ЖЗЛ: Жизнь Замечательных Людей

СЕНЕКА

 Биографическая библиотека Ф. Павленкова

Умеренный образ жизни Сенеки.— Изучение философии Эпикура. - Письма к Луцилию.— Мысли о смерти

Удалившись от двора, Сенека вел жизнь еще более уединенную, чем прежде. И раньше он был рад празднествам и играм, потому что они отвлекали всех его знакомых и просителей, и он мог спокойно заниматься в своем кабинете, не опасаясь, что ежеминутно занавес в дверях будет подниматься и впускать посетителей. Теперь он почти никого не принимал. Сенека почти не жил в Риме. Он жил постоянно в своей подгородной вилле, иногда посещая более удаленные свои имения, но положительно избегал жить в городах. Его нервы были утомлены и не выдерживали уличного шума. Посетивши как-то Байи —- модное купальное место римских дам, он бежал оттуда на другой же день, до того несносен был ему крик торговцев, плеск купающихся и вид увеселительных поездов, с пением плававших по заливу. В своих переездах Сенека, как и в частной жизни, избегал всякой торжественности. В то время этикет требовал, чтобы вельможа ехал не иначе, как в сопровождении целого обоза разной клади, с толпой дворни и прислуги, и чтобы впереди ехали всадники, преимущественно из восточных невольников, возвещавшие проезд вельможи и приготовлявшие ему ночлег и отдых. Всего этого избегал Сенека. Он ездил в сопровождении немногих рабов в открытом экипаже и во время путешествия читал. Он никогда не предупреждал о своем приезде заранее, и случалось поэтому, что на виллах не были готовы к его встрече: ему приходилось ложиться спать не поужинавши и на плохо убранной постели. Философ, хотя и требовавший строгого порядка от своих рабов, относился к таким случайностям весьма благодушно. Иногда он совершал свои поездки морем, впрочем, сравнительно редко, так как жестоко страдал от морской болезни и однажды даже должен был высадиться середи пути от Пуццоли к Партенопеи.

К старости болезни Сенеки усилились, особенно от страдал от астмы, которую называл даже предвестием смерти.

Его постоянным обществом были его жена, врач и немногие друзья. Зато тем более Сенека предавался занятиям философией. Никогда из-под его пера не выходило столько сочинений, как в последние четыре года его жизни. Это были и мелкие послания к друзьям, упрекавшим его за уклонение от общественных обязанностей (например, трактат «О покое», посвященный Серену), и более обширные сочинения по нравственным вопросам (большой трактат по нравственной философии, не дошедший до нас, но о котором неоднократно упоминается в письмах к Луцилию), и сочинения по естествознанию. Сенека не только много писал в это время, он также много читал и продолжал свое философское образование; посещал, между прочим, лекции заезжих греческих философов, хотя сомнительно, чтобы он мог чему-либо от них научиться. В последние же годы своей жизни Сенека познакомился во всей полноте и с учением эпикурейцев. В первых письмах к Луцилию он сообщает о том интересе, какой доставляет ему чтение писателей «враждебного лагеря», восхищается отдельными их мнениями и признает их истинно философскими. Послание к Серену «О неуязвимости мудреца» даже начинается похвальным словом Эпикуру. Вообще, Сенека не отличался сектантскою нетерпимостью и охотно признавал хорошие стороны в своих противниках.

В последние годы своей жизни, на досуге, Сенека пересмотрел свои юношеские опыты и корсиканские наблюдения по естествознанию, дополнил их новыми наблюдениями и данными и издал свои «Естественноисторические вопросы», представляющие оригинальную смесь фактических сведений и гипотез о различных явлениях природы с отступлениями нравственно-философского характера. Но хотя «Естественноисторические вопросы» не представляют такого обилия материалов, как сочинение Плиния, однако как литературное произведение они неизмеримо выше «Естественной истории» последнего.

Самым крупным произведением Сенеки за это время, по справедливости, считаются его «Моральные письма к Луцилию». Письма эти — действительно результат живого обмена мыслей с другом путем переписки, а не только особая литературная форма сочинения. В этом убеждают находящиеся в них ответы на вопросы, возбуждаемые Лущилием, местами попадаются упреки в промедлении ответом или оправдания в собственной медленности, порой рассказываются мелкие домашние происшествия, упоминается о поездках Сенеки но виллам или по городам. Но что весьма замечательно, содержание писем всегда отвлеченно-философского характера. Мы в наших письмах сообщаем друзьям о домашних делах, о городских слухах, передаем сплетни: ничего подобного нет в письмах Сенеки. Он писал прокуратору Сицилии, провинциалу, из Рима, почти из дворца, иногда тотчас после свидания с Нероном. И однако об императоре почти нет упоминаний, об административных новостях и слухах нигде не упоминается ни словом. Сенека всей душою ушел в философию. Все остальные дела казались ему скучной обязанностью, излишним бременем в жизни. Он разочаровался в своей политической деятельности; в конце его придворной жизни ему приходилось поступать часто не только против желания, но и против совести. С этого времени истинное свое назначение он видел в философии. Аннею Серену, упрекавшему Сенеку за охлаждение к государственным делам, Сенека писал: «Эпикур учит, что мудрец может заниматься общественными делами, если этого требует их важность; Зенон же находит, что мудрец должен ими заниматься, если только не будет к тому особо важных препятствий; но и Зенон, и Хрисигш гораздо более оказали услуг человечеству, живя в стороне от дел, чем если бы занимались военным делом или управлением государством». Во многих письмах к Луцилию Сенека доказывает, что занятия философией должно ставить выше всего, а в одном из них заявляет, что теперь он занят самым важным делом: он занимается делами всего потомства, сохраняя для него идеалы нравственной философии.

Мотивами писем к Луцилию служили вычитанные у других писателей, преимущественно эпикурейцев, мысли, случайные события в жизни самого Сенеки или его друзей. По поводу посещения театра Сенека доказывает о вреде толпы для философа; пожар Лиона послужил поводом к рассуждению о том, что следует быть готовым к превратностям судьбы; посещение виллы, пришедшей в ветхость,—к рассуждению о преимуществах старости; праздник сатурналий — к проповеди умеренности и бедности и т. п. Сенека, как никто, умел философствовать по поводу какого-либо случая; недаром Квинтилиан замечал, что в философских сочинениях Сенеки слышится порой оратор. Форма сочинений Сенеки, и особенно его писем, в высшей степени изящна и проста. Сравнения его всегда необыкновенно метки, порою остроумны, порою поэтичны. Язык сжатый, образный и до того переполнен глубокомысленными афоризмами, что читать сочинения Сенеки зараз в большом количестве весьма утомительно. Его сочинения вызывают такой наплыв мыслей, что их нельзя читать бегло, но необходимо перечитывать по несколько раз. Это уменье так сжато и так метко выражать свои мысли особенно драгоценно в нравственной философии, где, если не выводится общей системы нравственности из основных положений, чего и нет у Сенеки, необходимо именно уменье высказать практически нравственную мысль, смутно чувствующуюся каждым, в такой форме, чтобы она сейчас же нашла отзвук в сердце читателя.

Как философ Сенека принадлежит к стоической школе, но мягкость его собственного характера и долгое изучение эпикурейцев смягчили крайности этой школы. И трудно сказать, что больше пленяет в философии Сенеки: возвышенность и даже некоторая суровость его идеалов или гуманность и теплота при разборе человеческих чувств.

Как стоик Сенека бичует пороки и призывает читателя к твердости, самообладанию и презрению к жизни. Но он не гонит живого чувства дружбы и любви и не находит слезы и сокрушения по утрате любимого человека — что он считает величайшим бедствием жизни — постыдною слабостью, лишь бы эти слезы были искренни и умеренны. Сенека проповедует бедность, но он не против богатства, лишь бы любостяжание не являлось душевною язвою, разъедающею нравственность, а отсутствие богатства не заставляло страдать до забвения высших интересов.

Как римлянин Сенека ценил храбрость и военную доблесть, но как философ он был миролюбив, и военное честолюбие Александра Македонского вызывает его строгие порицания.

Переписка Сенеки с Луцилием началась с 60 года и длилась до конца жизни философа (в 65 г.). Сперва переписка была оживленная, и пока Сенека изучал Эпикура, он успел написать своему другу около тридцати писем. Эти первые письма короче следующих, каждое из них заключается афоризмом, вычитанным у какого-либо из философов-эпикурейцев, но по духу достойным назваться общефилософским. Эти афоризмы Сенека называет «ежедневными подарками» Луцилию и шутит, говоря, что он избаловал своего корреспондента, так что к нему нельзя являться иначе, как с подарком. Последующие письма длиннее, отвлеченнее и более носят характер небольших философских этюдов. В самых последних письмах начинают слышаться разочарование, усталость и пессимизм, доходящие в письмах 103 и 105 (всех писем 124) до резких тонов мизантропии, каким мог бы позавидовать сам Шопенгауэр.

Что касается до содержания писем к Луцилию, то это целый куре нравственной философии. Особенно подробно разработаны те ее вопросы, которые считаются наиболее важными у стоиков. Так, в письмах много говорится о бедности, о свободе воли, о борьбе в превратностях судьбы, о бессмертии души, о дружбе, но всего подробнее и всего больше говорится о смерти, о том, как следует встречать собственную смерть и как относиться к смерти близких людей.

Эти страницы писем к Луцилию тем более драгоценны, что впоследствии философ собственною смертью доказал, что его проповедь была не пустыми словами, но искренним убеждением сердца, сознательно проведенным в жизнь. Сенека является настоящим учителем смерти.

Мы приведем здесь главнейшие мысли Сенеки о смерти как для того, чтобы познакомить читателя с искусством философа выражать свою мысль в сжатых, но законченных, афоризмах, так и потому, что звучащий в этих мыслях пессимизм есть конечный результат всех впечатлений, вынесенных им из его долгой, разнообразной и блестящей жизни.

В смерти нет страдания — учит философ: «Причина страха смерти кроется не в самой смерти, но в умирающем. В смерти не более тягостного, чем после смерти. Но ведь так же безумно бояться того, чего не испытаешь, как и того, чего не почувствуешь. А разве можно чувствовать то, через что совсем перестанешь чувствовать?» (письмо 30). «Приходит смерть: ее можно бы бояться, если бы она осталась с тобою. Но неизбежно, она или не наступит, или свершится» (письмо 4). «В смерти нет страдания: ведь необходимо, чтобы был субъект, испытывающий его» (письмо 36).

Смерть не должна быть страшна, потому что мы уже знаем се: «Уже потому, что ты родился, ты должен умереть» (письмо 4). «Мы испытывали смерть до нашего рождения: ведь смерть — это небытие, каково оно, мы уже знаем. После нас будет то же, что было до нас. Если в смерти есть какая-либо мука, очевидно, она была уже и раньше, чем мы явились на свет. Но тогда мы не чувствовали никаких страданий. Скажу так: не нелепо ли думать, что светильнику хуже после того, как его погасят, чем до того, как его зажгут. Мы тоже загораемся и гаснем. В этот промежуток времени мы испытываем некоторое страдание. Вне его по обе стороны должен быть полный покой. Вся ошибка в том, что мы думаем, будто смерть только последует за жизнью, тогда как она и предшествовала ей» (письмо 54).

Смерь неизбежна, а потому мы не должны ее бояться: «Мы боимся не смерти, но мысли о смерти, потому-то от смерти мы всегда одинаково далеки. Итак, если смерти бояться, ее следует бояться постоянно, ибо какой же час изъят от ее власти?» (письмо 30). «Часто мы должны умереть и не хотим; умираем и все-таки не хотим. Конечно, все знают, что когда-нибудь придется умереть, однако, когда наступает час смерти, прячутся от нее, дрожат и плачут. Но разве не нелепо плакать о том, что не жил тысячу лет тому назад? И одинаково нелепо плакать и о том, что не будешь жить тысячу лет спустя. Ведь это одно и то же. Не было и не будет» (письмо 77). «Мы недовольны судьбой, но что справедливее: чтобы мы подчинялись законам природы или чтобы она подчинялась нам? А если так, то не все ли равно, когда ты умрешь, раз ты во всяком случае должен умереть. Надо заботиться не о том, чтобы долго жить, но чтобы жить достаточно» "(письмо 93).

Смерть есть явление справедливое: «Неблагоразумно печалиться, во-первых, потому, что печалью ничему не поможешь; во-вторых, несправедливо жаловаться на то, что теперь случилось с одним, но ожидает и всех других; в-третьих, нелепо 'грустить, когда и тот, кто теперь скорбит, сам скоро последует за оплакиваемыми» (письмо 99).

Смерть не есть уничтожение, но только видоизменение: «Все кончается, ничего не гибнет. И смерть, которой мы так боимся и ненавидим, только видоизменяет жизнь, а не отнимает ее. Наступит день, когда мы снова выйдем на свет, и, как знать, быть может, многие не захотели бы этого, если б не забыли о прежней жизни!» (письмо 36).

Смерть есть избавление от жизненных невзгод: «Безразлично, когда умереть — рано или поздно. Кто живет— во власти судьбы; кто не боится смерти — избежал ее власти» (письмо 70). «Так близка свобода, и все-таки есть рабы! Знай, что если ты не хочешь, ты должен будешь умереть. Так сделай своим то, что в чужой власти» (письмо 77). «Величайшее благо жизни в том, что есть смерть. Важно жить хорошо, а не долго. Часто даже все благо в том, чтобы не долго жить» (письмо 101). «Кто умер, не чувствует страданий» (письмо 99). «Если обращать внимание на горести, то жизнь долга даже для отрока; если же на скоротечность,— она коротка и для старца». «Кто рано кончил путь жизни — счастлив, ибо жизнь не есть благо или зло сама по себе, но только арена для блага и зла» (письмо 99).

В жизни нет ничего, что бы привязывало к ней: «Что заставляет жить? Наслаждения? Но ты ими пресыщен. Ты все перепробовал в жизни. Чего тебе жаль? Друзей и родины? Но разве ты ценишь их хотя бы во столько, чтобы ради них позднее поужинать? Тебе жаль покинуть мясной рынок... Ты боишься смерти, но разве твоя жизнь не есть сама смерть? Но, возразят мне, мы хотим жить, потому что живем праведно; мы не хотим бросать наши обязанности, которые налагает на нас жизнь, так как мы отправляем их хорошо и искусно. Как? Вы не знаете, что одна из обязанностей, налагаемых жизнью, состоит в смерти? К тому же, вы не оставите ни одной из ваших обязанностей: ведь число их неопределенно. Совершенно все равно, когда кончишь жизнь, лишь бы кончить ее хорошо» (письмо 77). «Чтобы равнодушнее смотреть на жизнь и смерть, думай каждый день о том, сколь многие цепляются за жизнь совершенно так, как цепляются за колючие тернии утопающие в быстром течении реки. Сколь многие колеблются между страхом смерти и мучением жизни: и жить не хотят, и умереть не умеют» (письмо 4).

Сенека, как и другие философы стоической школы, уча презирать смерть, советовал в иных случаях прибегать к самоубийству. В письмах к Луцилию есть целый ряд примеров мужественного самоубийства, исторических или из современных Сенеке городских происшествий. Сенека восхищается упорством, с каким самоубийцы преследовали свою цель. Но особенно характерен рассказ Сенеки о самоубийстве некоего Марцеллина, решившегося на него вследствие неизлечимой, хотя не опасной, болезни. «Разделив свое имущество между друзьями и наградив рабов, Марцеллин умер, не прибегая ни к мечу, ни к яду: в течение трех дней он ничего не ел и приказал раскинуть в своей спальне шатер. Там он поставил ванну и в ней подолгу сидел, все подливая теплой воды и, таким образом, мало-помалу совершенно истощал свои силы, притом, как он сам говорил, не без известного наслаждения, вроде того, какое доставляет легкое головокружение, когда душа покидает тело».

Замечательно, что способ смерти, которою кончил свою жизнь Сенека, как мы сейчас увидим, несколько напоминает способ смерти Марцеллина.