Я послал тебе бересту

Валентин Лаврентьевич Янин

В лето 1957 года, оказавшееся для археологов одним из самых удачных, принесло целый ворох новых берестяных писем. Шестьдесят девять грамот! Бывали дни, когда в горячей воде отмокало сразу по три-четыре куска исписанной бересты. Разумеется, и нетерпение участников экспедиции, жаждущих поскорее развернуть и прочесть новые грамоты, возрастало в такие'дни. Особенно если по обрывкам слов на поверхности 'скрученного в тугую спираль свитка угадывалась особая значительность его текста. Так было с грамотой № 286, обнаруженной в слое середины века при вскрытии усадьбы, расположенной на углу древних Великой и Козмодемьянской улиц и условно обозначенной литерой «Е». Нам еще придется говорить и об условных обозначениях усадеб, план расположения которых показан в книге, и подробно об усадьбе «Е»: жившие в ней новгородцы за четыре столетия получили немало интересных писем, их найдено здесь свыше семидесяти. Пока же речь пойдет только о грамоте N° 286. С первых минут ее находки, еще до того, как она попала в горячую воду и была развернута, ни у кого не осталось сомнения в том, что найден очень интересный и важный документ. На поверхности свитка, содержащего пространную шестистрочную запись, во второй строке отчетливо проступали многозначительные и многообещающие слова: «...князя Юрия...».

В самом начале этой книги говорилось о том, что берестяные грамоты составляют принципиально новый источник, впервые вводящий исследователя в круг таких средневековых отношений, которые почти не отражены в других исторических документах. Главное их достоинство в том, что они называют людей, о которых не упоминает летопись, и рассказывают о таких их действиях, которые для летописца не представляли никакого интереса. Однако эти люди жили и действовали в летописные времена, общаясь с хорошо известными по другим источникам историческими деятелями. Они населяли тот же мир, который под другим углом зрения был виден летописцу. Они были участниками или по крайней мере свидетелями важнейших политических событий, отраженных летописями. И поэтому очень важно, знакомясь по берестяным грамотам с древними новгородцами, увидеть их на фоне летописного рассказа. Берестяные письма, упоминающие известных исторических деятелей, — как мостики, ведущие из глубины раскопа в летописный рассказ.

Немаловажно и то, что упоминание известных истории лиц позволяет проверить датировку грамот, полученную другими принятыми з археологии способами. В 1957 году в Новгородской экспедиции еще не была разработана дендрохронологическая шкала, позволяющая теперь точно датировать слои и находки.

Упоминание в грамоте № 286 князя Юрия могло бы послужить для возможной проверки принятых тогда датировок. В XIV веке в Новгороде княжил только один Юрий — внук Александра Невского и старший брат Ивана Калиты московский князь Юрий Данилович. Но он дей-ствввал в первой половине XIV века и был убит в Золотой Орде своим соперником тверским князем Дмитрием Михайловичем еще в 1326 году. Для слоя середины XIV века грамота времени князя Юрия как будто несколько старовата. Хотя, впрочем, нет ничего невозможного в том, что ее какое-то время хранили, прежде чем выбросить. И чем позже ее выбросили, тем важнее должно оказаться ее содержание. Но может ли так случиться? Если бы грамота долго оставалась на воздухе, она не имела бы такой отличный вид.

...Сомнения, надежды и предположения сменяют друг друга, пока грамота, медленно восстанавливая эластичность и смывая шестисотлетнюю грязь, плавает в кипятке. Но вот она в последний раз промыта кистью, просушена полотенцем, зажата между стекол. Можно читать.

Однако сначала окинем ее взглядом. В каком состоянии дошла она до нас? Целиком ли сохранилась или утратила часть своего текста? Насколько четко написана?

Да, она сохранилась почти целиком. Слева отрезана узенькая полоска, уничтожившая по одной-две буквы в начале первых пяти строк, но эти буквы, по-видимому, удастся восстановить по смыслу. Небольшой разрыв наверху, в середине грамоты уничтожил по три-четыре буквы в первой и второй строках. Несколько незначительных прорывов есть и в других местах текста, но они вряд ли смогут существенно помешать чтению. Письмо написано четким красивым почерком, не лишенным изящества. С особым вкусом его автор выписывает буквы «у» и «з», позволяющие делать росчерки.

Давайте все же читать:

«...ригории ко Дмитру...». Первые две буквы отрезаны, но их легко восстановить: «От Григория ко Дмитру...». Предлог «от» писался тогда через давно вышедшую из употребления «омегу», над которой изображали маленькую «т». Вот так: т — две буквы умещается там, где современный читатель видит место лишь для одного знака. Значит, автором письма и владельцем красивого почерка был Григорий, а адресатом Дмитр. О чем же пишет Григорий Дмитру?

Здесь, в самом начале письма, нас ждет первая существенная трудность: отсутствие трех букв, уничтоженных прорывом в грамоте. Сохранившаяся часть строки выглядит так: «М... орове». Естественнее всего предположить, что Григорий опешит поделиться с Дмитром известием о самочувствии: «М(ы зд) орове». Оставим это чтение как временное, чтобы вернуться к нему после того, как узнаем весь текст письма.

Дальше читается гладко «А ты ходи, не бойся». Куда ходить? И чего не бояться? Ничего не скажешь, в письме появляется интрига! Ага, вот в чем дело: «Мир взяле...». Все ясно. Дмитр должен был куда-то идти, но там не было мира, а теперь мир заключен, и можно идти не опасаясь.

Продолжаем читать: «Мир взяле на...». Снова разрыв, но на этот раз только в одну букву: «...тарой меже Юрия князя...». Этот пропуск заполняется легко: «Мир взяле на (с)тарой меже Юрия князя...». Теперь нужно остановиться и обдумать прочитанное. О чем же здесь все-таки идет разговор?

Несомненно, о заключении какого-то мира, условием которого оказалось признание старой границы, «старой межи», установленной еще при князе Юрии. Для нас это сообщение имеет и второй важный смысл. Мы увидели, что упоминание князя Юрия в грамоте не было прижизненным, что это имя связывается с прошлыми событиями. А это значит, что наше сомнение, не противоречит ли упоминание князя Юрия условиям находки, неосновательно. Грамота относится ко времени более позднему, чем 1326 год.

О каком же мирном договоре сообщает Григорий Дмитру? Ответить на такой вопрос — значит не только точно датировать грамоту, но и понять, с какой целью Григорий написал письмо,   разобраться  в  его дальнейших сообщениях. А там еще четыре с половиной строчки текста— втрое больше, чем мы прочли.

Очевидно, нужно внимательно просмотреть летопись и другие источники, выяснить, с кем воевал и с кем заключал мир князь Юрий. А потом поискать в позднейшем времени, но в пределах XIV века ситуации, которые оказались бы сходными с теми, какие были при Юрии.

Юрий Данилович воевал всю свою жизнь. Только в тот период, когда он был новгородским князем, он вел кровопролитные войны со своими соперниками — тверскими князьями, с которыми и мирился неоднократно. Он воевал и заключал мир также со шведами, на которых новгородцы под его предводительством ходили дважды — в 1322 и 1323 годах. Наконец, его поход в 1323 году в Заволочье, на Двину, на устюжских князей закончился подписанием мира. Один из мирных договоров князя Юрия сохранился, правда не в подлиннике, а в позднейших копиях. Это известный «Ореховецкий договор» с Швецией, заключенный 12 августа 1323 года в крепости Орехове на Неве.

В каком-то из договоров Юрия и названа та «межа», которую потом, именуя ее «старой межой Юрия князя», подтвердили при заключении нового мирного договора. Но где была эта межа? Между новгородскими и тверскими землями? Или это рубеж, отделяющий новгородские земли от шведских владений, северный рубеж Новгородских земель? Или эта межа между владениями Новгорода и землями Устюга? Заглянем дальше в текст нашей грамоты. Не поможет ли он увереннее вести поиски?

Мы дочитали до слов: «...на старой меже Юрия князя». После них на бересте снова разрыв в три-четыре буквы. А потом именно те слова, которые нам так нужны: «...ця послала кареле...». Гадательно заполняем разрыв: «(Ньше)ця послале кареле...». Главное здесь для нас — упоминание карел. Оно означает, что мир, о котором пишет Дмитру Григорий, заключен не на тверских рубежах и не в Заволочье, а там, где живут карелы, — на северо-западной границе Новгородской земли, в тех областях, где новгородские интересы сталкивались со шведскими. В таком случае из мирных договоров князя Юрия нам интересен только один — договор со Швецией.

Нам очень повезло. Именно этот договор — единственный из мирных договоров князя Юрия — сохранился до нашего времени. Отложим пока в сторону берестяное письмо Григория и вчитаемся в строки Оре-ховецкого договора 1323 года. Вот его торжественное начало: «Се яз князь великый Юрги с посадником Алфоромеем и с тысяцким Аврамом, с всем Новымгородом докончали есм с братом своим с князем свейскым с Манушем Ориковицем» — «Это я князь великий Юрий с посадником Варфоломеем и с тысяцким Авраамом, со всем Новгородом заключили мир с братом своим с князем шведским Магнусом сыном Эрика»=

«А приехали от свейского князя послове: Гернк Дюуровиць, Гемин-ки Оргисловиць, Петр Юншин, поп Вымундер; а ту были от купець с Готского берега Лодвик и Федор и докончали есмы мир вечный и хрест целовали. И дал князь великий Юрги со всем Новымгородом по любви три погосты: Севилакшю, Яскы, Огребу — корельскыи погосты. А розвод и межя...». Вот то, что нам нужно: «А развод и межя...» — описание границы между новгородскими и шведскими землями, установленной договором князя Юрия.

«А розвод и межя: от моря река Сестрея, от Сестрее мох, середе мха гора, оттоле Сая река, от Сае Солнечный камень, от Солнычнего камени на Чермьную щелю, от Чермьной щелье на озеро Лембо, оттоле на мох на Пехкеи, оттоле на озеро Кангасъерви, оттоле на Перноярьви, оттоле на Янтоярви, оттоле Торжеярви, оттоле Сергилакши, оттоле Самосало, оттоле Жити, оттоле Кореломкошки, оттоле Колемакошки, оттоле Патсоеки, оттоле Каяно море». «Межа князя Юрия» проложена через девятнадцать пунктов. Она начинается у одного моря и заканчивается у другого. Нам нет нужды прокладывать по карте «межу князя Юрия» через все девятнадцать пунктов. Дело это сложное и не всегда возможное. Многие пункты спустя пятьсот лет утратили свои старые наименования. Да и что, например, можно сделать с таким указанием: «мох, а посреди мха гора»? Однако начальный и конечный пункты этой границы установить нужно.

Начальный пункт легко найти и на современной карте. Река Сестра течет на Карельском перешейке и впадает в Финский залив Балтийского моря. А вот что такое Каяно море, в которое «межа князя Юрия» упиралась своим противоположным концом? Этот вопрос потруднее, однако летописи помогают ответить на него.

Спустя более чем полтораста лет после заключения Ореховецкого договора, когда Новгород уже потерял независимость и стал   частью Московского государства, в Н96 году, московский князь «ооподарь всея Руси» Иван III послал своих воевод князей Ушатых, Ивана Бородатого да Петра «за море Немец воевати Каян». Во время этого похода, увенчавшегося успехом, московская рать повоевала реки Кемь, Торму, Колокол, Овлуй, Сиговую, Снежну, Гавку, Путаш и Лименгу. Разыскав на карте эти реки, мы сможем установить местонахождение «Каянской земли», а около нее и «Каяня моря». Большинство этих рек называется так и сейчас. Вот некоторые из них: «Кемь» — Кеми-Иоки, «Торма» — Торнио-Йоки, «Колокол» — Каликс-Эльв, «Овлуй» — Оулун-Йоки, «Сиговая» — Сика-йоки, «Лименга» — Лимитен. Все эти реки находятся в северной Финляндии, впадают в Ботнический залив Балтийского моря, а рядом с ними стоит современный финский город Каяни. Единстзен-ное море, омывающее эту землю, — Ботнический зализ, который, по-видимому, и должен быть отождествлен с «Каяним морем». Кстати, и один из ближайших к Каяну морю пунктов «межи князя Юрия» — Колемакошки — связывается с районом озера Колимаярви, расположенного недалеко от побережья Ботнического залива.

Итак, конечный пункт «межи князя Юрия» находился на северовосточном побережье Ботнического залива. Все, что располагалось к юго-западу от линии Сестра — Каяно море, принадлежало Швеции; все, что было расположено к северо-востоку от этой линии, принадлежало Новгороду.

Вернемся теперь к берестяной грамоте № 286. Пока мы выяснили только, что имел в виду Григорий, говоря о «старой меже Юрия князя».

Ни время написания этого письма, ни обстоятельства, в которых оно было написано, нам еще неизвестны. Чтобы эти обстоятельства установить, нужно узнать, как развивались события на шведской границе Новгородской земли после заключения князем Юрием Ореховецкого мира. Сначала мирная обстановка на границе упрочилась. Спустя три года после заключения Ореховецкого мира Магнус, который был не только королем Швеции, но владел также и Норвегией, заключил с Новгородом еще один мирный договор — от имени Норвегии. Этот договор подтвердил правильность существующего рубежа между Новгородом и норвежскими владениями Магнуса от Ледовитого океана до стыка норвежских, шведских и новгородских границ. «Также, если норвежцы в течение последних лет перешли древнее означение или рубеж земель, — говорится в этом договоре,— то должны оставить и отдать русским их землю, по крестному целованию. Также новгородцы не должны переходить древнее означение и рубеж земель, по крестному целованию, а если перешли, должны точно так же отдать норвежцам их землю».

В течение следующих одиннадцати лет на северных границах Новгородской земли царит мир. В 1333 году принадлежащие Новгороду города Ладогу в устье Волхова, Ореховый в истоке Невы, Корельский на Ладоге (позднее он назывался Кекогольмом, а сейчас наименован Приозерском), Карельскую землю и половину города Копорье новгородцы дают в кормление литовскому князю Наримонту Гедеминовичу, только что принявшему крещение и -пожелавшему служить Новгороду.

В 1337 году, однако, миру приходит конец. Зимой в исходе 1337 или в начале 1338 года, рассказывает летописец, карелы подвели немцев (так летописец называет шведов) и побили новгородцев много, и купцов из Ладоги, и тех христиан, которые жили в Корельском городке, а сами побежали в Немецкий городок и в нем тоже перебили много христиан.

Весной новгородцы во главе с посадником Федором Даниловичем пришли на Неву в Орехов и вели переговоры с шведским воеводой Сте-нем, но не добились в этих переговорах успеха и вернулись в Новгород. Шведы после этого начали опустошать Обонежье, сожгли посад в Ладоге, но крепость взять не сумели. В ответ «молодцы новгородские с воеводами» опустошили земли вокруг Немецкого городка, сожгли урожай и иссекли скот. Шведы из Городка, дождавшись ухода «молодцов новгородских», вышли из своих укреплений и попытались захватить Копорье, но встретили здесь решительный отп@р жителей. Летописец рассказывает также о трусости князя Наримонта, который не только отказался приехать и защищать пожалованные ему Новгородом земли, но и сына своего вывел из Орехова, боясь за его жизнь.

Все эти события происходили на протяжении 1338 года вплоть до зимы, когда в Новгород пришли из Выборга от воеводы Петрика послы, заявившие, что размирье с Новгородом произошло без ведома короля Магнуса, что «все то подеял Стень воевода о своем уме». Удовлетворенные таким объяснением новгородцы, как сообщает летописец, послали «Кузму Твердиславица и Олександра Борисовича посольством, и приве-зоша мир, доконцавше по тому миру, что доконцали с великим князем Юрьем в Неве, а про Кобылицкую Корилу послати к свейскому князю».

Вот мы и добрались до искомой истины. Новгородские послы Кузьма Твердиславич и Александр Борисович зимой 1338—1339 года заключили, по поручению Новгорода, мир со шведами, подтвердивший правильность и действенность более раннего мирного договора между шведами и великим князем Юрием «в Неве». Но это ведь и есть договор 1323 года, утвержденный великим князем Юрием Даниловичем в построенной им крепости на Ореховом острове у истока Невы. Значит, именно Кузьма Твердиславич и Александр Борисович «взяли мир на старой меже Юрия князя», о котором пишет Дмитру Григорий. Значит, и наша берестяная грамота была послана Дмитру в связи с событиями 1338—1339 годов.

А что это за кобылицкая карела, вопрос о которой можно было решить только с самим Магнусом? Об этом некоторые подробности сообщает новгородская летопись.

Летом 1339 года новгородцы отправили «за море к свейскому князю» посольство с уже знакомыми нам Кузьмой Твердиславичем и Александром Борисовичем во главе. Кроме них в состав посольства входили их «други» и племянник новгородского архиепископа Матвей. Послы разыскали короля Магнуса в городе Людовле и «доконцаша мир по старым грамотам». А о карелах договорились так: «Если к вам бегут наши карелы, секите их или вешайте. Если ваши к лам побегут, то мы с ними поступим так же, чтобы они нас не ссорили друг с другом. А этих карел не выдадим: они крещены в нашу веру. И без того их мало уцелело, а то .все погибли». Речь, стало быть, идет о православных карелах, которые составляли главную опору новгородцев в Карельской земле, о тех «христианах», которых много погибло за год до того в Карельском и Немецком городках, да и вообще, вероятно, во всей пограничной полосе, охваченной войной.

Теперь мы можем продолжить чтение берестяного письма. «(Ныне) ця послале кореле на Каяно море а...». Дальше небольшой разрыв и после него слова: «...омешай, не испакости каянецамо ни соби». По смыслу разрыв заполнить нетрудно: «а (не п)омешай, не испакости...». Григорий сообщает Дмитру, что карелы послали своих гонцов на Каяно море, и, когда Дмитр приедет, ему надо вести себя осмотрительно, чтобы не помешать и не напортить каяничам и себе самому. Речь, кажется, идет здесь вот о чем. Согласно договоренности с королем Магнусом, на территории, принадлежащие Новгороду, должны вернуться карелы-христиане. Вероятно, большая часть их убежала за новгородские рубежи, как, впрочем, и многие некрещеные карелы. Каяничи должны уговорить их вернуться, однако договор о взаимной выдаче и наказании бежавших карел существует и вызывает всеобщий страх. В этих условиях Дмитру, когда он приедет к карелам-каяничам, нужно вести себя осторожно, чтобы не спугнуть тех, кто перебежал или собирается прийти из-за шведского рубежа, и не восстановить против Новгорода верных ему карел.

Если это соображение правильно, то мы можем догадываться, что Григорий написал свое письмо Дмитру уже летом 1339 года, после встречи новгородских послов с Магнусом в Людовле. Он хорошо осведомлен о действиях, предпринятых карелами в одном из самых удаленных от Новгорода уголков Новгородской земли, и первым сообщает Дмитру о заключении мира, об успехе новгородского посольства в Людовле у короля Швеции и Норвегии. Можно думать, что «мир был взят» официально и окончательно только после того, как сам Магнус признал «старые грамоты» и утвердил договор, заключенный новгородцами с воеводой Петриком. В таком случае, очевидно, Григорий принадлежал к свите послов, к числу тех их «другов», о которых упомянул летописец.

А кто такой Дмитр? Почему он должен ехать к карелам, где ему придется думать не о спокойной жизни, а об осторожности, проявлять дипломатическую изворотливость, чтобы не навредить, между прочим, и самому себе? Что об этом говорится в письме Григория?

«Присловия возми, а (к) и поймало дани лонескии...». Такого термина — «присловия» — в словарях древнерусского языка нет, а в словарях живого языка он означает «присказку», «прибаутку». Но, как мы уже убедились, Дмитру в его поездке вовсе не до прибауток. Значение термина «присловия» в общем понятно из общего смысла фразы. «Присловия возьми, как собрал прошлогодние дани». «Лонеские» значит прошлогодние. «Поймало» значит собрал. А «орисловия», по-видимому, мы должны понимать как «памятную записку», на которую можно ссылаться при сборе новых даней в этом году. «Возми и мои», —■ пишет далее Григорий. Здесь, конечно, имеются в виду такие же «присловия», но составленные Григорием.

Теперь многое прояснилось. И Григорий, и Дмитр — оба сборщики дани с подвластных Новгороду областей. Такие сборщики дани в древней Руси назывались «даньниками». Новгородская летопись еще под 1169 годом упоминает некоего Даньслава, который ходил на Двину за Волок «даньником с дружиною», а под 1216 годом в той же летописи сообщается о смерти в бою Семена Петриловича — «терьского дань-ника». Терский данник собирал дани на Терском берегу — так назывался тогда южный берег Кольского полуострова. А Григорий и Дмитр были «карельскими даньниками» ' Новгорода, собиравшими дани на Карельском перешейке и по всему шведскому рубежу Новгородской земли.

Вернемся к чтению письма Григория. «А уцюеши, а не пойду к Но...и, ты тогодъ иди». Здесь небольшой, но, к сожалению, невосполнимый разрыв, который пришлось йбозна-чить многоточием. Но этот разрыв не мешает понять, что Григорий дает указания Дмитру, как тому быть, если Григорий почему-либо не явится на условленный пункт встречи с Дмитром: «Если станет ясным, что я не пойду к Но(...) и, ты тогда иди (без меня)». «А дома здорово, а на меня вестей перечиня...о». Здесь самое трудное слово «перечинять». Л. В. Черепнин так объясняет его: «Значение глагола «чинити» многообразно; в таких сочетаниях, как «чинити ведомо, знаемо» он означает «извещать». Тем более это значение применимо к сочетанию слов «вестей перечинять». По-видимому, смысл фразы можно понять так: «(Я знаю), что дома все в порядке, меня об этом уже известили». Зато последняя фраза письма понятна без перевода: «Аже возможете, пособляй мне цимо». «Цимо» значит — чем.

Откуда и куда написана эта грамота? Л. В. Черепиин считает, что Григорий написал ее в Новгороде, вернувшись туда из Людовля, а Дмитр, следовательно, находился где-то вне Новгорода. Вряд ли с этим можно согласиться. Во-первых, грамота ведь найдена в Новгороде. Трудно представить, чтобы Дмитр, получив ее где-то вдали от Новгорода, потом привез ее туда. Во-вторых, сам Григорий, несомненно, был новгородцем. Как важный чиновник Новгородской республики он и жить должен был в Новгороде. Но он пишет, что его известили, что дома все благополучно. Значит письмо написано вне дома. Он как бы предупреждает недоумение Дмитра, который вправе был удивиться, почему это Григорий не спрашивает его о домашних делах после долгого отсутствия. Наконец, Григорий просит Дмитра захватить с собой прошлогодние «присловия» и Дмитровы и свои, а эти «присловия», нужно думать, хранились там, где Дмитр и Григорий жили постоянно.

Можно поразмышлять о месте, где Григорий написал это письмо. Вернемся к началу грамоты. Разрыв в первой строке «М...орове» был предположительно восстановлен как «М(ы зд)орове». А может быть, здесь речь идет о более важных для Дмитра вещах. Ему, наверное, небезынтересно было знать, откуда пишет ему Григорий, откуда он, не заезжая в Новгород, намеревается выехать к месту их встречи. Ведь этот разрыв можно заполнить и иначе, например: «М(ы на Н)орове» или «М(ы в Н)орове». Норова или Нарова — так называлась пограничная с шведами новгородская волость на реке Нарве, которую никак не могло миновать посольство, возвращавшееся от Магнуса в Новгород. Это, к тому же, и пункт, в котором должны были разойтись дороги Григория, если бы он пожелал идти к карелам, и посольства, которому предстоял путь домой.

Вот мы и дочитали нашу грамоту до конца. Из-за ее шести строчек перед нами встали поросшие соснами дали озерной Карелии, мшистые скалы Финляндии, свинцовые волны Ботнического залива — Каяня моря, пламя жарких схваток на далеких северных рубежах Новгорода, санные обозы шведских послов на снежных дорогах Новгородской земли, посольские ладьи новгородцев и два новгородских «даньника» Григорий и Дмитр, о которых ки один человек в мире не знал ровным счетом ничего на протяжении последних пяти столетий, хотя им было что рассказать о своем времени.

Наше знакомство с Григорием на прочтении его письма не кончается. Просматривая другие грамоты, найденные на усадьбе «Е» в слоях середины XIV века, мы невольно остановимся на одной берестяной записке, которая привлечет наше внимание теми же лихими росчерками букв «у» и «з», какие нам так понравились в письме Григория. Сравнивая последовательно все буквы в грамоте № 278 и только что прочитанном письме Григория к Дмитру, мы уверенно можем сказать: да, это почерк одного человека, знакомого нам карельского «даньника» Григория, Обе грамоты найдены хотя и не в один день, но в одну неделю. Их разделяют какие-нибудь восемь метров по прямой, хотя грамота № 278 и попала в землю лет на двадцать позднее письма Дмитру. О чем же пишет Григорий в этой своей записке? А вот о чем:

«У Икагала у Кривца 3 кунице. У Иголаи дове и в Лаидиколе по-лорубля и 2 кунице. У Леинуя в Лаидиколе 6 бел. У Филипа у деяка 30 бел. У Захарии и в Калинина полосорока и 5 и 5 бел. У Сидуя у Авиници 4 куници. У Миките Истовнои у Еванова 6 куници. У Муномела   в Куроле у Игалина брата полорубля и 2 куници. У Лег...».

Записка не разорвана. Она не дописана Григорием. Это список повинностей. Белы и куницы, которые в нем упомянуты, — названия денег того времени. Имена, названные в записке, в большинстве своем карельские: Икогал, Иголай, Леинуй, Сидуй, Муномел Игалин брат. Названия населенных пунктов — Лаидикола, Курола ■— тоже карельские. Можно догадываться, что русские имена принадлежат крещеным карелам. Во всяком случае, Икогал, Иголай, Леинуй и остальные карелы с языческими именами живут в местности, где есть православная церковь. Ведь среди прочих лиц в грамоте назван и Филипп дьяк. Именно так и должен был выглядеть список даней, те «присловия», о которых говорилось в письме Григория Дмитру.

А вот еще два «присловия» из тех же слоев середины XIV века, правда, найденные не на усадьбе «Е». Одно из них обнаружено на мостовой древней Холопьей улицы еще в 1951 году, в год открытия берестяных грамот. Это грамота № 2: «Аекуев бела росомуха. У Фоме 3 куници. У Мики 2 куници. У Фоме соху даль, дару куницю. Вельяказа 4 куница. Игугмор на Волоки куница. У Мятещи 2 куници. У Вельюто-вых 2 куници. У Воземута 2 куници. У Филипа две куници. У Наместа 2 бели. У Жидили куница, Воликом острове куница. У Вихти-маса 2 белки. У Гостили 2 куници. У Вельюта 3 куници. У Лопинкова 6 бел.»

Другое «присло-вие» найдено не при раскопках, а в котловане строившегося рядом универсального магазина. Там, в котловане, ни о каких слоях говорить не приходилось, грамота была выхвачена из-под ковша экскаватора и датировку получила на основании особенностей ее букв. Ее номер 403, она найдена в 1960 году и гласит: «У Марка коро-бея. У Гымуева брата полуторе белки в Сандалакши. У Мунданахта 2 беле. У Пюхтино коробея, то в Погии. У Наймита белка». А ниже: «Соромо гулкия», «Вели кяски», «Кисело хапала», «Царево социле кох-•щ», «Кюзу веле кадо нин далы».

Снова карельские имена, карельские деревни, карельские слова. И снова перечень повинностей...

Прежде чем проститься с Григорием, заглянем еще раз в летопись. Напомню, что в 1333 году новгородцы пожаловали новокрещенного литовского князя Наримонта карельскими землями. Когда новгородцы решили пригласить его к себе, они отправили к нему послов — Григория и Александра. Конечно, невозможно доказать, что наш Григорий и тот, который ездил в Литву,— одно и то же лицо. Имя Григорий было в Новгороде одним из самых излюбленных. Однако наш Григорий тесно связан с Карельской землей, а это говорит в его пользу: кто-то из послов ведь должен был подробно рассказать Наримонту о его будущем уделе. Наш Григорий — возможный участник посольства к королю Магнусу, дипломат. Наконец, фактически распоряжаясь государственными доходами с огромной территории, он принадлежал к числу влиятельных лиц в новгородской боярской администрации. А это ведь.тоже обстоятельство, говорящее в его пользу.