ЯЗЫЧЕСТВО ДРЕВНЕЙ РУСИ

 Борис Александрович Рыбаков

      "Язычество", как известно,  --  крайне  неопределенный  термин,

  возникший в церковной среде для обозначения всего  нехристианского,

  дохристианского.  Этим  термином  должны  были  покрываться   самые

  разнородные и разного исторического уровня религиозные  проявления:

  и  мифологизированная  религия  античного  мира,  и   представления

  первобытных племен,  и  дохристианские  верования  славян,  финнов,

  германцев, кельтов или домусульманская религия татар.

      Однако  во  всеобщности,  всеохватности  термина   "язычество",

  одностороннего по происхождению и сумбурного по существу, есть одно

  несомненное достоинство:  расплывчатый  термин  пригоден  для  всех

  стадий  первобытных  религиозных  воззрений  вплоть  до   появления

  выросших из язычества мировых религий.

      Славяно-русскую часть  обширного  общечеловеческого  языческого

  массива  ни  в  коем  случае  нельзя  понимать  как   обособленный,

  независимый  и  только  славянам  присущий,   вариант   первобытных

  религиозных представлений. Вычленение  славяно-русского  происходит

  лишь  по  этногеографическому,  локальному  принципу,  а   не   по

  каким-либо специфическим чертам, которые могут выявиться (а могут и

  не выявиться) в процессе последующего рассмотрения.

      Хронологические рамки  рассмотрения  материалов  по  язычеству,

  как показал самый ход исследования, не могут быть ограничены заранее

  намеченной эпохой: корни многих явлений уходят в каменный век, а их

  пережитки могут сохраняться вплоть до XIX в.

      Главным,  определяющим  материалом   для   изучения   язычества

  является  этнографический:  обряды,  хороводы,  песни,  заговоры  и

  заклинания, детские игры, в которые выродилась архаичная обрядность,

  волшебные сказки, сохранившие фрагменты древней мифологии и  эпоса;

  важен символический орнамент вышивки и резьбы по дереву.

      Ценность   этнографических   данных   уменьшается    по    мере

  приближения к  современности.  Записи,  сделанные  в  дореформенной

  России (до 1861 г.), содержат наиболее архаичные формы,  которые  в

  дальнейшем выветриваются, забываются. Этнографические материалы  --

  сокровищница многовековой народной мудрости, архив истории познания

  мира и природных явлений человечеством и истории попыток воздействия

  на воображаемые силы, управляющие миром. Этнографы XVIII -- XX  вв.

  зафиксировали материалы, идущие из самых различных  хронологических

  глубин и порожденные в своей основе самыми разными стадиями развития

  человеческого общества.

      Для   выяснения   эволюции   религиозных    представлений    на

  протяжении   многих   тысячелетий   необходимо   ввести   в    наши

  этнографические материалы хронологический принцип.

      Сопоставляя фольклорные  данные  с  надежными  хронологическими

  ориентирами,   имеющимися   в   распоряжении   археологии   (начало

  земледелия, начало литья металла, появление железа, время постройки

  первых укреплений и т. п.), мы  можем  уловить  динамику  языческих

  представлений, выявить стадии и фазы их развития.

      При ретроспективном рассмотрении с  опорой  на  хронологические

  ориентиры выяснилось принципиально важное обстоятельство:  эволюция

  религиозных представлений происходила не путем полной их  смены,  а

  путем наслаивания нового на сохраняющееся старое.  В  результате  в

  этнографическом материале выявились реликты представлений охотников

  палеолита (культ медвежьих лап, "хоботистые чудища"  --  мамонты  в

  сказках и дp.), мезолита (одиночные лесные охотники и дp.),  первых

  земледельцев энеолита и многое из последующего, более близкого к нам

  времени. Глубина народной памяти оказалась очень значительной.

      После   ретроспективного   углубления    на    разные    уровни

  необходимо,  разумеется,   рассмотрение   в   прямой   исторической

  последовательности. Здесь  мы  зачастую  будем  наблюдать  досадные

  пробелы в материале, для заполнения которых необходимо прибегать  к

  осторожной экстраполяции: если какое-либо явление дожило (пусть даже

  в пережитках) до наших дней, а зарождение его относится  к  далекой

  древности, то y нас есть право допустить его существование на  всех

  промежуточных этапах, даже если на этих этапах мы и не  располагаем

  сведениями о нем.

      Эволюция  миропонимания  и  основанных   на   нем   религиозных

  представлений  была  весьма  сложным  и   многогранным   процессом,

  находившимся в зависимости от разных обстоятельств. Принимая в общей

  форме тезис Д. Фрезера о принципе конвергентности, следует отметить

  прямую связь  первобытных  религиозных  представлений  со  степенью

  познания  мира  и  природных  явлений,  с  тем   или   иным   видом

  хозяйственной   деятельности,   так    как    природа    по-разному

  воспринималась охотниками и земледельцами.

      По  мере  развития  первобытного  общества  все  в  большей   и

  большей мере на религиозных представлениях  сказывалось  усложнение

  его социальной структуры: выделение вождей и  жрецов,  консолидация

  племен и племенных культов, внешние связи, войны.

      Говоря об эволюции, следует отметить, что  божества,  возникшие

  в  определенных  условиях,  со  временем  могут  обрастать   новыми

  функциями, их имена могут подменяться добавочными эпитетами,  место

  их в пантеоне может меняться,  равно  как  может  видоизменяться  и

  первичная функция.

      Сложность  изучения  истории  язычества   на   таком   огромном

  пространстве, как зона расселения славян,  усугубляется  еще  двумя

  факторами: во-первых, это общая неравномерность темпа исторического

  развития в разных ландшафтных зонах,  а  во-вторых  --  причудливое

  сплетение представлений  местного  субстратного  населения  с  теми

  представлениями, которые  были  принесены  мирно  расселявшимися  в

  северных областях славянами. Религиозные представления субстрата  и

  адстрата не всегда  были  синстадиальны:  это  содействовало  более

  прочной сохранности на Севере архаичных черт.

      В славянском язычестве отложилось многое из того,  что  следует

  отнести к общему индоевропейскому единству; сохранилось кое-что и из

  более ранних охотничьих представлений. Все это не несет, разумеется,

  никакой собственно славянской специфики.

      В середине II тысячелетия  до  н.  э.  начинает  оформляться  и

  обособляться массив праславянских племен в широкой полосе от  Одера

  до Днепра. Их религиозные представления,  насколько  можно  судить,

  вписываются в общую схему первобытных земледельческих племен.

      В самом начале XII в. русский писатель,  современник  Владимира

  Мономаха (может быть, паломник игумен  Даниил?)  дал  интереснейшую

  периодизацию славянского язычества, разделив его на четыре стадии:

      1. Культ  "упырей  (вампиров)  и  берегинь"  --  дуалистический

  анимизм первобытных охотников каменного  века,  одухотворявший  всю

  природу и деливший духов на враждебных и благожелательных.

      2. Культ земледельческих небесных  божеств  "Рода  и  рожаниц".

  Исторически  две  рожаницы  предшествуют  Роду;  это  были   богини

  плодовитости всего живого,  ставшие  в  дальнейшем  матриархальными

  богинями  аграрного  плодородия  (энеолит).  Род   --   дальнейшая,

  патриархальная стадия развития тех же представлений, переродившихся

  в бронзовом веке в первобытный земледельческий монотеизм. Автор XII

  в. считает, что культ Рода был присущ  не  только  славянам,  но  и

  многим народам Ближнего Востока и Средиземноморья. Можно думать, что

  в источниках Род выступает и  под  именем  Сварога  ("Небесный"  --

  архаичная форма) или Стрибога ("Бог-отец" -- форма, известная  с  X

  в.). По всей вероятности, еще одним из обликов верховного небесного

  божества был индоевропейский Deus Дый (Див?).  Культ  двух  рожаниц

  пережил культ Рода.

      3. Культ Перуна, являвшегося в древности  богом  грозы,  молний

  и грома, а в дальнейшем ставшего  божеством  войны  и  покровителем

  воинов и князей. При создании государства Киевской Руси Перун  стал

  первым, главным божеством в княжеско-государственном культе X в.

      4. После принятия христианства в 988  г.  язычество  продолжало

  существовать, отодвинувшись на "украины" государства.

      Автору  XII  в.  нельзя  отказать  в  глубоком  знании  истории

  религии и уменьи вносить в эти знания интересную и в основных чертах

  верную систему.

      Для подтверждения мысли о  том,  что  в  истории  язычества  мы

  наблюдаем не смену устаревшего  возникающим  новым,  а  наслаиванье

  нового на сохраняющееся (может  быть,  несколько  трансформируемое)

  старое, важно отметить, что наш ученый "язычествовед", писавший свой

  трактат на корабле, подплывавшем к Афону, знал y себя на  родине  в

  живом бытовании все виды культов, перечисленных им в хронологической

  последовательности их возникновения.

      Ко времени оформления  славянского  этнического  массива  --  к

  середине II тысячелетия до н. э. -- наши предки прошли уже несколько

  стадий, установленных автором "Слова  о  том,  как  находившиеся  в

  язычестве поклонялись идолам". Давно миновала стадия веры только  в

  вампиров и берегинь, давно существовала  вера  в  женские  божества

  плодовитости и плодородия. Уже утвердилась вера в  Сварога-Рода.  С

  этой суммой основных религиозных представлений, осложненных большим

  количеством мелких  детализирующих  культов,  обрядов,  заклинаний,

  заговоров, первичных мифов, праславяне бронзового века и вступают в

  высшую фазу первобытности, в то историческое время,  когда  их  уже

  знают цивилизованные соседи и  пишут  о  них  под  разными  именами

  ("сколотов", "невров", "скифов-пахарей").  Это  уже  железный  век,

  эпоха   господства   скифов-кочевников   в   Причерноморье,   время

  путешествия Геродота, оставившего драгоценнейшие записи о северных,

  лесостепных соседях  кочевых  скифов,  о  земледельческих  племенах

  Среднего Поднепровья. В этот новый  и  очень  яркий  период  своего

  исторического бытия  славянский  мир  пришел  с  богатым  языческим

  наследием,  накапливавшимся  на   протяжении   многих   тысячелетий

  первобытности. Какая-то часть этого наследия уцелела не  только  до

  времен русского церковника эпохи Мономаха, но и до этнографов XIX --

  XX вв.

                                   *

      Праславянское ("сколотское") общество VI -- IV вв.  до  н.  э.,

  занимавшее восточную половину  общеславянской  прародины,  достигло

  высшего уровня первобытности. С этой эпохи, справедливо  называемой

  скифской,  начинается  полуторатысячелетний  период,  завершающийся

  созданием феодального государства Киевской Руси.

      Одна и та же область  --  лесостепное  Среднее  Поднепровье  --

  была    и    частью     прародины     славян,     и     "царствами"

  земледельцев-борисфенитов (праславян-сколотов), и наиболее развитой

  и богатой областью славян во II --  IV  вв.  н.  э.;  она  же,  эта

  область, стала ядром Киевской Руси с городами  Киевом,  Черниговом,

  Переяславлем. В средние века  именно  этот  регион  носил  название

  "Русской земли" в узком понимании термина, возникшего, очевидно, не

  без связи с районом реки Роси, где во все времена сосредоточивались

  наиболее яркие археологические памятники днепровских земледельцев.

      Со скифского времени на праславянской  земле  начинается  новый

  период, выразившийся в  социальном  отношении  зарождением  военной

  демократии, а в религиозно-языческом -- возникновением общеплеменных

  святилищ и культа богов-вождей. Целостность  обозначенного  периода

  (от VI в. до н. э. по IX в. н. э.) дважды нарушалась: вторжением  в

  степи сарматов (III в. до н. э.) и вторжением гуннов (IV в. н. э.).

  Эти вторжения,  надолго  нарушавшие  естественный  ход  славянского

  развития, привели к тому, что исследователи восприняли этот период,

  как ряд отдельных отрезков, характеризующихся  якобы  обособленными

  археологическими культурами.

      За  периодами  яркого  расцвета  следовали   века   упадка   и,

  вероятно, угнетения (например, сарматами), сменявшиеся веками нового

  процветания ("трояновы века") и новых невзгод. Тем не  менее,  этот

  длительный предгосударственный  период  следует  рассматривать  как

  единое динамичное завершение первобытности в  славянском  обществе,

  подверженном  внешним  воздействиям,  то  содействовавшим   подъему

  (покупка хлеба  y  славян),  то  возвращавшим  славянство  к  более

  примитивным  формам  быта  (наезды  кочевников).  Этому  мозаичному

  периоду можно дать условное  наименование  "сколотско-славянского".

  Внутри этого  полуторатысячелетнего  периода  можно  наметить  один

  существенный рубеж, связанный не с внешними событиями, а с  уровнем

  развития самого славянского общества. Таким рубежом являются V -- VI

  века нашей эры, характеризуемые тремя  категориями  новых  явлений:

  во-первых, славяне перестали поддаваться кочевникам, и новые наезды

  (авар, хазар,  печенегов)  встречали  твердую  оборону.  Во-вторых,

  славяне  осуществили  военную   колонизацию   балканских   владений

  Византии; в-третьих, славяне начали мирную колонизацию лесной  зоны

  Восточной Европы.

      "Сколотско-славянский"   период   в    религиозном    отношении

  характеризуется  возникновением  огромных  святилищ  на  горах  под

  открытым  небом,  которые  отражают   потребность   в   многолюдных

  общеплеменных "соборах", "собраниях", "со-бытиях". Такой  ежегодный

  земледельческий  праздник  в   обширнейшем   сколотском   "царстве"

  описывает Геродот, познакомившийся с праславянами-сколотами как раз

  в начале интересующего нас периода. Праздник  устраивался  в  честь

  таких священных предметов, как плуг, ярмо, топор и чаша, т. е.  был

  явно посвящен аграрным  заклинательным  обрядам,  а  следовательно,

  может быть сопоставлен только с земледельцами-праславянами Среднего

  Поднепровья,  но  не  со   скифами-кочевниками,   по   многократным

  утверждениям Геродота, не знавшими  плуга.  Длительность  бытования

  таких  святилищ  для  нас  не  всегда  ясна,  но  в  ряде   случаев

  прослеживается  преемственность  вплоть  до  эпохи  Киевской  Руси.

  Отдельные  общеплеменные  святилища  в  дальнейшем  превратились  в

  христианские монастыри, сохранившие древнюю традицию и  стягивавшие

  к себе богомольцев из отдаленных мест.

      К  началу  этого  периода  В.   Георгиев   приурочивает   смену

  славянской    религиозной    терминологии:     вместо     вариантов

  индоевропейского "deus" (в славянских "див", "дый") появляется  под

  скифским влиянием новое обозначение -- "бог", удержавшееся навсегда.

  Очевидно, к этому же времени относится появление y праславян  таких

  наименований божеств,  как  Стрибог  (вместо  архаичного  Сварога),

  Дажьбог и явно иранский Хорс.

      В  сколотско-славянский  период  из  предшествующих   глубинных

  индоевропейских эпох  перешла  мифология,  часть  которой  (мифы  о

  первопредке Таргитае, о Царе-Солнце, Кола-ксае) записана  Геродотом

  и сохранилась в виде пережитка в восточнославянской сказке вплоть до

  XIX в. (Тарх Тархович, царевич Светозар, сказка о трех  царствах  и

  дp.).

      В начале этого нового периода,  в  районе  наиболее  оживленных

  торговых связей днепровских сколотов с греческой Ольвией-Борисфеном

  было воздвигнуто много каменных идолов, изображавших воина с турьим

  рогом в руке, с гривной на шее и оружием y пояса. Все эти аксессуары

  мы находим y русских воинов, заключавших торговые договора с греками

  в X в. н. э., в самом  конце  этого  периода:  "а  некрещеная  русь

  полагають щиты своя и мече свое наги, обруче (гривны) свое и прочаа

  оружья". Возможно, что поставленные на "Священных путях" к Ольвии и

  вокруг самого этого города, называвшегося "торжищем  борисфенитов",

  эти изваяния изображали Волоса,  бога  богатства  (именем  которого

  клялись  русы,  посланные  Игорем)  или  же,  что  более  вероятно,

  Дажьбога, божества солнца и плодородия. Нельзя не обратить внимание

  на то, что лица большинства  изваяний  представляют  собой  большие

  почти плоские круги, похожие на детский рисунок "солнышка". Сходство

  с солнцем подчеркнуто радиальным расположением  волос  бороды.  Это

  определенно говорит в пользу Дажьбога.

      Hа   протяжении   длительного   сколотско-славянского   периода

  сильно колебалось соотношение  двух  основных  видов  погребального

  обряда  --  трупоположения  и  сожжения.   Первобытное   погребение

  скорченных  трупов,  которым  искусственно  придавалось   положение

  эмбриона в чреве, было связано с тотемизмом и реинкарнацией, т.  е.

  верой во второе рождение после смерти. Поэтому умершего и  хоронили

  подготовленным к этому второму рождению. Праславяне еще в бронзовом

  веке поднялись на новую ступень и отказались от скорченности. Вскоре

  появился совершенно  новый  обряд  погребения,  порожденный  новыми

  воззрениями  о  душе  человека,  которая  не  воплощается  вновь  в

  каком-либо  другом  существе   (звере,   человеке,   птице...),   а

  перемещается в "ирье", в воздушное пространство неба.

      Культ  предков  раздвоился:   с   одной   стороны,   невесомая,

  незримая душа приобщалась к небесным силам, столь  важным  для  тех

  земледельцев, y которых не  было  искусственного  орошения,  а  все

  зависело от  небесной  воды.  С  другой  стороны,  благожелательных

  предков, "дедов",  необходимо  было  связать  с  землей,  рождающей

  урожай. Это достигалось посредством закапывания сожженного праха  в

  землю и постройки над погребением модели дома, "домовины" ("столпа"

  y Нестора). Вскоре после появления обряда кремации, еще задолго  до

  интересующего  нас  периода,   появляется   очень   привычный   для

  археологов, но крайне странный по существу, обычай ссыпать сожженные

  останки "в сосуд мал", в горшок для еды. В качестве объяснения можно

  предложить такую гипотезу:  нам  известно,  что  в  древней  Греции

  праздновался  день  первых  плодов  в  честь   Аполлона   Таргелия,

  индоевропейский   эпитет   которого   происходит   от    архаичного

  наименования горшка для священного варева из первых плодов.

      С  точки  зрения  аграрно-заклинательной  магии   было   вполне

  логично совместить останки умершего предка с сосудом, подобным тому

  (а, может быть, и тем самым), в котором готовилась священная еда из

  зерен нового урожая. Трупосожжения с такими погребальными урнами  и

  деревянными домовинами дожили y славян в  глухих  углах  до  времен

  Нестора летописца.

      Однако, на протяжении всего  сколотско-славянского  периода  мы

  дважды наблюдаем появление обряда трупоположения без  сожжения  или

  только с имитацией сожжения, когда над могилой сжигалась деревянная

  домовина. Впервые мы видим это в VI -- IV вв. до н. э. на сколотском

  этапе, а вторично -- в благодатные "трояновы века", во II -- IV вв.

  н. э., когда имитацию сожжения уже  не  производили.  Трупосожжение

  продолжает  существовать  или  на  окраине  основной  праславянской

  территории (как это было в первом случае) или же просто сосуществует

  в одних кладбищах с простым захоронением. Нетрудно заметить, что  в

  обоих случаях отказ от сожжения приходится хронологически на периоды

  подъема, связанные с оживленными и устойчивыми  сношениями  с  теми

  причерноморскими народами, y которых в это время  трупосожжение  не

  бытовало. Вопрос о двойственности  погребального  ритуала  подлежит

  дальнейшему изучению.

      Вполне  возможно,  что   праславянская   и   славянская   знать

  подражала грекам-ольвиополитам,  с  которыми  она  вела  регулярную

  торговлю. Ведь именно относительно Ольвии мы знаем, что там скифский

  царевич Скил воспринял греческие религиозные обряды. Правда, нам  в

  точности неизвестно, принадлежал ли Скил к скифам-кочевникам или же

  к "скифам"-пахарям, т. е. к праславянам, но  факт  тяги  варварской

  знати к восприятию эллинских обычаев  налицо.  О  дружественных  же

  связях Ольвии именно с праславянами-борисфенитами очень определенно

  говорит  второе  имя  города:  "торжище  борисфенитов"  или  просто

  "Борисфен".

      Когда  в  результате  сарматского  нашествия,  отразившегося  в

  русском фольклоре в виде сказок о Бабе-Яге, скачущей  по  степи  во

  главе девичьего конного войска ("женоуправляемые" сарматы), торговые

  связи днепровских сколотов с Ольвией  были  нарушены,  то  на  всей

  территории  Среднего  Поднепровья  остается   только   один   обряд

  трупосожжения.  Разорение  Ольвии   сарматами   отражено   декретом

  Протагена,  а  примитивизация   уровня   культуры   в   славянском

  Поднепровье в результате постоянных сарматских наездов в лесостепь

  отражена зарубинецкой археологической  культурой  с  ее  пониженным

  хозяйственным и социальным уровнем.

      Много  времени  спустя,  в  IX  --  X  вв.  н.  э.,  когда  уже

  сформировалась Киевская держава, среди некоторой части русской знати

  в третий раз появился обряд простого захоронения без сожжения,  что

  произошло, по всей вероятности, под влиянием возобновившихся связей

  с христианской Византией. Hо как только началась многолетняя  война

  с  империей,  великокняжеское  окружение  подчеркнуто  вернулось  к

  кремации. Курганы эпохи Святослава, преследовавшего христиан,  были

  грандиозными сооружениями  на  высоких  берегах  рек,  погребальные

  костры которых должны были быть видимы в радиусе около 40 км, т. е.

  на пространство четырех -- пяти тысяч квадратных километров!

      Возрождение Среднего Поднепровья,  земли  могущественных  русов

  и "смысленных полян", в II -- IV вв. н. э. связано как с ослаблением

  к этому времени длительного сарматского ига (облегченного  наличием

  степных пространств в лесостепи) к первым векам нашей эры, так и  с

  продвижением Римской империи во времена Трояна (98-117 гг.  н.  э.)

  вплотную к местам расселения славян. Недаром превосходный историк --

  автор "Слова о полку Игореве" -- обозначил это  благодатное  время,

  как "трояновы века". Он был прав, так как именно при этом императоре

  началось небывалое оживление связей славян с южными  греко-римскими

  городами, отраженное  как  в  огромном  количестве  кладов  римских

  серебряных монет, так и в заимствовании тогдашними славянами римской

  зерновой меры "квадрантала", т. е. "четверика"; эта мера в 26 литров

  зерна дожила в России до XIX в. Это означает, что на новом  подъеме

  славяне вернулись к экспорту хлеба, столь важному  для  них  и  для

  греков в досарматское время, в VI -- IV вв. до н. э.

      В   "трояновы   века"   среднеднепровскими    славянами    была

  усовершенствована система земледелия (рало с  полозом  и  чересло),

  усложнена социальная  структура  (использование  труда  "челяди"  и

  появление  "огнищ")  и  наряду  со  всеми  этими  реальными  мерами

  рождается  потребность   в   усовершенствовании   мер   воздействия

  земледельцев  на  природу  и  силы,   управляющие   ею.   Рождаются

  аграрно-магические   календари,   которые   следует    отнести    к

  замечательным        произведениям        жреческой        мудрости

  "волхвов-облакопрогонителей".

      Во-первых, здесь обобщен  огромный  опыт  многих  поколений  по

  наблюдению за сроками дождей. Во-вторых, этот  опыт  научно  (я  не

  боюсь применения этого слова к календарю на кувшине IV в. н. э.  из

  Ромашек) обработан для отбора наиболее оптимальных  сроков  дождей,

  наиболее полезных для яровых хлебов. Отобраны именно те четыре срока

  дождей, которые указывает руководство  по  агрономии  для  Киевской

  губернии, составленное в конце XIX в. Кувшин с  оттиснутым  на  нем

  календарем,    предназначался    для    колдовских    действий    y

  родника-источника, что явствует из хорошо известных слов "Ов  жреть

  студеньцу, дождя искы от него".

      Восхищаясь  климатической  и  агрономической  наблюдательностью

  древних "облакопрогонителей"  IV  в.  н.  э.  обратим  внимание  на

  активную часть этого  календаря:  о  чем  просили  эти  волхвы  или

  жены-чародейки? Какие постоянные сроки языческих  молений  указывал

  мудрый составитель календаря, гадавший "чертами и резами"?

      Они  хорошо  раскрываются  при   привлечении   исторических   и

  этнографических материалов; главные праздники, не  считая  периодов

  молений о дожде, следующие:

      2 мая --  праздник  первых  всходов.  Позднее  --  день  святых

  Бориса и Глеба;

      4 июня -- ярилин день;

      24 июня -- Купала. Празднику предшествует "русальная неделя";

      12 июля -- отбор жертв Перуну;

      20 июля -- перунов день. Изображен "громовый знак";

      7 августа -- жатва.  Hа  кувшине  изображены  серпы  и  крестцы

  снопов.

      Другие сосуды связаны или с  новогодними  заклинаниями  на  все

  12 месяцев или же с благодарением богам за хорошую жатву.

      Новый  общий  подъем  культуры  в  "трояновы  века",  очевидно,

  сильно возвысил зарождавшееся сословие жрецов.

                                    *

      Космологические представления древних славян к  этому  времени,

  по-видимому, вполне сформировались, и  элементы  следующей  ступени

  познания мира становятся заметными не ранее XIV -- XV вв.

      Мир тогдашних  язычников  состоял  из  четырех  частей:  земли,

  двух небес и  подземно-водной  зоны.  Это  не  являлось  спецификой

  славянского  язычества,  а   было   результатом   общечеловеческого

  стадиально-конвергентного    развития    представлений,     которые

  варьировали в деталях, но в основном определялись этой схемой.

      Труднее  всего,  как  это   ни   странно,   разгадать   древние

  представления о земле, о большом земельном пространстве, наполненном

  реками, лесами, полями, зверьем и человеческими жилищами. У  многих

  народов земля изображалась как округлая плоскость, окруженная водой.

  Вода конкретизировалась или как море (что вполне отвечало положению

  ойкумены людей Старого Света) или же в  виде  двух  рек,  омывающих

  землю, что, может быть, архаичнее и локальнее -- где бы человек  ни

  был, он всегда находился  между  каких-либо  двух  рек  или  речек,

  ограничивающих его ближайшее сухопутное пространство.

      Судя по фольклору, славянские представления  о  море  не  имели

  законченного вида. Море где-то на краю земли.  Оно  может  быть  на

  севере, где на стеклянных горах находится хрустальный дворец  Кощея

  Бессмертного, сверкающий всеми цветами  радуги.  Это  --  отражение

  позднейшего знакомства с Ледовитым океаном и северным сиянием. Море

  может быть обычным, без этих  арктических  признаков.  Здесь  ловят

  рыбу,  плавают  на  кораблях,  здесь  находится   девичье   царство

  (сарматов) с каменными городами; отсюда, от  морских  берегов  Змей

  Горыныч, олицетворение степняков, направляется  в  свои  налеты  на

  святую Русь. Это -- реальное историческое черноморско-азовское море,

  издавна известное  славянам  и  даже  носившее  временами  название

  "Русского моря". До этого моря от  лесостепной  окраины  славянской

  прародины или (что то же самое) от южной окраины сколотских  царств

  можно доскакать "скорою ездою", как говаривали в XVI в., всего лишь

  за три дня.

      В этом море есть сказочный остров Буян,  в  котором  без  труда

  угадывается остров Березань (Борисфен), лежавший на наезженном пути

  в греческие земли; на  этом  острове  в  X  в.  оснащались  русские

  торговые  корабли.  Как   видим,   Черное   море   не   связано   с

  космологическими представлениями о конце земли; наоборот,  за  этим

  морем начиналось все "заморское", притягательное и лишь  наполовину

  неведомое.

      Огромные  пространства  великой  Русской  равнины,  не  имеющие

  четких естественных рубежей, определялись в русских сказках тем, что

  до последнего предела его необходимо  проехать  "тридевять  земель,

  тридесять государств".

      Для язычников был очень важен другой,  аграрный  аспект  земли:

  земля  --  почва,  рождающая  урожай,   "Мать-сыра-земля",   почва,

  насыщенная влагой,  питающей  корни  растений,  "матушка-земля",  с

  которой связан целый ряд обрядов и заклинаний. Здесь почти неощутима

  грань с воображаемым подземным сказочным миром. Богиней плодоносящей

  земли-почвы, "матерью урожай" была Макошь, введенная  в  980  г.  в

  пантеон важнейших русских божеств, как богиня плодородия.

      Небо, в прямой зависимости  от  системы  хозяйства,  по-разному

  воспринималось    первобытными    людьми:    охотники    палеолита,

  представлявшие мир как бы плоским, одноярусным,  не  интересовались

  небом, не изображали солнца, занимаясь лишь плоскостью своей тундры

  и  животными,  на  которых  они   охотились.   Охотники   мезолита,

  разобщенные на небольшие группы, затерянные  в  бесконечной  тайге,

  поневоле обратились к нему, к звездам, помогавшим им ориентироваться

  в лесной пуще  во  время  длительного  преследования  оленей.  Было

  сделано важное астрономическое  наблюдение:  оказалось,  что  среди

  бесчисленного количества медленно движущихся  по  небу  звезд  есть

  неподвижная  Полярная  звезда,  всегда  указывающая   Север.   Была

  обнаружена ось звездного небосвода, ось мира, а расположенные рядом

  созвездия  получили  навечно  звериные  имена;  первоначально  (что

  сохранилось y народов Сибири) это была Лосиха и ее дочь, от которых

  рождаются все звери сибирской тайги. Легенду об  "оленьцах  малых",

  выпадающих из небесной тучи, в 1114 г. русский летописец записал  в

  Ладоге. В дальнейшем  две  небесных  хозяйки  мира  лосино-оленьего

  облика заменились двумя небесными  медведицами:  Большая  Медведица

  (Ursus Major) и Малая  Медведица  (Ursus  Minor).  Так  родилось  в

  незапамятные времена представление о двух  могущественных  небесных

  хозяйках,  управляющих   коловращением   звездного   небосвода   (а

  следовательно, всем миром) и рождающих зверей на  потребу  людям  и

  волкам. Позднее,  y  земледельческих  народов  хозяйки  мира  стали

  изображаться в виде двух женщин и  под  именем  двух  рожаниц  были

  широко известны в средневековой Руси. Культ рожаниц дожил  до  XVII

  в., когда все еще переписывались церковные поучения против  них,  а

  песни и хороводы в честь рожаниц (Лады и Лели) и изображения рожаниц

  в народной вышивке, где их представляли в виде всадниц с  сохой  за

  седлом, по сторонам богини Макоши, дожили до конца XIX в.

      Представления земледельцев о небе и его  роли  в  природе  и  в

  человеческой жизни существенно отличались от  воззрений  охотников.

  Если охотникам нужно было знать звезды  и  ветры,  то  земледельцев

  интересовали  тучи  ("тучные",  содействующие  плодородию  дождевые

  облака) и солнце. Непознанность процесса испарения  земной  воды  и

  образования облаков  и  тумана  ("росы")  привела  к  своеобразному

  представлению о постоянных запасах воды где-то высоко над землей, на

  небе. Эта небесная влага иногда,  в  непредсказуемое  время,  может

  принять вид туч и пролиться на землю в виде дождя, "утучнить" ее  и

  содействовать росту трав и урожаю. Отсюда один шаг до представлений

  о хозяине небесной воды, распоряжающемся дождями, грозовыми ливнями

  и молниями. В  дополнение,  к  двум  архаичным  рожаницам  появился

  могущественный Род,  повелитель  неба  и  всей  Вселенной,  великий

  жизнедавец, вдувающий  жизнь  во  все  живое  посредством  дождевых

  капель.

      После  крещения   Руси   между   христианскими   и   языческими

  теологами шли споры о том, кто является владыкой мира --  языческий

  Род или христианский Саваоф. Культ Рода тоже дожил до XVII в., но в

  этнографическом материале его уже нет.

      Конструкция неба в  представлениях  древних  земледельцев  была

  очень своеобразна. Так как она возникла еще на стадии энеолита,  то

  она отразилась в религиозных верованиях самых  разных  народов.  В

  индийских ведах небо делится на два яруса: верхнее небо с  запасами

  воды ("Свах"); воздушное пространство со светилами ("Бхувах"); ниже

  находится земля -- "бхух".

      Аналогичное членение неба  дает  библия;  греческий  миссионер,

  убеждая Владимира принять новую веру, раскрывал  перед  ним  основы

  христианского миропонимания:

      "Въначало испьрва сътвори бог небо и землю в  пьрвый  дьнь.  Во

  въторый дьнь сътвори твьрдь,  яже  есть  посреде  воды;  сего  дьне

  разделишася воды: пол (половина) их възиде на твьрдь, а пол  их  --

  под твердь. В третий дьнь  сътвори  море  и  реки  и  источьникы  и

  семена".

      Эта древняя мысль еще более  четко  выражена  на  шитой  пелене

  XVI в.: "Coтворi господь небо и землю i воду превыше небес". Запасы

  дождевой воды на верхнем небе, над невидимым куполом небесной тверди

  -- это -- "хляби небесные", которыми распоряжается высшее божество,

  которые надо вымолить y него,  точно  рассчитав  календарные  сроки

  молений и треб. (Рис. 76).

      Солнце,  разумеется,  тоже  было  ценимо   земледельцами,   как

  источник света и тепла и условие произрастания всего в природе,  но

  здесь  был   исключен   элемент   случайности,   элемент   капризов

  божественной воли -- солнце было воплощением  закономерности.  Весь

  годичный цикл языческих обрядов был построен на  четырех  солнечных

  фазах и подчинен 12 солнечным  месяцам.  Солнце  в  изобразительном

  искусстве всех веков было для земледельцев символом  добра,  знаком

  света,  разгоняющего  тьму.  Hо,  так  же   как   и   в   отношении

  двухъярусности неба, где "небеса" явились следствием недостаточности

  познания законов природы, так и  в  отношении  солнца  мы  видим  в

  древних представлениях о природе ошибку, приведшую к  своеобразному

  восприятию  роли  этого  важнейшего  светила.  Во-первых,   русские

  язычники, как и все народы древности, исходили  из  геоцентрических

  представлений о неподвижности земли, вокруг которой "ходит" солнце;

  во-вторых, в древности  путались  понятия  солнца  и  освещенности.

  Солнце признавалось источником света и тепла; оно  являлось  особым

  божеством Хорсом, "Великим Хорсом" ("Слово о  полку  Игореве"),  от

  имени которого происходит наше современное наречие "хорошо", т.  е.

  "солнечно".   Hо   дневная   освещенность   мирового   пространства

  приписывалась русскими людьми XII в. не только солнцу, но и некоему

  особому неописуемому безвещественному свету, который,  по-видимому,

  в более поздние времена именовался "белым светом". В такое  понятие

  включалась не только освещенность земного и воздушного пространства,

  но и само пространство: "весь белый свет", "походить по белу-свету",

  "попал (стрелок) в белый свет, как в копеечку" и мн. дp.

      Божеством  солнца,  солнечного  дня  (может  быть,  и   "белого

  света") был Дажьбог, имя которого  постепенно  превратилось  в  имя

  "подателя благ" -- Даждьбог, "deus dator".

      С солнцем  был  связан  мифологический  родоначальник  династии

  сколотских среднеднепровских "царей" Кола-ксай  --  "Солнце-царь".

  Фрагмент подобного мифа попал в летопись XII в., где Дажьбог назван

  Солнцем-царем. Последний русский великий князь-язычник --  Владимир

  -- устойчиво именовался  в  былинном  эпосе  Владимиром-Солнцем.  В

  "Слове   о   полку   Игореве"   русские    князья    прапраправнуки

  Владимира-Солнца называются "дажьбожьими внуками".

      Много интересного и нового открывает нам  анализ  представлений

  славян-язычников о подземно-подводном ярусе мира. Здесь тоже  много

  общечеловеческого, много отголосков той отдаленнейшей эпохи,  когда

  после таяния гигантского ледника континенты были затоплены морями и

  озерами, быстро менявшими свои  очертания,  стремительными  реками,

  пробивавшими горные кряжи, необъятными болотами в  низких  долинах.

  Фольклор еще не изучен с точки зрения того,  какой  резкий  перелом

  должен был произойти в  человеческом  сознании  при  таком  быстром

  перевороте в природе, в облике и сущности мира. Укажу только на один

  факт: интереснейшая периодизация язычества начала XII в. древнейшими

  добрыми духами  называет  "берегынь",  наименование  которых  прямо

  связано  с  понятием  берега,  земли,  граничащей  с  водой.  Берег

  оберегал, спасал мезолитического человека от  нахлынувшей  на  него

  холодной водной стихии. Hа русском Севере слово "берегиня" дожило до

  XX в. в значении сирены, образ которой был заимствован из искусства

  барокко. Эти этнографические берегини корабельной  и  архитектурной

  резьбы соединяли символику воды (рыбьи хвосты) и  земли  (цветок  в

  руке), что соответствует понятию "берега".

      Важной  частью  представлений   о   подземном   мире   является

  общечеловеческая концепция подземного океана, в который  опускается

  солнце на закате, плывет ночью и выплывает на  другом  конце  земли

  утром.  Ночное  продвижение  солнца  осуществлялось  водоплавающими

  птицами  (утками,  лебедями),  а  иногда  действующей  фигурой  был

  подземный  ящер,  заглатывавший  солнце   вечером   на   западе   и

  вырыгивавший его утром на востоке. Днем солнце по небу  над  землей

  влекли кони или  мощные  птицы  вроде  лебедей.  Это  отразилось  в

  заклинательной орнаментике ритуальной и бытовой посуды.  В  русской

  этнографии широко известны ковши, скобкари, ендовы,  ручки  которых

  вырезаны или в виде коней или в виде лебедей и уток; на груди  коня

  или птицы --  огромный  знак  солнца,  а  жидкость  внутри  сосуда,

  очевидно, символизировала мировой подземный океан.

      Новгородский археологический материал X --  XIII  вв.  знает  и

  архаичного ящера: есть целый ряд ручек ковшей, оформленных  в  виде

  головы ящера.

      Начиная  с  середины  I  тысячелетия   н.   э.,   мы   получаем

  славянские  изобразительные  материалы,  дающие  схему  макрокосма.

  Таковы, например, антропоморфные фибулы из Среднего Поднепровья (из

  "Русской земли" в узком смысле). Сложная композиция  дает  нам  три

  яруса: земной (невыразительный) ярус,  от  которого  вверх  и  вниз

  устремляются лебеди; верхний ярус венчает мужская фигура (очевидно,

  Дажьбога),  от  которой  вниз  идут  условные  двуголовые  змеи   с

  зигзагом-символом дождя. Дождевые змеи расположены и в нижнем ярусе,

  завершающемся крупной мордой ящера. Схема макрокосма подчинена идее

  дождя, небесной воды, которая струится сверху, от повелителя  небес

  к земле и под землю. Предельные точки  вертикального  разреза  мира

  здесь персонифицированы Дажьбогом и Ящером. Частые изображения ящера

  на вещах из Среднего Поднепровья и  с  берегов  Роси,  быть  может,

  как-то связаны с тем, что посреди русла Роси в городе Корсуни  есть

  длинный гранитный островок (около 150 м), чрезвычайно  напоминающий

  ящера (рис. 40): острая морда с узкими глазами, лапы, длинный хвост.

  Вполне возможно,  что  в  этом  месте  было  какое-либо  святилище,

  посвященное богу нижнего мира. В 40 км y устья Роси в городке Родне

  существовало, судя по его названию, святилище бога верхнего мира --

  Рода.

      Впрочем, культ ящера не был только локальным.  Судя  по  широко

  распространенной   хороводной   игре   "В    ящера",    имитирующей

  жертвоприношение девушек, и по наличию языческого божества  "lasse"

  (рядом  с  Ладой  и  Лелей)  y  поляков,  этот  культ  был   широко

  распространен y славян.

      В  Новгороде  Великом  до  утверждения   там   государственного

  языческого культа Перуна существовало  святилище  "Бога-Коркодила".

  Новгородские гусли, древнерусский ритуальный инструмент, украшались

  изображением жертвоприношения ящеру.  Украинская  этнография  знает

  многочисленные примеры изображения ящеров и волн на бандурах.

      Место  ящера  в  системе  макрокосма  лучше  всего   определено

  знаменитыми вщижскими арками XII в. работы мастера Константина. Две

  бронзовых арки представляли собой металлический каркас модели  мира

  (по Козьме Индикоплову), устанавливаемой в  качестве  напрестольной

  сени на церковном алтаре. В каждой арке тремя кругами показаны  три

  позиции движущегося по небосводу солнца: восход, зенит,  закат.  На

  уровне земли изображен языческий бог растений и корней  --  Семаргл

  (!). Снизу к этому уровню земли-почвы тянется огромная голова ящера,

  олицетворяющего подземный мир.

      Вщижская модель  мира  с  ее  небосводом,  движущимся  солнцем,

  землей, двумя семарглами (по одному y каждого основания  арки-неба)

  и двумя ящерами -- замечательный синтез  архаичных  элементов,  как

  принятых каноническим христианством, так и  совершенно  отвергнутых

  церковью -- Семарглом и Ящером. Это изделие  для  алтаря  княжеской

  церкви -- прекрасный образец русского двоеверия второй половины XII

  в.

                                   *

      Средневековые люди, независимо от того, были  они  крещены  или

  нет, продолжали верить в  прадедовскую  дуалистическую  схему  сил,

  управляющих миром и всеми  архаичными  (а  от  этого  они  казались

  испытанными) мерами старались оградить себя, свое жилище и имущество

  от действия вампиров и "навий" (чужих, враждебных  мертвецов).  Для

  этой цели служили сотни словесных заговоров; в  них  с  необычайной

  подробностью и конкретностью перечислялись все разделы природы, все

  категории людей, животных, птиц, которые могут оказаться источником

  зла. Язычник ограждал себя со всех мыслимых и предполагаемых сторон.

      Кроме  словесных  заговоров  и   разнообразных   заклинательных

  действий,  важную   роль   играла   языческая   знаковая   система,

  разнообразный   орнамент   на   жилище,   утвари,   одежде.   Легко

  разгадываются знаки солнца, изображения доброжелательных  животных,

  символы  засеянного  поля  и  т.  д.  Однако   удается   установить

  значительно больше, чем использование отдельных разрозненных знаков.

  Древнерусский  язычник,  ожидавший  опасности  от  всего  мира,  по

  которому дуют "злые ветры", и защищался  не  отдельными  элементами

  мира,  а  системой  мироздания,  взятой  не  в  статике,  а  в   ее

  естественной, законоустановленной динамике.

      В    защитно-заклинательную    орнаментацию    русской    избы,

  сохранившей, как показывают археологические материалы  XI  --  XIII

  вв., много древних черт, введены: солнце, "хляби небесные", символы

  земли. Введены  они  весьма  продуманно.  Солнце  показано  как  на

  вщижской модели мира трижды --  восходящим  и  заходящим  в  местах

  соприкосновения кровли со срубом и в полдневном, зенитном положении

  наверху на щипце крыши. Другими словами, солнце  показано  в  своем

  закономерном расчисленном движении. Над солнцем (как и положено  по

  древней  схеме),  т.  е.  над  воображаемой  "твердью",   размещены

  причелины с волнистым узором,  символизирующим  небесную  воду,  те

  самые "хляби небесные", которые разверзаются  по  божьей  воле  для

  орошения засеянных нив.

      Человеческая "хоромина" защищена  от  упырей  и  навий  (иногда

  носителей  эпидемических  болезней)  всей  системой  макрокосма,  в

  котором часы ночного мрака неумолимо, закономерно сменяются  часами

  дня, "белого света". Языческие волхвы, знатоки символики,  умело  и

  мудро  противопоставили  сонму  невидимых  враждебных   сил   такой

  непобедимый и безупречный в своем движении механизм, как макрокосм.

  Утварь внутри дома, как мы видели  на  примере  ковшей  с  солнцем,

  конями и ящерами, тоже несла макрокосмическую защитную символику.

      Когда человек  покидал  свой  дом-крепость,  то  овеществленные

  заговоры, как можно назвать орнамент, должны были быть перенесены на

  одежду. Все предметы, связанные с изготовлением полотна для  одежды

  (вальки, трепала для льна, прялки) густо  оснащены  заклинательными

  знаками. Сама одежда, особенно женская, была  насыщена  символикой,

  опять-таки  воспроизводившей  макрокосм.  Верхняя   часть   одежды,

  головной убор, посвящалась  небу.  Здесь  господствуют  изображения

  солнца и птиц. Сами народные названия  головных  уборов  связаны  с

  птицами: "сорока", "кокошник"  (от  "кокоши"  --  курицы),  "кичка"

  (утка) и т. п. Декоративные ленты, спускающиеся от кокошника к груди

  ("рясны"), имитируют дождь. Этнографически известные  вышивки  дают

  нам  на  рубахах  и  поневах  символы  засеянного  поля,  земли,  а

  археология добавляет, исчезнувший впоследствии, символ нижнего мира:

  на свисающих вниз концах поясов изображались головы  ящеров.  Снова

  язычники прибегают к модели мира, снова микрокосм человеческого быта

  (дом,  одежда,  украшения)  воспроизводит  макрокосм,  мир  в   его

  нераздельном целом. Привнесение элементов динамики  (движущееся  по

  небосводу солнце, идущий дождь) должно было увеличить заклинательную

  силу этой глубоко продуманной и надолго  вкоренившейся  в  народную

  жизнь колдовской орнаментики.

      Обороной от упырей и навий служили  также  специальные  амулеты

  -- обереги, среди которых  встречаются  изображения  хищных  зверей

  (например, рыси, "лютого зверя"), которые должны охранять от зла.

      Язычество  заключало  в  себе  не  только  охрану  человеческой

  жизни   от   разлитого   в   мире    зла.    Основная    обрядность

  славян-земледельцев была направлена на то, чтобы воздействовать  на

  силы неба, земли и воды, воспринимавшиеся, как благожелательные,  с

  целью обеспечения урожая. До нас дошло большое  количество  древних

  святилищ, где в урочное время производились всем селом,  а  в  иных

  местах и всем племенем торжественные обряды,  далекими  отголосками

  которых являются хороводы и детские игры XIX -- XX вв. Святилища под

  открытым  небом  нередко  были   круглыми,   состоящими   из   двух

  концентрических валов, на которых разводились круговые  костры.  Во

  внутреннем кругу ставились идолы, обычно  деревянные;  здесь  горел

  жертвенник и здесь "жрали бесам", т. е. приносили жертвы богам. Это

  именовалось  "капищем".   Внешний   круг,   по   всей   вероятности

  предназначался  для  потребления  жертвенной  ритуальной   пищи   и

  назывался "требищем". Круглая форма святилищ определила их название

  "хоромами" (от "хоро" -- круг), а в ином произношении  --  храмами.

  Позднее церковники удержали это очень древнее слово за православными

  ритуальными зданиями, хотя их форма и не соответствовала этимологии

  слова "храм".

      Собрания  целого  племени  на  большие  празднества  назывались

  "соборами" и "событиями" (от  "со-бытия",  совместного  бытования).

  Всем церемониалом празднества руководили жрецы -- волхвы.

      Славянское  язычество  достигло  апогея  накануне   образования

  Киевской державы и в первые два столетия ее формирования (IX  --  X

  вв.), когда культ Перуна, бога грозы и покровителя воинов и князей,

  стал государственной религией Киевской Руси.

      Высшая    фаза    предгосударственного    язычества    отражена

  знаменитым Збручским идолом IX в., условно названным Святовитом.  В

  последние годы И. П. Русанова и Б. А. Тимощук сделали очень  важное

  открытие, обнаружив и исследовав то  святилище,  где  первоначально

  этот идол находился. Святилище на высокой горе Богит существовало со

  сколотских (скифских) времен. Для расшифровки девяти антропоморфных

  изображений и общей формы каменного идола можно предложить следующее

  истолкование: скульптурная композиция четырехгранного идола делится

  на  три  горизонтальных  зоны,  соответствующие  представлениям   о

  структуре макрокосма: небо, земля, подземный мир.  Земная  зона  на

  всех четырех гранях содержит изображения простых  людей,  мужчин  и

  женщин; одна из женщин на главной грани изображена с ребенком.

      Подземная зона представлена одним  божеством,  держащим  земную

  плоскость; на  боковых  гранях  это  божество  показано  в  боковом

  повороте, так, что оно оказывается как  бы  "триглавом",  но  более

  надежно сопоставить его с Волосом, который через  культ  умерших  и

  захороненных в землю предков может быть в какой-то мере и божеством

  земли.

      Атрибуции божеств верхней, небесной  зоны,  более  надежны.  На

  главной лицевой грани, обращенной на  север,  ко  входу  в  капище,

  изображена богиня плодородия с турьим рогом изобилия в руке. Это --

  Макошь, "мать урожая". Для входящих в капище она расположена на юг,

  на  полдень,  которому  (полдню),  по  свидетельству  современника,

  поклонялись язычники.

      По правую руку Макоши изображена Лада со  свадебным  кольцом  в

  руке. По левую руку главной богини, т. е. на третьем месте,  изваян

  Перун с конем и мечом. Hа  задней  грани  --  Дажьбог  с  солнечным

  знаком; лицо его смотрит, как и положено солнечному божеству, на юг.

      Всему  изваянию,   выкрашенному   в   красный   цвет,   придана

  фаллическая форма,  что  встречается  и  y  других  идолов.  Вполне

  возможно, что волхвы,  знатоки  и  творцы  мифологии,  этим  хотели

  показать синтез божеств с отдельными, ограниченными  функциями,  их

  слитность в божестве всей Вселенной, каковым являлся архаичный Род.

      Богиня  земного  плодородия  (Макошь),  бог  земли  предков   и

  богатства (Волос), богиня весны и свадеб (Лада), бог "белого света"

  и солнца (Дажьбог), бог грозы и покровитель воинов (Перун)  --  вес

  они слились  в  объединяющем  их  образе  Рода,  для  скульптурного

  выражения которого была выбрана форма "лингама",  источника  жизни,

  самой рождающей силы, проистекающей, как говорят наши средневековые

  авторы, из находящегося на небе Рода. Индийский верховный бог Шива,

  близкий к нашему Роду, нередко изображался  в  виде  лингама-фалла.

  Шапка Рода (такие  шапки,  как  доказал  А.  В.  Арциховский,  были

  княжеской  регалией  в  древней  Руси)  венчает  всю  композицию  и

  объединяет божества плодородия, солнечного света и тепла, весеннего

  расцвета  природы,  грозного  покровителя  племенной  знати  и  все

  человечество, представленное хороводом мужчин и женщин.

      Эта интереснейшая  композиция,  датируемая,  примерно,  IX  в.,

  является высшим достижением  языческой  теологии  первобытности  на

  самой последней, верхней ступени эпохи военной демократии. Перун  с

  конем и оружием здесь уже есть, но он помещен на  третьем  (а  если

  числить и самого Рода, то на  четвертом)  месте.  Племенная  знать,

  вооруженные всадники уже есть,  но  они  не  главенствуют,  как  не

  первенствует их божество.

      Очень  важно  сопоставить   композицию   збручского   идола   с

  пантеоном Владимира 980  г.  Прошло  несколько  более  столетия,  и

  княжеский Перун выдвинулся на самое важное  место,  возглавив  весь

  пантеон, став первым богом в системе государственного язычества всей

  Киевской Руси. И когда, после  принятия  христианства,  описывалось

  свержение языческих идолов, то речь  шла  только  об  одном  Перуне

  (Волос упомянут мимоходом); остальные боги не удостоились  внимания

  летописца.

      При князьях  Игоре,  Святославе  и  Владимире  язычество  стало

  государственной  религией  Руси,  религией  князей  и  дружинников.

  Язычество укреплялось и возрождало  старинные,  начавшие  отмирать,

  обряды. Возродилась в народном эпосе мифологическая в своей  основе

  титулатура великого князя --  "Владимир  Солнце",  уводящая  нас  к

  мифическому    Царю-солнцу    Кола-ксаю    праславянских    времен.

  Приверженность молодого государства  прадедовскому  язычеству  была

  формой  и   средством   сохранения   государственной   политической

  самостоятельности. В Киеве уже были христиане: крестились  (начиная

  со второй половины IX в.) некоторые русские люди, христианами  была

  часть наемных варягов, христианским было могущественное, враждебное

  Руси государство -- Византийская империя,  в  годы  мира  оживленно

  торговавшая с Русью. Византия стремилась внедрить христианство, так

  как по греческой  доктрине  народ,  принявший  новую  веру  из  рук

  императора и патриарха, тем самым уже становился вассалом Византии.

  Князь Святослав прекрасно понимал это. Обновленное язычество  X  в.

  формировалось  в  условиях  соперничества  с   христианством,   что

  сказалось не только  в  устройстве  пышных  княжеских  погребальных

  костров, не только в гонениях на христиан и разрушении православных

  церквей Святославом, но и в более тонкой  форме  противопоставления

  русской языческой теологии  греческой  христианской.  Это  особенно

  четко  выступает  при  анализе  известного  пантеона  Владимира.  В

  государственный  пантеон,  реальным   воплощением   которого   были

  тщательно оформленные идолы на центральной площади  Киева  y  самых

  стен великокняжеского  двора,  не  были  включены  такие  архаичные

  народные божества, как Род и Волос. Род как владыка вселенной мешал

  первенству Перуна и был исключен из пантеона. Волос, "скотий  бог",

  был, очевидно, слишком связан с земным началом, с торговлей  и,  по

  всей  вероятности,  был  слишком  демократичен,   общенароден   для

  жреческого окружения княжеской верхушки.

      Новый русский пантеон был  противопоставлен  христианскому,  но

  противопоставлен  таким  образом,  что  он  был  и   сопоставим   с

  христианским (за исключением Перуна):

         ХРИСТИАНСТВО                     ЯЗЫЧЕСТВО

    Бог-отец, творец мира       Стрибог  --  "бог-отец"  (он  же --

                                  Сварог, т. е. "Небесный")

    Бог-сын, Иисус Христос      Дажьбог  --  бог-сын небесного бога

                                  Сварога  (ему  придан  Хорс,  бог

                                  светила Солнца)

    Бог дух святой              Крылатые фантастические животные --

                                  птицы (Семаргл, грифон-Див)

    Женское божество --         Богиня плодородия Макошь

      богородица Мария

      Жрецы,   придумавшие   новый   пантеон,   пытались,   судя   по

  приведенным сближениям, уменьшить внешнее различие между язычеством

  и христианством.

                                   *

      В нашей науке оставался почти незатронутым вопрос  о  жреческом

  сословии в древней Руси, а между тем роль и значение этого сословия

  в языческом государстве были  очень  велики.  Язычество  давно  уже

  переросло формы примитивного деревенского знахарства и  развивалось

  и усложнялось параллельно усложнению социальной структуры.

      Вероятно,  уже  при  возникновении  грандиозных   общеплеменных

  святилищ сколотского времени (VI -- IV  вв.  до  н.  э.)  сложились

  какие-то группы жрецов-волхвов, которые должны были  организовывать

  обрядность "события", руководить процессом языческого богослужения,

  осуществлять гадания и производить жертвоприношения. Они составляли

  мудрые календари, знали "черты и  резы",  хранили  в  памяти  мифы,

  восходившие, по крайней мере, к бронзовому веку. Волхвы должны были

  быть близки к племенной знати, а, может быть, и составлять часть ее;

  можно думать, что "светлым князьям"  племен  могла  принадлежать  и

  верховная жреческая власть в племени.

      Общим названием жрецов  было  "волхвы"  или  "волшебники",  но,

  судя по разветвленности терминологии, в  составе  всего  жреческого

  сословия    было     много     различных     разрядов.     Известны

  "волхвы-облакопрогонители", те, которые должны были предсказывать и

  своими магическими действиями создавать необходимую  людям  погоду.

  Были волхвы-целители, лечившие людей средствами народной  медицины;

  церковники признавали  их  врачебные  успехи,  но  считали  грешным

  обращаться к ним. Существовали  "волхвы-хранильники",  руководившие

  сложным  делом  изготовления  разного  рода  амулетов-оберегов   и,

  очевидно, орнаментальных символических композиций. Творчество  этой

  категории волхвов могут изучать  как  археологи  по  многочисленным

  древним украшениям,  служившим  одновременно  и  оберегами,  так  и

  этнографы  по  пережиточным  сюжетам  вышивки  с  богиней  Макошью,

  молитвенно обращающейся к небу, богинями весны, едущими на конях "с

  золотой  сохой"  и  многочисленными  символическими   узорами.   Из

  археологически  известной  продукции  волхвов-хранильников  XII  в.

  интересны комплексы талисманов, созданные, очевидно, для свадебного

  убора невесты. В состав единого  комплекса  входят:  сидящая  птица

  (символ семейного гнезда), ключ --  символ  сохранности  имущества,

  челюсть хищника (символ охраны от зла), гребень (связан с символикой

  чистоты и здоровья) и две ложки -- устойчивый символ сытости:  одна

  ложка - жене, другая -- мужу.

      Эти  примеры  --  лишь  незначительная  часть  "волшебной"  (от

  "волхва") изобретательности волхвов-хранильников.

      Вполне возможно, что волхвы  высшего  ранга,  близкие  к  таким

  хранильникам по  своему  знанию  языческой  космогонии,  руководили

  созданием таких сложных и всеобъемлющих композиций,  как  збручский

  Род-Святовит.

      Кроме   волхвов-ведунов,   существовали   и   женщины-колдуньи,

  ведьмы (от "вЪдать" -- знать), чаровницы, "потворы".

      Интереснейший  разряд  волхвов  составляли  "волхвы-кощунники",

  сказители "кощюн" -- мифов, хранители древних преданий и  эпических

  сказаний. Сказителей называли также  "баянами",  "обаятелями",  что

  связано с глаголом "баять" -- рассказывать, петь, заклинать.

      Источники  нередко  говорят  о  многолюдстве  тех  сборищ,   на

  которых кощунники исполняли свой репертуар. Слушатели вместо  того,

  чтобы "злословного кощюньника биюще отгнати",  внимательно  слушают

  волхва (возможно, исполнявшего под аккомпанемент  гусель),  "но  не

  токмо дивятся зряще,  но  и  словеси  их  (сказителей)  извыкли"  и

  повторяют усвоенное на своих пирах. Благодаря этому и дошли до  нас

  от  поколения  к  поколению  древние  сказания,  превратившиеся   в

  "волшебные" сказки, которые еще недостаточно изучены с точки зрения

  отражения в них  архаичной  языческой  мифологии.  Для  показа  тех

  возможностей, которые открывает изучение фольклорного фонда, приведу

  один  пример.  В  княжеском  кургане   Чернигова   Черной   Могиле,

  относящемся к эпохе Святослава, был  найден  турий  рог,  окованный

  позолоченным серебром с вычеканенными на нем  фигурами  и  узорами.

  Анализ сюжетов чеканки показал, что на ритуальном роге изображен миф

  о смерти сказочно-былинного Кощея Бессмертного и об освобождении от

  его власти Анастасии Прекрасной, связанной в  сказках  с  расцветом

  весенне-летней  природы.  В  победе  над  мертвящим  началом  Кощея

  участвуют  представители  высших   вещих   сил   и   прежде   всего

  грифонообразный Див.

      По многим признакам  повествование  об  освобождении  Анастасии

  (греч. "воскресение", "возрождение"),  дочери  Димитрия,  близко  к

  античному мифу об Аиде и похищенной им Персефоны (дочери  Деметры),

  с которой связан весенне-летний расцвет  природы.  Кощей  полностью

  отождествляется с  Аидом,  повелителем  царства  мертвых,  так  как

  "кощьное" означало мир мертвых, преисподнюю.  Датировка  сказочного

  сюжета известного по записям XIX в., определена ритуальным княжеским

  рогом середины X в., а сам сюжет в свою очередь оказался  близок  к

  архаичному индоевропейскому мифу глубокой  древности,  с  греческим

  вариантом  которого  славяне  могли   познакомиться   при   участии

  греков-язычников, быть может, еще в "трояновы века", когда вплотную

  соприкоснулись с грекоязычным населением черноморского "лукоморья".

      Обработка    и     распространение     мифов     было     делом

  "волхвов-кощунников", достаточно образованных для того, чтобы знать

  греческий фольклор и в греческом имени Анастасии сохранить семантику

  образа языческой Персефоны.

      Тончайшим образом разработанная  символика  оковки  ритуального

  рога  свидетельствует  о  глубокой   продуманности   всех   деталей

  мифологического повествования и композиции в целом,  идеей  которой

  было  торжество  жизненного  начала.   Скульптурные   теологические

  композиции, раскрывающие представления о макрокосме, сложная система

  обороны от духов тьмы и зла посредством воспроизведения  макрокосма

  в его динамической закономерности, сложение (вероятнее воскрешение)

  архаичных  мифов,  отразившихся  в   сказках,   в   былинах   и   в

  изобразительном искусстве X в., -- все это результаты  деятельности

  жреческого сословия IX -- X вв.

      Возможно,  что  именно  в  жреческой  "кощунной"   среде   была

  разработана в свое время интереснейшая  и  верная  в  своей  основе

  периодизация первобытных верований, использованная автором поучения

  начала XII  в.,  в  самом  заголовке  которого  содержится  элемент

  историзма, "Слово... о том, како първое погани суще языки кланялися

  идолом и требы им клали..." Автор, как уже  говорилось,  отразил  и

  стадию первобытного дуалистического анимизма охотничьего периода  и

  стадию земледельческого монотеизма и последнюю фазу язычества эпохи

  военной  демократии  --  культ  божества  грозы  и  войны.   Автору

  антиязыческого поучения неоткуда было взять такие сведения; их  нет

  ни в византийской, ни в русской церковной литературе.  Единственно,

  что остается допустить, это  использование  им  каких-то  жреческих

  припоминаний или писаний (?).

      Анализируя  фрагменты  русского  летописания  IX  --   X   вв.,

  уцелевшие в позднейших компиляциях-сводах, можно утверждать, что  в

  языческом государстве  Руси  велись  свои  летописи.  Первые  следы

  киевского летописания относятся к концу IX в. (867 --  875  гг.)  и

  относятся к деятельности киевского князя Осколда, вероломно убитого

  варягом Олегом  в  882  г.  В  этих  отрывках  нет  никакого  следа

  христианства и явно ощущается антиваряжская настроенность автора.

      Вторично языческую (и тоже  антиваряжскую)  летопись  мы  видим

  в  описании  княжения  Игоря  и  Ольги  (912  --  946  гг.).  Здесь

  прославляется мудрость и волшебная сила волхвов, которые  предрекли

  неумолимую   смерть   Олегу   от   своего   коня,   что   равнялось

  мифологическому предсказанию смерти Кощея от своей стрелы и реальной

  клятве при заключении договора 944 г., где говорится, что нарушители

  клятвы "посечени будуть мечи своими, от стрел  и  от  иного  оружья

  своего".

      Известный рассказ о  мести  княгини  Ольги  древлянам,  убившим

  Игоря (существующий в русской и проваряжской версии), написан рукой

  русского  летописца-язычника,   восхваляющего   мудрую   жестокость

  княгини, убившей два древлянских посольства и приказавшей  изрубить

  на тризне тысячи древлян. В тексте летописи  нет  ни  одного  слова

  осуждения кровавых дел княгини Ольги; нет  даже  естественного  для

  средневековых церковных писателей противопоставления: язычница Ольга

  творила бесчеловечные, греховные дела, а через  год  --  два  стала

  христианкой и ничем не запятнала себя.

      Обычно этот  раздел  "Повести  временных  лет"  трактуется  как

  более поздняя запись устных  киевских  сказаний,  но  против  этого

  опять-таки свидетельствует  полное  отсутствие  оценок  со  стороны

  летописца-христианина. В этом случае молчание равносильно согласию.

  Иное дело, если в руках летописца XI -- XII вв. был написанный ранее

  текст языческой летописи -- тогда его  ответственность  значительно

  уменьшалась. Сказ о мудрой Ольге -- политический трактат (946  г.),

  автор которого порицает князя за нарушение установленных норм дани,

  древлянскую знать -- за  неслыханную  дерзость  (убийство  великого

  князя),  а  Ольгу  прославляет  за  установление  твердых  даней  и

  "уроков".

      Последний раздел киевской языческой летописи (964 --  980  гг.)

  относится в основном к эпохе Святослава и,  возможно,  пополнен  за

  счет "вештб витезовых" ("рыцарских прославлений"),  но  тоже  лишен

  каких бы  то  ни  было  признаков  христианской  книжности.  Вполне

  естественно, что у князя-язычника был и летописец-язычник. Относился

  ли этот писатель  к  "волшебникам",  сказать  трудно,  но  началось

  русское летописное дело явно в среде жреческого сословия в княжение

  Игоря Старого. Пушкин в своей "Песне о вещем Олеге" обессмертил одно

  из первых произведений русских летописцев-волхвов первой половины X

  в., написанное в укор  зазнавшемуся  конунгу  и  в  защиту  русских

  предсказателей.

      Ко  времени  принятия  христианства   в   конце   980-х   годов

  греческое духовенство застало на Руси не только примитивное суеверие

  деревни, но и государственную языческую религию города и социальных

  верхов с разработанным космологическим эпосом, с представлениями  о

  божественном   происхождении   великокняжеской   власти   (Владимир

  Солнце...),  разнообразным  ритуалом  и   разветвленным   жреческим

  сословием, владевшим тайнами тонко разработанной символики, знанием

  "черт и  резов",  древних  "кощюн"  и  новоизобретенной  славянской

  письменности. Важно отметить, что жреческое сословие было настроено

  как против христиан-греков, так и против варягов; одной  из  первых

  жертв новому пантеону языческих богов был намечен юноша-варяг, и это

  было облачено  в  форму  изъявления  высшей  воли:  жребий  пал  на

  варяга-христианина.

      Волхвы в деревне и в демократической  части  городского  посада

  существовали еще очень  долго:  вплоть  до  XVII  --  XVIII  вв.  в

  церковных требниках стоят вопросы к исповедующимся -- не ходил ли к

  волхвам, не исполнял ли их указаний?

      В 1060-е  годы  в  связи  с  длительным  недородом,  голодом  и

  нашествием половцев стал заметен отход от новой христианской веры и

  возврат к прадедовскому язычеству; оживилась деятельность  волхвов,

  проповедовавших даже в Киеве и Новгороде.

      Русская православная церковь создала за XI --  XIII  вв.  целый

  ряд поучений против язычества, которые свидетельствуют о  прочности

  и  устойчивости  не  только  языческих  воззрений,  но  и  открытых

  языческих  игрищ,  производившихся  даже  на  городских   площадях.

  Переписывались такие поучения вплоть до XVII в.

                                   *

      Принятие  христианства   в   очень   малой   степени   изменило

  религиозный быт русской деревни X -- XII вв. Единственным  заметным

  новшеством было прекращение трупосожжений. По  ряду  второстепенных

  признаков  можно  думать,  что  христианское  учение  о   блаженном

  посмертном бытии "на том свете", как награда  за  терпение  в  этом

  мире, распространилось в деревне после  татарского  нашествия  и  в

  результате первоначальных представлений о  неизбывности  иноземного

  ига.

      Что  касается  христианизации  русских  социальных  верхов,  то

  нам, очевидно, следует внести некоторые поправки  в  установившуюся

  схему: "в деревне -- язычество, в городе -- православие". Языческие

  верования, обряды, заговоры, формировавшиеся тысячелетиями, не могли

  бесследно исчезнуть сразу  после  принятия  новой  веры.  Отмиранию

  язычества не содействовало  то,  что  существенных,  принципиальных

  отличий нового от старого не было: и в язычестве и  в  христианстве

  одинаково признавался единый  владыка  Вселенной;  и  там  и  здесь

  существовали  невидимые  силы  низших  разрядов;  и  там  и   здесь

  производились  моления  --  богослужения  и  магические  обряды   с

  заклинаниями-молитвами;  там  и  здесь  каркасом  годичного   цикла

  празднеств были солнечные фазы; там и  здесь  существовало  понятие

  "души" и ее бессмертия, ее существования в загробном мире.  Поэтому

  перемена веры расценивалась внутренне не как смена убеждений, а как

  перемена формы обрядности и замена имен божеств. В новом духовенстве

  раздражало и  возмущало  противоречие  между  прописной  моралью  и

  реальным  бытом,  между  показным  аскетизмом  и  "сребролюбием"  и

  чревоугодием "череву работных попов".

      Падение авторитета церкви  уменьшало  силу  церковных  поучений

  против язычества, и оно в XI -- XIII вв. не угасало во  всех  слоях

  русского  общества,  но,  естественно,  перешло  на   полулегальное

  положение, так как церковные и светские власти применяли к языческим

  волхвам суровые меры вплоть до публичного ауто-да-фе.

      Во второй половине XII  в.  наблюдается  возрождение  язычества

  в городах и в княжеско-боярских кругах. Церковь  нужна  государству

  как  значительная  идеологическая  сила,  подкрепляющая   авторитет

  власти,  объявляющая  греховным  всякое   нарушение   существующего

  порядка, как богоустановленного, но  княжеско-боярские  круги  были

  крайне  недовольны   вмешательством   церкви   в   их   собственный

  традиционный быт. Примером могут служить воспетые былинами княжеские

  пиры, являвшиеся своеобразной "боярской думой", в  которой  некогда

  заседали  и  волхвы-волшебники.  На  этих  пирах  в   урочные   дни

  обязательной  была  мясная  (языческая  ритуальная)  пища.  Церковь

  запрещала  ее  в  постные  дни.  Конфликт  с   церковниками   из-за

  "мясоядения" принял общерусские размеры.

      Объяснением  возрождения  язычества   отчасти   может   служить

  оформившаяся с 1130-х годов кристаллизация полутора десятков крупных

  княжеств-королевств с устойчивыми своими династиями  с  усилившейся

  ролью местного боярства и более подчиненным положением  епископата,

  оказавшегося в зависимости от  князя.  Бояре-вотчинники,  владельцы

  нив, называвшихся "жизнью", по всей вероятности, разделяли народные

  прадедовские взгляды на аграрную заклинательную магию, главную часть

  язычества. Показателем возврата боярства в XII веке к  прадедовским

  традициям  является  исследование  Д.  А.  Крайневым  погребения  в

  белокаменном саркофаге, над которым был насыпан огромный  языческий

  курган (близ Старицы).

      Обновление язычества сказалось в  зарождении  нового  учения  о

  неисповедимом свете, отличном от солнца, в культе женского божества

  (отдельного от богородицы), в  появлении  скульптурных  изображений

  божества  света  ("Слово   о   посте...").   Церковному   стандарту

  противопоставлялось новое, эволюционирующее и поднимающееся на новую

  теологическую  высоту  язычество.  Церковники  XII  в.  спорили   с

  языческими богословами, закрепляя свои тезисы в надписях-граффити на

  стенах соборов, где утверждали, что не "бес", не языческое божество

  может  "разведрить  (прояснить)  небо"  и  "потрясти   облака",   а

  христианский бог ("Бог то сотвори!") .

      Появляются    летописцы,    совершенно     чуждые     церковной

  фразеологии,  церковному  счету  времени   и   самое   главное   --

  христианскому провиденциализму. Таков,  например,  киевский  боярин

  Петр Бориславич, писавший в 1140-1180-е годы.

      Ярким   примером   нового,   более   светского,   отношения   к

  литературе является  "Слово  о  полку  Игореве".  Христианский  бог

  упомянут здесь лишь дважды: 1)  князю  Всеславу  не  миновать  суда

  божьего; 2) Игорю бог  путь  кажет.  Ни  в  запеве  поэмы,  ни  при

  отправлении войска в поход, ни при  гибели  воинов  Игоря,  ни  при

  описании блистательной победы над Кобяком в 1184 г.- ни в одном  из

  тех случаев, когда обычай  требовал  упоминания  божьего  имени,  в

  "Слове" церковного христианского бога нет.

      Зато в поэме есть языческий небесный  бог-отец  Стрибог  и  его

  внуки -- ветры, есть "тресветлое" ("идущее по  небосводу")  солнце,

  есть древний Белес (поэт Боян -- его внук),  есть  Великий  Хорс  и

  славянские эриннии -- Карна и Желя. Русские князья дважды определены

  в великой поэме, как внуки Дажьбога.  Автор  "Слова",  предвосхищая

  поэтов  Ренессанса,  широко   пользовавшихся   образами   античного

  язычества,  воскрешает  для  своих  слушателей   родную   языческую

  романтику.

                                   *

      Неоценимым источником по язычеству  русских  социальных  верхов

  XII -- XIII вв.  являются  клады  золотых  и  серебряных  предметов

  женского  убора,  зарытые  во  время   нашествия   Батыя.   Принцип

  воспроизведения макрокосма в микрокосме личного убора проведен здесь

  последовательно: головной убор, очелья, диадемы -- небо;  рясны  --

  дождь; колты, завершающие рясны внизу у груди.  --  посланцы  неба:

  птицы-сирины, русалки с турьими рогами для полива ростков,  грифоны

  и семарглы, божества  жизни  и  растений.  В  ожерельях  --  земные

  растения и разные символы плодородия. Свисающие  вниз  концы  пояса

  довершают картину мира -- они украшены мордами ящеров.

      Каждая  отдельная  категория  вещей  украшена   особым,   тонко

  продуманным символическим узором, насыщенным аграрной заклинательной

  тематикой. Растительный узор предстоит перед нами в двух вариантах:

  заклинание роста (показаны фазы  развития  растения)  и  заклинание

  пространства, повсеместности (четырехчастная композиция из ростков),

  что может быть выражено словесной формулой:  "пусть  все  растет  и

  пусть везде растет!".

      На  таких  же   предметах   к   началу   XIII   в.   появляются

  христианские изображения: семарглов и грифонов сменяют святые Борис

  и Глеб, а возносящегося на небо Александра  Македонского  --  Иисус

  Христос. Это, во-первых, дает нам дату конца языческого возрождения

  (рубеж  XII  и  XIII  вв.),  а  во-вторых,  полностью  подтверждает

  сознательное применение на раннем этапе языческой символики, имевшей

  не декоративный, а сакральный, магический характер, так как она была

  сменена бесспорно сакральными христианскими символами.

      Совершенно исключительный  интерес  представляют  те  украшения

  из драгоценных гарнитуров русских княгинь, на  которых  никогда  не

  бывает христианских изображений. Это -- широкие серебряные браслеты,

  служившие для удержания длинных рукавов женской ритуальной  одежды.

  При  исполнении  языческого  танца  плодородия  женщины  распускали

  рукава, взмахивали ими, подражая крыльям  русалок.  Такие  весенние

  танцы "русалок" дожили до начала  XX  в.  и  отражены  в  сказке  о

  Царевне-Лягушке, где жена царевича заставляет своей пляской оживать

  всю природу.

      На   серебряных   браслетах   гравировались    символы    воды,

  растительности и, что особенно важно, изображались различные эпизоды

  языческих "русалий":  танец  с  распущенными  рукавами,  гусляры  и

  домрачеи,  питье  из  рогов  (в  честь  бога  растений  Переплута),

  жертвоприношение  Переплуту,  обряд  заклинания  посевов  в   поле,

  весенние пляски журавлей, празднование Купалы и др.

      Невозможность   появления   княгини   в    таком    подчеркнуто

  ритуальном  языческом  наряде  в  церкви  или  на  парадном   обеде

  совершенно ясна. Широкое распространение таких языческих наручей во

  всех стольных городах исключает случайность. Остается допустить, что

  знатные женщины XII -- XIII вв. участвовали в языческих обрядах  и,

  по  всей   вероятности,   возглавляли,   открывали   своим   танцем

  общенародное празднество русалий. Именно так поступил потомок людей

  этого поколения (в 11-12-м  колене)  Иван  Грозный,  который  лично

  "вешнюю пашню пахал и гречиху сеял", т. е. как старший по положению

  открыл языческий, по существу, обряд первой вспашки и первого сева.

      Увлечение   языческой   стариной   было   в    какой-то    мере

  эмансипацией от церковной  догматики,  от  греческих  форм  культа,

  поиском своих национальных религиозных воззрений и обрядов.

      Возрожденное  в  начале  феодальной  раздробленности  язычество

  было  далеко  не  таким  первобытно-натуралистическим,  каким   оно

  представлено  на  лингаме  Збручской   композиции,   и   не   таким

  конкретно-воинственным, как в  пантеоне  980  г.  Теперь,  в  эпоху

  наивысшего расцвета русских княжеств,  достигших  уровня  передовых

  европейских стран, национальная, прадедовская  вера  обрела  новую,

  более возвышенную форму культа света, солнечного света, "тресветлого

  солнца". Главным персонажем, предметом  почти  открытого  почитания

  стал не фаллический Род, не Перун, требовавший  кровавых  жертв,  а

  солнечный бог света (во всех средневековых смыслах этого слова), т.

  е. сын небесного Сварога, Солнце-Царь Дажьбог. Можно думать, что  в

  завуалированном виде этот культ проник даже в церковное  искусство.

  Мы уже видели модель мира, изготовленную, по всей вероятности, одним

  из мастеров Андрея Боголюбского для церкви во Вщиже,  где  княгиней

  была его дочь. На церковном алтаре находились бронзовые  арки,  где

  верхняя  небесная  часть  была  представлена  движущимся  по   небу

  тресветлым солнцем, а нижний мир  олицетворялся  (отсутствующими  в

  византийской схеме) огромными ящерами.

      Новая  небесная  символика  нашла  своеобразное   выражение   в

  широко  распространенной  общеевропейской  композиции   "вознесение

  Александра Македонского на небо", которая внешне никак не могла быть

  истолкована церковниками как противопоставление Христу. Тем не менее

  на диадеме великой княгини 1160-х годов в челе  композиции  помещен

  персонаж, напоминающий Александра ("помогающего людям"), а на более

  поздней диадеме другой великой княгини 1230-х годов на  этом  месте

  оказывается уже Иисус Христос во главе основных христианских святых.

      В конце XII в. композиция  "вознесение  Александра"  помещается

  уже в закомаре  великолепного  Дмитровского  собора  во  Владимире.

  Подобная   композиция   схематизируется,    приобретает    массовое

  распространение в золотом шитье и становится легальной формой культа

  солнечно-небесного божества. От церковников это потребовало  ответа

  формами того же прикладного искусства: подвесная иконка XIII  в.  с

  изображением   Христа   (уподобляемого   солнцу)   была    снабжена

  назидательной надписью: "Аз есмь свет!".

      Сохранность прадедовских языческих  верований  в  средневековой

  русской деревне не удивляет нас. По этнографическим материалам  XIX

  -- XX вв. мы знаем множество пережитков, идущих из глубины не только

  веков, но и тысячелетий. Русские крестьяне и смерды XII -- XIII вв.

  оберегали свою  веру,  откупались  от  властей  особым  налогом  --

  "забожничьем" и оберегали свой красочный праздничный ритуал. Десятки

  древних индоевропейских мифов (иногда в античной, греческой окраске)

  исполнялись  во  время  зимних  или  летних  святок.  "Кощунников",

  исполнителей мифологических  сказаний-кощун,  ставших  со  временем

  нашими волшебными сказками,  народ  слушал,  как  мы  видели  выше,

  внимательно и в многолюдстве.

      Даже  древний  обряд  трупосожжения,  доживший  в  лесном  краю

  вятичей до времени летописца Нестора ("еже творят вятичи и  ныне"),

  сохранился в южной части  вятичской  земли  (Тульская  и  Калужская

  губернии) в пережитках до конца XIX в.: на христианской могиле после

  похорон   разводили   огромный   костер.    Древние    погребальные

  избушки-домовины ("столпы") дожили до начала XX в.

      В  народных  былинах,  возникших  в  X  --  XII  вв.  в   среде

  полувоенных смердов, почти незаметен христианский элемент.  Волхвы,

  ведуны, волшебники-знахари,  "зелейники"  (народные  фармацевты)  и

  чаровницы применительно к русской деревне упоминаются в  источниках

  (в   том   числе   и   в   исповедальных   требниках,    отражавших

  действительность) вплоть до XVII-XVIII в.

      Все  это  по  отношению  к  крестьянству,  хранителю  архаичных

  традиций,  не  должно  нас   удивлять.   Но   город,   и   особенно

  аристократические   боярско-княжеские   круги,   очень   часто    в

  исторических исследованиях  бывает  противопоставлен  деревне:  там

  язычество ("язык" -- "народ"), а здесь, в городе и во дворцах, будто

  бы  полностью  господствует   давно   утвердившееся   христианство.

  Формально -- да; построены сотни каменных и деревянных церквей,  их

  ризницы наполнены тысячами богослужебных книг. Все люди крещены еще

  в младенчестве, хотя кроме христианских имен сохраняют и языческие,

  под которыми они  известны  современникам  и  потомкам.  Кто  знает

  киевского князя Василия Андреевича или Пантелеймона  Федоровича?  А

  это -- Владимир Всеволодич Мономах и его внук  Изяслав  Мстиславич,

  вошедшие в историю под своими языческими именами.

      Прежние исследователи  нередко  переоценивали  религиозность  и

  верность  православию  людей  русского  средневековья.   Источники,

  исходящие из недр  тогдашнего  духовенства,  рисуют  иную  картину.

  Напомню ее:

      "... Мнози ся ленять и зле  живуть...  не  слушая  божественных

  словес, но аще плясци  или  гудци  [скрипачи]  или  ин  кто  игрець

  позоветь на игрище или на какое зборище идольское --  то  вси  тамо

  текут [идут] радуяся... и весь  день  тот  предстоят  позорьствующе

  [наслаждаясь виденным] тамо". [Когда же нас призывают в храм] то "мы

  позевающа и чешемся и протягаемся, дремлем  и  речем:  "дождь"  или

  "студено!" или лестно [ложно] ино.

      А  на  позорищех   [театрализованных   языческих   обрядах   на

  площадях] ни крову сущю, ни затишью, но  многажды  дождю  и  ветром

  дышющю или въялици [вьюга] -- то все приемлем радуяся,  позоры  дея

  [участвуя в обряде] на пагубу душам.

      А в церкви -- покрову сущю и заветрию дивну и не  хотять  прити

  на поученье..." 1

      1 Гальковский. Указ, соч., т. II, с. 82

      Свидетельство  современника  очень  красочно  рисует  пустующие

  церкви и многолюдные языческие игрища в любую  погоду.  Здесь  речь

  идет о горожанах вообще, но у нас есть данные о том, что полководцы,

  предводители дружин гадают о судьбе похода и ходят к волхвам и верят

  их предсказаниям (там же, стр. 68-69). Православные люди лечатся  у

  волхвов, приглашают  на  дом  волхвов  и  "зелейников",  устраивают

  "сонмища" -- консилиумы (стр.  123,  126),  а  иной  раз  церковный

  писатель назовет христианский праздник "сошествия святого  духа  на

  апостолов" языческим термином "русалии" (стр. 150).

      В  XII  --  XIII  вв.  у  социальных  верхов  русских  княжеств

  изменилось  отношение  к  церкви  и  к  духовенству.  Став   частью

  государственного аппарата и частью феодального класса  (монастыри),

  русское духовенство очень скоро проявило  целый  ряд  отрицательных

  житейских  качеств  (чревоугодие,  сребролюбие,  почти  официальное

  взяточничество, лицемерие и т. п.) и,  естественно,  утратило  свой

  авторитет  "светильников  новой  истинной  веры".  Это   обусловило

  снижение авторитета церкви. Появились летописцы, освободившиеся  от

  церковного  провиденциализма,  объяснявшего  все   события   только

  проявлением божественной воли. Таков был киевский боярин (в  1160-е

  -- годы тысяцкий) Петр Бориславич, составивший подробную летопись за

  1146-1196 гг. В его замечательном труде, известном в  более  полном

  виде по выпискам В. Н. Татищева, нет  церковных  сентенций,  нет  и

  следа  провиденциализма.   Появились   открытые   протесты   против

  неблаговидного образа жизни духовенства и монахов:

      "Мнози бо отшедше мира сего во иноческая  и  паки  возвращаются

  на мирское житие, аки пес на своя блевотины... обидят села  и  домы

  славных мира сего, яко пси ласкосердии... святительский имея на себе

  сан, а обычай похабен"

                  ("Моление" Псевдо-Даниила Заточника князю Ярославу

                    Владимирскому, около 1230 г.)

      Тогда же, на рубеже XII  и  XIII  вв.,  начал  проповедническую

  деятельность Авраамий Смоленский, толковавший церковную  литературу

  народу: "Николи же умолкнуша уста его ко всем -- к  малым  же  и  к

  великым, рабом же и свободным и  рукодельным".  Его  комментарии  и

  проповеди принесли ему почтительность народа ("уже весь град к собе

  обратил есть") и лютую  ненависть  духовенства,  "лихих  пастырей",

  обличенных им. Игумены монастырей и священники повели проповедника,

  "яко злодея", на княжий двор на суд. "Рыкающие  яко  волы"  игумены

  стремились "аще бы мощно жива его пожрети". Однако, князь вступился

  за бесстрашного обличителя.

      Ощущая   постепенное   падение   авторитета   церкви,   волхвы,

  пользовавшиеся прочным доверием парода и боярства, очевидно слишком

  откровенно  расширили  свою  деятельность.  При  том  же   Ярославе

  Всеволодиче,  когда  он  княжил  в   Новгороде,   волхвы   проявили

  неосторожную активность:

      "В лето  6735  [1227].  Явишася  в  Новеграде  волхвы,  ведуны,

  потворницы и многая волхвованиа и потворы и ложная знамениа творяху

  и много зла содеваху, многих прелщающе"

                                            (Никон, летоп., стр. 94)

      Несмотря на то что "мужи княже Ярославли  въступишася  о  них",

  все волхвы были подвергнуты ауто-да-фе.

      Конфликты  княжеско-боярских  кругов  с   высшим   духовенством

  начались тогда, когда церковь стала прибегать к показному аскетизму

  и резко вмешивалась в устойчивый, веками освященный дворцовый  быт,

  включавший в себя и древние языческие празднества. Насколько прочно

  эти прадедовские пиры и  братчины  были  утверждены  в  праздничном

  церемониале, мы можем судить по тому, что два праздника, не имеющие

  абсолютно  никакого  отношения  к  христианству,  --  "новый   год"

  (церковный  год  начинался  1  марта)  и   "масленица"   продолжают

  существовать (утратив, разумеется, свою языческую сущность)  вплоть

  до наших дней, а в XIX в. они все еще отмечались, как и во  времена

  Андрея Боголюбского,  особой  ритуальной  по  происхождению  пищей:

  "васильевский" поросенок на новый год (день Василия Кесарийского  1

  января) и блинами на широкую масленицу. Поэтому церковное запрещение

  скоромной пищи в тех случаях, когда праздник приходился на  постный

  день (среду или пятницу), вызвало  крайнее  недовольство  князей  и

  аристократии  таким  излишним  ригоризмом   митрополита   и   части

  епископов. Возникли споры о "мясоядении", с  которыми  современники

  иногда даже связывали войну 1169 г. против Киева.

      Споры   о   мясоедении,   о   праве   на   языческие   традиции

  поддерживались  некоторыми  епископами.  К  ним   относился   Федор

  Суздальский, племянник упомянутого летописца (а может быть, и автора

  "Слова  о  полку  Игореве"?)   боярина   Петра   Бориславича.   Его

  характеризуют как смелого человека, не  боявшегося  "ни  князя,  ни

  боярина". Федор был "телом крепок зело ("аки дуб") и язык имея чист

  и речь велеречиву и мудрование кознено..." О нем, как о французском

  Роберте Дьяволе, недоброжелатели говорили, что он "от демона"; "инии

  же волхва его глаголаху" (ПСРЛ, X, 240). Митрополит не простил  ему

  заступничества за прадедовские обычаи, он был оклеветан и казнен  в

  Киеве.

      Неподчинение требованиям  духовенства  приводило  к  некоторому

  бытовому обособлению знати от церкви. Обособление выражалось в том,

  что князья исповедовались не  в  общей  церкви,  а  своему  личному

  духовнику, находившемуся,  естественно,  в  полной  зависимости  от

  князя. Каноническое требование  "мужу  и  жене  достоит  каятися  у

  единого отца [духовного]" (правило митрополита Георгия XI в.) могло

  привести к практике создания  во  дворцах  знати  домовых  церквей,

  моленных, "капличек". Возможно, что знаменитые новгородские  сосуды

  для причастия посадника Петрилы и жены его Варвары  (деда  и  бабки

  князя Игоря Святославича, родившегося  от  их  дочери)  2  являются

  признаком наличия подобных домовых церквей.  Несколько  позднее,  в

  XIII в., появляются иконки-триптихи для домашнего  употребления,  в

  которых сквозь формальную православность очень  явно  и  откровенно

  проглядывает языческая сущность.

      Если к сказанному  добавить  то,  что  мы  смогли  получить  из

  анализа  сюжетов  на  ритуальных  браслетах  русских  княгинь,  где

  изображались во всей полноте бичуемые церковниками русалии,  то  мы

  должны допустить, что "первые дамы" русских феодальных государств в

  XII -- XIII вв. принимали участие в языческих русалиях и,  по  всей

  вероятности, возглавляли  их.  В  этом  основа  распространеннейшей

  русской сказки  о  Царевне-Лягушке,  исполняющей  ритуальный  танец

  весеннего обновления природы 3.

      2 Рыбаков Б. А. Русские датированные  надписи  XI  --  XIV  вв.

  М., 1964, стр. 23-25.

      3   См.   рисунок   на   суперобложке:    В.    М.    Васнецов.

  Царевна-Лягушка.

      В  высших  кругах   русского   общества,   разочаровавшихся   в

  какой-то мере в православных духовных ценностях, росло стремление к

  возрождению и обновлению старых народных воззрений, поднятых теперь

  на новый культурный уровень.

      Появился интерес к высшему божеству,  которое  мыслилось  не  в

  образе библейского бога-отца (Саваофа), а  в  образе  евангельского

  бога-сына, Иисуса Христа.  Его  называли  "господом".  Иногда,  для

  внесения элемента долговременности его называли "ветхим  деньми"  и

  изображали старцем. Выбор сына, а не отца -- очевидно общее явление

  в  мифотворчестве:  Зевс  --  сын  архаичного  Урана.  Христианский

  бог-сын, бог-свет наслоился на славянского языческого бога-сына  --

  Дажьбога, сына небесного Сварога. Дажьбог  --  Солнце,  он  "Свет",

  божество света и жизненной  силы.  Во  второй  половине  XII  в.  в

  условиях конфронтации  с  духовенством  по  ряду  ритуально-бытовых

  вопросов этот древний языческий субстрат начинает проступать сквозь

  утвердившиеся формы  церковной  фразеологии  и  искусства.  В  этом

  сказывается,   очевидно,   неугасавшая   за   века   христианизации

  деятельность волхвов высшего разряда, тех "волхвов и  волшебников",

  которые при Владимире I заседали в княжеской думе в ряд с  князьями

  и боярами.

      Возникает культ некоего  неопределенного  "Света".  Его  именем

  (м. б. по примеру западных народов) хотят назвать первый день недели

  (Sonntag, Sonday), но  церковь  победила  в  споре  и  назвала  его

  "воскресением". Рождается интереснейший образ царя, мифического сына

  солнечного  Аполлона  --  Александра  Македонского,  возносящегося,

  подобно Иисусу Христу,  на  небо.  По  отклонениям  от  легенды  об

  Александре,  по  обилию  символов  плодородия  и  по  подчеркнутому

  вниманию к сюжету охоты на зайца (в зайце скрыта  смерть  Кощея  --

  Аида)  мы  должны  видеть  здесь  изображение  божества  Солнца  --

  Дажьбога.

      Александр -- Дажьбог  красуется  как  уже  сказано  в  закомаре

  Дмитровского собора во Владимире, построенном спустя 12-13 лет после

  того, как автор "Слова  о  полку  Игореве"  увековечил  Дажьбога  в

  качестве покровителя и прародителя русских людей. Неудивительно, что

  церковь в особых поучениях порицала и культ "Света" и выдолбленных,

  изваянных "болванов".

      Именно в это время,  когда  возникает  такой  опасный  соперник

  христианскому богу-сыну, русская церковная  литература  обогащается

  переводами сказаний о Симоне-волхве (из "Деяний апостола Петра")  и

  специального "Словопрения Петрова с  Симоном  волхвом"  (XIII  в.).

  Волхв Симон был чародеем, оборотнем, обращавшимся в разных зверей и

  в змея. В Риме Симон сказал апостолу Петру: "Яко Христос, бог  твой

  възнесся -- се и аз  вознесуся!"  Волхв  действительно  взлетел  на

  демонах,  но  молитва  апостола  привела   к   падению   языческого

  волшебника...4

      4 Жданов И. Русский былевой эпос. СПб., 1895, стр. 410-411.

      Это был прямой ответ церковников на  подозрительный  интерес  к

  теме вознесения на небо. В русском же  прикладном  искусстве  схема

  изображения   вознесения   "Александра"-Дажьбога   стала    частой,

  свидетельствуя о жизненности обобщенного и обновленного  языческого

  культа Света,  может быть  возрождавшего  древний  культ  Святовита

  (сказочного Световика XIX в.).

      Такое  обновление,  теологическое  язычество,  очистившееся  от

  кровавых жертвоприношений, от убийства жен на могилах  мужей  и  от

  других  первобытных   черт   свидетельствовало   об   интереснейшем

  соревновании привнесенного православия с развившимся,  поднятым  на

  новый уровень прадедовским язычеством.

      В результате целого ряда  сложных  явлений  на  Руси  к  началу

  XIII в. создалось и в деревне, и в городе  своеобразное  двоеверие,

  при котором деревня просто продолжала свою прадедовскую религиозную

  жизнь, числясь крещеной, а город и княжеско-боярские круги,  приняв

  многое из церковной сферы и широко  пользуясь  социальной  стороной

  христианства, не только не забывали своего язычества с его  богатой

  мифологией,    укоренившимися    обрядами     и     жизнерадостными

  карнавалами-игрищами с их танцами, музыкой гусляров и пением, но  и

  поднимали свою старинную, гонимую церковью религию на более высокий

  уровень, соответствующий расцвету русских земель в XII в. Возможно,

  что  религиозно-магическое   отношение   к   языческому   комплексу

  постепенно отступало на второй план, становилось все в большей мере

  традицией (впрочем, твердо охраняемой от гонений церковников) и  во

  многом переходило в  сферу  отношений  к  категориям  эстетическим.

  Происходила (частично еще в XII -- XIII вв.) некая  "секуляризация"

  языческого искусства, сочетавшаяся с более утонченным теологическим

  отношением к прадедовскому язычеству, как религиозной системе.

                                   *

      Таков  сложный  многовековой  путь   славянского   и   русского

  язычества, складывавшегося из многих, в  разное  время  возникавших

  компонентов. Несмотря на  тысячелетнее  господство  государственной

  православной церкви, языческие  воззрения  были  народной  верой  и

  вплоть до XX в. проявлялись в обрядах,  хороводных  играх,  песнях,

  сказках и народном искусстве.

      Религиозная  сущность  обрядов-игр   давно   уже   выветрилась,

  символическое  звучание  орнамента  забылось,  волшебные   (т.   е.

  созданные волхвами-волшебниками) сказки утратили свой мифологический

  смысл, но даже бессознательно повторяемые потомками формы архаичного

  языческого творчества представляют огромный интерес, во-первых, как

  яркий компонент позднейшей (XIX -- XX вв.) крестьянской культуры, а

  во-вторых, как неоценимая сокровищница сведений о многотысячелетнем

  пути познания мира нашими отдаленными предками.

      Необходимо  выразить  надежду,  что  этнографы  и  фольклористы

  соберут воедино и исследуют богатейшие фонды русского,  украинского

  и белорусского народного творчества XIV -- XIX вв.