Поединок со Змеем

  славянские мифы

Мария Васильевна Семёнова

     Плакала, плакала горе-мать, сама сгубившая дочку... к  кому  идти  за

подмогой? Добрые Люди опять надоумили: к кузнецу  Кию.  У  него,  дескать,

работник служил, Банника драчливого не побоялся. А  коли  работник  таков,

каков сам-то хозяин? Неужели Лешего не осилит?

     И баба-гулена взялась, хоть поздно, за ум.  Решилась  дочку  вернуть.

Помолилась Солнцу небесному, увязала в беленький узелок  перстни-жуковинья

и самоцветные бусы - и к Кию со всех ног:

     - Возьми, кузнец, серебро, возьми  золото,  возьми  дорогие  каменья,

только пособи дитя домой воротить! Твой батюшка Лешего знает...

     - Это в другом лесу Леший, - покачал головой Кий. -  Ладно,  попробую

тебе помочь, не знаю только, получится ли. Ты камни-то спрячь...

     Стал он снаряжаться. Взял рогатину  на  крепком  ясеневом  древке,  с

серебряной насечкой у жала, взял охотничий нож - вместе с Перуном они  его

выковали, когда расставались. И еще  оберег  -  громовое  колесо  о  шести

спицах-лучах, сработанное из светлого серебра. Кий надел его  на  плетеный

шнурок и спрятал за пазуху. Велел  женщине  сказывать,  по  которой  тропе

убежала  пропавшая  девочка...  горе-мать  залилась  слезами,  но   сумела

объяснить внятно. Выслушал ее Кий и отправился в  лес.  По  дороге  сорвал

гроздь спелой калины, понес с собою. Улыбнулся  любопытному  горностаюшке,

прыгнувшему на тропу.

     Долго   ли   шел,   коротко   ли...   Вела   его    тропа    верховым

бором-беломошником, каменными холмами, откуда было  далеко  видно  кругом:

густые кудри вершин и стволы в жарких медных кольчугах, тихие лесные озера

и радуги, дрожащие над перекатами. Красные гранитные скалы и само  далекое

море в зеленом кружеве островов, безмятежное к исходу теплого дня...

     Потом отступили холмы, и места сразу сделались глуше:  зачавкало  под

ногами,  встали  по  сторонам  безмолвные  черные  ели.  По  макушкам  еще

скользили  солнечные  лучи,  но  впереди,  над  тропой,  начал  собираться

вечерний туман. Невольно подумалось Кию  -  сюда,  на  самое  лесное  дно,

Даждьбог-Солнышко если  когда  и  заглядывал,  то  разве  что  в  полдень.

Вспомнил Кий светлого Сварожича, Подателя Благ... и  вовремя  спохватился:

тропа-то где? Оказалось, уже соступил, уже начал кто-то с  толку  сбивать.

Еле-еле вернулся Кий на тропу, и, что таить, сделалось ему  жутковато.  Ну

да не с полдороги же поворачивать.

     - А невеселые тут места, - сказал он громко вслух. - Небось,  прежний

Леший не так и досадовал, что проиграл!

     Метнулась из чащи сова, чуть не задела крылом...

     Как раз к темноте вышел Кий на поляну, где разделялась тропа: направо

пойдешь - в топь попадешь, налево пойдешь - из болота не выберешься. Здесь

Кий остановился.  Набрал  сухого  валежника,  высек  Огонь,  давай  костер

возгнетать. Устроился же он на самой росстани - там, где  расходились  две

тропки. А просить позволения у Лесного Хозяина и не подумал. Рассудил так:

осердится - верней припожалует. Повечерял  салом  да  хлебом,  пожевал  на

заедку кислый леваш из сушеной тертой черники  -  и  лег,  завернувшись  в

теплый меховой плащ, но глаз не сомкнул. Стал Лешего ждать.

     Всем ведомо, как гневается Леший, когда в его владениях  укладываются

спать на тропе. А уж на  росстани,  да  не  спросясь!..  Вот  приблизилась

черная полночь, безвременье, когда сменяются сутки, и вдруг  безо  всякого

ветра зарокотали, жутким стоном застонали лесные  вершины...  лихой  мороз

пробежал у кузнеца по спине, только он и виду не подал.  Лежал  себе,  где

лежал, не шелохнулся. Понял:  Лесной  Хозяин  недалеко,  пугать  начинает,

сейчас придет с места сгонять.

     ...Потом померещилось, будто кто зашагал тяжелым великанским шагом по

лесу, ближе и ближе,  кто-то  выше  самых  высоких  деревьев,  с  шумом  и

треском, ни дать ни взять вековые стволы переламывая, как  сухие  лучинки!

Бежать впору без оглядки - но и в этот раз молодой кузнец  не  двинулся  с

места, только на другой бок повернулся. И не дошел до него  великан,  утих

шум и треск -  но  тотчас  долетел  бешеный  топот  разлетевшейся  тройки,

неистовый перезвон  колокольцев:  откуда  бы  взяться  коням  на  узенькой

тропке, в непроглядной лесной темноте?.. А все одно - мчится, храпит,  вот

сейчас копытами в землю вобьет...

     Тут уж Кий схватился одной рукой  за  железный  наконечник  копья,  а

другой нашарил за пазухой оберег -  громовое  колесо,  стиснул  вспотевшей

ладонью. Да кто бы не напугался!.. Все ближе топот, все ближе взбесившиеся

колокольцы... и вдруг минуло  -  только  холодный  ветер  прошелестел  над

поляной, взъерошил кузнецу русые кудри. Далеко был в ту пору Перун, а  все

ж помогло серебряное колесо, дало силу выстоять  против  третьего  страха.

Стал Кий  дальше  ждать,  терпеливо  приманивать  Лешего,  точно  зверя  к

ловушке. И приманил. Скоро услыхал в лесной тишине, как подкрался  к  нему

кто-то сзади и - раз! - пнул в спину  ногой,  да  тут  же  и  отскочил.  И

ворчливо сказал человеческим голосом из кустов:

     - Ты что не спросясь на моей дороге разлегся? Уйди!

     Не поднялся Кий, лишь отмахнулся, точно от  комара.  Снова  подкрался

Леший и пнул его:

     - Уйди с тропки, невежа, тебе  говорю!  Не  то  разума  лишу,  совсем

погублю!

     Но Кий знал - Леший может разум отнять только у того, кто как следует

испугается. И ведь дождался, чтобы Леший в третий раз  к  нему  подошел  и

показался в отблеске углей. И тут-то вскинулся  молодой  кузнец,  обхватил

его поперек, подмял под себя:

     - Ты, шишка еловая, у матери девчонку увел?

     Забился, затрепыхался Леший в его  крепких  руках,  хотел  вырваться,

хотел страшным голосом закричать, но и того не возмог - сел  Кий  на  него

верхом, показал серебряный оберег, пригрозил веткой красной калины:

     - Где девчонка? Веди, а то знаешь что над тобой учиню!

     Понял Леший - устами этого пропахшего дымной кузницей паренька  вещал

ему сам Бог Грозы, властный выпустить Огонь в его  лес,  а  самого  облечь

звериной шкурой да так и оставить. И присмирел  Хозяин  Лесной,  съежился,

горько заплакал:

     - Да не со зла ведь... один я, избенку  и  то  некому  подмести...  а

мать, слышу, отказывается, решил - не нужна...

     - Ладно, веди, - нахмурился Кий. - Отдашь без проказ, может, помилую.

     Он уже разглядел, что в этом заболоченном, заморенном  лесу-ернишнике

и сам Леший был никудышний: седой, сгорбленный, в одной рубахе оборванной,

в поршнях дырявых.

     - Это ты, что ли, - спросил Кий, - у Железных Гор доселе жил?

     - Жил, батюшка, - закивал Леший. - Так разве там жизнь? Вовсе  дерева

расти перестали, один мох... А  что  за  лес  был!  Сосны  до  неба,  куда

здешним! Голубика была - во, с кулак! А малина! А земляника!..

     - А что же вы, пришлые, - молвил Кий, - борового-то  Лешего  обидели?

Скрутили да бросили. Не по Правде живете!

     - Обидели, кормилец, обидели, - покаялся Леший. - Это мы  с  дружком,

тоже беглым, хмельного меду опились... да как уж тут не напиться?

     Поневоле жаль его сделалось Кию. И в который раз  подумал  кузнец:  а

ведь грянет несчастье с этих Железных  Гор,  несчастье,  какого  старейшие

старики не знавали. Теперь уже, сказывали, прилетал невиданный Змей -  там

корову порвет, там за девкой погонится, там ручей  или  реку  заляжет,  ни

пройти без выкупа, ни проехать... Быть беде, что и Леший разбойный  братом

покажется!

     Так думал Кий, а руки с оберега между тем не снимал. И покорно привел

его старик-лесовик в  самую  крепь,  в  заросшее  глухое  урочище.  Дунул,

свистнул, топнул ногой - и обнаружилась покосившаяся избушка,  приподнятая

на угловых пнях, точно на птичьих ногах.

     - Поправить бы избу, развалится,  -  посоветовал  Кий.  Леший  только

носом зашмыгал:

     - Кто же мне ее поправит? И кого ради трудиться-то? Вот внучку  вроде

завел, и ту отбираешь...

     Вошли они в избу. Поглядел Кий - так  и  есть,  сидит  девочка,  шьет

что-то старательно, а вместо светца с  лучинами  яркая  гнилушка  мерцает.

Увидела девочка Лешего, обрадовалась:

     - Здравствуй, дедушка! А я твою свиту зашила! - и на Кия: - А ты кто?

Фу, от тебя дымом пахнет...

     Понял кузнец -  уже  облесела  девочка,  еще  чуть,  совсем  лисункой

станет, маленьким лешачонком. Он сказал ей:

     - Пойдем-ка домой! Тебя мать ищет, зовет!

     - Не пойду, - отмолвила девочка  и  губы  надула:  -  Мне  у  дедушки

хорошо, он меня белым хлебушком кормит, пряниками... вот!

     Протянула ручонку, а вместо хлеба и пряников мох да  сухой  березовый

гриб... Тут Леший вступился:

     - Видишь, сама не хочет. Пускай у меня останется!

     И уж протянул корявую лапу - по  головке  погладить.  Только  молодой

кузнец чуть раньше успел: выхватил за плетеный шнурок  серебряное  колесо,

громовый оберег. И как подменили девчонку! Завизжала, за Кия спряталась:

     - Дяденька!.. Пойдем к маме скорее! Домой!..

     Хотя по летам какой он  ей  дяденька  -  так,  братец  старший,  едва

бородку завел.

     - Не серчай, дед, - сказал Кий. - Люди к  Людям,  а  Лешие  к  Лешим,

негоже иначе.

     Взял девочку на руки, завернул в теплый плащ, выглянул в двери:  утро

уж близко. А старый Леший сел на подгнившую лавку и горько загоревал:

     - Опять я один...

     На рубахе его были заплаты, положенные детской  рукой,  старательной,

но неумелой.

     - Ты вот что, дед... - молвил Кий поразмыслив. - Боровой  Леший  отцу

сказывал... В березняках за  рекой  лешачиха,  слышь,  овдовела,  лешачата

малые осиротели...

     - Правда?.. - вскинулся Леший.  -  А  где,  скажи,  те  березняки  за

рекой?..

     На том распростились. А чтобы Кий не  плутал  с  девочкой  на  руках,

Леший скатал из мха и травы зеленый клубочек, пошептал над ним, кинул  под

ноги кузнецу. Запрыгал клубочек и побежал прямохожим  путем  через  лесные

чащобы, вывел Кия к знакомым местам, на край опушки, тут и рассыпался. Вот

выплыл в небо светлый Даждьбог, и разом запели в  деревне  все  петухи,  а

встречь кузнецу побежала заплаканная женщина:

     - Дитятко!..

     Подумалось Кию - вправду что ли схватилась баба за ум. Он  так  и  не

взял драгоценного узелка:

     - Прибереги, дочке сгодится, как подрастет.

Змей Волос меж тем в самом деле летал по белому свету, пробовал силу.

А силушка, честно молвить, была, что и не всяким  словом  опишешь.  Как-то

раз беспечные Люди не погасили костра; взвился  рыжекудрый  Огонь,  погнал

прочь зверей, стал самих охотников настигать. Совсем  отчаялись  Люди,  но

заметили пролетавшего Змея и дружно взмолились:

     - Избавь! Помоги!..

     - А что вы мне за это подарите? - наученный жадной  Мораной,  спросил

немедленно Змей.

     - Все отдадим, чем богаты! - закричали охотники.  У  них  уже  волосы

скручивались от близкого жара.

     Тут Змей Волос и показал, за что звали его Сосуном-Цмоком. Как смерч,

подлетел к ближнему озеру и мигом высосал чуть не до дна. Запрыгали  рыбы,

выскочил Водяной, долго  махал  вослед  кулаками...  а  Змей  взлетел  над

пожаром, выплеснул воду, погасил жгучее пламя.  И  спасенные  охотники  не

поскупились: устроили пир, накормили Змея досыта, напоили  допьяна.  Стали

славить его, другим рассказывать, кто сам не видал.

     Случился меж гостей человек, у которого в саду сохли яблони, давно не

поенные дождем. Никак не мог нерадивый  хозяин  дозваться  Перуна,  не  то

грешен был, обидел чем-то Небо  и  Землю,  не  то  просто  лениво  молился

светлым Богам. Поклонился он Змею, попросил помочь. Тому что! Щедро  облил

сад, и  воспрянули,  зазеленели  деревья,  налились  яблоки  на  ветвях  -

румяные, сладкие.

     И еще были дела. У кого-то съел проголодавшийся Волос половину  овец,

а когда пастух его пристыдил - благословил оставшуюся половину: выдернул у

себя из шкуры шерстинку, бросил на стадо. С тех пор начали овцы  толстеть,

обрастать роскошным руном и славно плодиться -  все  только  завидовали  и

диву давались. Сказывают, тогда-то  Волоса  в  самый  первый  раз  назвали

Скотьим Богом и урядили святилище. Только не на горе поднебесной,  где  от

века клали требы Перуну, а в сырой низине, где изобилуют  змеи.  Поставили

идола, одновременно похожего на бородатого мужа, на медведя и на  козла  -

ибо много сутей было  у  Волоса,  во  все  умел  превращаться.  Нашлись  и

умудренные  Люди,  лучше  других  научившиеся  разговаривать  со  Змеем  и

вызывать его на подмогу, обливая идола водой. Эти Люди  ставили  избы  при

святилищах, собирали дары, устраивали в  честь  Скотьего  Бога  жертвенные

пиры в благодарность за  урожай  и  приплод.  За  то  стали  прозывать  их

жрецами. А ходили они, подражая своему Богу, в звериных личинах и  меховых

одеяниях шерстью наружу, и по тем одеяниям, мохнатым, волосатым-волохатым,

нарекли их еще волхвами. Потом уже  волхвами  назвались  все:  и  те,  что

творили требы Перуну, и те, что кланялись Солнцу, и те, что  беседовали  с

Огнем.

     Что поделаешь! Лики старших Богов - Неба с  Землею,  Отца  Сварога  с

Матерью Макошью - лишь для немногих Людей  были,  как  прежде,  отчетливы.

Большинство им уж и не молилось, запамятовало, как еще раньше запамятовали

Живу-Живану, Великую Мать. Начали рождаться новые Боги,  и  часто,  как  в

каждой речке свой Водяной - свои у всякого племени, у всякого рода...

     А только Земля все равно на всех одна, как ее ни дели.  И  Солнце,  и

Небо над головой...

     И такие нашлись меж Людьми, что вовсе забыли пашню и ремесло, забыли,

как добывается хлеб. Стали те Люди приманивать Скотьего  Бога  яичницей  и

молоком, до которых он был великий охотник, и лакомка  Змей  летал  к  ним

ночами, скрываясь от Солнца, да и  от  Месяца:  побаивался.  Таскал  новым

друзьям из подземных пещер несчитанные богатства. Оттого у этих  Людей  на

руках не водилось мозолей, зато избы от достатка только что  не  ломились.

Говорят, он и до сих пор  к  иным  прилетает.  Огненным  клубом  падает  в

темноте средь двора, оборачивается человеком... Сказывают,  дружат  с  ним

все больше купцы, торговые гости. Возят  с  собой  деревянные  изваяния  и

прежде,  чем  затевать  торг,  молятся  и  потчуют  Волоса.  Оттого  пошла

поговорка - без Бога ни до порога, а с ним хоть и за море. Еще  сказывают,

прибыльно дружить со Змеем, но  и  опасно:  норовист  Волос  и  дружбы  не

помнит, чуть-чуть не угодишь - и избу спалит, и товар...

     Но все это было потом. А тогда Люди просто заметили,  что  шерстинки,

потерянные зверями, начали сами собой обретать злую, бессмысленную жизнь и

сновать в воде, норовя укусить,  всосаться  под  кожу.  Их  так  и  рекли:

живой-волос, и плодились они в стоячей жиже низин, поблизости от  святилищ

Скотьего Бога. Теперь таких нет, а имя перешло на безобидного червячка. Но

Люди, которым он попадается, нередко казнят его  по  ложной  памяти,  безо

всякой вины.