ЯЗЫЧЕСТВО ДРЕВНЕЙ РУСИ

 Борис Александрович Рыбаков

                     СКАЗ О МУДРОЙ КНЯГИНЕ ОЛЬГЕ

                   НАРУШЕНИЕ ОБЫЧАЯ ВЕЛИКИМ КНЯЗЕМ

      Игорь же нача къняжити Кыеве, мир имея к вьсем странам.

      И приспе осень... Рекоша дружина Игореви:

      "Отроци свеньлжи изоделпся суть оружьемь и пърты,

      А мы -- нази!

      Да пойди, къняже с нами в дань --

      Да и ты добудеши и мы!"

      И послуша их Игорь; иде в Дерева в дань,

      И примышляше к пьрвои дани,

      И насиляше им и мужи его,

      И възем дань, поиде в свой град.

      Идущу же ему въспять, размыслив, рече дружине своей:

      "Идете с данию домови, а яз възвращюся и похожю еще".

      И пусти дружину свою домови,

      с малъмь же дружины възвратися

      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

      И съдумавше Древляне с кънязьмь своим Маломь:

      "Аще ся въвадить вълк в овьце, то выносить вьсе стадо,

                                                 аще не убиють его

      Тако и сь: аще не убием его, то вься ны погубить".

      И посълаша к нему, глаголюще:

      "По чьто идеши опять, поймал еси вьсю дань?"

      И не послуша их Игорь.

      И исшьдъше из града Искоростеня противу древляне, убиша Игоря

      и дружину его, бе бо их мало. И погребен бысть Игорь...

                     СВАТОВСТВО ДРЕВЛЯНСКОГО КНЯЗЯ

      Реша же Древляне: "се кънязя убихом Русьскаго.

      Поймем жену его Ольгу за кънязь свой Мал...

      И посълаша Древляне лучьшая мужа числом 20 в лодии к Ользе,

      И присташа под Боричевъмь в лодии,

      И поведаша Ользе, яко Древляне придоша,

      И възъва я Ольга к собе и рече им: "Добре, гостие, придоша!"

      И реша Древляне: "Придохом, кънягыне!"

      И рече им Ольга: "Да глаголите, чью ради придосте семо?"

      Реша же Древляне: "Посъла ны Деревьска земля, рекущи сице:

      "Мужа твоего убихом. Бяше бо мужь твой акы волк --

                                                    въсхыщая и грабя.

      А наши кънязи добри суть,

      Иже распасли суть Деревьску землю.

      Да пойди за кънязь наш, за Мал!"...136

      136 У Татищева добавлена мотивировка: чтобы "злобу  междо  нами

  и вами пресекли" (История Российская. М. 1963, т. II, с. 45).

      Рече же им Ольга: "Люба ми есть речь ваша.

      Уже мъне мужа своего не кресити.

      Но хощю вы почьстити наутрия пред людьми своими.

      А ныне идете в лодию свою и лязете в лодии величающеся".

      И аз утро посълю по вы; вы же рьцете:

      "Не едем на коних, ни пеши идем,

      Но понесети ны в лодии!"

      И възнесут вы в лодии.

      И отъпусти я в лодию.

      Ольга же повеле (в нощи) ископати яму велику и глубоку

      На дворе теремьстем въне града (и нажгоша углия дубового).

      И заутра Ольга, седящи в тереме, посъла по гости.

      И придоша к ним (люди многие), глаголюще:

                                 "Зоветь вы, Ольга, на чьсть велику!"

      Они же реша: "Не едем на коних, ни на возех, ни пеши идем!

                                              Но понесете ны в лодии"

      Реша же кыяне: "Нам  --  неволя. Кънязь наш убиен,

                                а кънягыни наша хощеть за ваш кънязь"

      И понесоша я в лодии.

      Они же седяху в перегъбех, в великих сустугах, гърдящеся.

                   МЕСТЬ ЗА УБИЙСТВО ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ

      И принесоша я на двор к Ользе,

      И несъше въринуша я в яму и с лодиею,

      И приникъши Ольга, рече им: "Добра ли вы чьсть?"

      Они же реша: "Пуще ны Игоревы съмьрти!"

      И повеле засыпати я живы.

      И посыпаша я (их) 137

      137 Татищев: "Тогда же немедля постави Ольга  крепкие  заставы,

  чтобы древляном никто ведомости дать  не  мог"  (с.  44).  Во  всем

  остальном В. Н. Татищев дает точный буквальный перевод летописи без

  дополнений. Быть может, и это пояснение взято историком из имевшейся

  у него летописи.

      И посълавъши Ольга к Древляном, рече им:

      "Да аще мя право просите, то присълите мужа нарочиты.

      Да в велице чьсти пойду за вашь кънязь.

      Еда не пустять мене людие кыевьстии?"

      Се слышавъше Древляне избьраша лучьшая мужа, иже дьржаху

                                      Деревьску землю и послаша по ню

      Древляном же нришьдъшем, повеле Ольга мовь сътворити,

                                                         рекуще сице:

      "Измывъшеся, придете ко мъне!"

      Они же прежьгоша истъбу (теплое, помещение, баню).

      И вълезоша Древляне и начата ся мыти,

      И запьроша истъбу о них,

      И повеле зажещи я от двьрии,

      И ту изгореша вьси

                            ПОКОРЕНИЕ ДРЕВЛЯН

      И посъла к Древляном рекуще сице:

      "Се уже иду к вам.

      Да пристроите меды мъногы у града, идеже убисте мужа моего,

      Да поплачюся над гробъм его

      И сътворю тризну мужю своему".

      Они же то слышавъше, свезоша меды мъногы зело и възвариша,

      Ольга же поимъши мало дружины и льгко идущи,

      Приъде к гробу его и плакася по мужи своемь.

      И повеле людьм съсути могылу велику

      И яко съсъпоша, повеле тризну творити

      Посемь седоша древляне пити.

      И повеле Ольга отроком своим служити пред ними

                                             (а сами да не пиют!)

      И реша древляне к Ользе;

      "Къде суть дружина наша, ихъже посълахом по тя?"

      Она же рече: "Идуть по мъне с дружиною мужа моего".

      И яко упишася древляне, повеле отроком своим пити на ня,

                                              а сама отъиде кроме

      И повеле дружине сещи древляны

      И исекоша их 5000.

      А Ольга възвратися Киеву и пристрой вои на прок их.

      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                      МУДРЫЕ УСТАНОВЛЕНИЯ ОЛЬГИ

      И възложиша на ня (на Древлян) дань тяжку.

      И дъве части дани идета Кыеву, а третияя --

                                            Вышегороду к Ользе...

      И иде Ольга по Деревьстей земли с сынъм своимь

                         и с дружиною, уставляющи уставы и урокы.

      И суть становища ея и ловища.

      И приде в град свой Кыев с сынъмь своимь Святославъмь

                                          и пребывъши лето едино.

      В лето 6455 (947?) иде Ольга Новугороду

      И устави по Мъсте погосты и дани,

      И по Лузе -- оброкы и дани,

      И ловища ея суть по вьсей земли и знамения

                                             и места и погости...

      И по Дънепру перевесища и по Десне...

      И изрядивъши, възвратися к сыну своему Кыеву,

      И пребываше с ним в любъви".

      (Далее пропуск: семь пустых годов)

      В "Повести временных лет" этот стройный рассказ  перебит  двумя

  видами дополнений: во-первых,  параллельными  версиями  о  войне  с

  Древлянами, а во-вторых,  комментариями  летописца  Никона  (1070-е

  годы),  пояснявшего  географическую  номенклатуру   Киева   и   его

  окрестностей. Тем не менее вычленение приведенного выше текста может

  быть произведено  без  особых  натяжек.  Автором  этого  целостного

  "сказа" мог быть тот же летописец Игоря,  который  так  подробно  и

  деловито описал клятву Игоря  на  Перуновом  холме  при  оформлении

  договора с  императором  в  944  г.  Но  жанр  специального  сказа,

  написанного после трагических событий, иной.

      Вторая  версия  представляет  собой  фрагментарные   записи   о

  военных действиях против Древлян. Возглавляет киевские войска варяг

  Свенельд, а ритуально начинает сражение трехлетний княжич Святослав,

  воспитанник варяга Асмуда. Копье, брошенное мальчиком, упало у  ног

  коня; бой был начат. Все события после этого выражены в одной фразе:

  "И победита (киевские войска)  Древляны  (родит,  падеж)".  Это  --

  типичная очень краткая хроникальная запись, интересная лишь тем, что

  она совершенно лишена сказочного элемента и явно выделяет варяжское

  боярство и  неполноправного  еще  младенца  Святослава,  опекаемого

  варягами 138.

      Первую и вторую версии А. А.  Шахматов  возводит  к  печерскому

  своду игумена Ивана (около 1093 г.), а третью -- к Повести  Нестора

  1113  г.  139  Третья  версия  повествует  в  легендарной  форме  о

  длительной осаде Ольгой древлянского  Искоростеня  и  о  хитроумной

  победе княгини, придумавшей  взять  вместо  контрибуции  голубей  и

  воробьев. К птичьим хвостам была привязана сера, она была  зажжена,

  и птицы, полетевшие в свои  голубятни  и  застрехи,  создали  очаги

  пожаров во всем городе. Старейшины города были  пленены;  остальные

  люди частично  пленены,  частично  убиты  при  вылазках.  Вопрос  о

  непомерной дани Игоря здесь упоминается, но лишь попутно. Коварство

  Ольги выражено только легендой о  легкой  дани  птицами.  Любования

  жестокостями Ольги здесь нет. Искоростень был  окончательно  сожжен

  после взятия его киевлянами: "И яко възя град -- пожьже и". К этому

  времени вся Деревская земля была уже завоевана Ольгой: "Вьси  гради

  ваши предашася мъне!" -- говорит княгиня послам.

      138 Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 66.

      139 Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 66-68

      Выше (см. главу  5)  я  высказал  предположение,  что  огромный

  жертвенный комплекс на самой дальней окраине Древлянской  земли,  в

  Шумске, ("шум" -- лесной массив, дебрь), в виде сожженной великанши,

  мог быть связан с этим тотальным разгромом древлян.

      Третья версия создана  позднее  первой,  так  как  Ольга  здесь

  кратко излагает ее содержание: "Аз  мьстила  есмь  уже  обиду  мужа

  своего, къгда придоша Кыеву пьрвое и въторое; третиее же  --  къгда

  творих тризну мужеви своему". Третья  версия  значительно  гуманнее

  первой, но и она не осуждает княгиню-язычницу.

      Наличие в одном своде трех  различных  версий  описания  одного

  события объясняется их резким различием и тем, что  каждую  из  них

  можно принять за рассказ о разных событиях. Несходство  идет  и  от

  различия жанров: вторая версия  --  летописная  запись,  третья  --

  полуэпическая  (несколько  более  поздняя)  легенда,  а  первая  --

  облеченный в сказочную форму политический трактат.

      Перед  нами  второй  пример  многогранности  и   разноречивости

  описаний разными слоями русского общества X в. таких  событий,  как

  смерть великого князя:  умер  где-то  Олег,  и  возникло  несколько

  вариантов эпических сказаний о нем, попавших  в  летописные  своды.

  Убит Игорь, и  его  смерть  по-разному  отражается  в  эпических  и

  литературных произведениях.

      Наибольший    исторический    интерес    представляет    первая

  летописная версия, которую условно можно назвать "сказом".

                                    *

      В сказе о мудрой  Ольге  перед  нами  не  обычная  хроникальная

  запись,  а  специально  сочиненная,  глубоко  продуманная  повесть,

  использующая конфликт 945 г. в назидательных целях.

      Поставим ее в реальные исторические условия середины  X  в.:  в

  Восточной   Европе   уже   существует   полтора   десятка   крупных

  восточнославянских племенных союзов,  описанных  Нестором  (Поляне,

  Северяне, Древляне, Радимичи, Волыняне и др.). Договоры с Византией

  свидетельствуют,  что  внутри   этих   союзов   ("земель")   власть

  принадлежала "всякому  княжью",  возглавленному  "светлым  князем".

  Иноземные путешественники IX -- X вв. довольно  достоверно  описали

  внутренний строй одного из таких союзов племен -- землю Вятичей. Там

  есть и "князь-князей" и, следовательно, князья отдельных (безымянных

  для нас) малых племен, образующих союз Вятичей. Другими словами, там

  уже в IX в. начала складываться первичная форма феодальной иерархии.

  Формой  отчуждения  прибавочного  продукта  было  полюдье,  т.   е.

  ежегодный объезд "князем-князей" всей подвластной земли и сбор дани

  140. На протяжении IX и X вв. шел  процесс  объединения  славянских

  племенных союзов вокруг Киева, возглавившего борьбу  с  кочевниками

  (хазарами и печенегами) и обладавшего в связи с этим  значительными

  военными  ресурсами.  Объединение  могло  быть  как  насильственным

  (Радимичи, Уличи), так и  добровольным.  Добровольное  вхождение  в

  состав  государства   Руси   диктовалось,   во-первых,   интересами

  безопасности от степняков (например, Северская земля) и, во-вторых,

  интересами внешней заморской  торговли  с  Византией  и  Халифатом.

  Племенная знать в землях Кривичей, Дреговичей, Древлян, Волынян уже

  обладала благодаря полюдью запасами экспортного товара (мед, воск и

  скора -- пушнина), но  еще  не  могла  самостоятельно  организовать

  дорогостоящую  военную  экспедицию  к  рынкам   мировой   торговли,

  находившимся на расстоянии многих сотен километров  от  славянского

  мира. Киев же такие экспедиции  снаряжал  ежегодно  и  вел  себя  с

  Византией на равных. Подключение провинциальной племенной  знати  к

  киевским великокняжеским (общерусским) экспедициям было выгодно для

  "всякого  княжья".  В   государственных   договорах   с   Византией

  упоминались  "светлые   князья"   --   вассалы   киевского   князя,

  находившиеся  "под  рукой"  его.  Киеву  также  был  выгоден  такой

  зарождавшийся  вассалитет,  умножавший  военный  потенциал  молодой

  державы. У вятичей был свой выход к мировому рынку (Дон -- Волга --

  г. Итиль), и поэтому Киеву приходилось неоднократно силой подчинять

  себе эту отдаленную землю.

      Вот  если  с  этих  исторических   позиций   мы   взглянем   на

  летописный рассказ об Игоре, Древлянах и  Ольге,  то  за  кажущейся

  хроникальностью этих страниц мы увидим целостное и целеустремленное

  политическое  сочинение,  направленное  к  установлению   известной

  гармонии между  государством  Русью  и  знатью  соседних  племенных

  союзов. Разберем его по пунктам.

      1. Начало сочинения посвящено  двум  взаимосвязанным  вопросам:

  1) князь и его бояре (дружина) и 2) князь и его подданные. С первых

  же слов автором определена позиция по отношению к варягам:  дружина

  варяга Свенельда богаче дружины самого  великого  князя;  читателям

  летописи уже известно, что Свенельд "примучил Угличей" поборами 141

  и что дружинники Игоря давно уже укоряли князя за то, что  он  "дал

  еси единому  мужу  много".  Игорь  осужден  автором  за  потворство

  завистливым боярам, за  нарушение  установленных  норм  дани  и  за

  насилие над жителями Деревской земли. Самооборона  древлян  отчасти

  оправдана  автором  рассуждением  о  волке  и  овцах.  Но  древляне

  переступили грань дозволенного -- убили великого князя Руси (правнук

  которого будет  титуловаться  императором-цесарем),  и  это  грозно

  осуждено всем последующим изложением.

      140 Рыбаков Б. А. Киевская Русь..., г. 258-234

      141 ПСРЛ, т. V, с. 97.

      2. Посольство знатных древлян показывает  внутреннюю  структуру

  племенного союза, уже переросшего в государство: здесь есть "лучшие"

  мужи; выше их стоят "нарочитые" мужи, участие которых в  посольстве

  придает ему "честь велику";  есть  князья  (множ.  число),  которые

  хорошо пасут Деревскую землю, и есть  князь,  очевидно  из  разряда

  "светлых князей", который считает себя  вправе  свататься  к  такой

  порфироносной вдове, как Ольга Киевская.

      3.  Месть  Ольги  построена  автором  по  сценарию   языческого

  княжеского  погребального  ритуала:  захоронение  в  ладье  (как  у

  Ибн-Фадлана), сожжение в домовине,  сооружение  кургана,  тризна  и

  поминальный пир, на котором пьют за здоровье  оставшихся  в  живых.

  Рассказ о расправе с древлянской аристократией на княжеском дворе в

  Киеве и с пятью тысячами древлян в Искоростене -- едва ли  описание

  реальных событий. Слишком неестественна неосведомленность древлян о

  двукратной зверской казни в двух днях пути от резиденции  Мала  (от

  городка Малина до Киева -- 90 км). Кроме того, в летописи существует

  совершенно  иная  более  правдоподобная  версия   войны   Киева   с

  Древлянами,  приукрашенная  легендой  о  сожжении  Искоростеня  при

  посредстве голубей и воробьев.  Описание  троекратной  расправы  --

  устрашающее литературное  произведение,  долженствующее  подтвердить

  право княгини на самые жестокие и коварные действия. Мало  того  --

  все это преподнесено автором как проявление высшей мудрости  Ольги.

  Изобретательная ложь и умелое лицемерие княгини описаны здесь как ее

  достоинства, позволяя построить все сочинение на резких контрастах:

  приветливая встреча Ольгой свадебного посольства и тайно, "в  нощи"

  вырытая на дворе яма; сетования киян на "неволю" и ввержение  ладьи

  с послами в яму с жаром дубовых углей. Контрастно обращение Ольги к

  древлянам, выманившее знатнейших бояр, и сожжение  их;  неожиданной

  является и концовка поминального пира после тризны: после заздравных

  кубков  --  кровавая  сеча.  Коварство  главной  героини  придавало

  драматичность рассказу, а ее беспощадность  обеспечивала  угрозу  и

  устрашение.

      4.  Нравоучительный  элемент  присутствует  во  всех   разделах

  этого талантливого  и  яркого  произведения.  В  начале  осуждаются

  завистливые дружинники; затем резко образно осуждается  князь-волк,

  нарушивший установленные нормы. Кратко описано возмездие: сам князь

  и его дружина убиты.

      Попытка древлянской знати избежать  кровной  мести  посредством

  женитьбы Мала на вдове Игоря пресечена Ольгой. Древлянская знать  и

  народ наказаны и наказание осуществлено  без  упоминания  в  тексте

  какого бы то ни было участия  киевских  войск,  воеводы  Свенельда,

  наемных варягов -- все сделано только мудростью Ольги и оружием  ее

  "малой дружины". Ольга показана  не  как  великая  княгиня,  а  как

  сказочная  хитроумная  героиня-богатырша;  к  фольклору   ведет   и

  троекратность действий, ее три формы мести.

      Концовка сочинения  возвращает  нас  к  важным  государственным

  проблемам, поставленным в его начале -- к взаимоотношениям князя  и

  населения. Здесь жадности и правонарушениям Игоря противопоставлены

  мудрые  государственно-домениальные   установления   Ольги.   Автор

  описывает ее деяния в тысячеверстном диапазоне: от  бассейна  озера

  Ильменя до киевско-древлянского  предстепья.  Здесь  уже  элементов

  фольклорности нет.

      В  Древлянской  земле  определены  повинности  и   обязанности,

  построены княжеские станы и указаны  заповедные  охотничьи  угодья.

  Дань с древлян идет на содержание войска.

      В далекой новгородской  окраине  построены  погосты  (р.  Мета,

  путь из Новгорода в Волгу), установлены нормы дани и оброков.

      "По всей земле" определены "знамения" и  "места"  и  поставлены

  княжеские погосты, как опорные пункты сбора дани. Весь этот перечень

  мудрых установлений направлен прежде всего против наемных  варягов,

  кормившихся  за  счет  порученного  им   сбора   дани   и   нередко

  "примучивавших" русское население. Дано предостережение  и  русским

  "мужам" --  боярам,  служащим  великому  князю  и  тоже  иногда,  в

  подражание варягам, "насилящим" подданное население. Повсюду наведен

  порядок и везде обозначены  домениальные  угодья.  Трудно  сказать,

  насколько все это соответствовало реальной действительности.  Будем

  рассматривать данный  раздел  летописи  как  политический  трактат,

  написанный  в  середине  X  в.  в  целях  предотвращения   кровавых

  конфликтов вроде событий  945  г.  Написан  он  мастерски  и  (если

  отвлечься от кровопролитных мер возмездия), безусловно, прогрессивен

  по своей  конечной  цели  в  исторических  условиях  того  времени:

  великокняжеский престол на печальном  примере  Игоря  призывался  к

  соблюдению законности (которая  уже  существовала  в  виде  "закона

  русского" в договорах с греками),  а  "светлые  князья"  и  "всякое

  княжье"   окрестных   племен   предостерегались   от   вооруженного

  противодействия Киеву.

      Какое отношение имеет этот, включенный в  летопись,  трактат  к

  рассматриваемому нами язычеству? Думаю, что  прямое.  Прежде  всего

  следует отметить, что события здесь показаны не в их реальной форме

  (война Киева с Древлянами), а в полусказочной эпической форме,  как

  выполнение грандиозного погребального языческого  ритуала:  люди  в

  ладье на горячих угольях (из священного  дерева  Перуна),  сожжение

  "истобки" как бы с "соумирающими" -- смердами --  и  принесение  на

  свеженасыпанном кургане тысяч человеческих жертв. Все это воскрешает

  не столько  современный  Ольге  обряд,  сколько  значительно  более

  древние курганные захоронения  скифского  времени  с  их  массовыми

  человеческими жертвоприношениями.

      Кроме того, нас  поражает  восхищение  автора  придуманными  им

  жестокими действиями молодой вдовы. Ни одного упрека, ни  малейшего

  намека на осуждение правительницы,  заживо  сжигающей  посланцев  и

  приказывающей  изрубить  безоружных,  упившихся  медом,  участников

  поминок. Христианин, и особенно христианин-неофит, каким должен был

  бы быть русский летописец за сорок  лет  до  официального  крещения

  Руси, не мог, не имел права любоваться коварством и  кровожадностью

  княгини-язычницы.  У  летописца-христианина  мог  бы   быть   такой

  приличный выход: Ольга грешила против гуманности в силу  того,  что

  она еще не была просвещена новой христианской верой, но это было бы

  все же осуждением, а автор любуется своей героиней, подчеркивает ее

  хитроумность, смелость ("легко идущи", с малой дружиной оказалась в

  центре Деревской земли), непреклонность и завершает свое  сочинение

  назидательным описанием ее государственной мудрости.

      Сказ о мудрой  Ольге  --  действительно  политический  трактат,

  написанный на пользу языческой державе с позиций не  княжеских,  не

  боярских, а с позиций жреческого сословия, тех  самых  "волхвов  да

  волшебников", которых,  согласно  былинной  памяти,  великий  князь

  приглашал в свою думу наряду с князьями и боярами.

      Поздние  составители  сводов  XI  в.,   несомненно   христиане,

  игумены монастырей (Никон, Иван) не добавили к  этому  сказанию  ни

  одного слова порицания Ольги,  о  которой  они  же  писали  как  об

  утренней  заре  перед  солнцем,   как   о   провозвестнице   нового

  христианского учения. Это говорит о том, что сочинение было написано

  еще в языческие времена и находилось в составе какого-то языческого

  летописного свода, который впоследствии, уже  после  крещения,  был

  механически включен в один из монастырских сводов (может быть,  при

  Никоне?).

      В   связи   с   обозначившейся    значительностью    языческого

  государственно-назидательного сочинения встает вопрос об  уточнении

  его датировки. Чисто языческое прославление устрашающих жестокостей

  (облеченных к тому же в  форму  языческого  погребального  ритуала)

  могло появиться, естественно, только при княгине-язычнице. Напомню,

  что летописное изложение сразу обрывается после  разобранного  выше

  сказа о мудрой Ольге, в конце которого поставлена условная дата  --

  947 г.

      По летописи Ольга приняла христианство в 955 г.,  но  эта  дата

  сразу вызывает недоверие, так как крестившим ее императором, как уже

  говорилось, здесь оказывается Иоанн Цимисхий, который на самом деле

  вступил на престол лишь спустя 14 лет после этой даты  (11  декабря

  969 г.) и спустя пять месяцев после смерти Ольги.

      Точная   датировка    поездки    Ольги    в    Константинополь,

  обоснованная Г. Г. Литавриным -- 946 г. -- сразу определяет причину

  прекращения сведений об Ольге-язычнице 142. Около 946 г.,  накануне

  поездки  к  Константину  Багрянородному,   Ольга   перестала   быть

  язычницей, крестилась и не могла уже поощрять откровенно  языческую

  литературу.

      Уточним хронологию событий, так как в  летописных  сводах  годы

  проставлены  в  позднейшее  время  и  нередко  не   объединяют,   а

  разъединяют события 143.

      142 Литаврин Г. Г.  О  датировке  посольства  княгини  Ольги  в

  Константинополь. -- История СССР, 1981, № 5, с. 173-183.

      143 Шахматов А. А. Разыскания...

      Летописные даты: 6452 -- 6455 гг. (примерно 944  --  947  гг.).

  Убийство Игоря и деятельность Ольги ограничены двумя точными датами:

  20 апреля 944 г. -- договор с Византией и  9  сентября  946  г.  --

  первый прием Ольги у императора.

      Игорь мог быть убит и в 944  г.,  так  как  рассказ  о  полюдье

  помещен  непосредственно  после  описания   процедуры   утверждения

  договора в Киеве: "...и приспе осень и нача  мыслити  на  Древляны,

  хотя примыслити большю дань" (6452-944). Подробное описание помещено

  под  следующим  годом,  в  чем  сказался,  очевидно,   византийский

  сентябрьский счет. Октябрь, ноябрь оказывались уже в 6453 г.

      Тогда на все события, описанные  в  языческой  летописи  Ольги,

  приходится 28 месяцев, на которые падают три летних  сезона  и  две

  зимы (944/945 и 945/946). Исходя  из  условий  полюдья  и  учитывая

  сезоны  дальних  поездок,  можно  предложить  следующий   календарь

  событий:

      942 г. Рождение Святослава, сына Игоря и Ольги.

      Лето 943 г. Поход Игоря на  Византию,  закончившийся  миром  на

  Дунае и документированный надписью на камне 943 г.

      944 г., 20  апреля.  Подписание  договора  императором  Романом

  Лакапином в Царьграде.

      Лето 944 г. Подписание того же договора Игорем в Киеве.

      Осень -- зима 944/945 г. Полюдье  Игоря  в  Древлянской  земле.

  Взимание повторной дани. Убийство Игоря древлянами.

      Зима -- весна 944/945  г.  Поход  киевских  войск  на  древлян.

  Месть Ольги.

      944 г., 16 декабря. Свержение императора Романа.

      945   г.,   27   января.   Воцарение   императора   Константина

  Багрянородного. Весна -- лето 945 г. "Уставление уставов и  уроков"

  в земле Древлян. Весна -- лето 945 г. Ольга "пребывши лето едино" в

  Киеве.

      Осень -- зима 945/946 г. Полюдье Ольги  в  Новгородской  земле.

  Установление погостов и дани.

      Весна 946 г. Возвращение Ольги  из  Новгорода  и  Пскова  (сани

  оставлены во Пскове). Предположительно: крещение Ольги в Киеве  или

  (что более вероятно) в Корсуни  в  день  тезоименитства  императора

  Константина и его матери Елены 21 мая. Ольга при  крещении  приняла

  имя Елены.

      Осень  946  г.  (по  византийским  источникам).  Пребывание   в

  Царьграде. Первый прием 9 сентября; второй -- 18 октября. 946 г.

      Обрыв  языческой  летописи  на  946  г.,  неожиданный   переход

  великой княгини от лютого язычества к христианству около 946  г.  и

  поездка в этом же,  946  году,  в  столицу  Византии  --  все  это,

  несомненно, взаимосвязанные события.

      Трудно  угадать  причину  этих  событий.  Был   ли   это   бунт

  варяжских наемников, ущемленных изъятием из их  доходов  "деревской

  дани", позволявшей им "изодеться коньми и оружии и всяким доспехом"

  (Устюж.  лет.),  или  активное  недовольство  варягов  Скандинавии,

  вызванное пунктами контроля в Новгороде и на Мете, или же  какой-то

  ультиматум со стороны  Византии  --  мы  не  знаем.  Могло  быть  и

  совместное  воздействие  Византии  и  киевских  варягов.  Свенельд,

  вставший во враждебные отношения к Игорю, продолжал  занимать  свой

  пост главнокомандующего до конца  дней  Святослава,  которого  этот

  варяг бросил во время сражения с печенегами.

      Возможно,  что  обстановка  в   Киеве   изменилась   во   время

  длительного отъезда великой княгини в Новгородскую землю. Возможно,

  что принятие христианства казалось Ольге выходом из какой-то сложной

  ситуации.  В  качестве  необязательной  догадки   можно   высказать

  предположение, что этот крутой поворот от исступленного язычества к

  христианству был продиктован  событиями  в  Византии,  происшедшими

  накануне войны Игоря с древлянами. В декабре 944 г. император Роман

  Лакапин, подписавший в этом  году  мирный  договор  с  Игорем,  был

  свергнут  с  престола,  а  27  января  945  г.  начал   царствовать

  представитель другой, старой династии Константин VII Багрянородный.

  Договор, заключенный с бывшим цесарем, мог стать  недействительным.

  Христианская Византия, недовольная вынужденным у нее договором  944

  г.  могла  воспользоваться  для  его  разрыва  как  выбытием  обоих

  подписавших его монархов (Игоря и Романа), так и слухами о языческой

  жестокости преемницы Игоря. Ольге нужно было идти на уступки и одной

  из них могло быть принятие христианства. В Царьград осенью  946  г.

  она  явилась  уже  со  своим  священником,  т.  е.   крещеная,   но

  дипломатического успеха все же не добилась.  Возвращаться  домой  к

  своей языческой дружине она боялась: "людие мои погани и сын мой --

  да бы мя бог соблюл от вьсего зъла!". Ее трехлетний сын был на руках

  у воспитателя-варяга и, конечно, не сына боялась Ольга. Вся история

  дальнейшего  самостоятельного  княжения  Святослава  показала,  что

  предчувствия княгини (изображенные поздним летописцем)  оправдались

  -- языческая дружинная стихия была на Руси сильна.

      Вот  в  эти-то  смутные  для  киевской  княгини  месяцы  первой

  половины 946 г. и был, по всей вероятности, завершен "сказ о мудрой

  Ольге", устрашающий ее врагов и прокламирующий разумное  управление

  с точно тарифицированными "уроками", "оброками", "данью" и с четким

  обозначением домениальных угодий  (ловища  зверей,  перевесища  для

  птиц), закрепленном становищами, погостами  и  указанием  на  место

  своза дани -- Вышгород.

      На этом программном, с точки  зрения  княжеской  власти,  сказе

  летописание Ольги  обрывается  и  в  летописном  своде  оказывается

  значительный пробел в 17 лет, в середину которого вставлено позднее

  очень неточное прославление Ольги-христианки.

      Возобновляется языческая летопись  Киевской  Руси  лишь  в  964

  г., когда упорствующему язычнику Святославу было уже 22 года, когда

  великий князь давно уже "възрастъшю и възмужавъшю". Она открывается

  известным прославлением  рыцарских  доблестей  Святослава.  Никаких

  намеков на руку церковника здесь нет, хотя в тексте идет речь и  об

  Ольге, но она представлена только как вдовствующая княгиня, бабушка

  своих внуков, но не как светоч христианства. Такой  она  предстанет

  только в поздней вставке, резко вторгающейся  в  текст  144.  Здесь

  Ольга определена "акы дьньница  пред  сълньцьмь  и  акы  заря  пред

  светьмь..." Но это было написано тогда, когда мощи ее уже пролежали

  в саркофаге "за мънога лета".

      144 Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 80-81.

      Следующий   раздел   летописи   посвящен   грандиозной    войне

  Святослава с христианской Византией. Перед походом в 970 г. великий

  князь управил свою державу; его сыновья были  посажены:  Ярополк  в

  Киеве, Олег у древлян, а побочный сын, племянник Добрыни,  Владимир

  -- в Новгороде. Сам великий князь перенес свою резиденцию как можно

  ближе к Византии, выбрав Переяславец-на-Дунае и поступив  так,  как

  поступил Петр Великий, перенеся столицу в пограничный Петербург. Все

  описание войны с Византией на территории Болгарии  и  самой  Греции

  основано, очевидно, на эпических сказах-славах и нигде не  содержит

  ничего церковного. Бог, которым пестрят все  летописи  христианской

  поры, здесь отсутствует. Есть понятие воинской чести, есть призыв к

  храбрости ("Потягнем мужьскы, братие и дружино!", "Да  не  посрамим

  земле Русьскые... но станем крепко!"), но нет ни одного  намека  на

  обычный  у  летописцев  провиденциализм.  У  князя-язычника  был  и

  летописец-язычник. До 980 (или 978 г.?) в  летописи  нет  ни  одной

  фразы, объясняющей трагические  события  наказанием  за  грехи,  ни

  благодарения богу за успех, ни  порицания  с  позиций  христианской

  морали,  хотя  оснований  для  такого  порицания  было  достаточно:

  Святослав разорил много городов ("иже стоять пусти и до  дьньшьняго

  дьне"); Святослав взял в полон красивую монашенку, гречанку  родом,

  и отдал ее в жены своему сыну; Ярополк по наговору варяга убил брата

  и завладел его доменом; Владимир убил Рогволода и двух его сыновей,

  овладел его дочерью и  нанял  варягов  для  убийства  своего  брата

  Ярополка...

      Ни одно  из  действий  этих  князей  не  вызвало  ни  малейшего

  осуждения. Первый укор со ссылкой на  библейского  царя  Давида  мы

  встретим только при описании вокняжения Владимира в Киеве  (978/980

  г.?). По форме летопись Святослава близка к сказам о смерти Олега и

  о мести Ольги; здесь явны следы эпической подосновы: выделение строф

  начальным возгласом "И..."

      Языческая  летопись  времен  Святослава  совершенно   иная   по

  своему духу, чем жреческие произведения первой  половины  столетия.

  Здесь ни разу не говорится о волхвах-прорицателях,  но  весь  текст

  наполнен пересказом придворно-дружинных "слав" Святославу.  Это  не

  народные былины эпохи Владимира,  который  был  центром  притяжения

  богатырей, но сам никогда не выступал в былинах в  качестве  героя.

  Имени Святослава в народных былинах нет; простым людям его  времени

  были непонятны его далекие походы с  диапазоном  в  полторы  тысячи

  километров чужой земли, но зато дружинная  поэзия  увековечила  его

  яркую судьбу Александра Македонского X столетия. Владимир,  разумно

  оборонявший  Русь  от  печенегов,  изображался  в  былинах   всегда

  находящимся в Киеве, в своем дворце, куда стягивались  сведения  со

  всех концов. Владимир всегда пирует с богатырями и только  какие-то

  нападения или сбор дани отвлекают его воинов  от  мирного  занятия.

  Впрочем, пиры-"беседы" являлись узаконенной формой совещания  князя

  с боярством-богатырством, своего  рода  заседаниями  боярской  думы

  великого князя.

      Святослав   изображен   в   летописи   прежде   всего    смелым

  полководцем, героем и вдохновителем важных дел. Эпиграфом к летописи

  является знаменитая характеристика князя под 964 г. Не во дворце, не

  во главе пиршественного стола показан князь-рыцарь.  Он  показан  в

  стремительном движении и сопоставлен  с  быстрейшим  из  зверей  --

  гепардом  ("льгъко  ходя,  акы  пардус").  Его  конница  воюет  без

  отягощающих обозов, даже для самого князя не  возят  ни  котла,  ни

  шатра -- великий князь Киевский питается любым мясом, поджаренным на

  вертеле, и спит, положив под голову седло...

      Мы не уверены в том, что  начало  самостоятельной  деятельности

  следует относить (как это делает поздняя летопись) к 964 г. К этому

  времени Святославу было уже 22 года; время, когда  князь  возрос  и

  возмужал и "нача вой съвъкупляти", естественнее отнести  к  959-960

  гг., когда восемнадцатилетний князь, по понятиям того времени,  был

  уже вполне правомочным  государем  и  полководцем.  Летопись  очень

  лаконично  говорит  о  победах  Святослава  на  востоке   (Волжская

  Болгария, Хазария) и значительно подробнее о Киеве (осада 968 г.) и

  о войне с Византией за Дунаем,  когда  резиденцией  Святослава  был

  Переяславец-на-Дунае. В этом разделе иногда ощущается  даже  эффект

  присутствия ("и к вечеру одоле Святослав..."); часто автор  как  бы

  заглядывает во дворец византийского цесаря, описывая замыслы греков.

      Языческий характер летописи, как  отмечено  выше,  явствует  из

  полного отсутствия церковных морализующих рассуждений и из умолчания

  о христианском погребении Ольги (это дано только во  вставке).  Все

  споры матери с сыном по поводу принятия христианства тоже содержатся

  в поздней вставке, сделанной тогда, когда  мощи  Ольги  лежали  уже

  много лет и когда можно было спутать Иоанна Цимисхия с Константином

  Багрянородным.  В  летописи,  ведшейся  при  жизни  Святослава,  не

  упоминаются варяги, хотя в доростольском  договоре  971  г.,  кроме

  самого князя, назван и варяг Свенельд 145.

      145 Следует  сказать,  что  фельдмаршал  по  своему  положению,

  Свенельд, изменил Святославу и не сопровождал его при возвращении с

  берегов Дуная. Быть может, этим и объясняется победа печенегов  над

  русским войском  у  Порогов.  Свенельд  же  (очевидно  с  варягами)

  благополучно прибыл в Киев другой дорогой. Летопись, ведшаяся после

  смерти Святослава, post factum пытается оправдать воеводу-варяга, но

  измена и ее результаты налицо. Быть может,  предчувствием  этого  и

  объясняется враждебность Святослава к христианам во время  войны  с

  греками ("мнози бо беша варязи -- хрьстияне").

      Как видим, и в первой и  во  второй  языческой  летописи  много

  сходных черт. Отличие лишь в  том,  что  вторую  вел  не  волхв,  а

  дружинник, воевода из непосредственного окружения Святослава.

      Автором  летописи  Святослава  мог  быть  человек,  послуживший

  прототипом  былинного  Дуная  Переславлева,  воина   и   дипломата,

  устроившего  впоследствии  брак  сына  Святослава  с   византийской

  царевной.

      Подобная летопись продолжалась и при Владимире, но  она  сильно

  нарушена позднейшими вставками, поправками,  изъятиями,  сделанными

  уже после  крещения  Руси.  Одни  вставки  сделаны,  вероятно,  при

  составлении свода 997  г.,  когда  еще  помнились  такие  поговорки

  локального значения, как: "Беда акы в Родьни" или "Песъчаньци вълчия

  хвоста бегають". Другие вставки, порочащие язычника Владимира, могли

  быть  сделаны  при  Ярославе  Мудром,  сыне  опозоренной   Рогнеды,

  собиравшемся в 1015 г. идти с наемными варягами войной против своего

  отца. К  сожалению,  установление  языческих  идолов  в  980  г.  и

  принесение им в жертву варягов в 983 г. описаны ретроспективно рукою

  не язычника, а церковника.

                                    *

      В этом беглом обзоре сложной летописной мозаики  X  в.  главное

  внимание уделено замечательному  произведению,  условно  названному

  мною  сказом  о  мудрой  Ольге,   целостность   которого   нарушена

  многочисленными дополнениями и вставками X -- XI вв.

      Литературное мастерство  и  разумность  политической  программы

  "сказа" позволили ему уцелеть в позднейших летописных компиляциях и

  даже   удостоиться   особого   комментирования:   летописец   Никон

  Тмутараканский не только не исключил его из своего свода, но и  дал

  целый ряд топографических пояснений, показав читателю 1070-х  годов

  местоположение княжеских дворцов в 945  г.,  обозначив  их  именами

  киевских вельмож своего времени.

      Автором  его  был,   очевидно,   один   из   тех   "волхвов   и

  волшебников", которые заседали в княжеской думе вместе с князьями и

  боярами.