В некотором царстве, в некотором государстве жил-был помещик, жил и  на

свет глядючи радовался. Всего у него было довольно: и крестьян, и хлеба, и

скота, и земли, и садов. И был тот помещик глупый,  читал  газету  "Весть"

[политическая     и     литературная     газета     (1863-1870),     орган

реакционно-дворянской оппозиции 60-х годов] и тело имел  мягкое,  белое  и

рассыпчатое.

   Только и взмолился однажды богу этот помещик:

   - Господи! всем я от тебя доволен, всем награжден! Одно  только  сердцу

моему непереносно: очень уж много развелось в нашем царстве мужика!

   Но бог знал, что помещик тот глупый, и прошению его не внял.

   Видит помещик, что мужика с каждым днем не убывает, а все прибывает,  -

видит и опасается: "А ну, как он у меня все добро приест?"

   Заглянет помещик в газету "Весть", как в сем случае поступать должно, и

прочитает: "Старайся!"

   - Одно только слово написано, - молвит глупый помещик, - а золотое  это

слово!

   И начал он стараться, и не то чтоб как-нибудь, а все по правилу. Курица

ли крестьянская в господские овсы забредет - сейчас ее, по правилу, в суп;

дровец ли крестьянин нарубить по секрету в  господском  лесу  соберется  -

сейчас эти самые дрова на господский двор,  а  с  порубщика,  по  правилу,

штраф.

   - Больше я нынче этими штрафами на  них  действую!  -  говорит  помещик

соседям своим, - потому что для них это понятнее.

   Видят мужики: хоть и глупый у них помещик, а  разум  ему  дан  большой.

Сократил он их так, что некуда носа высунуть: куда ни глянут - все нельзя,

да не позволено, да не ваше! Скотинка на водопой выйдет - помещик  кричит:

"Моя вода!", курица за околицу выбредет - помещик кричит: "Моя  земля!"  И

земля, и вода, и воздух - все его стало! Лучины не стало мужику  в  светец

зажечь, прута не стало, чем избу вымести. Вот и взмолились крестьяне  всем

миром к господу богу:

   - Господи! легче нам пропасть и с детьми с малыми, нежели всю жизнь так

маяться!

   Услышал милостивый бог слезную молитву сиротскую, и не стало мужика  на

всем пространстве владений глупого помещика. Куда девался  мужик  -  никто

того не заметил, а только видели люди, как вдруг поднялся  мякинный  вихрь

и, словно туча черная, пронеслись в  воздухе  посконные  мужицкие  портки.

Вышел помещик на балкон, потянул носом и чует:  чистый-пречистый  во  всех

его  владениях  воздух  сделался.  Натурально,  остался  доволен.  Думает:

"Теперь-то я понежу свое тело белое, тело белое, рыхлое, рассыпчатое!"

   И начал он жить да поживать  и  стал  думать,  чем  бы  ему  свою  душу

утешить.

   "Заведу, думает, театр у себя! напишу к  актеру  Садовскому:  приезжай,

мол, любезный друг! и актерок с собой привози!"

   Послушался его актер Садовский: сам приехал и  актерок  привез.  Только

видит, что в доме у помещика пусто и ставить  театр  и  занавес  поднимать

некому.

   - Куда же ты крестьян своих девал? - спрашивает Садовский у помещика.

   - А вот бог, по молитве моей, все мои владения от мужика очистил!

   - Однако, брат, глупый ты помещик!  кто  же  тебе,  глупому,  умываться

подает?

   - Да я уж и то сколько дней немытый хожу!

   - Стало быть, шампиньоны на лице ростить собрался? - сказал  Садовский,

и с этим словом и сам уехал, и актерок увез.

   Вспомнил помещик, что есть у него поблизости четыре генерала  знакомых;

думает: "Что это я все гранпасьянс да гранпасьянс раскладываю! Попробую-ко

я с генералами впятером пульку-другую сыграть!"

   Сказано - сделано: написал приглашения, назначил день и отправил письма

по адресу. Генералы были хоть и настоящие, но  голодные,  а  потому  очень

скоро приехали. Приехали - и не могут надивиться, отчего такой у  помещика

чистый воздух стал.

   - А оттого это, - хвастается помещик, - что бог, по молитве  моей,  все

владения мои от мужика очистил!

   - Ах, как это хорошо! - хвалят помещика генералы, - стало быть,  теперь

у вас этого холопьего запаху нисколько не будет?

   - Нисколько, - отвечает помещик.

   Сыграли пульку, сыграли другую; чувствуют генералы, что пришел  их  час

водку пить, приходят в беспокойство, озираются.

   - Должно быть, вам, господа генералы, закусить захотелось? - спрашивает

помещик.

   - Не худо бы, господин помещик!

   Встал он из-за стола, подошел к шкапу и вынимает оттуда по  леденцу  да

по печатному прянику на каждого человека.

   - Что ж это такое? - спрашивают генералы, вытаращив на него глаза.

   - А вот, закусите, чем бог послал!

   - Да нам бы говядинки! говядинки бы нам!

   - Ну, говядинки у меня про вас нет, господа генералы, потому что с  тех

пор, как меня бог от мужика избавил, и печка на кухне стоит нетоплена!

   Рассердились на него генералы, так что даже зубы у них застучали.

   - Да ведь жрешь же ты что-нибудь сам-то? - накинулись они на него.

   - Сырьем кой-каким питаюсь, да вот пряники еще покуда есть...

   - Однако, брат, глупый же ты помещик! - сказали генералы и, не докончив

пульки, разбрелись по домам.

   Видит помещик, что его уж в другой раз дураком чествуют, и  хотел  было

уж задуматься, но так как в это время на глаза попалась  колода  карт,  то

махнул на все рукою и начал раскладывать гранпасьянс.

   - Посмотрим, - говорит, - господа либералы, кто кого одолеет! Докажу  я

вам, что может сделать истинная твердость души!

   Раскладывает он "дамский  каприз"  и  думает:  "Ежели  сряду  три  раза

выйдет, стало быть, надо не взирать". И как назло, сколько раз ни разложит

- все у него выходит,  все  выходит!  Не  осталось  в  нем  даже  сомнения

никакого.

   - Уж если, - говорит,  -  сама  фортуна  указывает,  стало  быть,  надо

оставаться твердым  до  конца.  А  теперь,  покуда,  довольно  гранпасьянс

раскладывать, пойду, позаймусь!

   И вот ходит он, ходит по комнатам, потом сядет и посидит. И все думает.

Думает, какие он машины из Англии выпишет, чтоб  все  паром  да  паром,  а

холопского духу чтоб нисколько не было.  Думает,  какой  он  плодовый  сад

разведет: "Вот тут будут груши, сливы; вот тут - персики,  тут  -  грецкий

орех!" Посмотрит в окошко - ан там все, как он задумал, все точно так уж и

есть! Ломятся, по щучьему велению, под  грузом  плодов  деревья  грушевые,

персиковые, абрикосовые, а он только знай фрукты машинами  собирает  да  в

рот кладет! Думает, каких он коров разведет, что ни кожи, ни мяса,  а  все

одно молоко, все молоко! Думает, какой он клубники насадит, все двойной да

тройной, по пяти ягод на  фунт,  и  сколько  он  этой  клубники  в  Москве

продаст. Наконец устанет думать, пойдет к зеркалу посмотреться - ан там уж

пыли на вершок насело...

   - Сенька! - крикнет он вдруг, забывшись, но потом спохватится и скажет,

- ну, пускай себе до поры, до времени так постоит! а уж докажу же  я  этим

либералам, что может сделать твердость души!

   Промаячит таким манером, покуда стемнеет, - и спать!

   А во сне сны еще веселее, нежели наяву, снятся.  Снится  ему,  что  сам

губернатор о такой его помещичьей  непреклонности  узнал  и  спрашивает  у

исправника: "Какой такой твердый курицын сын у вас в уезде завелся?" Потом

снится, что его за эту самую непреклонность министром сделали, и ходит  он

в лентах, и пишет циркуляры: "Быть твердым и не  взирать!"  Потом  снится,

что он ходит по берегам Евфрата и Тигра... [то есть,  согласно  библейским

сказаниям, в раю]

   - Ева, мой друг! - говорит он.

   Но вот и сны все пересмотрел: надо вставать.

   - Сенька! - опять кричит он, забывшись, но вдруг вспомнит... и поникнет

головою.

   - Чем бы, однако, заняться? - спрашивает он  себя,  -  хоть  бы  лешего

какого-нибудь нелегкая принесла!

   И вот  по  этому  его  слову  вдруг  приезжает  сам  капитан-исправник.

Обрадовался ему глупый помещик  несказанно;  побежал  в  шкап,  вынул  два

печатных пряника и думает: "Ну, этот, кажется, останется доволен!"

   - Скажите, пожалуйста, господин  помещик,  каким  это  чудом  все  ваши

временнообязанные  [согласно  Положениям  19  февраля,  освобожденные   от

крепостной зависимости крестьяне были обязаны временно,  до  заключения  с

помещиком соглашения о выкупе земли, работать на него]  вдруг  исчезли?  -

спрашивает исправник.

   - А вот так и так, бог, по молитве моей, все  владения  мои  от  мужика

совершенно очистил!

   - Так-с; а не известно ли вам, господин  помещик,  кто  подати  за  них

платить будет?

   - Подати?..  это  они!  это  они  сами!  это  их  священнейший  долг  и

обязанность!

   - Так-с; а каким манером эту подать с них взыскать можно, коли они,  по

вашей молитве, по лицу земли рассеяны?

   - Уж это... не знаю... я, с своей стороны, платить не согласен!

   - А известно ли вам, господин помещик, что казначейство без  податей  и

повинностей, а тем паче без  винной  и  соляной  регалий  [государственная

монополия  на  продажу,   королевское   право   на   получение   доходов],

существовать не может?

   - Я что ж... я готов! рюмку водки... я заплачу!

   - Да вы знаете ли, что, по милости вашей, у  нас  на  базаре  ни  куска

мяса, ни фунта хлеба купить нельзя? знаете ли вы, чем это пахнет?

   - Помилуйте! я, с своей стороны,  готов  пожертвовать!  вот  целых  два

пряника!

   - Глупый же вы, господин помещик!  -  молвил  исправник,  повернулся  и

уехал, не взглянув даже на печатные пряники.

   Задумался на этот раз помещик не на шутку. Вот уж  третий  человек  его

дураком чествует, третий человек посмотрит-посмотрит  на  него,  плюнет  и

отойдет. Неужто он в самом деле дурак? неужто та  непреклонность,  которую

он так лелеял в душе своей,  в  переводе  на  обыкновенный  язык  означает

только глупость и безумие? и неужто, вследствие одной его  непреклонности,

остановились и подати, и регалии, и не стало возможности достать на базаре

ни фунта муки, ни куска мяса?

   И как был он помещик глупый, то сначала даже  фыркнул  от  удовольствия

при мысли, какую он штуку сыграл, но потом вспомнил слова  исправника:  "А

знаете ли, чем это пахнет?" - и струсил не на шутку.

   Стал он, по обыкновению, ходить  взад  да  вперед  по  комнатам  и  все

думает: "Чем же это пахнет? уж не пахнет ли водворением  каким?  например,

Чебоксарами? или, быть может, Варнавиным?"

   - Хоть бы в Чебоксары, что ли! по крайней мере, убедился  бы  мир,  что

значит твердость души! - говорит помещик, а сам  по  секрету  от  себя  уж

думает: "В Чебоксарах-то, я, может быть, мужика бы моего милого увидал!"

   Походит помещик, и посидит, и опять походит. К чему ни  подойдет,  все,

кажется, так и говорит: "А глупый ты, господин помещик!" Видит  он,  бежит

чрез комнату мышонок и крадется к картам, которыми он гранпасьянс делал  и

достаточно уже замаслил, чтоб возбудить ими мышиный аппетит.

   - Кшш... - бросился он на мышонка.

   Но мышонок был умный и понимал, что помещик без Сеньки  никакого  вреда

ему сделать не может.  Он  только  хвостом  вильнул  в  ответ  на  грозное

восклицание помещика и  чрез  мгновение  уже  выглядывал  на  него  из-под

дивана, как будто говоря: "Погоди, глупый помещик! то ли еще будет!  я  не

только карты, а и халат твой съем, как ты его позамаслишь как следует!"

   Много ли, мало ли времени прошло, только видит помещик, что  в  саду  у

него дорожки репейником поросли, в кустах змеи да гады всякие кишмя кишат,

а в парке звери дикие воют. Однажды к самой усадьбе подошел  медведь,  сел

на корточках, поглядывает в окошки на помещика и облизывается.

   - Сенька! - вскрикнул помещик, но вдруг спохватился... и заплакал.

   Однако твердость души  все  еще  не  покидала  его.  Несколько  раз  он

ослабевал,  но  как  только  почувствует,  что  сердце   у   него   начнет

растворяться, сейчас бросится к газете "Весть" и в одну минуту ожесточится

опять.

   - Нет, лучше совсем одичаю, лучше пусть буду с дикими зверьми по  лесам

скитаться,  но  да  не  скажет  никто,  что  российский  дворянин,   князь

Урус-Кучум-Кильдибаев, от принципов отступил!

   И вот он одичал. Хоть в это время наступила уже осень и морозцы  стояли

порядочные, но он не чувствовал даже холода. Весь он,  с  головы  до  ног,

оброс волосами, словно  древний  Исав,  а  ногти  у  него  сделались,  как

железные. Сморкаться  уж  он  давно  перестал,  ходил  же  все  больше  на

четвереньках и даже удивлялся, как он прежде не замечал, что такой  способ

прогулки есть самый приличный и самый удобный.  Утратил  даже  способность

произносить  членораздельные  звуки  и  усвоил  себе  какой-то   особенный

победный клик, среднее между свистом, шипеньем и рявканьем. Но хвоста  еще

не приобрел.

   Выйдет он в свой парк, в котором он когда-то нежил  свое  тело  рыхлое,

белое, рассыпчатое, как кошка, в один миг, взлезет на самую вершину дерева

и стережет  оттуда.  Прибежит,  это,  заяц,  встанет  на  задние  лапки  и

прислушивается, нет ли откуда опасности, - а он уж  тут  как  тут.  Словно

стрела соскочит с дерева, вцепится в свою добычу, разорвет ее ногтями,  да

так со всеми внутренностями, даже со шкурой, и съест.

   И сделался он силен ужасно, до того силен, что даже  счел  себя  вправе

войти  в  дружеские  сношения  с  тем  самым  медведем,  который   некогда

посматривал на него в окошко.

   - Хочешь, Михаиле Иваныч, походы  вместе  на  зайцев  будем  делать?  -

сказал он медведю.

   - Хотеть - отчего не хотеть! - отвечал  медведь,  -  только,  брат,  ты

напрасно мужика этого уничтожил!

   - А почему так?

   - А потому, что мужика этого есть не в пример  способнее  было,  нежели

вашего брата дворянина. И потому скажу тебе прямо: глупый ты помещик, хоть

мне и друг!

   Между тем капитан-исправник хоть и покровительствовал помещикам,  но  в

виду такого факта, как исчезновение  с  лица  земли  мужика,  смолчать  не

посмел. Встревожилось его донесением  и  губернское  начальство,  пишет  к

нему: "А как вы думаете, кто теперь подати будет вносить? кто  будет  вино

по кабакам пить?  кто  будет  невинными  занятиями  заниматься?"  Отвечает

капитан-исправник:   казначейство-де   теперь   упразднить   следует,    а

невинные-де  занятия  и   сами   собой   упразднились,   вместо   же   них

распространились в уезде грабежи, разбой и убийства.  На  днях-де  и  его,

исправника, какой-то медведь  не  медведь,  человек  не  человек  едва  не

задрал, в каковом человеко-медведе и подозревает он  того  самого  глупого

помещика, который всей смуте зачинщик.

   Обеспокоились начальники и собрали совет.  Решили:  мужика  изловить  и

водворить,   а   глупому   помещику,   который   всей   смуте    зачинщик,

наиделикатнейше внушить, дабы он фанфаронства свои прекратил и поступлению

в казначейство податей препятствия не чинил.

   Как нарочно, в это время чрез губернский город  летел  отроившийся  рой

мужиков и осыпал  всю  базарную  площадь.  Сейчас  эту  благодать  обрали,

посадили в плетушку и послали в уезд.

   И вдруг опять запахло в том уезде мякиной и овчинами; но в то же  время

на базаре появились и мука, и мясо, и живность всякая, а  податей  в  один

день поступило столько, что казначей, увидав  такую  груду  денег,  только

всплеснул руками от удивления и вскрикнул:

   - И откуда вы, шельмы, берете!!

   "Что же сделалось, однако, с помещиком?" - спросят  меня  читатели.  На

это я могу сказать, что хотя и  с  большим  трудом,  но  и  его  изловили.

Изловивши,  сейчас  же  высморкали,  вымыли  и  обстригли   ногти.   Затем

капитан-исправник сделал ему надлежащее внушение, отобрал  газету  "Весть"

и, поручив его надзору Сеньки, уехал.

   Он жив и доныне. Раскладывает гранпасьянс,  тоскует  по  прежней  своей

жизни в лесах, умывается лишь по принуждению и по временам мычит.

   1869