Я послал тебе бересту

Валентин Лаврентьевич Янин

Давайте вместе прислушаемся к голосам древней усадьбы, поближе познакомимся с ее обитателями, посмотрим, чем они заняты, чем озабочены. Изберем для этого время — конец XIV века. И место — усадьбу «Е».

И время, и место подходят нам как нельзя лучше. Потому что кое с кем из обитателей усадьбы «Е», живших в конце XIV века, мы немного знакомы. Правда, и Максим Онцифорович, и данник Дмитр уже умерли. Грамот, связанных с ними, в слоях конца XIV века больше не встречается. Однако В' это время жил не известный нам по имени карельский данник, в руках которого побывали письма «приобиженных с немецкой половины» карел из Кюлолакшского и Кирьяжского погостов. Может быть, мы узнаем в шуме голосов усадьбы и его голос. А может быть, кто-нибудь назовет его и по имени.

Начинается этот рассказ с последней находки 1954 года — грамоты № 134. Ее нашли на усадьбе «Е», но в таких сложных условиях, что сразу назвать сколько-нибудь определенную ее дату было затруднительно. Вообще-то вскрывали в это время слой второй половины XIV века, но в том месте, где нашли грамоту № 134, лет четыреста тому назад копали яму и перемешали всю землю. Тут на одной лопате могли встретиться и черепки от горшков XVI века, и бусы XIV века, и вот грамота. После тщательного изучения начертания букв и сравнения их с буквами других древних документов грамота № 134 получила дату — XIV век. Датировать ее точнее было тогда невозможно. И это тем более досадно, что грамота сохранила целиком все свои четыре строчки: «Приказо от Григорие ко Домоне и ко Репеху. Наряжай истебку и клете. А Недана пошли в Лугу ко Илину дни».

За год до этого впервые была найдена берестяная грамота, начинающаяся словом «приказ» — неизвестный ранее тип древнерусского документа. Но по этой грамоте № 93, только начатой и недописанной, составить представление о характере таких «приказов» было невозможно. На этот раз в руки археологов попал сохранившийся полностью документ, который оказался перечнем мелких хозяйственных поручений. Их по распоряжению автора письма Григория должны были выполнить Домна и Репех. Нужно было приготовить, «нарядить», избу и клеть. Клетью в древнерусском доме называлось холодное помещение, а избой — теплое. Ведь и само название «изба» происходит от слова «истопить». В древности она называлась еще ближе к своему исходному слову «истобка», как в нашей грамоте. Недана нужно было послать в Лугу к Ильину дню. Ильин день праздновался 20 июля по старому стилю. Лугой называлась местность по реке Луге, берущей начало неподалеку от Новгорода и впадающей в Финский залив. Одноименного города тогда еще не существовало. А имя Недан до сих пор в древнерусских источниках не встречалось, но оно было хорошо известно в Польше. В древности многие славянские имена были общими для разных славянских народов, в чем проявлялось их близкое родство.

Нужно добавить к этому, что Григорий, написавший только что прочитанное нами письмо, ничего общего не имеет с тем Григорием, который писал Дмитру о мире с Швецией. Это люди с разными почерками.

После находки грамоты № 134 прошло три года. Возобновились раскопки усадьбы «Е». И вот снова грамота, написанная знакомым почерком и со знакомыми нам именами. Но теперь эта грамота — № 259 — прекрасно датировалась четко прослеженными условиями ее залегания. Ее нашли в шестом ярусе, время которого определялось концом XIV — началом XV века. Конец письма оторван, а от начала целиком сохранились две строчки: «Лриказо от Григорие ко Домене. Послал есьмо к то-бе ведероко осетрине. Заи...».

Снова «приказ» Григория. Послал Григорий к Домне ведерко осетрины и относительно этой осетрины шлет какие-то не дошедшие до нас ра-оторяжения. Может быть, рыбу нужно сварить. Может быть, заливное сделать. А может, закоптить впрок. Осетрина и в средние века была дорогим блюдом. Во всех договорах Новгорода с князьями, заключавшихся при приглашении князя в Новгород, князья выговаривали право ловить для себя осетров, что видно из повторяющейся в договорах фразы: «А осетреннику твоему ездити в Ладогу». В Ладоге, в низовьях Волхова, осетров в основном и ловили. Сейчас осетры там вывелись. Но еще в начале XX века •они иногда попадались в сети. Чтобы вся картина стала яснее, добавлю, что железных ведер в древности не было, и при раскопках постоянно попадаются деревянные, вроде современных небольших ушатов.

А через несколько дней о Григории и Домне вспомнили еще раз, когда нашли грамоту № 265. Собственно, особого номера этому исписанному куску бересты можно бы и не давать, потому что это несомненный обрывок того же письма Григория, которое начиналось сообщением о посылке осетрины. Почерк тот же, фактура бересты абсолютно такая же. И ширина письма та же. Грамота № 259 по ширине равнялась 215 миллиметрам, и ширина нового обрывка 215 миллиметров. Только там начало, а здесь конец письма. Середина его, к сожалению, отсутствует. Грамота № 265 обнаружена у самой стены раскопа. Может быть, там, за этой стеной, на участке, остающемся нераскопанным, до сих пор лежит недостающая часть второго приказа Григория! Что же написано на вновь найденном куске? А вот что: «...а само не леж... Воспяте во Лугу иди. А ты, Репехе, слушате Домни и ты, Фовро».

За исключением первых безнадежно изодранных слов, здесь все понятно. Григорий приказывает кому-то вазвратиться в Лугу. Может быть, тому же Недану, который должен отправиться туда к Ильину дню. И велит Репеху и Февронии — «Фовро», новое для нас лицо — во всем слушаться Домны.

Кто же такой этот новый наш знакомец Григорий? Феодал, владелец усадьбы, данник -новгородский? Да как будто по тону его писем этого не получается. Хотя оба письма Григория и начинаются грозным словом «приказ», содержащиеся в них распоряжения совершенно незначительны и отданы низшим слугам. Правда, среди этих низших слуг Григорий устанавливает некую систему подчинения: Репех и Феврония должны слушаться Домны. И письма свои он адресует старшей по положению Домне, от которой его распоряжения выслушивают и Рапех, и Февронья, и Недан. Однако в Домне никак невозможно видеть домоправительницу городской усадьбы такого крупного феодала, каким был карельский данник. Иначе Григорию незачем напоминать Репеху и Фев-ронии то, что для них и так должно было подразумеваться само собой.

В своих распоряжениях Григорий, пожалуй, напоминает приказ1чика или ключника, разъезжающего со своим господином по делам и выполняющего его указания. Надумал господин вернуться из своих разъездов домой, Григорий шлет приказ: готовьте избу и клеть! Понравилась господину осетрина, Григорий отправляет в Новгород ведерко полюбившейся рыбы, чтобы в городской усадьбе -было чем вспомнить господину свою поездку. А чтобы без его глазу не отбились от рук Репех и Февронья, он напоминает им: во всем слушайтесь Домны, она там, в усадьбе, вместо меня с вас взыскивать оставлена.

То, что мы не ошиблись, отведя Григорию не самую главную роль среди обитателей усадьбы «Е», подтвердила грамота № 275, обнаруженная в слое последней четверти XIV века. Эта грамота начинается словами: «Приказ от Сидора к Грегории...». Значит, и над Григорием есть начальник, который может ему приказывать! Что же должен сделать Григорий?

«Приказ от Сидора к Грегории. Что у подоклити оленини, выдай сторъжю в церковь, а что дви коръби Сидърови, и бе... До мень и до Остафии, а про ве...».

Григорий должен выдать церковному сторожу оленье мясо, хранящееся в подклети — нижнем холодном этаже дома Сидора, и что-то сделать с двумя коробами Сидора. Коробом называлась большая лубяная коробка или ящик, в котором хранили разное добро. Напомню некрасовских «Коробейников». А может быть, с этими коробами, как раз наоборот, ничего делать не нужно было до возвращения Сидора и Остафии — «...до меня и до Остафии».

Вот Сидор это действительно важный барин. Он про свои два короба пишет не «дви коръби мои», а «дви коръби Сидърови», о себе сообщает то в первом, то в третьем лице. А это значит, что писал он приказ Григорию не сам, а рукой другого человека — специального писца или грамотного слуги.

Грамоту № 275 продолжает грамота № 266, написанная тем же почерком и оторванная, по-видимому, от того же письма Сидора: «...решь. Вели Максимцю брати, да сыпль съби в клить. А из коне пойми моего цалца. Корми ежеднь овсъм. А тоби погиха... об. Пойми коне кориле-скыя. Что обилие... митрови...».

Максимцу разрешалось сыпать себе в клеть какое-то зерно. А Сидорова «чалца» — чалого коня нужно отделить от других коней и каждый день кормить овсом. Тут же упомянуты кони карельские. Может быть, те, на которых их владелец имеет обыкновение ездить в Карелию на обор дани? А может быть, купленные им в Карелии? Упоминается также «обилие». Так в Новгороде назывался хлеб.

А вот еще одна грамота Сидора, адресованная им на этот раз Остафии, уже упоминавшемуся в только что прочитанном письме, — берестяная грамота № 260: «Приказе ко Остафии от Сидора. Возми у Григории у Тимощина рубль и 4 лососи. Да возми у Григории полорубля, что Сидору сулил. У Клима возми у Щекарова рубль, 10 било и 4 лососе наклада. У Ольксандра у Рацлаля возми 50 било. У Ондрия у Цирицина возми полосО'рока. У Кондра у Возгреши возми далосорока. У попа у Михайли возми полорубля, 10 лососей, то за Ивана поруцнь. У Вигали у Остафии възми 50 било».

Здесь о Сидоре снова говорится в третьем лице: «Да возми у Григории полорубля, что Сидору сулил». Снова Сидор не сам пишет свое письмо, а диктует его или, вернее, оно составлено его приказчиком на основании устного распоряжения Сидора. Только в прошлый раз грамота Сидора была, как можно догадываться, написана рукой Остафии, а теперь адресатом оказался сам Остафия. Значит, писал ее другой человек. В самом деле, положив рядом оба письма Сидора, мы увидим, что написаны они разными почерками.

А теперь перейдем к содержанию грамоты. Остафия должен был собрать для Сидора с разных лиц какие-то долги. Именно долги, а не повинности, поскольку в грамоте упоминаются в случае с Климом Ще-каровым проценты, «наклад». Эти суммы исчисляются в рублях, «билах» (белах) — белках (это тоже название денежных единиц, которыми могли служить, возможно, настоящие беличьи шкурки) и лососях. Поп Михаил платит не свой долг, а поруку за Иванка, который, вопреки поручительству попа, денег и лососей Сидору не отдал. Упоминание лососей говорит о том, что люди, обязанные выплатить Сидору разные суммы, имеют отношение к рыбной ловле. Нам и раньше было известно, что рыболовство в Новгороде составляло очень доходную статью хозяйства и новгородские феодалы стремились завладеть лучшими ловами. Крупнейшие феодалы владели целыми рыболовческими деревнями, приносившими им немалый доход. Была, как видим, такая деревня и у Сидора. А вернее, не одна деревня, а несколько, так как суммы, перечисленные в письме, очень велики. Эти суммы таковы, что на них можно было приобрести небольшие деревеньки или значительные земельные участки.

Но вот что здесь особенно замечательно: лососи! Лососей нет ни в Волхове, ни в Ильмене. И никогда не было. Это большая — каждый взрослый лосось весит в среднем килограммов восемь, а некоторые экземпляры достигают полутора пудов — рыба живет далеко на севере. Мы знаем ее сейчас как семгу. Вот что пишет о ней в своем прекрасном «Северном дневнике» писатель Юрий Павлович Казаков: «...рыба эта особенная, главная на Белом море, ставшая, так сказать, гербом, девизом всего русского. Севера. Семга — великолепная, крупная и мощная

Кто-то из новгородских любителей рыбы заказал для себя во второй половине XII века костяную рукоятку ножа в виде сига. Увеличено

рыба с темной спиной, серебристыми боками и белым животом. Ловят ее на Белом море только у берегов, при помощи ставных неводов или тайников... Промысел семги ведется в нашей стране только в Архангельской, Мурманской областях и в Карельской АССР. Причем на долю Архангельской области падает больше половины всего улова семги».

Все перечисленные здесь области в XIV и в XV веках принадлежали Новгороду. Но думается, что в грамоте Сидора речь идет не о побережье Белого моря, а об «онежских» или «ладожских» лососях карельских рек. Ведь теснее всего он был связан с карельскими землями, с которых собирал для Новгорода дань. Да и -имя Вигаль — так звали одного из должников Сидора — карельское.

Связь Сидора с его рыболовными деревнями была прочной и постоянной. Вот в слоях того же времени на усадьбе «Е» подняли обрывок еще одной записки — берестяную грамоту № 258: «...у Давыда 9 лососи сухыхо, 3 просолни, у Ивана 7 лососий...». Здесь снова какие-то суммы исчисляются в лососях. Упоминаются лососи копченые — «сухие» — и соленые — «просолни». Свежего лосося до Новгорода довезти бывало нелегко. Главный лов семги производится осенью в самую распутицу, и отправлять ее в Новгород невозможно до наступления зимы и установления пути.

А вот грамота № 92. Правда, найдена она в слое середины XIV века, го есть написали и потеряли ее еще во времена Максима Онцифоровича. И обнаружили мы ее на усадьбе «Б», метрах в шести за частоколом усадьбы «Е». Может быть, к усадьбе «Е» она лрямо и не относится. Но процитировать ее здесь уместно: «На Спехове на Стефане лосос. На шюрине его лосо. На Сидоре лосъс. На брате его слсос. На Фларе 20 и 2 и на Заяце 4 беле. На Лавре 2 лососи. На Олферье 9 лососей. На Суйке 9 лосо. У Петра 13 лососи. На Стуковиць 2 лососи. На Миките 4 лососи. На Сидоре 2 лососи».

Посчитаем-ка теперь, сколько   лососей названо в этих грамотах.

В письме Сидора — восемнадцать. В обрывке берестяной грамоты № 258 — девятнадцать. А в грамоте № 92, — по меньшей мере, сорок пять! Это если думать, что загадочное «20 и 2» при имени Фларя означает белок, а не лососей. А ведь это все полупудовые рыбы! Значит, в двух случаях речь идет о полутораста килограммах, а в грамоте №92-^-0 360 килограммах нежной лососины. Конечно, съесть такую гору даже самой вкусной рыбы население усадьбы не смогло и за год, даже если бы каждый день ему помогали многочисленные гости. За этим стоит

что-то другое.

Попробуем разобраться. Лосось — самая дорогая из рыб, ловившихся в Новгородской земле. Ее ценность определялась в первую очередь, конечно, вкусовыми качествами, но не только этим. Лосося трудно поймать. Это сильная рыба, которая рвет рыболовные снасти, уходит из ловушек, прыгает через сети. В XVI веке в годовой оброк с целой волости, исчисляемый в бочках рыбы и других продуктах, входило, как правило, не более двух-трех лососей. Рыбаки, следовательно, не могли специализироваться только на ловле семги. Они ловили и другую рыбу, менее дорогую и более обильную.

А вот боярин Сидор предпочитал за другую рыбу получать деньгами, а лососей — натурой. Сам он их съесть без остатка не мог. Значит, ему выгоднее было продать их купцам, специально торговавшим рыбой. Если бы в грамотах шла речь о повинностях зависимого населения, то мы увидели бы здесь один из важнейших путей увеличения боярского богатства — реализацию ценностей, поступавших из боярской вотчины в виде натурального оброка, на новгородском рынке. Однако здесь указанный процесс достиг еще более высокой степени. Сидор выступает в качестве ростовщика. Он ссужает рыбаков — или перекупщиков рыбы — значительными денежными суммами, ставя перед ними обязательное условие выплачивать ему проценты отборной рыбой.

Обрывок грамоты № 280, найденной в слоях, связанных с хозяйством Сидора, называет некоторые другие породы ценных рыб: «... 3 таймени, 2 просолен, 5 сигов, 5 тайменей Яколино». Сиги и таймени, полученные от какого-то Якова, тоже ценные рыбы из породы лососевых. До сих пор самым древним в русских источниках упоминанием тайменей была вот эта запись в писцовой книге Обонежской пятины Новгорода 1563 года: «в Спасском погосте в Кижах... еетм-и гарвами в осенинах ловят красную рыбу лососи и таймени». Наша грамота на добрых полтораста лет древнее.

Конечно, не только доходы от продажи рыбы умножали богатство Сидора. В грамоте № 254 оброк исчисляется во ржи, пшенице и воске. А комплекс из найденных здесь грамот № 261, 262, 263 и 264 оказался совершенно необычным. Это, собственно говоря, одна грамота, изодранная на куски, которые, однако, не сходятся по линиям разрывов. Значительное число обрывков просто не сохранилось. Возможно, что грамота была написана на нескольких листках бересты, сильно пострадавших. Во всяком случае, речь во всех обрывках идет об одном и том же.

Грамота № 261: «...илофиной блудо. От Лар... халя 3 тимо. От Саве от Тимощина 3. От...».

Грамота № 262: «...тимо... от Горислалица... 6. Соръцица цатрова. От Фларя... портище зелени. От Рацлава от подв... от Максима от Машкова 5 тимо...».

Грамота № 263: «...от Гюр... от Василея... попа 3 полосца козия пуха. От Якуновой от Фомине снохы 3. От Терьнтея до Коя 5... От Офоносова 2 тимо. От Фларя от Коцанкова 5 портище голубине. От Бориса от Пан-те... тимо. От Павла от Евавова 3 тимо. От Онд...».

Грамота № 264: «От Федора от Синофонтова 4 блюда тимо. От Поре... От Сыновой 5 тимо. От Онании от Курицкого 4...».

Всем обрывкам 'Свойственна одна и та же форма: от такого-то столько-то. И во всех обрывках упоминается слово «тимо». Нам, вероятно, многое станет ясным, если мы узнаем, что это слово означает. Оно в древнерусских текстах, оказывается,  употреблялось.  И не один раз. В 1521 году углицкии князь Дмитрий Иванович решил составить завещание. Он тщательно переписал все свое многочисленное имущество: земли и меха, перстни и золото, посуду и деньги. И в числе прочего свое платье: ментеню, шубу-однорядку, колпак-столбун, пояс и «чоботы ти-мовы, по швам сажоны жемчугом гурмыским. Это место из завещания князя Дмитрия позволяет понять и нашу грамоту. Из чего могли быть сделаны княжеские чоботы? Надо думать, из дорогой кожи, из сафьяна. Но «сафьян» —■ слово персидское, на Русь оно пришло сравнительно поздно. Товар же, который этим словом обозначается, существовал на Руси издревле. Впрочем, значение слова .«сафьян» сейчас, в XX веке, прочно забылось. А в словаре В. И. Даля написано: «Сафьян — козел, выделанная козловая кожа различной краски». Добавлю к этому, что в XVI веке в Новгороде были известны ремесленники — тимники или ти-мовники, которые продавали свою продукцию в специальном Тимовном ряду. Тимы, которые на рынке весьма ценились, продавались юфтями, то есть парами.

Если «тимо» и сафьян одно и то же, почему же «тимо» измеряется блюдами? В грамоте № 264 недвусмысленно сказано: «От Федора от Синофонтова 4 блюда тимо». Да и в других случаях, когда «тимо» обозначается просто цифрами, наверняка подразумевается количество блюд. По-видимому, на этот вопрос можно ответить так: блюдом называли чан для дубления кож, имевший определенную стандартную емкость, и количество выделанной кожи измерялось емкостью такого 'блюда.

Похоже на то, что мы не ошиблись, заведя разговор о козлах. Они упоминаются в наших обрывках: «От попа 3 полосця козия пуха. От Якуновой от Фомине онохы 3...». Козьим пухом называется подшерсток козы, самый мягкий, самый тонкий вид шерсти, из которого ткут дорогие шали. А «полосец» это не полоска, а уменьшительное от слова «полсть», означавшего войлочный ковер. Напомню, что «полсти» просил у своей матери Онцифор Лукинич в одном из своих писем. Здесь же имеются в виду определенного размера куски свалянного пуха.

Кроме «тимо» и козьего пуха в обрывках грамоты названа еще и одежда, или по-древнерусски «портище»: зеленая одежда, голубая одежда и «сорочица цатрова», рубашка, сделанная из «цатра» или «чатра». В одном из русских документов XIV века названа ткань «чатор». После находки берестяной грамоты с упоминанием этого слова можно догадываться, что «чатор» ткали из козьей шерсти.

Теперь мы с вами знаем, что означает выражение «драть, как Сидорову козу»! Крестьяне одной из принадлежавших Сидору деревень разводили коз и все ценное, что можно было от них получить, отсылали Сидору в виде натурального оброка. Вот только рога и копыта оставляли себе. Но на этот счет существовала поговорка: «Козьи рога в мех нейдут».

Впрочем, не исключено, что в записях о «тимо» перечислены не крестьяне и не суммы их специфического в данном случае оброка, а мелкие производители тканей и кожевенного товара, у которых приказчики Сидора перекупали этот товар, и даже мелкие феодалы, стоящие на ступенях иерархической лестницы между Сидором и крестьянами. Предполагать такую возможность заставляет упоминание в грамоте № 264 Анании Курицкого — «От Онании от Курицкаго 4...». Человек с таким именем был известен летописцу: в 1345 году «по повелению» какого-то Анании Курицкого владыка Василий заложил церковь, располагавшуюся в непосредственной близости от места раскопок, — церковь Кузьмы и Демьяна на Козмодемьянской улице. Ту самую, в которую спустя пятьдесят пять лет Юрий Онцифорович и все бояре улицы Козмодемьянской подарят «Пролог». Однако это не меняет общей картины. Получателем козлового товара и в этом случае остается Сидор.

А чем еще занимался Сидор кроме руководства своими вотчинами и общей организации своих немалых доходов? Во-первых, как мы уже знаем, он собирал для Новгорода карельские дани. А во-вторых... Впрочем, мы ведь еще не видели писем, адресованных лично ему. Пока мы наблюдали его главным образом стоящим над вереницей слуг, которые один другому передают его распоряжения по хозяйству.

Но вот письмо, называющее своим адресатом Сидора, — грамота № 276, найденная все в тех же слоях последней четверти XIV века на усадьбе «Е». Как и в большинстве случаев, это обрывок: «Поклоно от Одрея ко Василию и ко Сидру. Была жалоба передо вами и попъе-ми...» _ «Поклон от Андрея к Василию и к Сидору. Была жалоба перед вами и перед попами...».

Сидор вместе с каким-то Василием и попами принимает и рассматривает жалобы, образуя, таким образом, авторитетный и правомочный совет. Участие в нем попов многое проясняет. Попы, которых в каждой церкви, как правило, было два, обладали в своем приходе небольшой, но несомненной властью. Их власть была связана с администрацией улиц, так называемыми уличанскими старостами, которые избирались соседями-уличанами. По-видимому, такими выборными старостами были Сидор и названный с ним вместе Василий. Связь с церковью владельца усадыбы «Е» Сидора обозначена и в другой уже приведенной грамоте, в которой он приказывал выдать церковному сторожу оленье мясо.

С этой деятельностью Сидора в уличанской администрации связаны, нужно думать, и не сохранившие имени адресата, но найденные в том же слое и на той же усадьбе обрывки нескольких грамот. Так, в грамоте № 251 упоминается судебный документ «бессудная грамота» — обвинительный приговор, составлявшийся в случае неявки ответчика в суд. Грамота № 256 повествует о каком-то воровстве, «татыбе». Наконец, лрамота № 252 рассказывает, как «лезни», праздношатающиеся злоумышленники, разграбили жалобщика. «Лезни» — это одна из форм написания слова «лежни», уже нам известного.

А обрывок грамоты № 244 подтверждает, что Сидор был заметным лицом в новгородском -обществе конца XIV и начала XV века. Автор этой грамоты молит своего адресата замолвить за него слово перед владыкой. Значит, Сидор был вхож к архиепископу и имел возможность заступаться перед ним за своих корреспондентов.

И снова, последовательно знакомясь с обитателями одной новгородской усадьбы, мы видим, как управление вотчиной в руках боярина сочетается с управлением государством. Собирание дани и сбыт лососины, разрешение уличных конфликтов и учет козьего пуха, речь на вече об обидах карел и забота о чалом жеребце — это разные стороны деятельности одного вотчинника, находящегося в родстве с семьей посадников.

Знакомясь с его перепиской, мы узнали по именам некоторых обитателей городской усадьбы Сидора, но еще большее количество имен в ней принадлежит людям, жившим вдали от Новгорода. И это вполне естественно. Ведь переписка чаще всего является средством дальней связи между людьми. Тем, кто живет в одном доме или в соседних домах, самым удобным средством общения служит слово не написанное, а сказанное. Поэтому судить о числе всех обитателей усадьбы «Е» переписка Сидора не поможет. Но мы с вами уже вошли на его усадьбу.

Усадьба «Е» занимает на плане Новгорода обширное пространство примерно в 2000 квадратных метров. Она густо застроена. На протяжении .периода существования шестого яруса, то есть между 1396 и 1409 годами, на усадьбе располагалось пятнадцать построек, из которых восемь были жилыми. Если мы посчитаем, что в каждой из этих жилых построек жило, как минимум, по пять человек, то общее население усадьбы можно будет исчислить в несколько десятков и никак не меньше сорока. Кто были эти люди? Хозяин усадьбы и его семья. Приказчики и их семьи. Челядь. Но не только они. В числе хозяйственных построек всегда имеются и постройки производственные — различного рода ремесленные мастерские. В частности, на усадьбе «Е» в слоях интересующего нас времени обнаружены четкие следы меднолитейного производства. Значит, население усадьбы в классовом отношении было весьма пестрым по своему составу. Частоколы боярской усадьбы ограничивали мир сложных и разнообразных занятий, замыкая в одну ячейку и распорядителя богатств — владельца усадьбы, и приказчиков, собирающих эти богатства воедино для их дальнейшей реализации, и, вероятно, торговца, несущего эти товары на торг, и ремесленника, использующего доставленное в усадьбу сырье для того, чтобы, прибавив к нему свой труд, превратить это сырье в продукцию, нужную и в самой усадьбе, и на торгу. Картина классового общества в его сложных взаимосвязях, характерная для Новгорода в целом, видна и в каждой ячейке города, но сами эти взаимосвязи не ограничиваются городской усадьбой и городом, продолжаясь за его пределы на всю территорию Новгородской земли.