|
Древнееврейская литература
Вступительная статья И.
Дьяконова
I
Для своего понимания
всякая литература требует знакомства с историей народа; из‑за очень
специфичных условий сохранения памятников древнееврейской литературы это
требование является в данном случае особенно необходимым.
В древности евреями (древнееврейск.
ибрим — дословно, вероятно: «происходящие из‑за реки» (Евфрата?) )
первоначально называлась группа западносемитских племен, по‑видимому,
выселившихся в XVI — XIV вв. до п. э. из северномесопотамских степей в Сирийско‑Аравийскую
полупустыню. Часть из них, отделившись от прочих, не позже начала XIII в.
до н. э. осела к востоку и югу от Мертвого моря и, смешавшись с местным
населением, создала здесь свои государства; перейдя к оседлости, жители
этих государств (аммонитяне, моавитяне и эдомитяне, или идумеи) перестали
причислять себя к евреям, а так продолжали называть себя обычно лишь люди
из тех племен той же группы, которые долее других сохраняли образ жизни
неоседлых скотоводов, — может быть, лишь с подсобным земледелием, игравшим
незначительную роль. Эти племена пользовались самообозначением ибри,
«еврей», главным образом в общении с иноплеменниками, между собой же чаще
называли себя различными — более дробными или же сравнительно широкими — родо‑племенными
обозначениями. Среди потомков этих племен прочно держалось предание о том,
что предки их переселились из Месопотамии через Палестину на территорию,
контролировавшуюся египетскими фараонами, и должны были исполнять
египетские строительные и другие повинности, пока не были выведены в Синайскую
пустыню вождем Моисеем. Поскольку такое предание пока не нашло ни древних
письменных, ни археологических подтверждений, постольку мы должны считать
его легендарным. Во всяком случае, к XIII в. до н. э. к югу и юго‑востоку
от Палестины из еврейских скотоводческих племен образовался племенной союз
с общим культом бога Яхве, принявший название «Израиль» («бог сражается»)
(Богу Яхве, вероятно, поклонялись также идумеи; аммонитяне и моавитяне
имели своих собственных богов‑покровителей.) и начавший вторжение в
Палестину с востока через реку Иордан (а может быть, также и с юга, от Синая).
Впервые в письменных источниках этот племенной союз упомянут в победной
надписи фараона Мернептаха (конец XIII в. до н. э.); он обозначен как
уничтоженный, по‑видимому, уже к западу от Иордана.
Археологически доказано,
что в XIII — XII вв. до н. э. имели место войны между вторгшимися с востока
племенами и городами‑государствами местных, тоже западносемитских
жителей Палестины — ханаанеев. Как об этом рассказывало и древнееврейское
предание, многие ханаанейские города (например, Иерихон, Хацор и др.) были
разрушены. По‑видимому, завоеватели встретили здесь и некоторые
племена, близко родственные им по языку и традиционным родословиям и
сходные по своему социально‑хозяйственному строю, но поселившиеся в
стране уже раньше; их они вобрали в свой племенной союз. Последний и
сложился в своем традиционном составе, видимо, уже внутри Палестины, в XII
— начале XI вв. до н. э. (он состоял из «двенадцати колен Израиля» или,
вернее, из одиннадцати племен и одной специально посвященной культу
союзного бога Яхве родоплеменной группы — левитов). В ходе первых войн и
разрушения городов одна часть оседлых местных жителей — горожан и крестьян
— погибла, другая — подчинилась вторгшимся племенам под условием дани и
повинностей; но несомненно, что после первоначального периода непримиримой
вражды наступил мир, и немалая часть тех же местных жителей (ханаанеев)
влилась путем браков, усыновлений и иначе в состав племен‑завоевателей,
постепенно перешедших к оседлости. Классический древнееврейский язык I тыс.
до н. э. являет черты смешения западпосемитских говоров двух разных групп,
из которых один можно отождествить как язык скотоводов Сирийско‑Аравийской
полупустыни II тыс. до н. э., а другой — как язык ханаанеев. Процесс
слияния был ускорен тем, что с XII века всему палестинскому оседлому
населению без различия приходилось обороняться от набегов других семитских
племен из пустыни, с востока и с юга,— кочевников, одомашнивших верблюда, а
потому более подвижных, чем были до них еврейские племена. Но, несмотря на
постепенное этническое смешение, еще долго население городов и долин слыло
по преимуществу ханаанейским, а население, осевшее на Палестинском нагорье
и освоившее его под земледелие,— по преимуществу израильским.
Но и перейдя к оседлости,
израильтяне в Палестине все еще продолжали жить родовым строем и
управляться вождями — «судьями» (шофетим). Лишь к концу XI в. до н. э.
создается Израильское царство в ходе борьбы с попытками завоевания всей
страны заморским народом филистимлян, осевшим в начале XII в. до н. э. на
побережье, от района севернее нынешнего Тель‑Авива и вплоть до Газы
на юге.
Первые попытки создания
царства были сделаны Гидеоном, затем Саулом; но прочная государственность
на рабовладельческой основе была создана Давидом и его сыном Соломоном
(конец XI — первая половина X в. до н. э.). Соломон впервые построил богу
израильского племенного союза, Яхве, храм в Иерусалиме: ранее ему был
посвящен лишь шатер — «скиния», содержавшая особый ларец — «ковчег завета»,
который считался земным местопребыванием незримо присутствующего во всем
мире божества.
Однако уже при преемнике
Соломона новое государство в результате народного восстания распалось на
два царства — Израильское на севере Палестины и в Заиорданье и Иудейское на
юге Палестины. Из «двенадцати колен Израиля» в составе Иудейского царства
осталось племя Иуда, часть левитов и небольшие группы из еще двух племен; в
то же время в племя Иуда влились значительные местные иноплеменные группы.
Между тем в 722 г. до н. э. Израильское царство было завоевано и уничтожено
Ассирией, жители его были выселены и навсегда бесследно растаяли среди
разноязычного населения Ближнего Востока; таким образом, единственными
представителями древнего еврейского народа того времени остались иудеи — в
это время так стало обозначаться все вообще население южного, Иудейского
царства, каково бы ни было его происхождение.
Период X — VII вв. до н.
э. был в Израильском, а затем Иудейском царстве порой бурного развития
классовых отношений, обогащения аристократии — «мужей достойных» (гибборе хайил)
и одновременно порой обнищания, а затем и закабаления рядовых земледельцев.
Это вызвало к жизни так называемое пророческое движение. «Пророками»
первоначально назывались неофициальные жрецы или волхвы, составлявшие
особую корпорацию; их наименование перешло к новым религиозно‑политическим
проповедникам.
«Пророки», полностью
оставаясь на почве безраздельно господствовавшего в древности
рабовладельческого мировоззрения, идеализировали родовое прошлое, как это
характерно для социальных движений эпохи рабства; поэтому они осуждали
угнетение лишь массы рядовых свободных (но не рабов) и сопутствовавшие ему
общественные бедствия — долговую кабалу, обращение в рабство полноправных
членов иудейско‑израильских общин и принудительную скупку земли у
должников кредиторами; так, в одной из проповедей «пророка» Исайи (5 : 8,
15) говорится:
«Горе прибавляющим к дому
дом,
Тем, кто поле соединяет с
полем,‑
Пока вовсе не станет
места,
Чтоб они одни остались
посреди земли!
И унижен был человек, и
низко пал муж,‑
Но будут опущены очи гордецов!»
(Ср. также: «Так говорит Яхве:
«Из‑за трех
прегрешений Израиля, из‑за четырех
Я не стану отвращать его
беду:
Из‑за продажи
праведника за серебро
И бедняка ‑ за пару
сандалий!» («Книга Амоса», гл. 2 : 6).
Поскольку и в
завоеванных, и в окружавших Палестину ханаанейских городах‑государствах
(в частности, в Финикии) классовый антагонизм развился гораздо раньше, чем
у недавно перешедших к оседлости племен, постольку «пророкам» и их
сторонникам представлялось, что социальное угнетение явилось лишь следствием
культурного смешения израильтян с местным населением; в их религиозно‑окрашенном
мировоззрении это смешение вопринималось прежде всего как поклонение «чужим
богам», помимо главного бога племенного союза — Яхве (это имя рано — хотя
точно не известно, когда именно,— было табуировано, и было предписано
заменять его словом «Господь»). Под «чужими богами» понимались прежде всего
ханаанейские боги, в том числе финикийские, но также боги аммонитян и моавитян
и восточных семитов — ассирийцев и вавилонян. Однако при очень близком
этническом и языковом родстве евреев с другими семитскими народами вряд ли
в то время было на самом деле возможно установить, каких божеств следовало
считать исконно ханаанейскими и культы их — нововведением у евреев. Во
всяком случае, не подлежит сомнению, что евреи исконно и, по крайней мере,
до V в. до н. э. поклонялись не только Яхве, но и другим божествам, и эти
божества не обязательно были заимствованными у какого‑либо иного
народа.
Пока существовало
северное, Израильское царство, «пророческое движение» имело в нем мало
практических успехов (Из сохранившихся произведений к северному царству
относятся, по‑видимому, «Книга Осии» и часть источников Пятикнижия и
исторических книг; возможно северное (израильское) происхождение «Книги
Наума», части стихов «Песни песней» и т. п. См. об этих сочинениях ниже.).
Между тем борьба, начатая против сельской аристократии,— а она главным
образом и пыталась эксплуатировать своих более бедных соплеменников,—
естественно, выливалась в борьбу против местных святилищ, которые были
идеологической опорой аристократии. Поэтому «пророки» стали выступать
против местных центров богослужения, даже если они были посвящены самому
богу Яхве: законным был признан только культ в Иерусалимском храме. Это
обеспечило «пророческому движению» поддержку царей Иудейской монархии,
сидевших в Иерусалиме и увидевших в «пророках» союзников в борьбе с
аристократией местных общин: находясь вне влияния дворца и столичных
властей, аристократия, видимо, стремилась к максимальной независимости.
Вначале в Израильском и
Иудейском царстве не отрицалось само бытие других божеств, помимо Яхве,
однако «пророки» настаивали на обязательности «договора» («завета»), якобы
заключенного между Яхве и израильским племенным союзом; по этому «завету» Яхве
обязался будто бы вручить израильским племенам «землю обетованную» в
Палестине, а члены племенного союза были за это обязаны поклоняться
исключительно одному Яхве, богу «ревнивому», жестокому и свирепому, и
выполнять его предначертания, переданные через легендарного Моисея и
пророков. Логика спора и борьбы с противниками очень скоро привела
«пророков» к провозглашению Яхве вообще единственным настоящим богом и,
таким образом,— к монотеизму.
Движение «пророков» было
в высшей степени противоречивым. Выступая против главнейших социальных зол
эпохи, разоблачая многие отталкивающие суеверия и впервые пытаясь внести
этическую струю в примитивные магически‑ритуалистические верования
древности (например, именно Исайе принадлежит знаменитый призыв «перековать
мечи на орала»), они в то же время принимали как нечто раз навсегда данное
антагонизм рабовладельцев и рабов, поддерживали своим авторитетом монархию,
все более стремившуюся к деспотизму, фактически проповедовали изоляцию
своего народа от окружающих культур и явились едва ли не первыми в
древности поборниками нетерпимости. Некоторые из книг, ставших
идеологическим орудием движения на его позднем этапе —как, например, «Книга
Чисел», «Второзаконие»,— объявляли жесточайшее истребление ханаанеев
религиозным долгом народа Яхве,— правда, задним числом, так как к VIII —
VII вв. до н. э. ханаанеев, как особой от евреев народности, в стране,
видимо, уже не было. Тем не менее именно это служило потом оправданием средневековых
религиозных войн в христианском мире и образцом для учения о «священной
войне» в мусульманстве.
Начиная со второй
половины VIII в. до н. э. религиозно‑политические речи «пророков»
стали записываться. Из более ранних памятников древнееврейской устной и
письменной литературы, о былом существовании которых мы иногда знаем, а
иногда догадываемся, до нас дошло немногое. К IX—VIII вв. до н. э. восходят
компилированные из нескольких более ранних источников книги «Бытия»,
«Исход», «Левит» и «Чисел», излагающие мифическую и легендарную историю
мира и израильских племен в духе концепции «завета» израильтян с богом Яхве
и содержащие также юридические и религиозно‑этические законы и
правила,— например, знаменитые «десять заповедей»; эти книги приписаны
легендарному Моисею, но предполагают уже оседлое существование народа,
которому адресованы их поучения. Примерно к VII и отчасти к началу VI в. до
н. э. относятся исторические книги («Иисуса Навина», «Судей», «I— IV Книги
Царств»,— иначе «I — II Книги Самуила» и «I — II Книги Царей»), излагающие
историю Палестины с XIII по начало VI в. до н. э. главным образом с точки
зрения выполнения или невыполнения народом и царями предполагаемых
предписаний Яхве. В 622 г. до н. э., при перестройке Иерусалимского храма
при царе Иосии, была «найдена» «Книга Второзаконие», подытоживавшая учение
«пророков»; она была тоже приписана Моисею и вместе с первыми четырьмя
«Книгами Моисеевыми» составила Пятикнижие, или Тору, наиболее почитаемую
часть иудейского Священного писания, получившую значение свода религиозных
догматов.
К периоду «царств» (X —
начало VI вв. до н. э.) относится часть дошедшей до нас древнееврейской
культовой лирики (псалмы); все они без разбору позже приписывались царю
Давиду. Еще старше некоторые сохраненные в прозаических книгах отрывки
дружинного эпоса и других песнопений времени племенного союза; самым
древним считается эпический отрывок «Песнь Деборы» («Книга Судей», гл. 5)
конца XII в. до н. э.
В 597 г. до н. э.
Иудейское царство было завоевано Навуходоносором II, царем Вавилона;
значительная часть иудеев была переселена в 586 г. до н. э. в Вавилонию, но
здесь они не были обращены в рабство и сохранили между собой идеологические
связи. Здесь продолжалась деятельность «пророков»; наиболее значительный из
них, Езекиил, выдвинул религиозно‑утопическую идею восстановления
Израиля как теократического государства с центром в Иерусалиме. В конце VI
в. до н. э. персидские цари Ахемениды, завладевшие Вавилонией и всем
Ближним Востоком, из стратегических соображений решили восстановить и
укрепить разрушенный Иерусалим и позволили пленным иудеям вернуться туда и
отстроить храм Яхве. Создалась самоуправляющаяся храмово‑городская
иудейская община, для членов которой догма Торы и учения пророков были
обязательными; но в эту общину не были приняты многие из остававшихся после
«вавилонского пленения» в Палестине, а также новые поселенцы, успевшие
здесь появиться; они составили отдельную общину самаритян. Все социальные
бедствия, выпадавшие до тех пор или впоследствии на долю иудеев, отныне
приписывались каким‑либо их отступлениям от буквы Торы в этическом и
особенно в ритуальном отношении, что явилось причиной ритуалитически‑буквалистского
характера, который приняла иудейская религия. В то же время, во избежание
подобных отступлений в будущем, всему мужскому населению было вменено повседневное
изучение Торы. Грамотность среди народов древности была вообще
распространена значительно шире, чем в эпоху средневековья, евреи же
пронесли традицию грамотности, как часть предписанной религиозной догмы,
даже и сквозь средневековье.
К периоду «вавилонского
пленения» и последовавшему затем периоду «второго храма» относятся, помимо
поздних пророческих книг («Книга Езекиила» и несколько более мелких (Из них
«Книга Ионы» и, видимо, «Книга Иоиля» приписываются деятелям пророческого
движения, в действительности жившим еще в VIII в. до н. э. и северном
царстве)), также целый ряд литературных произведений различных других
жанров: «Плач» о падении Иерусалима, приписанный пророку Иеремии,
исторические «Книга Эзры» и «Книга Неемии», а также новый, идеологически
сильно переработанный вариант истории Израильского и Иудейского царств («I
— II Книги Хроник», иначе «Паралипоменон»), дальнейшие образцы религиозной
и религиозно‑публицистической лирики и богослужебных текстов
(псалмы), несколько прозаических повестей (не исключено что древнейшая из
них — «Книга Руфь» — может относиться еще к концу допленной эпохи),
собрание религиозно‑политических аллегорий («Книга Даниила»),
собрание пословиц и афоризмов, нравоучительная поэма — «Книга Иова»,
замечательный образец древневосточного философствования — «Книга Экклесиаст»;
в это же время был составлен сборник любовной и свадебной лирики — «Песнь
песней», хотя отдельные части его восходят, видимо, еще к IX — VII вв. до
н. э.
Иудейская храмово‑городская
община в Иерусалиме была вовлечена в бурные события, последовавшие за
покорением Востока Александром Македонским в конце IV в. до н. э. и
созданием великих эллинистических держав Птолемеев и Селевкидов. В течение
III — II вв. большие группы иудеев подверглись выселению в Египет
(Александрию), Сирию и Армению. В борьбе с Селевкидской монархией во II — I
вв. до н. э. создалось новое Иудейское царство, основанное династией
Маккавеев, или Хасмонеев, но их преемники были вынуждены отдаться под
власть римлян; II в. до н. э.— II в. н. э. были в Палестине периодом
острейшей классовой борьбы и новых идеологических исканий; возникают
различные иудейские секты, например, секта ессеев, осуждавшая официальное иудаистическое
учение (фарисеев) и проповедовавшая аскетизм и имущественное равенство; эта
секта теперь хорошо известна по знаменитой находке ее рукописей в пустыне у
Мертвого моря. Иудейской сектой было вначале и христианство, лишь позднее
отделившееся от иудаизма и противопоставившее себя ему.
Два восстания против
римского владычества (66—70 гг. н. э. и затем — 132—135 гг. н. э.) привели
к разрушению «второго» Иерусалимского храма и к окончательному выселению иудеев
из Иерусалима; многие переселились в различные концы Римской империи или
бежали в Месопотамию, в царство парфян; началась пора «Диаспоры», или
рассеяния; хотя начальный период диаспоры все еще относится к эпохе
древности, однако сочинения, созданные в это время, ближе уже к
средневековой литературе и в настоящем томе не представлены.
II
Начиная с эпохи «второго
храма» духовная жизнь евреев стала регулироваться и направляться знатоками
Писания — книжниками, представленными в специальном духовно‑административном
органе (великом совете, позже — в синедрионе). Богослужение совершалось
только в Иерусалимском краме, а в других местах существовали лишь
молитвенные собрания (синагоги); они получили особое значение после падения
«второго храма»: ведь, согласно религиозной догме иудаизма, впредь до
восстановления единственно законного Иерусалимского храма подлинное
богослужение считалось невозможным. Тогда же власть синедриона была
заменена авторитетом отдельных вероучителей — раввинов. К этому времени
превращение религии иудеев в веру, основанную на письменной догме и
официально регулируемую, привело к созданию канона Священного писания. Это
чрезвычайно затрудняет объективное изучение памятников древнееврейской
литературы: споры вокруг них слишком легко превращаются из научных во вненаучные;
одни настаивают на достоверности и неповторимой ценности каждого
«боговдохновенного слова Писания», другие столь же решительно в
полемическом рвении отрицают за этими памятниками какие бы то ни было
исторические и художественные достоинства. Для более ясного изложения этого
трудного вопроса необходимо остановиться на составе канона.
Явление циклизации и
канонизации памятников письменной литературы было уже и раньше известно
Древнему Востоку и не обязательно связывалось с религиозной догмой.
Так, вавилонские писцовые школы тоже имели свои своды рекомендуемых к
чтению произведений; эти своды составлялись не только исходя из
идеологической ценности данных произведений с позиции господствовавшего
мировоззрения, но и из чисто практических и педагогических соображений;
вавилонский «канон» не был, однако, вполне замкнутым. Иудейские книжники
эпохи «второго храма» и более позднего времени, конечно, подходили более
строго к отбору круга чтения верующих (то есть, в условиях того времени,
всего населения). Отбирались в первую очередь такие книги, где излагаемые
идеи позволяли объявить, что автор был вдохновлен богом,— такие, где прямо
пропагандировалась монотеистическая религиозная догма иудаизма, в том виде,
как она сложилась ко времени поздних «пророков»; во вторую очередь
отбирались книги, по крайней мере, не противоречащие догматам иудаизма и, с
точки зрения иудейских книжников, достаточно нравоучительные. Однако
догматический авторитет признавался только за пятью книгами Торы.
Все литературные
произведения хотя и подвергались благочестивому редактированию, однако не
до такой степени, чтобы любой ценой достигать устранения противоречий; так,
несмотря на то, что версия истории Израильского и Иудейского царств,
излагаемая в художественно слабых, но значительно более благочестивых по
духу «Книгах Паралипоменон», с фактической стороны серьезно расходится с
версией более древних «Книг Царств», однако в канон попали и те и другие.
Круг одобренного чтения в
основном сложился к концу III в. до н. э.; евреи Александрии, сохранившие
иудейскую религию, но утерявшие древнееврейский язык, сочли необходимым
перевести соответствующие произведения на греческий; этот перевод (II в. до
н. э.), так называемая «Септуагинта», или «Библия семидесяти толковников»,
впоследствии воспринятая православным христианством, полностью включает и
весь позднейший иудейский древнееврейский канон, окончательно установленный
лишь в I в. н. э., но содержит также некоторые сочинения, впоследствии
исключенные из еврейской Библии, главным образом из‑за их поздней
даты: действительная или (как в случае, например, «Книги Ионы», «Экклесиаста»
и «Песни песней») мнимая древность произведения казалась гарантией их
мудрости и боговдохновенностн; книги, явно более близкие к тогдашней
современности, могли скорее казаться делом рук человеческих. Так из канона
были исключены заведомо поздние книги: «Премудрость Иисуса, сына Сирахова»,
историческое сочинение — «I Книга Маккавеев», повести — «Книга Юдифь» и
«Книга Товита» (хотя обе они выдавали себя за древние, но их
эллинистическая дата очевидна), отрывки «Сусанна и старцы», «Бел и дракон»
и др., введенные в «Книгу Даниила», и т. п. (К александрийской традиции
восходят также некоторые другие дохристианские книги, иногда включавшиеся в
христианскую Библию, но чаше относившиеся к числу апокрифов («Откровение Эзры»,
«Книга премудрости Соломоновой», «Книга Варуха», «II Книга Маккавеев»
и др.); большинство из них было написано александрийскими и другими эллинизованными
евреями по‑гречески и относится, собственно, уже к греческой
литературе).
В окончательном виде
иудейский канон, или Библия (греч. «Книги») делится на три части, различные
по приписываемой им «святости»: 1) «Пятикнижие Моисея», или Тора («Закон»):
книги «Бытия», «Исход», «Левит», «Чисел» и «Второзаконие»; 2) «Пророки»,
куда входят исторические книги: «Иисуса Навина», «Судей», «I — IV Царств»
(иначе «I — II Книги Самуила» и «I — II Книги Царей») и сборники речей
«великих» пророков — Исайи, Иеремии, Езекиила (в православной Библии сюда
присоединяется и «Книга Даниила») и «малых» пророков — Осип, Иоиля, Амоса, Овадии,
Ионы («Книга Ионы» — не сборник речей, а повесть; см. о ней ниже. ), Михея,
Наума, Аввакума (Хабаккука), Софонии, Аггея, Захарии и Малахии (Такого
пророка на самом деле никогда не существовало; автор этой книги так же, как
частей «Книги Исайи» и «Книги Захарии», неизвестен); и, наконец, 3)
«Писания» (В разных Библиях (иудейской, православной, католической,
англиканской, лютеранской и т. д.) они размещены в различном порядке; мы
перечислили их произвольно), куда относятся «Псалмы», «Притчи», поэмы
«Книга Иова» и «Плач» (так называемый «Плач Иеремии»), сборник свадебной
лирики — «Песнь песней», исторические «I — II Книги Хроник
(Паралипоменон)», а также «Книга Эзры» и «Книга Неемии», посвященные
построению «второго храма», повести — «Книга Руфь» и «Книга Эсфирь»,
аллегорическая «Книга Даниила» и поэтические мудрствования «Экклесиаста».
Не вошедшие в иудейское Священное писание книги не обязательно запрещались
для чтения: они лишь были объявлены не «боговдохновенными», причем это
качество еще долго не признавалось частью раввинов и за книгами «Экклесиаст»
и «Песнь песней». Но на практике исключение некоторых книг из канона
привело к тому, что их перестали читать и переписывать в среде верующих
евреев, и они сохранились только в составе христианской Библии, в греческих
и других переводах.
Как уже упоминалось, все
книги иудейской Библии входят также и в Библию христиан — в качестве
Ветхого завета (то есть «древнего договора), в отличие от Евангелий и
других собственно христианских книг, как бы составляющих заключенный
верующими с Христом Новый договор, или Новый завет (Новозаветные книги
написаны по‑гречески и принадлежат к греческой литературе).
Само собой понятно, что
книги древнееврейской литературы, исключенные из канона, а тем более — доканонические,
не соответствовавшие учениям «пророческого движения» или предшествовавшие
ему, имели мало шансов сохраниться: в древней Палестине писали не
клинописью на глиняных плитках, почти не разрушимых временем, а алфавитным
письмом на папирусе или коже, для сохранения которых через тысячелетия
требуются условия особой сухости климата и отсутствия существенных
температурных изменений.
Так получилось, что почти
все сохранившиеся памятники древнееврейской литературы дошли до нас только
в составе тщательно отобранного религиозного канона Библии. Исключение
составляют «Премудрость Иисуса, сына Сирахова», рукопись которой на
древнееврейском языке была случайно найдена в начале нашего столетия, и
сочинения бежавшей от мира секты ессеев, чудом сохранившиеся в тайниках
сухих пещер пустыни у Мертвого моря; но эти сочинения, имеющие громадную
ценность как памятники истории идеологии, как произведения публицистические
и морально‑этические, не относятся к области собственно
художественной литературы. Книги же первоначально иудейской секты христиан
почти с самого начала писались по‑гречески.
Но принадлежность
памятников древнееврейской литературы к определенному религиозному своду —
Библии, к Священному писанию, — совершенно не означает, что они все целиком
носят культовый характер. Уже из нашего изложения истории образования
библейского канона видно, что он составлялся постепенно, из весьма
разнородных элементов; и хотя каждое литературное произведение, получившее
место в каноне, несет определенную идеологическую нагрузку, однако не
каждое создавалось с самого начала в религиозных целях. Разумеется, многие
произведения имели и изначально религиозный замысел; но если мы учтем, что
на Древнем Востоке вообще никакой иной идеологии, кроме религиозной, еще не
существовало, нам будет понятно, что и в такое произведение могли быть
вложены весьма разнообразные социальные, политические и этические идеи,
вплоть до идей самого широкого, общечеловеческого диапазона. Уже основные,
имеющие догматическое значение религиозные книги Библии очень пестры по
содержанию. Создавая свою историю мира и историю своего народа, неизвестные
нам авторы Пятикнижия и исторических книг (особенно тех, которые, как,
например, «Книга Судей», описывали ранний, догосударственный период)
неизбежно должны были, независимо от идеологической, религиозной задачи,
которую они себе ставили, черпать из главного, почти единственного
существовавшего в то время источника исторических или мнимоисторических
сведений. Этим источником могла быть только память народная, народный эпос,
фольклор. Точно так же народная мудрость и народная песенная лирика лежат в
основе таких книг, как «Притчи Соломоновы», «Песнь песней» и т. п. Народ
три тысячи лет назад весь поголовно был верующим — стоит ли удивляться, что
остатки народного творчества дошли до нас в составе религиозного канона?
Мы говорили сейчас об
остатках устного народного творчества; но и литература чисто письменного
происхождения, сохраненная в Библии, очень неоднородна. Здесь наряду с
вещами, малохудожественными, на наш современный взгляд, вроде «Книги Чисел»
или «Книг Паралипоменон», наряду с некоторыми частями «Книги Бытия» или
«Книги Исход»,— на тот же наш современный взгляд, не только архаичными, но
и примитивно‑бесчеловечными,— наряду с фанатической нетерпимостью
книг Эзры и Неемии,—мы встречаемся с некоторыми произведениями
замечательных мастеров мысли и слова, оставивших неизгладимый след на всей
европейской, а отчасти и мусульманской литературе и культуре.
В XX веке много внимания
в науке было уделено вопросу о внешних влияниях на древнееврейскую
литературу. В настоящее время паука пришла к тому выводу, что прямых
заимствований в ней мало. Классическим примером является миф о потопе,
несомненно, месопотамского происхождения; назвать другие столь же
явственные примеры труднее; сейчас ясно, что либеральное немецкое
протестантское богословие, видевшее повсюду заимствования из Вавилонии и
Египта и в своем гиперкритицизме бравшее под сомнение даже подлинность чуть
ли не каждой фразы в Библии (не говоря уж об ее оригинальности),
допускало сильные преувеличения. Конечно, есть схождения формально‑жанрового
характера с вавилонской литературой («Плач Иеремии», «Книга Иова») и с
египетской литературой («Песнь песней»), есть схождения отдельных
мифологических мотивов и образов с засвидетельствованными для других
культур Древнего Востока, особенно Финикии, Угарита (тот же «Иов»,
некоторые псалмы, некоторые мотивы «пророческих» книг); есть даже дословные
совпадения отдельных речений, сравнений, афоризмов; но все это лучше всего
объясняется не заимствованиями, а тем, что и вавилонская, и финикийская, и
древнееврейская, и древнеегипетская литературы черпали из одного общего
фонда народной мудрости — фольклора народов древнего Ближнего Востока. Мы
лучше всего поймем древнееврейскую («библейскую») литературу, если раз
навсегда откажемся расценивать ее — в позитивном или негативном смысле —
как какое‑то особое, уникальное, то ли боговдохновенное, то ли
созданное намеренно для одурачивания народных масс «Писание», а будем
рассматривать ее как то, чем она является,— одной из целого ряда литератур
Древнего Востока, типологически с ними сходной, не более и не менее
религиозной, чем другие, и в целом не более и не менее реакционной или
прогрессивной, чем другие. Речь сейчас идет не о той политической и
идеологической роли, какую Библия играла или играет в руках позднейших
поколений (а роль ветхозаветных библейских книг была разной — от
революционной в эпоху Крестьянской войны в Германии и нидерландской и
английской революций, до крайне реакционной во многих других исторических
ситуациях); мы говорим сейчас об одной из древних литератур в контексте
истории древнего человечества,— времени, когда развитию производительных
сил и мировой культуры соответствовал рост рабовладения и рабовладельческой
идеологии, смотревшей еще вперед, в то время как народные массы
оглядывались только назад, на мнимый «золотой век» первобытности.
Идейное содержание
древнееврейской литературы эпохи царств и «пророческого движения» не имеет
близких аналогий в современных ей соседних литературах, и о заимствовании
здесь говорить не приходится; но в более общем смысле эта литература
укладывается в рамки общей социально‑этической проблематики древнего
Ближнего Востока первой половины I тыс. до н. э. Относительно более близкие
идейные переклички наблюдаются между древнееврейской литературой времени
«вавилонского пленения» и послепленного периода — и кругом древнеиранских религиозно‑философских
идеий. В эпоху «мировой» персидской державы Ахеменидов (VI — IV вв. до н.
э.) иудейский Яхве стал полуофициально (под названием «Бога небесного»)
отождествляться с иранским Ахурамаздой; не без влияния иранского
зороастризма нарождались у евреев такие идеологические явления, как идея
мессианизма (ожидания грядущего Спасителя; иранцы ожидали потомка
Заратуштры, евреи — потомка царя Давида, который восстановит их государство),
и как концепция дуализма и борьбы доброго и злого начал (у иранцев это
была борьба Ахурамазды и Ашраманью, у евреев — Господа и Сатаны).
Эллинистическая и вообще греческая философия и литература не оказали
никакого заметного влияния на древнееврейскую литературу,— по крайней мере,
поскольку речь идет о книгах, успевших попасть в библейский канон.
По своей форме дошедшие
до нас произведения древнееврейской литературы можно отнести к числу
стихотворных, ритмизованных прозаических, и прозаических в собственном
смысле слова.
Древнееврейское
стихосложение принципиально не отличалось от стихосложения других северносемитских
народов (аккадцев, угаритян, финикийцев), а также древних египтян: оно было
чисто тоническим, основанным на счете только логических ударений. Эпический
стих «Песни Деборы» практически не отличается от стиха вавилонского эпоса
(четыре ударения на стих с цезурой после второй стопы; число логически
неударных слогов в принципе безразлично, но от него зависит убыстрение или
замедление дикции сказителя, эпизодически появляются аллитерация и рифма). В
связи с процессами языкового развития, протекавшими внутри древнееврейского
языка, древнееврейское стихосложение отказалось от обязательного женского
окончания стихов и полустиший; это сделало стих как ритмическую единицу
менее устойчивым, более рыхлым; поэтому в древнееврейской поэзии гораздо
чаще, чем в аккадской, применяются неравностопные размеры, а грань между
стихом и ритмизованной прозой становится еще более условной, чем у
вавилонян. Стихами написаны, помимо уже упоминавшейся «Песни Деборы»,
некоторые отрывки в Пятикнижии и в исторических книгах (например,
«Благословение Иакова», «Прощальная песнь Моисея», «Оплакивание царя
Саула»), большая часть псалмов, в том числе и введенные в ткань других
произведений (например, во «II Книге Царств», гл. 22, в «Книге Ионы»), вся
«Песнь песней», важнейшие части «Книги Иова» и т. д. Последние два
произведения приводятся ниже в нашем собрании образцов древнееврейской
литературы.
Из разделов нашего тома,
посвященных литературе шумеров и аккадцев, читатель знает: на Древнем
Востоке в течение III и II тыс. до н. э. признаком того, что автор
словесного (устного или письменного) произведения ставил себе
художественные задачи, была ритмизация его текста. И в древнееврейской
литературе ритмическая проза долго занимала главное место. Важнейшие
произведения ритмической прозы принадлежат к ораторскому искусству,— это
проповеди «пророков». Речь «пророка» может спускаться до простой
«разговорной» прозы, или, на вершине вдохновения, включать чисто
стихотворные отрывки, или, наконец, быть почти чистыми стихами,— таковы
экстатические проклятия североизраильского пророка Наума гибнущей Ниневии,
гнезду ассирийских завоевателей Ближнего Востока, таковы многие отрывки у
Исайи, Иеремии, Езекиила, Софонии и других; но в основном эти речи —
ритмическая проза. Из не‑«пророческой» литературы «Книга Экклесиаст»,
также приведенная у нас, написана в ритмической форме, воспринимающейся как
свободный стих.
Современному читателю
речи «пророков» кажутся темными в своей богатой метафоричности,
витиеватыми, порою мистическими; но своими первыми слушателями они так не
воспринимались. Каждая «пророческая» проповедь была произнесена на
политическую злобу дня и содержала прямые и часто грубые намеки на людей и
события; сейчас, имея в своем распоржении многочисленные египетские,
ассирийские и вавилонские источники, современные этим проповедям, мы можем
часто,— а если проповедь касалась международных событий, то почти в каждом
случае,— указать и соответственное событие, и его точную дату, и ту
конкретную политическую обстановку на Ближнем Востоке, на которую «пророк»
намекает. Так выяснилось, между прочим, что в сборнике речей, называемом по
традиции «Книгой Исайи», соединены проповеди, по крайней мере, двух, а
скорее трех различных политических деятелей: первый жил в VIII — VII вв. до
н. э., второй— в последней трети VI в. до н. э., третий (?),— может быть,
еще позже.
Но, пожалуй, наибольшим
художественным достижением древнееврейской литературы явилось создание
художественной прозы в собственном смысле этого слова. Ее не знала ни
вавилонская литература, ни древнеегипетская (последняя, вероятно, до
середины I тыс. до н. э.) (Если египтологи обычно передают в переводе
художественные произведения древних египтян обыкновенной прозой, то это
объясняется тем, что письменность этого древнего народа была лишена средств
для передачи гласных, а тем более ударений. Это скрадывает ритмический или
стихотворный характер художественных произведений. Однако, как убедительно
доказал Г. Фехт, вся египетская «проза» вплоть до первых веков I тыс. до н.
э. ‑ это либо чистые стихи, либо проза ритмизованная. То же, как мы
видели, верно в отношении художественной литературы шумеров и вавилонян.). Неритмизованную
художественную прозу впервые создали авторы древнееврейских исторических
повествований. По строгому лаконизму художественных средств, по
характерному приему скрытой передачи эмоции героев, только через их
действия и лишь изредка в кратких афоризмах, — проза «Книги Судей» или
«Книг Царств» напоминает исландские саги; и это не удивительно: перед нами
типологически тот же этап развития литературы на грани родового и
классового обществ, когда люди еще полны острых воспоминаний о героических
фигурах догосударственного прошлого. Лучшими образцами древнееврейской
прозы нам представляется рассказ о дружбе Давида и Ионафана, и особенно —
великолепное лаконичное повествование о возвышении и гибели высокомерного североизраильского
царя Ахава и его жены Иезавели, попиравших человеческие права своих
подданных. Как и в исландских сагах, и в этих книгах художественное
сюжетное повествование перебивается длинными родословиями, а на вершине
напряжения — стихами или ритмизованными отрывками. В нашем сборнике
исторический и мнимоисторический жанр в древнееврейской литературе
представлен повествованием о потопе из «Книги Бытия».
Но, помимо исторических
повествований, древнееврейская литература создала и еще один вполне
оригинальный жанр (Аналогию ему представляет, но лишь до известной степени,
египетская повесть I тыс. до н. э. типа цикла повестей о Петубасте, однако
в Египте этот жанр, по‑видимому, возник позже и вообще во многом
отличен от древнееврейской повести; что касается более ранней египетской
повествовательной литературы, как, например, «сказок» папируса Весткар,
«Рассказа Синухе», «Речи красноречивого крестьянина», повести «Два брата» и
т. п., то все они, несомненно, либо стихотворные, либо принадлежат к
ритмизованной прозе. К ней же Г. Фехт относит и произведения
автобиографического жанра в древнеегипетской литературе.) — это жанр
короткой (Объем повести соответствовал нормальной величине одного
папирусного или пергаментного свитка; отсюда общее название «свитки» (Мегиллот),
применявшееся к «Книге Руфь», «Книге Эсфирь», а также «Книге Экклесиаст»,
«Плачу» и «Песни песней».) сюжетной назидательной повести; сюжет их прямо
или косвенно связывается с отечественной историей создавшего их народа.
Сюда относится в канонической еврейской Библии приведенная ниже «Книга
Руфь», а также «Книга Эсфирь» и из неканонических произведений — «Книга
Юдифь» и «Книга Товиа». Сюда же относится и «Книга Ионы». В библейском
каноне она отнесена к «пророческим» по тому лишь формальному признаку, что
ее герой выведен в качестве профессионального «пророка»: ораторских речей
эта книга не содержит.
И. Дьяконов
|