ЯЗЫЧЕСТВО ДРЕВНЕЙ РУСИ

 Борис Александрович Рыбаков

Восточные славяне

      Середина I тысячелетия н. э. была переломной  эпохой  для  всех

  славянских племен Центральной и особенно  Восточной  Европы.  После

  нашествия гуннов, после ухода готов на запад наступила пора великого

  расселения славян. Они двигались и на  северо-запад  к  Балтийскому

  морю и на северо-восток к Ильменю и Верхней Волге, но главным  было

  неудержимое поступательное движение на юг, к Дунаю и за Дунай "через

  поля на горы", путь, нацеленный на такой ориентир,  как  знаменитый

  "Tropheum Trajani" -- "тропу Трояню" в Добрудже и далее  до  самого

  юга  Балканского   полуострова,   а   на   западе   до   Адриатики.

  Преодолевалось сопротивление Византийской империи, из двух  потоков

  складывалась  новая  ветвь  славянства  --  южная.   Перекраивалась

  этническая  карта  Европы.  Для  осуществления  этого   требовалось

  вовлечение в процесс передвижения огромных масс славянства. Процесс

  этот изучен еще не во всех деталях,  но  уже  сейчас  ясно,  что  в

  заселении  Балканского  полуострова  принимали  участие  не  только

  окраинные южные племена, ближе всех расположенные к Византии, но  и

  весьма отдаленные, находившиеся где-то по соседству с  литовцами  и

  латышами и частично смешавшиеся с ними. Продвижение с севера на  юг

  началось еще в черняховское время; северные  славянские  (а,  может

  быть, вместе с ними и  балтские?)  племена  продвигались  к  кромке

  лесной зоны, возможно,  привлеченные  тем  благоденствием,  которое

  обеспечивали их лесостепным соседям "трояновы века" мирной торговли

  с  Римом.  Археологически  это  отразилось  в  появлении  на  смену

  позднезарубинецкой культуре новой культуры киевского типа.

      После   гуннского   нашествия   и   падения   Рима   неизбежным

  следствием этих событий был упадок благоденствия, понижение  уровня

  бытовой  обстановки,   которые   обычно   называют   "исчезновением

  черняховской культуры". В VI-VII вв. в  лесостепи  и  в  предстепье

  накопились значительные массы славян, продвигавшихся непосредственно

  к  дунайской  границе  Византии.  Это  так  называемая  пепьковская

  культура, справедливо сопоставляемая с антами древних авторов VI в.

      После  приостановки  процесса  заселения  Балкан,  связанной  с

  приходом в степи в VI в. новых орд тюркских кочевников  и  натиском

  этих кочевников на славян, возобновилось расселение славян на север

  и северо-восток, их внедрение в литовско-латышскую и финно-угорскую

  среду. Внедрение это не было ни завоеванием, ни вытеснением местного

  населения.   Это   было   мирное   и   постепенное    проникновение

  славян-земледельцев в  необъятные  пространства  лиственных  лесов,

  сравнительно редко заселенные. В результате  соседского  размещения

  славянских и неславянских поселков местное  население  со  временем

  ассимилировалось. Особенно ярко мирный симбиоз славян и финно-угров

  виден на примере курганов на северо-востоке славянского расселения:

  в широкой полосе Верхнего Поволжья  славянский  погребальный  обряд

  X-XII вв. -- курганы -- устойчиво  сочетается  с  типично  финскими

  ("чудскими") шумящими привесками.

      Медлительный,  но  непрерывный  процесс  расселения  славян  по

  лесной зоне, выражавшийся известной формулой В. О.  Ключевского  --

  "внук умирал не там, где дед", -- приводил к существенному изменению

  внешней  формы  культа  предков:  каждое  новое  поколение  славян,

  врубавшихся своими подсеками и лядинами в лесные чащи, все дальше и

  дальше уходило от своих предков, захороненных в домовинах-избушках,

  образовывавших кладбища в сотни "столпов".

      С уходом потомков "селения  мертвых"  оставались  беззащитными;

  для новых пришельцев они оказывались не "дедами",  а  "навьями"  --

  чужими, а потому потенциально враждебными мертвецами. В случае любой

  хозяйственной невзгоды  новые  люди  могли  заподозрить  враждебный

  умысел навий и осквернить, уничтожить старое кладбище с  домовинами

  чужих для них предков.

      Возникает  идея  захоронения  праха  под   большими   округлыми

  насыпями -- курганами, которые на древнерусском  языке  именовались

  могилами ("могыла").  Земляная  насыпь,  округлая,  как  видимый  в

  открытом поле кругозор (а, возможно, и  имитирующая  его),  надежно

  прикрывала захороненный в ее глубине прах предка.  В  ряде  случаев

  курганной насыпью засыпали стоящую на земле домовину, оберегая ее от

  воздействия чужих людей.

      Высказанное выше  полностью  подтверждается  картой  древнейших

  курганов восточных славян: в VI в. н. э. на большей части  исконной

  славянской территории курганов нет --  славяне  находятся  в  своей

  родной среде и не беспокоятся о судьбе родовых кладбищ.

      В  то  же  самое  время  в   зоне   активной   северо-восточной

  колонизации славян в финно-угорскую  среду  здесь  одновременно  со

  славянами-колонистами появляются захоронения в  курганных  насыпях.

  Кривичи вокруг Смоленска и Пскова и словене  вокруг  озера  Ильменя

  хоронили прах предков под длинными могильными насыпями (кривичи) или

  под  огромными  высокими  сопками  (словене  новгородские).  Здесь,

  несомненно,  упрятывание  останков  в  земляные  насыпи  связано  с

  процессом расселения в инородной "чудской" среде.

      С острой  внешней  опасностью  связано  появление  курганов  на

  части исконной славянской территории на Волыни.  Здесь,  в  области

  корчакской археологической  культуры,  курганный  обряд  погребения

  появляется в VI в. Курганы располагаются  двумя  группами:  одна  в

  верховьях Тетерева, Случи и Горыни, а  другая,  много  западнее,  в

  бассейне Западного Буга 67.

      Обе   группы    корчакских    памятников    разделены    пустым

  пространством между  реками  Стырем  и  Горынью.  Следует  обратить

  внимание на то, что именно в этом пространстве, именно между Стырем

  и   Горынью,   размещались    памятники    вельбарской    культуры,

  отождествленные мною для данного участка с дулебами 68.

      67  Русанова  И.  П.  Славянские  древности  VI--IX  вв.  между

  Днепром и Западным Бугом. М., 1973. Карта на табл. 3, с. 55.

      68 Баран В. Д. Черняхiвська культура, с. 16. Карта рис. 2.

      Сюда,  на  дулебский  племенной  союз,   был   направлен   удар

  аварской орды в VI в. Дулебы ушли на запад к верховьям Эльбы  и  на

  Средний Дунай. Оставшиеся на месте славянские племенные союзы бужан

  и волынян (возможно, слившиеся впоследствии) устояли против натиска

  "обров" -- авар и обезопасили священные селения предков засыпкой их

  могильными  курганами.  Нечто  подобное   произошло   и   в   земле

  приднестровских хорватов: часть  племен  этого  союза  продвинулась

  (вероятно, тоже по причине опасности) на запад к верховьям Одера  и

  Эльбы, а большинство  добралось  до  Адриатики.  Внешняя  опасность

  появилась здесь раньше (возможно -- проход гото-гепидских племен?),

  и сооружение курганов, защищающих прах предков, началось уже в  III

  --   IV   вв.   Конструкция   этих   курганов   с   их    огненными

  кольцами-"крадами" разобрана выше.

      Близка к карпатским курганам  и  конструкция  соседних  с  ними

  волынских курганов корчакской культуры 69. Здесь небольшие (3,5-4,5

  м в диаметре) невысокие насыпи прикрывают обгоревшие  домовины,  от

  которых остались угловые столбы  и  горизонтальные  плахи.  Размеры

  домовин: от 80 х 120 см до 150 х 200 см. Изготовлены  они  были  не

  слишком фундаментально; возможно, что это  был  каркас  из  плах  и

  жердей, воспроизводивший только общие контуры жилища 70.  Сожженный

  на стороне прах в урне или чаще без урны помещался внутри домовины.

  В некоторых случаях хорошо прослеживается круговая канавка с углями

  --  остатки  кругового  погребального  костра-"крады",  устроенного

  вокруг деревянной домовины-"столпа" (курган № 5 в Мирополье). В этом

  случае есть и третий элемент  летописного  описания  обряда,  кроме

  крады и столпа, -- "сосуд мал", погребальная урна.

      Восточнославянский обряд VI--XIII вв.  очень  тщательно  изучен

  и подробно картографирован В. В. Седовым в его обобщающей  работе.

  Наиболее детально  В.  В.  Седовым  изучены  курганы  смоленских  и

  псковских кривичей72. Это своеобразные длинные насыпи, прикрывающие

  собою не одно, а много разновременных трупосожжений. Насыпи делались

  овальными и длинными, достигая иной раз 30-60 м при ширине в 8-12м.

    Перед насыпкой  кургана  на  его  будущей  площадке  разводился

  большой костер, но сожжение трупа производилось не  на  нем,  а  на

  стороне. Прах иногда ссыпался в урну, а чаще -- просто в  ямку  или

  разбрасывался  по  площади  кургана.   Повторные,   более   поздние

  захоронения тоже делались или в ямках или же прямо  на  поверхности

  уже насыпанного кургана.

      Интересной    особенностью    являются    ритуальные    костры,

  разводимые в ровиках уже сооруженной насыпи. Они объясняют нам место

  из жития Ярослава Муромского, где говорилось, что на похоронах  его

  сына "ни тризнища, ни дымы, ни битвы не творяху" 73.

      Длинные  курганы  кривичей,  насчитывающие  иногда  свыше  двух

  десятков захоронений, очевидно,  являются  родовыми  усыпальницами,

  пополнявшимися на протяжении нескольких поколений.

      Древнейшие длинные курганы появились на Псковщине в VI  --  VII

  вв. н. э., а затем они распространились и по Смоленской земле и  по

  Полоцкой (VII -- VIII вв.). "Массовое  захоронение  в  валообразных

  насыпях прекращается в IX в. ..." 74.

      Не  менее  интересными  представляются   своеобразные   курганы

  ильменских словен, называемые сопками -- от старого глагола "съпати"

  -- сыпать 75.

      69 Русанова И. П. Славянские древности..., с. 29  и  94,  табл.

  42.

      70 Рыбаков Б. А. Древности Чернигова, с. 33.

      71 Седов В. В. Восточные славяне в VI --  XIII  вв.  Археология

  СССР. М., 1982, табл. XXV. XVI, XXXVIII, XLIV, XLV.  Карты  №  8-9;

  11-27; 33-34.

      72 Седов В. В. Длинные курганы кривичей. М., 1974.

      73 См. выше, с, 89.

      74 Седов В. В. Длинные курганы кривичей, с. 35.

      75 Седов В. В. Новгородские сопки. М., 1970.

      Размеры  новгородских  сопок  значительно  больше,   чем   всех

  других деревенских древнерусских курганов: если корчакские  курганы

  едва превышали 1 м, то здесь нормальным размером были курганы в 3-5

  м высотой, а нередко встречались сопки высотою в 10 и более метров,

  равнявшиеся по высоте трехэтажному дому. Диаметр сопок  в  5-6  раз

  превышал диаметр волынских корчакских индивидуальных курганов. Сопки

  окружались у подножья кольцом из огромных валунов. По  форме  сопки

  близки  к  усеченному  конусу;  верхняя  плоская  площадка   иногда

  увенчивалась вымосткой из камней.

      Как   погребальное   сооружение,    как    место    постоянного

  общеродового культа предков, сопки новгородских словен  были  очень

  импозантны. Как правило, близ селения возвышалась одна-две сопки  и

  редко количество их на одном кладбище превышало 5-7  насыпей  (7%).

  Сопки были местом долговременного многоразового  захоронения  праха

  сожженных на стороне покойников.

      Под   насыпями   этих   величественных    курганов    погребены

  деревянные  домовины  и  каменные  вымостки,  по   своему   размеру

  соответствующие домовинам.  Таких  погребальных  сооружений  бывает

  несколько. Известны  сопки  с  троекратной  подсыпкой;  каждый  раз

  вершина кургана увенчивалась или каменной вымосткой в виде  алтаря,

  на который укладывался прах сожженного или же просто высыпанными на

  нее кальцинированными костями сожженного покойника. Через некоторое

  время производилась новая досыпка кургана с новой вымосткой-алтарем,

  а затем еще одна дополнительная вымостка,  оставшаяся  незасыпанной

  (Марфино. Сопка № 1).  В  таких  случаях  можно  предполагать,  что

  сооружение подобной огромной насыпи было делом двух-трех поколений.

  Иногда  поступали  проще:  при  повторных  погребениях  раскапывали

  западный сектор сопки, ссыпали туда прах новосожженных и закапывали

  полу кургана снова.

      Хоронили прах как в урнах, так и без них. Датируются  сопки  по

  инвентарю VI -- IX вв.76

      Большой   интерес   с   точки   зрения   языческих    верований

  представляет сожжение (или иногда захоронение) вместе с  покойником

  различных животных как домашних (конь, корова, баран, собака) , так

  и диких (медведь, заяц) и птиц, из которых опознан  орел.  Медвежьи

  когти, находимые  в  сопках,  заставляют  вспомнить  многочисленные

  упоминания в русском фольклоре отрубленной медвежьей лапы 77. Культ

  зайца известен нам не только по табу  на  него  в  русской  деревне

  вплоть до XIX в., но и по летописным данным (см. ниже).

      Появившись  в  VI  в.  в  эпоху  медлительного  расселения   по

  большому пространству лесов и стремительных  походов  через  степи,

  обряд захоронения трупосожжений под курганными насыпями  постепенно

  стал общеславянским и продержался несколько  столетий.  Кое-где,  в

  далеких и  безопасных  местах  вроде  земли  вятичей,  курганы  над

  деревянными домовинами появились только на самой окраине  племенной

  территории в X в., а на  остальной  земле  обычай  насыпать  курган

  возник не ранее рубежа XI -- XII в. Летописец  Нестор,  писавший  в

  самом начале XII в., говорил только о сожжении, насыпании  праха  в

  урну, захоронении урны в домовине ("еже творят вятичи и ныне"),  но

  ни словом не упоминал курганы. Археология подтверждает, что курганы

  у вятичей на всей их земле  появились  поздно,  что  летописец  был

  прав78.

      Окраинные курганы  вятичей,  обнаруженные  П.  П.  Ефименко  на

  стыке вятичей и северян у Верхнего Дона близ Воронежа, представляют

  интерес благодаря хорошей  сохранности  деревянных  конструкций.  В

  боршевских  курганах  обнаружены  деревянные  домовины,  обнесенные

  круговым тыном из коротких столбов-плах 79. В хорошо  сохранившихся

  срубных домовинах находилось по несколько урн с  прахом.  Курган  и

  домовина внутри него использовались  многократно,  являясь,  как  и

  новгородские   сопки,   родовым   кладбищем.   Каждый    боршевский

  погребальный комплекс с его домовиной п круговой оградой представлял

  собой не только имитацию жилища, но воспроизводил целый  поселок  с

  его избами и оборонительным тыном. Идея  родового  поселка-городища

  очень хорошо выражена в этом комплексе.

      Городища   роменско-боршевского   типа   возникли   во    время

  наибольшего натиска мадьярских орд, терроризировавших в начале IX в.

  юго-восточные  окраинные  славянские  племена:  "мадьяры  постоянно

  нападают на славян. И от мадьяр до славян -- два дня пути...  И  на

  крайних пределах славянских есть город (страна)  называемый  ВАНТИТ

  (Вятичи)" 80.

      76 Седов В. В. Восточные славяне, с. 28 -- 31.

      77 Подробнее см.: Рыбаков Б. А. Язычество  древних  славян,  с.

  102 -- 107.

      78 Арциховский А. В. Курганы вятичей.

      79 Ефименко П. П., Третьяков П. И. Древнерусские  поселения  на

  Дону. -- МИА. М.; Л., 1948, № 8.

      80 Гардизи. См.: Рыбаков Б. А. Киевская Русь.... с. 221.

      Боршевские  городища  были  крепостицами  вооруженной   русской

  деревни VIII -- X вв., и погребальный  комплекс  отразил  специфику

  того  беспокойного  времени,  добавив   к   простой   домовине-избе

  оборонительный тын вокруг нее. Донские курганы самой южной  окраины

  земли вятичей дают нам этот интереснейший комплекс  засыпанным  для

  безопасности большой земляной насыпью. На всей остальной территории

  вятичей (примерно около 100 000 кв. км) археолога  не  обнаруживают

  ранних курганов. Их, очевидно, и не было -- хоронили "в столпах, на

  путях, еже творят вятичи и  ныне".  Боршевские  домовины  дают  нам

  представление об этих столпах-избушках, стоявших  в  других  местах

  открыто, без засыпки землей. От такой домовины через 50-100 лет  не

  оставалось никаких заметных следов, и неудивительно, что  археологи

  не могут обнаружить их.

      Обычай хоронить в домовинах,  или  точнее  воздвигать  домовины

  над христианскими могилами, дожил в земле древних вятичей до начала

  XX в.: художник Н. О. Фрейман зарисовал в 1930-х годах кладбище близ

  Солотчинского монастыря на Оке, где над могилами построены домовины

  (см. выше).

      Курганный    обряд     погребения     утвердился     у     всех

  восточнославянских племен и  значительно,  на  несколько  столетий,

  пережил древнее трупосожжение. У каждого союза  племен  были  свои

  особенности погребального обряда; иногда некоторые локальные детали

  обряда помогают наметить контуры отдельных племен, вошедших  в  тот

  или иной союз, упомянутый летописцами. Погребальным обычаям  славян

  по  историческим  и  археологическим   данным   посвящена   большая

  литература 81.

      81  См.  например:  Котляревский  А.  О  погребальных   обычаях

  языческих славян; Спицын А. А. Владимирские курганы. -- ИАК,  СПб.,

  1905, вып. 15; Самоквасов Д. Я. Могилы  русской  земли.  М..  1908:

  Арциховский А. В. Курганы вятичей; Рыбаков Б. А. Радзiмiчi.  Минск,

  1932; Рыбаков Б. А. Поляне и северяне -- Сов. этнография, М., 1947,

  вып. VI -- VII; Третьяков П.  Н.  Восточнославянские  племена.  М.,

  1953; Eisner Jan. Rukovet slovanske archeologie. Praha, 1966 s. 311

  -- 454; Русанова И.  П.  Курганы  полян.  М.,  1966;  Седов  В.  В.

  Восточные славяне...

      К  сожалению,  до  сих  пор  нет  еще   исследования,   которое

  объединило  бы   археологические   данные   с   обильным,   но   не

  систематизированным этнографическим материалом.

      Общая тенденция эволюции  русской  погребальной  обрядности  за

  VI -- XIII вв. такова: обряд захоронения погребальных урн с  прахом

  сожженного покойника в деревянных избушках-домовинах, существовавший

  около тысячи лет, сменяется захоронением в курганах-"могылах",  что

  связано (как явствует из географии ранних курганов) со  стремлением

  укрыть и уберечь прах предков от опасности.

      Домовина  с  костями   погребенных   несомненно   повлияла   на

  известнейший фольклорный сюжет -- "избушку  на  курьих  ножках",  в

  которой живет Баба-Яга --  Костяная  Нога,  одно  из  олицетворений

  Смерти.

      Курганы  VI  --  X  вв.  скрыли  от  современников  и  потомков

  погребальные сооружения, но основное содержание  обряда  оставалось

  прежним -- умерший предавался огню, его тело сжигалось  на  большом

  погребальном костре.  Объектом  культа  предков  становилось  место

  захоронения горшка для еды, наполненного прахом предка.

      В IX -- XI вв.  происходит  еще  один  существенный  перелом  в

  религиозном сознании наших предков -- они отказываются от  сожжения

  и  переходят  к  ингумации,  к  простому  трупоположению.   Наличие

  массивной курганной насыпи позволяло хоронить прямо  на  земле  или

  даже в насыпи, но постепенно устанавливается  обычай  вырывать  для

  покойника яму.

      Хоронили  покойников   головою   на   запад82.   Смысл   такого

  трупоположения был в том,  что  глаза  умершего  были  обращены  на

  восток, на восход солнца -- при  ожидаемом  в  будущем  воскресении

  воскресший увидит солнце в момент восхода. Постепенно устанавливался

  обычай хоронить в гробах или колодах, которые и в XIX в.  именовали

  домовинами.

      Пережитки трупосожжения в  виде  ритуальных  костров  на  месте

  будущего погребения или у могилы ("дымы" XI в.) сохранялись  вплоть

  до конца XIX в.83

      Отказ от кремации  во  много  раз  увеличил  количество  вещей,

  сохраненных до вскрытия  курганов  археологами.  Ранее  "милодары",

  положенные с покойником, уничтожались сначала огнем "крады великой",

  а затем временем, а при погребении без огня могли уцелеть украшения,

  головное  убранство,  одежда,  обувь  и  ряд  различных  предметов,

  сопровождавших умершего.  По-прежнему  покойникам  клали  в  могилу

  посуду с едой и питьем,  но  ее  количество  никогда  не  было  так

  изобильно, как, например, в богатых черняховских погребениях; обычно

  ставили один-два горшка.

      Женщин  и  девушек  хоронили  в   подвенечном   уборе;   старух

  "опрятывали" более скромно 84.

      Переход  от  сожжения  к  простому  захоронению   произошел   в

  основном  на  рубеже  X  и  XI  вв.  Возможно,  что  в   дальнейшем

  специальными разысканиями удастся уточнить эту дату или  определить

  протяженность того отрезка времени, когда происходил этот процесс в

  разных концах Киевской Руси.  Хронологическая  близость  отказа  от

  кремации к  крещению  Руси  (988  г.)  подсказывала  многим  ученым

  сближение этих двух фактов, но, пожалуй, здесь проявляется одна  из

  известных логических ошибок: "post hoc, ergo propter hoc" -- "после

  того, значит, вследствие того". Полвека тому назад, полемизируя  со

  А. А. Спицыным, я писал: "Очень легко толковать этот резкий перелом

  в религиозных взглядах древних славян влиянием христианства --  это

  освобождает от поисков других причин, но христианство ответа все же

  не дает" 85.

      Этот  тезис  сохраняет  силу  и  поныне.  Отказ   от   сожжения

  наблюдался в первый раз за  пять  веков  до  "рождества  Христова";

  второй раз -- в II -- IV вв., когда  трудно  предполагать  крещение

  половины Черняховского населения и в третий раз переход от кремации

  к трупоположению начался в IX -- X вв. В. В.  Богомольников  указал

  целый  ряд  несоответствий  радимичских   захоронений   требованиям

  церковного канона: положение рук  погребенных  людей,  восточная  и

  северная ориентировка в ряде случаев и др.86

      82 У радимичей (а частично  и  у  других  племен)  существовала

  также и восточная ориентировка. См.: Седов В. В. Восточные  славяне

  ..., карта № 12.

      83 Карту трупоположений на кострищах  у  дреговичей,  радимичей

  и кривичей составил В. В. Седов. См.: Седов В. В. Славяне  Верхнего

  Поднепровья М 1970, с. 115, рис. 31.

      84 Рыбаков Б. А. Древности Чернигова, с. 21.

      85 Рыбаков Б. А. Радзiмiчi, Минск, 1932, с. 123.

      86 Богомольников В. В. Причины изменения  погребального  обряда

  радимичей -- В кн.: Древности Белоруссии и Литвы. Минск,  1982,  с.

  101.

      Христианские символы (крестики,  нательные  иконки)  появляются

  в русских деревенских курганах не ранее рубежа XII -- XIII вв.

      Кроме того, очень важным аргументом против мнения  о  том,  что

  духовенство будто бы сумело изменить коренным образом  погребальный

  обряд русской деревни уже к началу XI в., является полное отсутствие

  в церковных поучениях темы погребальных костров. В поучениях XI  --

  XIII вв. бичуются ритуальные  пляски,  принесение  жертв  языческим

  богам, моление  под  овином,  в  бане,  почитание  мелких  демонов,

  различные суеверия, но ни разу, ни в одном из поучений не говорится

  о старом языческом обычае сожжения покойников. Церковь, разумеется,

  должна была противодействовать кремации, которая не  согласуется  с

  христианскими канонами, но  во  времена  Владимира  Святого,  когда

  происходила смена обряда, русская церковь была еще очень далека  от

  русской деревни, еще не проникала туда и едва ли  могла  эту  смену

  организовать. Отказ городского населения X -- XI вв.  от  кремации,

  безусловно, прямо связан с принятием христианства.

      Одновременно  с  этим  происходил  повсеместный  распад  старых

  родовых  отношений,  рождалась  соседская  община,  древнее   слово

  "вервь",  означавшее  единство  родственников,  приобретало  новый,

  обратный смысл.  Вот  с  этим-то  широким  социальным  процессом  и

  следует,  по  всей  вероятности,  связывать  не  менее  широкий  по

  географическому  охвату  переход   от   сожжений   с   коллективным

  захоронением урн к простому погребению в земле, но с разведением  у

  могилы ритуальных костров Однако следует сказать, что этими словами

  намечено только возможное направление поиска, но прямого ответа  не

  дано.

                                   *

      Погребение  умерших  у  славян   и   в   древней   Руси   было,

  разумеется, обставлено многообразной обрядностью,  о  которой  дает

  приближенное   представление   известный    рассказ    Ибн-Фадлана,

  иллюстрированный не менее известным полотном Семирадского (подробнее

  см. главу 7). Судя по тому, что в этнографическом материале  вплоть

  до  начала  XX  в.  сохранялись  пережитки  древнего  трупосожжения

  (разведение в  некоторых  губерниях  костра  на  могиле),  описания

  русских, украинских и  белорусских  похоронных  обрядов,  примет  и

  суеверий, сделанные этнографами, могут быть в значительной  степени

  ретроспективно углублены и в изучаемое нами время.  Эту  обрядность

  нужно подразделить на три группы: во-первых,  обряды,  связанные  с

  приведением в надлежащий вид  самого  умершего  и  с  изготовлением

  гроба-домовины.  Во-вторых,  процесс  захоронения   и,   в-третьих,

  ежегодное поминовение умершего на его могиле (кургане).

      Из обрядов первой группы нам  известны  возрастные  различия  в

  женском уборе: девочек  хоронили  с  очень  скромными  украшениями,

  девушек и молодых женщин  хоронили  в  богатом  подвенечном  уборе;

  пожилых женщин (вероятно,  от  времени  появления  у  них  внуков?)

  убирали в последний путь скромно 87.

      87 Рыбаков Б. А. Древности Чернигова, с. 21

      Приведение  покойника  в  надлежащий  вид  выражалось  глаголом

  "спрятать", одного корня со словом "опрятный".

      По  уцелевшим  от   времени   деталям   погребального   обряда,

  открываемым при археологических раскопках,  трудно  разгадать  весь

  многообразный ритуал похорон и более или менее полная реконструкция

  его  по  одним  археологическим  материалам  невозможна.   Возьмем,

  например, одну архаичную особенность: покойника на кладбище везли на

  санях. Владимир Святославич скончался в 1015 г. под Киевом 15 июля,

  в разгар лета, но тем не менее "възложыпе и на сани ...".  Владимир

  Мономах говорил о себе, что он  написал  свое  знаменитое  поучение

  детям "на санех седя", т. е. в конце своей жизни, готовясь уехать в

  последний путь. Этнографы зафиксировали эту подробность для  XX  в.

  (Словения),  но  в  тысячах  раскопанных  славянских  курганах  нет

  никакого намека па эту деталь.

      Важным  этапом  похоронных  приготовлений   было   изготовление

  гроба или домовины (гроб тоже называли домовиной). Помимо уцелевших

  до  1930-х  годов  домовин  на  кладбищах  (см.  выше),   в   нашем

  распоряжении есть богатый фольклорный материал.

      Домовина,  как  подобие  дома,  это   --   не   только   деталь

  погребального  обряда,  но  и  выражение  определенных  религиозных

  представлений или, как несколько витиевато выражаются лингвисты, дом

  -- "манифестант позитивного члена этих оппозиций (мертвое -- живое;

  темное -- светлое) воплощает жизнь как таковую" 88.

      88 Невская Л. Г.  Семантика  дома  и  смежных  представлений  в

  погребальном фольклоре. --  В  кн.:  Балто-славянские  исследования

  1981. М., 1982, с. 108.

      В погребальных плачах и причитаниях дому  уделено  значительное

  внимание. Это и реальный дом, покинутый умершим:

             Все сменилось нонь в хоромном строеньице

             Приуныв стоит любимая скотинушка...

             Как заглянула на хоромное строеньице,

             Што строенье приклонилось ко сырой земли,

             Приуныв стоит палата грановитая,

             Припечаливши косевчаты окошечка

             На слезах стоят стекольчаты оконенки... 89

      89 Невская Л. Г. Семантика дома..., с. 106.

      Это и идеальный дом в будущем мире:

             Там построено хоромное строеньицо,

             Прорублены решотчаты окошечка,

             Складены кирпичны теплы печеньки,

             Настланы полы да там дубовые

             .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

             Поразставлены там столики точеные,

             Поразостланы там скатерти все бравые

             И положены там кушанья сахарные

             И поставлены там питьица медвяные... 90

      90 Невская Л. Г. Семантика дома..., с. 107.

      Это и реальная домовина для погребаемого трупа:

             Ай-же, плотнички-работнички,

             Што вы деете холодную хоромину, не мшоную,

             Не прорублены косевчаты окошечка,

             Не врезаны стекольчаты околенки,

             Не складена печенька муравленая... 91

      Плачи  по  мертвым  чрезвычайно   разнообразны   и   составляют

  специальный обширный раздел русского фольклора, полный  поэтических

  образок и глубоких архаизмов 92.

      91 Невская Л. Г. Семантика дома..., с. 108.

      92 Барсов Е. В. Причитания Северного края.  М.,  1872-1886,  ч.

  I-III; Соколов Ю. М. Русский фольклор.  М.,  1941  Новикова  А.  М.

  Причитания (Русское народное  поэтическое  творчество).  М.,  1978,

  93-96.

      Одним из ранних является записанный  в  летописи  плач  княгини

  Евдокии Дмитриевны по своему мужу Дмитрию Донскому в 1389 г.

             Како умре животе (жизнь) мои драгый,

             Мене едину вдовою оставив?

             Почто аз преже тебе не умрох?

             Како зайде свет очию моею?

             Где (куда) отходиши сокровище живота моего,

             Почто не промолвиши ко мне?

             Цвете мой прекрасный, что рано увядавши?

             Чему господине не взогриши на мя, ни промолвиши ко мне?

             Солнце мое! Рано заходиши...

             Месяць мой красный, рано погибавши!

             Звезда восточная, почто к западу грядеши?

             .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .

             Свете мой светлый, чему помрачился еси?

             Аще бог услышит молитву твою  --

             Помолися о мне, княгини твоей!

             Вкупе жих с тобою, вкупе умру с тобою  --

             Юность не отъиде от нас, а старость не постиже нас!.. 93

      93 Воскресенская летопись. -- ПСРЛ, СПб.,  1859,  т.  VIII,  с.

  57.

      В славянской демонологии существовало  два  образа  плакальщиц,

  оповещающих народ о смертельном несчастье. Они упомянуты в "Слове о

  полку Игореве" в связи с гибелью полков Игоря:

             О, далече зайде сокол, птиц бья -- к морю!

             А игорева храбраго плъку не кресити...

             За ним кликну Карна и Жля поскочи по Руской земли

             Смагу людем мычючи в пламяне розе.

             Жены руския въсплакашась...

      Кара -- плач по умершим. В летописи  под  1262  г.  описывается

  смерть жены литовского князя Миндовга: "... и поча карити по  ней".

  Князь послал за сестрой покойницы: "а поедн карить по своей сестре".

  Оной же приехавши парить94. Карна, очевидно, плакальщица, вопленица

  (греч. kariny), специалистка по ритуальным причитаниям. В "Слове  о

  полку Игореве" ее действие -- кликнуть.

      94 Ипатьевская летопись 1262 года. -- ПСРЛ, т. II, с. 201.

      Жля, Желя (Жьля) -- олицетворение печали и тоски. В  поэме  она

  сжигает,  душит  горечью  жара-смаги,  который  она  извергает   из

  огненного рога.  Образ  взят,  вероятно,  из  византийской  военной

  техники: греки из больших труб метали огонь на русские корабли и тем

  сжигали их; эти огнеметные трубы,  изображаемые  на  миниатюрах,  и

  являются, очевидно, прообразом "пламенного рога", с помощью которого

  богиня печали сеяла тоску по Руси.

      После  завершения   погребения   всегда   справлялись   поминки

  ("тризна" и "страва"), о которых подробнее  будет  сказано  ниже  в

  связи с княжескими курганами X в.

      Неотъемлемой частью древнего быта  было  ежегодное  поминовение

  всех умерших в так называемые родительские дни, радуницу.

      Царь Иван Васильевич в  1551  г.  предъявил  церковному  собору

  (названному по количеству статей в итоговом описании  его  действий

  "Стоглавым") целый ряд претензий, связанных с плохой  деятельностью

  духовенства. Среди его замечаний  некоторые  касались  своеобразных

  разгульных поминок на кладбищах.

      Вопрос 23

      "В троицкую субботу по селам и  по  погостом  сходятся  мужи  и

  жены на жальниках (кладбищах) и плачутся по гробом умерших с великим

  воплем. И егда скомрахи учнут играти во всякие бесовские игры и они,

  от плача преставше, начнут скакати и плясати и в долони бити и песни

  сотонинские пети на тех же жальниках, обманыцики и мошенники".

      Ответ, естественно, был  дан  в  духе  церковного  благочестия,

  "чтобы в те времена, коли поминают родители, православных  христиан

  не смущали теми бесовскими играми" 95

      Вопрос 25

      "А о велице дни (после пасхи) окличка на  родоницы  не  творити

  вьюниц и всяких в них бесований".

      Ответ

      "Чтобы о  велице  дни  и  на  родоницы  оклички  не  творили  и

  скверными речми не упрекалися".

      Вопрос 26

      "А в великий четверток порану солому палят и кличут мертвых" 96.

      95 Стоглав. СПб., 1863. Гл. 41, с. 140-141.

      96 Стоглав, с. 141-142.

      Из вопросов Ивана Грозного, вникавшего во все  стороны  русской

  жизни, выясняется, что в середине XVI  в.  существовал  целый  цикл

  общественных молений, обращенных ко всему сонму  предков.  Если  мы

  поставим царские вопросы в строгий календарный порядок, то уловим и

  логику  этого  порядка  и  обнаружим  целостную  систему,  как   бы

  воскрешающую этапы древнего языческого  ритуала  похорон  предка  и

  вместе с тем связанную с годичным аграрным циклом.

      Первым звеном этой системы будут костры из  соломы,  зажигаемые

  весной, в интервале от 19 марта до  22  апреля  (в  зависимости  от

  пасхального диапазона: 22 марта -- 25 апреля) в  "великий  четверг"

  страстной   недели,   упомянутый   Грозным.   Разведение    костров

  сопровождалось "кликанием мертвых", т. е. теми  самыми  действиями,

  которые  приписывались  Карне,   богине   погребального   плача   и

  причитаний. Этнографическими материалами подтвердилась  даже  такая

  упомянутая царем-этнографом деталь, как то, что четверговые  костры

  разжигались "порану":  на  Севере,  "чтобы  заговорное  слово  было

  крепко, ходят в лес (в "великий четверг") до солнечного восхода  за

  вересом или можжевельником... ранним же утром,  до  восхода  солнца

  зажигают его на сковороде посреди избы на полу и  все  члены  семьи

  скачут через этот огонь..." 97.

      Различие между наблюдениями Грозного  и  Максимова  заключается

  в том, что исследователь XX в. отразил более позднюю стадию  культа

  предков,  когда  все  обряды   сосредоточились   только   на   доме

  крестьянина: ночью, в темноте прядут  нитку  (в  левую  сторону)  и

  обвязываются ею по запястьям, до  восхода  солнца  приносят  в  дом

  хвойные ветки, разбрасывают их по двору, кормят домового цыпленком,

  разжигают свой домашний костерчик на сковороде и прыгают через него.

  В это же время дети бегают вокруг двора с  колокольцами  (скотскими

  боталами) в руках, чтобы отогнать всякую  нечисть  от  скотины.  На

  восходе солнца обливаются водою, смывая с себя все нечистое 98.

      К этому следует добавить,  что  в  этот  же  день  хозяин  дома

  прокапчивает "четверговой свечей"  три  креста  на  косяке  входной

  двери.

      О разведении костров у нас есть  интересные  сведения  в  одном

  поучении против язычества, основа которого относится к началу XII в.

      В более поздней переделке (по мнению  Н.  М.  Гальковского  XVI

  в.) есть прямое свидетельство о кострах:

      ...И воду к кутьи заупокойней оставляють на  столци.  И  сметье

  (мусор) у ворот жгутъ в великой четверг, молвяще тако: "У того огня

  души приходяще огреваются" 99.

      97 Максимов С. В. Нечистая, неведомая и  крестная  сила.  СПб.,

  1903, с. 393.

      98 Максимов С. В.  Нечистая,  неведомая  и  крестная  сила,  с.

  390-392.

      99  Галъковский  Н.  М.   Борьба   христианства   с   остатками

  язычества в древней Руси. М., 1913, т. II, с. 34. О датировке см. с.

  30.

      Грозный, очевидно, наблюдал не  внутренние  домашние  обряды  в

  избах, а большие костры на улицах  или  у  ворот,  хорошо  заметные

  отовсюду. К XIX в. старый обычай общественного празднования  свелся

  к огню только внутри избы.

      Языческий, ритуальный характер костров из  соломы  явствует  не

  только из их горючего материала (солома применялась  в  первобытных

  кострищах-зольниках и в погребальных кострах  курганов),  но  и  из

  того, что царь считал нужным упрекнуть духовенство в попустительстве

  этим четверговым кострам в  честь  предков,  к  которым  обращались

  "палившие солому". Церковный собор послушно согласился "заповедати,

  чтобы по-рану соломы не палили и мертвых не кликали бы".

      Эти  костры,  окруженные  крестьянами,  плачущимися   о   своих

  умерших, уводят нас к  погребальным  огням  языческих  времен;  они

  вполне логично увязываются со всем комплексом четверговых магических

  действий:   кормление   домового,    охрана    двора,    обновление

  заклинательных знаков на дверях, "микрокостер"  (имитация  древнего

  очага?)  в  избе  и  др.  --  все  это  один   круг   обращений   к

  предкам-охранителям.

      Вторым  звеном  системы   молений   предкам   была   "родоница"

  (радуница), проводимая через 12 дней после  имитации  погребального

  костра, во вторник на фоминой неделе.  Вторник  --  день  ничем  не

  примечательный и, по всей вероятности, здесь играл роль  отсчет  12

  дней от костра, а число 12  во  всех  магических  операциях  всегда

  связано с 12 месяцами  солнечного  года.  Неясна  этимология  слова

  "родоница".  Возможно,  что  первоначально  оно  было   связано   с

  "родичами", "дедами" и лишь впоследствии превратилось в радуницу. А

  может быть, этот термин как-то связан с  небесным  верховным  богом

  Родом?

      Текст 25-го царского вопроса  слишком  краток  и  не  проясняет

  сущности празднества. Здесь  снова  повторяются  "оклички",  т.  е.

  какие-то обращения к мертвым, и  упоминаются  "вьюницы",  во  время

  которых происходят всякие беснования и "упрекание скверными речами".

  Этнография хорошо знает  радуницу  во  всех  подробностях.  Приведу

  суммарное описание русской радуницы, сделанное С. В.  Максимовым  в

  1903 г.

      "В   этот   день   православная   Русь   обыкновенно   поминает

  родителей. Еще загодя  крестьянские  женщины  пекут  пироги,  блины

  пшеничные, оладьи, кокурки,  приготовляют  пшенники  и  лапшевники,

  варят мясо, студень, жарят яичницу.

      Со всеми этими яствами они отправляются на  погост  (кладбище),

  куда является и священник  с  причтом,  чтобы  служить  на  могилах

  панихиды ... Бабы поднимают невообразимый рев и плач  на  голоса  с

  причитаниями и завываниями ...

      Крестьяне  христосуются  с  умершими  родственниками,  поминают

  их, зарывают в могилы крашеные яйца, поливают  брагой,  убирают  их

  свежим дерном, поверх которого ставятся всевозможные лакомые блюда,

  в том числе и водка и пиво.

      Когда  яства  расставлены,  поминальщики   окликают   загробных

  гостей по именам и просят их попить-поесть на поминальной тризне..."

  100.

      "Вьюницы"  тоже  известны  этнографии  XIX  в.   "Вьюнец"   или

  "вьюничник", -- пишет В. Даль,  --  обряд  поздравления  молодых  в

  первую весну после брака в субботу святой недели (у Грозного --  "о

  велице дни"), а иногда и на фоминой (у Грозного "на родоницы", т. е.

  во вторник фоминой недели)" 101.

      100 Максимов С. В. Нечистая,  неведомая  и  крестная  сила,  с.

  425-426.

      101 Даль В. Толковый словарь живого великорусского  языка.  М.,

  1953, т. I, с. 329.

      Обряд  поздравлений  молодоженов,  повенчавшихся  в  январе  --

  феврале этого года (в марте и  апреле  не  венчали  из-за  великого

  поста) оказался присоединенным к празднику "красная горка", к новомy

  циклу бракосочетаний и был приурочен к дню предков "родонице". Культ

  предков был очень многогранен: дедов молили и о сохранности дома, и

  о целости скотины, о здоровье  людей  и  об  урожае  и  о  семейном

  благополучии вообще. Поэтому вполне  логично,  что  "вьюницы"  были

  приурочены к главному дню поминовения родичей, носившему специальное

  наименование "родоницы" -- предки должны были освятить новую семью,

  которая поручалась их заботам.

      Поздравление молодых происходило не  на  кладбище,  а  у  домов

  молодоженов: односельчане толпами подходят к избам молодых  и  поют

  под окнами:

                        Вьюн да вьюница,

                        Подайте кокурку, да яйцо;

                        Если не дадите --

                        Вломимся в крыльцо!102

      102 Максимов С. В. Нечистая,  неведомая  и  крестная  сила,  с.

  423.

      Молодая  ("вьюница")   должна   распахнуть   окно   и   одарить

  пришедших яйцами и пшеничным пирогом с изюмом -- кокуркой.

      Третьим звеном системы годичных  общесельских  молений  предкам

  являются необычные по форме празднества, описанные в  23-м  царском

  вопросе.

      Празднество происходило  накануне  известных  "зеленых  святок"

  (троицын день и пятидесятница) в интервале между 5 мая и 9 июня,  в

  самый разгар весенних молений о росте и благополучии  взошедших  на

  полях хлебов.

      Взятое  само  по  себе,  вне  системы  молений   предкам,   это

  празднество выглядит очень странно: происходит оно на кладбище,  на

  жальнике  (в  Новогородчине  жальники  сменяют  древние   курганные

  могильники) и состоит из трех этапов:

      1. Плач и "великий вопль" по умершим.

      2.  Ритуальные  действия   ("бесовские   игры"),   производимые

  специально прибывшими заранее ("... егда учнут ...") скоморохами.

      3. Общие пляски и пение всех, пришедших помянуть предков.

      По всей  вероятности,  это  своеобразное  сочетание  надгробных

  плачей с плясками вызвано стремлением противопоставить  мертвенномy

  началу начало жизнеутверждающее.

      Исступленные  публичные   плачи-вопли   по   мертвым   вызывали

  протесты русского духовенства еще в XIV в., когда появилось поучение

  "О желеющих", приписанное святому Дионисию.

      Под "желением" здесь понимается комплекс  поминальных  обрядов,

  сопровождаемых   "многымь   плачемь   и   рыданиемь   горкымь"    и

  самоистязанием: "Дьявол учить желению тому. А  другыя  по  мертвемь

  резатися и давитися и топитися в воде". "Последнее есть горе -- желя

  и ведеть таковыя во тму кромешнюю" тех людей,  которые  "в  желений

  ходяща бес приимаеть". В этом случае "желение" обозначает то же, что

  и "игрище", т. е. специально устроенное действо.

      Церковь обвиняла желеющих в том, что они  отрицают  воскресение

  из мертвых. "Да того  желения  мнози  в  ересь  впадають  ...  желя

  смертная в пагубу". Участникам желений церковь отказывала в покаянии

  и в причастии. Особо выделены  желеющие  женщины,  очевидно  умелые

  вопленицы; по такой жене и муж грешен: "Аще бо жена не верна, то  и

  муж не чист!" 103.

      В XVI в. (может быть,  не  без  воздействия  царского  вопроса)

  появилось поучение "еже не плакати о умерших", приуроченное  именно

  к субботе троицкой седмицы. Здесь бичуются те,  которые  "тщеславия

  деля плачются, а отшедше упиваются и кощуны деют" 104.

      103 Гальковский Н. М. Борьба христианства... М.,  1913,  с.  I,

  с. 168-171.

      104 Гальковский Н. М. Борьба христианства..., с. 183.

      Кощуны приравниваются к  полупристойным  действиям  ("кощуны  и

  играния неподобные"). Пьяные "глумятся и кощюнять". Словом "кощуны"

  переводилось греческое mythoi.  Прав  был  Грозный,  что  во  время

  поминовений "скверными речами упрекалися".

      В  этнографическом  материале  есть  еще  и   четвертое   звено

  системы молений предкам, отсутствующее в царских вопросах Стоглавомy

  собору. Это --  знаменитая  "дмитровская  (родительская)  суббота",

  предшествующая (или совпадающая с  ним)  Дмитрову  дню  26  октября

  старого стиля. Однако не будем упрекать Грозного в забывчивости  --

  есть основания считать, что дмитровская родительская  суббота  была

  одобрена и официально утверждена  именно  этим  царем  105,  что  и

  объясняет  отсутствие  упреков  русскому  духовенству   по   поводy

  дмитровских празднеств. Возможно, что исключение,  сделанное  царем

  для осенних молений, связано с памятью о русских  воинах,  погибших

  осенью 1380 г. В. И. Чичеров прав, что включение дмитровской субботы

  в  православный  церковный   обиход   могло   быть   делом   Сергия

  Радонежского, а затем Ивана Грозного,  но  сами  осенние  поминания

  следует считать "отзвуком древнего культа предков".

      Исследователь   приводит   поговорку:   "Покойнички   на   Русь

  Дмитриев день ведут; покойнички ведут -- живых  блюдут".  Далее  он

  говорит о "кормлении земли" 106.

      105 Чичеров  В.  Н.  Зимний  период  русского  земледельческого

  календаря XVI-XIX веков. М., 1957, с. 38.

      106 Чичеров В. Н. Зимний период..., с. 38-39.

      Празднование  родительской   субботы   начинается   вечером   в

  пятницу, в избах: после ужина семьи хозяйка  накрывает  стол  новой

  скатертью, ставит еду и приглашает предков. На Дмитров день пекут и

  готовят 12 блюд из зерен и мяса. Поминовение вновь  совершалось  на

  кладбище и тоже завершалось разгулом.

      Эту последнюю стадию, проводившуюся  после  обмолота  урожая  и

  завершения всех, мужских и женских, сельскохозяйственных  работ  (и

  хлеб и лен уже  сложены)  следует  рассматривать  как  благодарение

  предкам-дедам за дарованные блага.

      Итак, перед нами система годичных молений  предкам,  в  которых

  тема отдельной семьи и ее  дома  связана  с  темой  всего  селения;

  наиболее заметные действия происходят на  общем  сельском  погосте,

  иной раз с наймом целой труппы скоморохов. Экстраполяция  поминаний

  на все 12 месяцев года явствует из  частого  счета  на  12  в  этих

  поминаниях.  Вся  система  годичных  поминаний,   расставленных   в

  календарном порядке, представляется мне как бы растянутым во времени

  воспроизведением*  этапов  древних  языческих  похорон  по   обрядy

  трупосожжения:

      1.  Сожжение  костра  из  соломы,  как  имитация   погребальной

  "крады великой". Одновременно сожжение хвойных  веток  в  доме  для

  очищения жилища и живущих в нем.

      2.  "Родоница".  Воззвание  к  умершим,  плач  по  ним.  Призыв

  предков к охране дома и двора, к  покровительству  молодым  семьям.

  Кормление земли яйцами и брагой.

      3. Еще  один  плач  по  умершим,  сменяемый  буйной  тризной  с

  ритуальными "сатанинскими" плясками, пением и играми,  а  иногда  и

  драками.

      4.  Благодарение  предкам.  Поминки  на  кладбище  с   приносом

  ритуальной еды. Угощение "дедов" каждой отдельной семьи в ее доме.

      Моления предкам  открываются  имитацией  погребального  костра,

  получают  развитие  в   начале   аграрного   цикла   работ   весною

  (родоница-радуница), достигают кульминации в "зеленые святки", когда

  земледельцы озабочены своими нивами, и завершаются благодарственными

  приносами из нового урожая осенью, перед зимним замиранием природы.

  Все это происходит  в  двух  различных  пространствах:  одна  часть

  молений предкам связана с домом, с местом, где они, предки, строили,

  жили, трудились, праздновали, а  другая  часть  проходит  на  месте

  упокоения их праха, в "городе мертвых", где стоят рядами, как  избы

  в селе, деревянные избушки-домовины, покрывающие урны с  сожженными

  костями (в раннее время) или истлевшие костяки погребенных  предков

  107.

      107  Этнографическая  литература  о  погребальных   обычаях   и

  обрядах безбрежна. Из наиболее свежих работ можно указать книгу  Н.

  Н. Белецкой "Языческая символика славянских архаических  ритуалов",

  (М., 1978), где главное внимание уделено технике отправки  стариков

  "на тот свет" (вывоз в лес, опускание в яму, в овраг и т.  п.),  но

  есть и интересные сведения о связи погребальных обычаев с аграрными

  культами. Большой интерес представляют сведения о древних ритуальных

  похоронах, перешедших к XIX в. в разряд игровых действий:  похороны

  Кузьмодемьяна, Костромы или Кострубоньки, похороны Ярилы,  похороны

  кукушки (см. с. 81-95).

      Культ  предков,  постоянно  поддерживаемый  новыми   похоронами

  уходящего поколения и овеществленный домовинами  на  кладбище,  был

  очень важной составной частью древних языческих представлений.  Его

  аграрно-магическая и апотропеическая, охранительная  направленность

  еще  более  укрепляла  его  и  позволяла  противостоять  порицаниям

  духовенства.

      К  погребальным  обычаям  мы  еще  вернемся  при   рассмотрении

  княжеских курганов IX-X вв.