Русская классическая литература

Алексей Константинович

Толстой

Глава 30. Заговор на железо

     На следующий день Вяземский уехал к Москве.

     Во  всякое другое время готовясь к  поединку,  он  положился бы на свою

силу и ловкость;  но дело шло об Елене.  Поединок был не простой;  исход его

зависел от суда божия, а князь знал свою неправость, и сколь ни показался бы

ему Морозов презрителен в  обыкновенной схватке,  но  в  настоящем случае он

опасался небесного гнева,  страшился,  что во  время боя у  него онемеют или

отымутся руки.

     Опасение это было тем сильнее,  что недавно зажившие раны еще причиняли

ему боль и  что по временам он чувствовал слабость и  изнеможение.  Князь не

хотел  ничем  пренебрегать,   чтоб  упрочить  за  собою  победу,  и  решился

обратиться к знакомому мельнику,  взять у него какого-нибудь зелья и сделать

чрез колдовство удары свои неотразимыми.

     Полный раздумья и волнений,  ехал он по лесу шагом, наклоняясь время от

времени на седле и  разбирая тропинки,  заросшие папоротником.  После многих

поворотов попал он  на  более торную дорогу,  осмотрелся,  узнал на деревьях

заметы  и  пустил  коня  рысью.  Вскоре послышался шум  колеса.  Подъезжая к

мельнице,  князь  вместе  с  шумом  стал  различать  человеческий говор.  Он

остановился,  слез с седла и,  привязав коня в орешнике,  подошел к мельнице

пешком.   У  самого  сруба  стоял  чей-то  конь  в  богатой  сбруе.  Мельник

разговаривал с  стройным человеком,  но  Вяземский не  мог  видеть лица его,

потому что незнакомец повернулся к нему спиною, готовясь сесть в седло.

     - Будешь доволен,  боярин,  -  говорил ему мельник, утвердительно кивая

головою, - будешь доволен, батюшка! Войдешь опять в царскую милость, и чтобы

гром меня тут же прихлопнул, коли не пропадет и Вяземский и все твои вороги!

Будь спокоен, уж противу тирлича-травы ни один не устоит!

     - Добро,  -  отвечал посетитель,  влезая на коня, - а ты, старый, черт,

помни наш уговор: коли не будет мне удачи, повешу тебя как собаку!

     Голос показался Вяземскому знаком,  но колесо шумело так сильно, что он

остался в недоумении, кто именно был говоривший.

     - Как не быть удаче,  как не быть,  батюшка, - продолжал мельник, низко

кланяясь,  -  только не  сымай с  себя тирлича-то;  а  когда будешь с  царем

говорить, гляди ему прямо и весело в очи; смело гляди ему в очи, батюшка, не

показывай страху-то; говори ему шутки и прибаутки, как прежде говаривал, так

будь я анафема, коли опять в честь не войдешь!

     Всадник  повернул коня  и,  не  замечая Вяземского,  проехал мимо  него

рысью.

     Князь узнал Басманова,  и  ревнивое воображение его  закипело.  Занятый

одною мыслью об Елене,  он не обратил внимания на речи мельника, но, услышав

свое имя, подумал, что видит в Басманове нового неожиданного соперника.

     Мельник между тем,  проводив глазами Басманова,  присел на  завалинку и

принялся считать золотые деньги.  Он  весело  ухмылялся,  перекладывая их  с

ладони на ладонь, как вдруг почувствовал на плече своем тяжелую руку.

     Старик вздрогнул,  вскочил на  ноги и  чуть не  обмер от страха,  когда

глаза его встретились с черными глазами Вяземского.

     - О чем ты, колдун, с Басмановым толковал? - спросил Вяземский.

     - Ба...  ба...  батюшка! - произнес мельник, чувствуя, что ноги под ним

подкашиваются. - Батюшка, князь Афанасий Иваныч, как изволишь здравствовать?

     - Говори!  - закричал Вяземский, схватив мельника за горло и таща его к

колесу, - говори, что вы про меня толковали?

     И он перегнул старика над самым шумом.

     - Родимый!  -  простонал мельник, - все скажу твоей милости, все скажу,

батюшка, отпусти лишь душу на покаяние!

     - Зачем приезжал к тебе Басманов?

     - За корнем, батюшка, за корнем! А я ведь знал, что ты тут, я знал, что

ты все слышишь,  батюшка;  затем-то я и говорил погромче,  чтобы ведомо тебе

было, что Басманов хочет погубить твою милость!

     Вяземский отшвырнул мельника от става.

     Старик понял, что миновался первый порыв его гнева.

     - Какой же ты,  родимый,  сердитый!  - сказал он, поднимаясь на ноги. -

Говорю тебе,  я  знал,  что твоя милость близко;  я  с утра еще ожидал тебя,

батюшка!

     - Ну, что же хочет Басманов? - спросил князь смягченным голосом.

     Мельник между тем успел совершенно оправиться.

     - Да,  вишь ты, - сказал он, придавая лицу своему доверчивое выражение,

- говорил Басманов, что царь разлюбил его, что тебя, мол, больше любит и что

тебе,  да Годунову Борису Федоровичу,  да Малюте Скуратову только и  идет от

него ласка.  Ну,  и  пристал ко мне,  чтобы дал ему тирлича.  Дай,  говорит,

тирлича, чтобы мне в царскую милость войти, а их чтобы разлюбил царь и опалу

чтобы на них положил!  Что ты будешь с ним делать!  Пристал с ножом к горлу,

вынь да  положь;  не  спорить мне с  ним!  Ну  и  дал я  ему корешок,  да  и

корешок-то, батюшка, дрянной. Так, завалящий корешишка дал ему, чтобы только

жива  оставил.  Стану я  ему  тирлича давать,  чтобы супротив тебя его  царь

полюбил!..

     - Черт с ним! - сказал равнодушно Вяземский. - Какое мне дело, любит ли

царь его или нет!  Не за тем я сюда приехал.  Узнал ли ты что,  старик,  про

боярыню?

     - Нет,  родимый,  ничего не узнал. Я и гонцам твоим говорил, что нельзя

узнать.  А  уж как старался-то я для твоей милости!  Семь ночей сряду глядел

под колесо.  Вижу,  едет боярыня по лесу, сам-друг со старым человеком; сама

такая печальная,  а стар человек ее утешает,  а боле ничего и не видно; вода

замутится, и ничего боле не видно!

     - Со старым человеком? Стало быть, с Морозовым? С мужем своим?

     - Нет,  не  должно быть:  Морозов будет подороднее,  да и  одежа-то его

другая. На этом простой кафтан, не боярский; должно быть, простой человек!

     Вяземский задумался.

     - Старик! - сказал он вдруг, - умеешь ты сабли заговаривать?

     - Как не уметь,  умею.  Да тебе на что, батюшка? Чтобы рубила сабля али

чтоб тупилась от удара?

     - Вестимо, чтобы рубила, леший!

     - А то,  бывают, заговаривают вражьи сабли, чтобы тупились али ломались

о бронь...

     - Мне не вражью саблю заговаривать,  а свою. Я буду биться на поле, так

надо мне во что бы ни стало супротивника убить, слышишь?

     - Слышу,  батюшка,  слышу!  Как не слышать!  -  И старик начал про себя

думать: "С кем же это он будет биться? Кто его враги? Уж не с Басмановым ли?

Навряд ли! Он сейчас о нем отзывался презрительно, а князь не такой человек,

чтоб умел скрывать свои мысли.  Разве с  Серебряным?"  Но мельник знал через

Михеича,  что Серебряный вкинут в тюрьму, а от посланных Вяземского, да и от

некоторых  товарищей  Перстня  слышал,   что  станичники  освободили  Никиту

Романыча и увели с собой;  стало быть, не с Серебряным. Остается один боярин

Морозов.  Он  за  похищение жены мог вызвать Вяземского.  Правда,  он больно

стар,  да  и  в  судном  поединке дозволяется поставить вместо себя  другого

бойца.  "Стало быть,  - расчел мельник, - князь будет биться или с Морозовым

или с наймитом его".  -  Дозволь,  батюшка,  - сказал он, - воды зачерпнуть,

твоего супостата посмотреть!

     - Делай как знаешь,  - возразил Вяземский и сел в раздумье на сваленный

пень.

     Мельник вынес из каморы бадью, опустил ее под самое колесо и, зачерпнув

воды, поставил возле князя.

     - Эх,  эх, - сказал он, нагнувшись над бадьей и глядя в нее пристально,

- видится мне твой супротивник,  батюшка, только в толк не возьму! Больно он

стар... А вот и тебя вижу, батюшка, как ты сходишься с ним...

     - Что  ж?  -  спросил Вяземский,  тщетно  стараясь увидеть что-нибудь в

бадье.

     - Ангелы стоят за старика, - продолжал мельник таинственно и как бы сам

удивленный тем,  что он видит,  -  небесные силы стоят за него; трудно будет

заговорить твою саблю!

     - А за меня никто не стоит? - спросил князь с невольною дрожью.

     Мельник  смотрел  все  пристальнее,   глаза  его  сделались  совершенно

неподвижны;   казалось,   он,   начав  морочить  Вяземского,   был   поражен

действительным видением и ему представилось что-то страшное.

     - И у твоей милости,  -  сказал он шепотом,  -  есть защитники... А вот

теперь уж ничего не вижу, вода потемнела!

     Он поднял голову,  и Вяземский заметил,  что крупный пот катился со лба

его.

     - Есть и у тебя защитники,  батюшка,  -  прошептал он боязливо. - Можно

будет заговорить твое оружие.

     - На...  -  сказал  князь,  вынимая  из  ножен  тяжелую  саблю,  -  на,

заговаривай!

     Мельник перевел дух,  разгреб руками яму и  вложил в нее рукоять сабли.

Затоптав землю,  он  утвердил лезвие острием вверх  и  начал  ходить кругом,

причитывая вполголоса:

     - "Выкатило солнышко из-за моря Хвалынского,  восходил месяц над градом

каменным,   а  в  том  граде  каменном  породила  меня  матушка  и,   рожая,

приговаривала:  будь ты,  мое дитятко,  цел-невредим -  от стрел и мечей, от

бойцов  и  борцов.   Опоясывала  меня  матушка  мечом-кладенцом.   Ты,   мой

меч-кладенец,  вертись и  крутись,  ты  вертись и  крутись,  как у  мельницы

жернова вертятся,  ты круши и кроши всяку сталь и уклад,  и железо,  и медь;

пробивай, прорубай всяко мясо и кость; а вражьи удары чтобы прядали от тебя,

как камни от воды,  и  чтобы не было тебе от них ни царапины,  ни зазубрины!

Заговариваю раба  Афанасья,  опоясываю мечом-кладенцом.  Чур,  слову  конец,

моему делу венец!"

     Он вытащил саблю и  подал ее князю,  отряхнув с рукояти землю и бережно

обтерев ее полою.

     - Возьми,  батюшка, князь Афанасий Иваныч. Будет она тебе служить, лишь

бы супротивник твой свою саблю в святую воду не окунул!

     - А если окунет?

     - Что  ж  делать,  батюшка!  Против  святой  воды  наговорное железо не

властно.  Только,  пожалуй,  и  этому пособить можно.  Дам  я  тебе  голубца

болотного,  ты  его  в  мешочке на  шею  повесь,  так у  ворога своего глаза

отведешь.

     - Подавай голубец! - сказал Вяземский.

     - Изволь,  батюшка,  изволь;  для твоей княжеской милости и  голубца не

пожалею.

     Старик сходил опять в камору и принес князю что-то зашитое в тряпице.

     - Дорого оно мне досталось,  - сказал он, как бы жалея выпустить из рук

тряпицу,  -  трудно его добывать.  Как полезешь за  ним не  в  урочный час в

болото, такие на тебя нападут страхи, что господи упаси!

     Князь взял зашитый предмет и бросил мельнику мошну с золотыми.

     - Награди  господь  твою  княжескую милость!  -  сказал  старик,  низко

кланяясь.  - Только, батюшка, дозволь еще словцо тебе молвить: теперь уже до

поединка-то в  церковь не ходи,  обедни не слушай;  не то,  чего доброго!  и

наговор-то мой с лезвея соскочит.

     Вяземский ничего не  отвечал и  направился было к  месту,  где привязал

коня, но вдруг остановился.

     - А можешь ты, - сказал он, - наверно узнать, кто из нас жив останется?

     Мельник замялся.

     - Да,  должно быть,  ты,  батюшка!  Как тебе живу не остаться! Я тебе и

прежде говаривал: не от меча твоей милости смерть написана!

     - Посмотри еще раз в бадью!

     - Что ж еще смотреть,  батюшка!  Теперь ничего не увидишь, и вода-то уж

помутилась.

     - Зачерпни свежей воды, - сказал Вяземский повелительно.

     Мельник повиновался нехотя.

     - Ну, что там видно? - спросил князь нетерпеливо.

     Старик с приметным отвращением нагнулся над бадьею.

     - Ни  тебя не  видно,  батюшка,  ни супротивника твоего!  -  сказал он,

бледнея.  -  Видна площадь,  народу полна; много голов на кольях торчит; а в

стороне костер догорает и человеческие кости к столбу прикованы!

     - Чьи  головы  на  кольях  торчат?  -  спросил  Вяземский,  пересиливая

невольный страх.

     - Не вижу,  батюшка,  все опять помутилось; один костер еще светится да

кости чьи-то висят у столба!

     Мельник с  усилием поднял голову и,  казалось,  с  трудом отвел взор от

бадьи.  Его дергали судороги,  пот катился с  лица его;  он,  стоная и охая,

дотащился до завалины и упал на нее в изнеможении.

     Вяземский отыскал своего коня, сел в седло и, полный раздумья, поехал к

Москве.