раненые. Он едва дождался темноты. Вместе с Дусей, шестнадцатилетней сестрой, они обшаривали окопы и блиндажи — искали раненых. На этого наткнулись случайно, когда собрались возвращаться. Солдат лежал в дальнем конце траншеи. Дуся подумала, что он мертв, и прошла мимо. Миша же наклонился к солдату, прижался ухом к сердцу. Оно чуть слышно билось.

— Дусь, Дусь...— зашептал он в темноту.— Сюда!

Больше всего Миша опасался, как бы раненый не очнулся и не крикнул когда они тащили его по земле мимо немецкого часового,  маячившего у костра. Но все обошлось.

Мишина мама вместе с Дусей, окончившей курсы медсестер при Осоавиахиме перед самой войной, перевязали раненого. На следующую ночь они снова отправились на опасный поиск. Вскоре в сарае у Давидовичей пряталось четыре красноармейца. Трудно приходилось Мише и Дусе: полицаи рыскали по домам, вынюхивали «подозрительных». Достаточно было советской книге попасться им на глаза, чтобы владельца ее тащили в комендатуру. В городке расклеили грозные объявления, в которых было написано: «...за укрывательство комиссаров, коммунистов и комсомольцев — смерть».

Миша принес с поля противотанковую гранату и спрятал ее в сенях, под лавкой, где стояло ведро с водой. Потом там же появился длинный немецкий штык-тесак.

—        Ты хочешь, чтобы нас расстреляли? — спросила его Дуся, обнаружив

тайник.

—        Живым я врагам не дамся!

—        Да разве в этом дело? Ты подвергаешь опасности меня, маму, раненых

красноармейцев. Что ты сделаешь с гранатой? Полицаи убьют тебя рань

ше, чем ты притронешься к ней!

Дуся была права, и Миша в душе согласился с нею. Но расстаться с оружием не мог. Когда сестра ушла, он перенес свой арсенал подальше от дома и запрятал в кустах черной смородины.

Раненые, немного окрепнув, уходили. Где была линия фронта, толком никто не знал. Фашисты на каждом углу трубили, что Москва пала и Красная Армия больше не существует.

Миша часто проходил мимо опустевшей школы. Он вспоминал концерты, песни у пионерских костров, и ему становилось грустно-грустно. И хоть свободного времени было предостаточно, мальчишки — его школьные товарищи, еще недавно готовые пропустить пару уроков ради футбольного матча па пустыре, теперь редко появлялись на улице.

—        Дуся,— сказал как-то Миша сестре, когда мать вышла из дому.— Нужно немцам насолить.

—        Как ты им насолишь? — горько спросила Дуся.— Может, пуд соли в по

левую кухню насыплешь?

—        А хоть бы и так,— возразил Миша.— Только я не про то хотел с тобой поговорить... Но с тобой нельзя о серьезном!

Он повернулся спиной к сестре, всем своим видом давая понять, что не рассчитывает больше на ее содействие. Но Дуся ласково обняла брата за плечи.

—        Разве я не хочу навредить этим... этим,— она буквально задохнулась

от ненависти,— этим фашистам! Но только что мы с тобой можем?

—        Немецкие объявления и приказы посрываем. Это раз,— быстро стал перечислять Миша.— У штабной машины шины проколем. Это два.

Первые успехи окрылили: захватчики из себя выходили, обнаружив проколотые шины, перерезанные провода, сорванные приказы.

Миша пополнил свой арсенал двумя карабинами, подобранными на поле боя. Пистолет он стащил у зазевавшегося офицера.

Но кто-то сообщил полиции, что у Давидовичей скрываются красноармейцы. Нагрянула облава. В тайнике оставался последний раненый, он еще плохо ходил. Полицаи вытащили красноармейца, зверски его избили. Все в доме перевернули вверх дном. Детей — Дусю и Мишу — полицаи не тронули, но их мать увели в комендатуру. Вечером ее расстреляли... Забрав свой военный арсенал, Миша с сестрой ушли в злынковские леса — разыскали отряд Маркова, оттуда попали в соединение Федорова.

Партизанский связной и разведчик, Миша Давидович воевал с фашистами, как воевали тысячи и тысячи ушедших в леса патриотов. Под пули не лез, усвоив простую истину: чем меньше будет потерь у партизан, тем больше их будет у фашистов. Но и от опасности не бегал — никто не мог упрекнуть его в трусости.

—        Не мальчишка — клад,— сказал однажды Федоров.— Тринадцать лет, а ведет себя, как настоящий боец...

Миша ходил по окрестным селам, высматривал, где и как устроены огневые точки, считал солдат и офицеров, разведывал скрытные подходы к казармам, приносил сведения от верных людей. В потертом тулупчике или рваном ватнике появлялся он в селах, толкался среди людей на базарах, незаметно встречался со связными.

В тот день на разведку они отправились вчетвером. У села разделились — трое партизан двинулись дальше, а Давидович — на явку. Попрощались, по-мужски пожав руки. Старший напомнил о времени встречи. Миша кивнул головой — помню.

На опушке юный разведчик залег. В сотне метров от него начиналось село. Нужно было оглядеться, определить, нет ли поблизости часовых или засады, и лишь после этого двигаться дальше.

Утренняя тишина убаюкивала. Кое-где из труб поднимались едва заметные в прозрачном воздухе первые дымки. Село казалось вымершим. Но это было обманчивое впечатление. Вот справа, за березой со скворечником, черневшим на недоступной высоте, стоит немецкий бронетранспортер. Гул разогреваемого мотора докатился до самого леса. Потом у колодца засуетились полицаи: один вытаскивал ведро, переливал воду в пустые ведра, а другой чуть не бегом уносил их.

Миша еще пролежал какое-то время в траве, но ничего подозрительного не обнаружил. Вытащил из-за пояса гранату. Поискал глазами, куда бы понадежнее запрятать. Гранату он очень берег — это была редкая в отрядах, настоящая советская РГД.

Миша засунул гранату под корень молодой сосенки, присыпал сверху веточками и опавшей хвоей. Хорошенько приметил место. Еще раз осмотрелся и, пригибаясь, направился к селу. Дорога тут ему знакомая, не раз хоженая. За полуразрушенной, без крыши, крайней хатой Миша распрямился во весь рост — ни дать ни взять сельский мальчишка, которого мать послала к соседке за солью.

Но на месте дома, в котором жил связной, чернело пепелище... Дворами, за домами, Миша пробрался в село и залег на пригорке, за коровником, из которого давным-давно и дух коровий выветрился. Осмотревшись, он обнаружил две крытые брезентом машины и бронетранспортер. Близилось время побудки. Полицай, таскавший воду из колодца, совсем взмок. Он наполнял немецкую походную кухню, стоявшую под деревьями. Возле кухни возился немец-повар. Толстый, без кителя, он покрикивал на полицая: «Шнель! Бистро!»

Полицай, подобострастно выпучив глаза, тряс в знак согласия головой и стремглав выскакивал со двора. «Так тебе и надо, фашистский прихвостень! Побегай, побегай, холуй!» — приговаривал Миша, когда полицай вновь появлялся с двумя тяжелыми ведрами.

Начали просыпаться солдаты. Они выходили на крыльцо школы, потягивались, зевали. «Тут бы и ударить! — с сожалением подумал Миша.— Они и пикнуть бы не успели...»

Нужно было спешить в отряд. Миша имел точное представление о численности прибывших немцев и новых полицаев, пополнивших и без того сильный гарнизон. В саду высмотрел замаскированную рацию. «Не случайно их сюда занесло,— решил Миша.— Что-то фашисты затевают...»

Трое партизан, ушедших в дальние села, возвратились на следующий день после полудня. Они устали, один натер ногу и едва мог идти. Немного отдохнули. Миша рассказал о том, что видел. Оказывается, его товарищи тоже задержались, обнаружив подозрительное передвижение немцев. Стало ясно: фашисты собирают карательную экспедицию против партизан. — В какое село не ткнешься, в каждой хате — каратели. Артиллерию подтягивают, танки,— заключил старший.— Нужно побыстрее своим сообщить.

...Они наткнулись на засаду, не успев пройти и километра. Автоматная очередь резанула кусты. Первый партизан упал, как подкошенный. Старший вслепую дал очередь по тому месту, откуда стреляли. Остальные отползли, забрав с собой тело убитого. Пальба раздавалась со всех сторон.

—        Вы, ребята, бегите,— сказал старший.— Приказываю! Держи, Миша,—

это добытые нами сведения. Донесение должно быть доставлено в отряд.

Старший сделал два прицельных выстрела, и двое полицаев упали.

—        Быстрее уходите! — торопил он Мишу и его товарища.— Винтовку Боровикова возьмите с собой. Ну, счастливо, ребятки!

Мальчики уползали от места схватки. Миша всей душой рвался туда, где отстреливался командир разведки. Он слышал от бывалых партизан, что один иногда прикрывает отход других, ценой своей жизни спасает товарищей. Но одно дело слышать, и совсем другое — самому быть свидетелем, как за тебя отдает жизнь товарищ, с которым ты спешил в отряд. Коля не отставал от Миши ни на шаг.

—        Стой!

Миша увидел, как из-за дерева выступает долговязый полицай в немецком френче.

Ребята бросились было бежать, но из засады открыли огонь. Что-то острое и горячее ударило повыше бедра. Боли Миша не почувствовал. Но понял, что ранен, когда увидел, как быстро темнела старенькая рубашка и правая штанина.

Миша расстрелял последние три патрона, прикрывая товарища, которому отдал донесение. Немцы или полицаи — он не видел их — сначала стреляли густо, не экономя патронов. Но не слыша ответных выстрелов, прекратили огонь. В лесу стало тихо-тихо.

Высоко-высоко над верхушками деревьев неслышно скользили по голубому небу белые облака. Миша запел, и с каждым словом голос его раздавался все громче и громче:

Орленок, орленок, взлети выше солнца И степи с высот огляди! Навеки умолкли веселые хлопцы, В живых я остался один...

Он приладил гранату под рубашкой, разогнул усики, предохраняющие чеку, и просунул указательный палец в кольцо. Превозмогая боль, встал и оперся о тонкую березку.

Миша увидел, как нз высокой травы поднялся, настороженно наблюдая за ним, долговязый полицай. За ним стали подниматься и немцы. Миша насчитал пятерых солдат, шестым был фельдфебель. «Только бы не струсили, подошли поближе...» — подумал Миша и еще крепче прижался к тонкой березке.

Немцы угрюмой толпой шагали к нему. Они больше пе опасались. Миша потянул за кольцо гранаты...