|
|
Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения и страсти истребления себе подобных? Всё недоброе в сердце человека должно бы, кажется, исчезнуть в прикосновении с природой — этим непосредственнейшим выражением красоты и добра. Война? Какое непонятное явление! Когда рассудок задает себе вопрос: справедливо ли, необходимо ли оно? — внутренний голос всегда отвечает: нет. Одно постоянство этого неестественного явления делает его естественным, а чувство самосохранения — справедливым. Кто станет сомневаться, что в войне русских с горцами справедливость, вытекающая из чувства самосохранения, на нашей стороне? Если бы не было этой войны, что бы обеспечивало все смежные богатые и просвещенные русские владения от грабежей, убийств и набегов народов диких и воинственных? Но возьмем два частных лица. На чьей стороне чувство самосохранения и, следовательно, справедливость: на стороне ли того оборванца, какого-нибудь Джеми, который, услыхав о приближении русских, с проклятием снимет со стены старую винтовку и с тремя-четырьмя зарядами в заправах, которые он выпустит не даром, побежит навстречу гяурам и, увидав, что русские все-таки идут вперед, подвигаются к его засеянному полю, которое они вытопчут, к его сакле, которую сожгут, и к тому оврагу, в котором, дрожа от испуга, спрятались его мать, жена и дети, подумает, что всё, что только может составить его счастье, всё отнимут у него, — в бессильной злобе, с криком отчаяния сорвет с себя оборванный зипунишко, бросит винтовку на землю и, надвинув на глаза папаху, запоет предсмертную песню и с одним кинжалом в руках очертя голову бросится на штыки русских? На его ли стороне справедливость, или на стороне того офицера, состоящего в свите генерала, который так хорошо напевает французские песенки именно в то время, как проезжает мимо нас? Он имеет в России семью, родных, друзей, крестьян и обязанности в отношении их, не имеет никакого повода и желания враждовать с горцами, а приехал на Кавказ... так, чтобы показать свою храбрость. Или на стороне моего знакомого адъютанта, который желает только получить поскорее чин капитана и тепленькое местечко и по этому случаю сделался врагом горцев?»
«Набег. Рассказ волонтера». Его написал ровно 150 лет назад, в 1852 году, 24-летний русский боевой офицер граф Лев Николаевич Толстой
Предисловие
Кто я такая? И почему пишу о второй чеченской войне? Я журналистка. Работаю спецкором столичной «Новой газеты», и это единственная причина, почему я увидела войну, — меня послали ее освещать. Но не потому, что я — военный корреспондент и хорошо знаю этот предмет. Наоборот: потому, что сугубо гражданский человек. Идея главного редактора была проста: именно мне, сугубо гражданскому человеку, куда понятнее переживания других сугубо гражданских людей — жителей чеченских сел и городов, на головы которых свалилась война. Вот и все. Поэтому езжу в Чечню каждый месяц, начиная с июля 1999 года (с событий так называемого «рейда Басаева на Дагестан», спровоцировавшего потоки беженцев из горных сел и всю последующую вторую чеченскую). Естественно, исходила всю Чечню вдоль и поперек. Видела много горя. Главное из которого — то, что многие мои герои, о которых писала за эти два с половиной года, — теперь мертвы. Такая страшная война случилась... Средневековая. Даром что на стыке 20-го и 21-го веков и в Европе.
ЛОНДОН. МАЙ 2002. ВСТРЕЧА
Канун лета 2002 года, 33-й месяц второй чеченской войны. Беспросветность и непроглядность — во всем, что касается ее финала. «Зачистки» не прекращаются и похожи на массовые аутодафе. Пытки — норма. Бессудные казни — рутина. Мародерство — обыденность. Похищения людей силами федеральных военнослужащих с целью последующей рабо- (живыми) и трупо- (мертвыми) торговли — тривиальный чеченский быт. Ритуал а 1а «37-й год» — бесследные ночные исчезновения «человеческого материала». По утрам — раскромсанные, изуродованные тела на окраинах, подброшенные в комендантский час. И в сотый, тысячный проклятый раз — слышу, как дети привычно обсуждают на сельских улицах, кого из односельчан и в каком виде нашли... Сегодня... Вчера... С отрезанными ушами, со снятым скальпом, с отрубленными пальцами... — На руках нет пальцев? — буднично переспрашивает один подросток. — Нет, у Алаудина — на ногах, — апатично отвечает другой. Государственный терроризм, противостоящий негосударственному. Ваххабитские банды, налетающие на села и требующие «денег на джихад»... Полное моральное разложение почти 100-тысячного армейского и милицейского контингента, «гуляющего» по Чечне. И ответ, которого следовало ожидать, — воспроизводство терроризма и рекрутирование новых бойцов-сопротивленцев. Кто виноват? Как в этом разобраться? И понять всё и всех? Как чувствуют себя главные действующие лица второй чеченской войны? Президент Масхадов? Избранный народом и потому принявший на себя ответственность за его судьбу?.. Масхадов — в горах... Виртуальный для своего народа и, как правило, хранящий молчание по любому поводу... Сподвижники Масхадова? Они разбежались по свету... Басаев? Гелаев? Хаттаб?.. А Путин? Он — в Кремле, принимает почести мирового сообщества как активный член международной ВИП-«антитеррористической группировки», в смысле «коалиции войны против террора»... Май 2002-го. Буш — в Москве... Братание... «Исторический визит»... Про Чечню — почти ни слова, будто нет войны... Мельтешение мировых столиц перед глазами в поисках поддержки — весной побывала в Амстердаме, Париже, Женеве, Маниле, Бонне, Гамбурге... Везде зовут «сказать речь о ситуации в Чечне» — и... нулевой результат. Только вежливые «западные» аплодисменты в ответ на слова: «Помните, в Чечне каждый день продолжают гибнуть люди. Сегодня — тоже». Очевидное, хотя и невероятное общемировое предательство общечеловеческих ценностей. Уже совершенно ясно, что Декларация прав человека, продержавшись чуть более полувека, пала на второй чеченской войне... Из Женевы, с вялых заседаний «официальных правозащитников» (Комиссии по правам человека ООН) — в командировку в Урус-Мартан, чеченский райцентр. Там — кровавая стагнация: как и год назад, все без изменений. Туда-сюда по району гоняют «эскадроны смерти» — федеральные спецподразделения неясной ведомственной принадлежности, задача которых — уничтожать «врагов России». Всех воевавших за Дудаева и Масхадова, сочувствующих им и просто случайно подвернувшихся под руку... Май 2002-го — унылый привкус тупика.
* * *
...Наконец, Англия. Респектабельная гостиница на дорогой улице. Полный достоинства пожилой швейцар-аристократ в горделивой бордовой ливрее. Навстречу медленно поднимается седой человек с остановившимися глазами. На нем мешковатый светло-серый костюм, только подчеркивающий трагическую усталость. Расслабленные плечи опущены. Человек — чеченец, родом из Урус-Мартана, где не был уже два года. Не мог там быть — такая война получилась. Человек слишком часто озирается — как бездомный. Ему неуютно в жизни, несмотря на швейцара, богатую гостиницу и космополитичную Англию вокруг. Ищу прежние черты. Мир знает «седого» совсем другим — по фотографиям, обошедшим все экраны, страницы и агентства. Бравым, рьяным и пассионарным, в косынке цвета хаки, повязанной назад, всегда рядом с Масхадовым... Человек-легенда — Ахмед Закаев. Бригадный генерал сил чеченского Сопротивления, сподвижник Дудаева и Масхадова, активный участник Хасавюртовского мирного процесса времен окончания первой чеченской войны, командир бригады особого назначения второй чеченской войны, раненный в марте 2000-го, вынесенный с поля боя через горы в другую страну и больше в Чечню не вернувшийся. Сегодня Закаев — спецпредставитель Аслана Масхадова за рубежом. Наша встреча несколько раз переносилась — из страны в страну. По законам конспирации — Закаев «подан» Россией в Интерпол. И живет под чужим именем. — Я вам подарки принес, — говорит он после «здравствуйте» и показывает книжку и видеокассету. — Спасибо. Но Закаев оставляет меня с протянутой в пространстве рукой. Он медленно переворачивает книжку листками вниз и настойчиво трясет ее. — Смотрите — ничего нет, — произносит он буднично, вроде так и надо. — Никакого белого порошка. Не бойтесь. Я и не боюсь, но понимаю, что все-таки смотрю за его руками — мы оба сильно испорчены последней войной. Хоть за спиной и Англия, мы ведем себя, как в России, где очень боятся чеченцев и чеченского терроризма, а чеченцы в ответ стараются сразу расставлять точки над «i» — прежде, чем их об этом попросят. Поэтому Закаев и трясет книжку. И не успокаивается на этом. Из кармана брюк он вытаскивает брелок с ключами и надрывает пленку запечатанной видеокассеты. — Тут тоже — ничего. — Ахмед, ну зачем уж так-то... — Надо. Говорит без улыбки и без злобы. Виснет пауза. — Вы когда были в Урус-Мартане? — спрашивает Закаев, и сквозь полуопущенные веки загнанного в угол человека, привыкшего постоянно следить, не следят ли за ним, блестит та влажность, что предваряет слезы. Это пока не интервью — это мы просто перекидываемся словами. Урус-Мартан — родное село Закаева, самая дорогая, по чеченской традиции, для него земля. — Я?.. Дней десять назад. В конце апреля. Глаза Закаева по-прежнему пусты, но из них вытекает слеза. Надо что-то сказать... — Показывали мне улицу, где ваш дом... — Ну и? — Знаете, разрушен... — Не до конца... — Закаев оставляет себе шанс. Хотя мы оба знаем, что разрушен — до фундамента. — Да, конечно. Не до конца. Пора начинать интервью. Про войну, которая за нашими плечами. Интервью — длиною в войну. А может, и в жизнь. Уж точно — длиною в нашу судьбу. Понять, о чем мы говорим, непросто, учитывая массовую провоенную и античеченскую промывку мозгов, устроенную в нашем государстве. Понять можно только в одном случае: когда знаешь, что случилось на войне и вокруг войны... |
«...Природа дышала примирительной красотой и
силой.