ЖЗЛ: Жизнь Замечательных Людей

БРУНО

 Биографическая библиотека Ф. Павленкова

Римская инквизиция.—Папа благодарит Венецию за выдачу Бруно.—Причины продолжительности его заключения в тюрьмах Рима.—Религиозный элемент в характере Бруно.— Произнесение приговора и последние слова Бруно, обращенные к судьям.—Описание шествия на костер.—Сожжение Бруно.— Его вера в торжество справедливости оправдывается.— Открытие памятника Бруно в Риме

Отречение Бруно от своих религиозных убеждений имело целью спасти себе жизнь и, вероятно, увенчалось бы успехом, если бы инквизиционное судилище в Венеции постановило свой приговор. Но, к сожалению, общественное влияние обвиняемого, число и характер ересей, в которых он подозревался, были так велики что венецианская инквизиция не отваживалась сама окончить этот процесс. Кроме того, имелось в виду еще и то обстоятельство, что раньше Бруно избег двух предстоявших ему процессов в Неаполе и Риме. Поэтому, как бы ни порешили его дело в Венеции, он все-таки должен был попасть в руки инквизиции этих двух городов. Венеция, чтоб отклонить от себя ответственность за приговор, отослала все акты великому инквизитору в Риме, и, вероятно, в числе их находились все сочинения и рукописи Бруно.

Римское инквизиционное судилище (конгрегация) состояло из нескольких кардиналов под личным руководством папы. Великим инквизитором в процессе Бруно был кардинал Мадручи; следующее за ним по влиянию место занимал кардинал Сеи-Северино, тот самый, жестокий, но раздававший милостыню прелат, который назвал Варфоломеевскую ночь «днем великим и радостным для всех католиков». Экспертом в деле Бруно был кардинал Белармин, ученый доктринер того времени, автор многочисленных брошюр в защиту католицизма и компилятор объемистых книг о ересях его времени.

 Узнав, что знаменитый ересиарх арестован наконец в Венеции, Рим как тигр набросился на свою жертву.

Немедля (12 сентября 1592 г.) кардинал Сан-Северино написал инквизиционному судилищу в Венеции, что Бруно не есть обыкновенный еретик, а вождь еретиков, что им написано немало книг, в которых восхваляются королева английская и другие еретические государи, что Бруно доминиканец и, несмотря на то, провел много лет в Женеве и Англии, что инквизиция Неаполя и другах городов не раз уже требовала его на свой суд и что в силу всех этих соображений Бруно должен быть при первом удобном случае препровожден в Анкону, а оттуда в Рим. Отправляющаяся в Анкону барка была уже готова к отплытию, и, желая воспользоваться этим случаем, инквизитор настаивал на исполнении своего требования. Однако венецианский Верховный Совет не мог так скоро решиться на что-нибудь, и барке пришлось уехать без пленника. Только в октябре Совет через своего посланника в Риме уведомил курию, что он отказывается выдать Бруно, так как, по его мнению, подобная выдача не соответствовала бы достоинству и независимости Венецианской республики.

Но Рим продолжал настаивать на выдаче, ссылаясь между прочим на то, что Бруно, в качестве монаха, подлежит юрисдикции папы. Наконец, 7 января 1593 г. Верховный Совет решил уступить желанию его святейшества. Прокуратору Контарини, как консультанту Совета, было предложено дать заключение по этому делу в желательном для папы смысле; Контарини в представленном им Совету заключении, за которым и последовала выдача Бруно, собственно, повторил лишь мотивы, имевшие значение в глазах только курии, и закончил словами: «Бруно долго жил в еретических странах и в течение всего этого времени вел распутный, совершенно дьявольский образ жизни. Он в высшей степени виновен в ереси; тем не менее это один из выдающихся умов, какой только можно себе представить; это человек замечательной начитанности и огромных знаний».

В этих словах удивительнейшим образом, но совершенно в духе того времени смешивается удивление перед духовным величием Бруно с суеверным страхом перед его ересью,

«Его святейшество папа,— как доносил 16 января 1593 г. из Рима венецианский посланник,— принятое республикою решение назвал делом для него в высшей степени приятным, за что и обещал навсегда остаться признательным». 27 февраля Бруно был перевезен в Рим. 17 лет прошло со времени его бегства из Рима; теперь ему было 45 лет отроду.

Бруно намеревался свое отречение, к которому он прибегнул в Венеции, повторить и в Риме. Это обстоятельство еще более усиливает трудность решения вопроса, почему Бруно так долго томился в римских тюрьмах в ожидании исхода своего дела, тем более что затягивать решение вовсе не было в обыкновении инквизиционного судилища. Из помеченного 5 апреля 1599 г. списка лиц, находившихся одновременно с Бруно в заточении, видно, что всех заключенных было 20 человек, в числе их семь священников и монахов, и только один из них содержался более двух лет. Лишь Бруно провел в тюрьме свыше шести лет. Все попытки объяснить столь долгое его заключение носят характер одних предположений, но предположения эти не только оправдываются свидетельством Шоп-па, но, благодаря ему, приобретают значение почти достоверных фактов. Гаспар Шопп, бывший в молодости протестантом и обращенный напою Климентом VIII в рыцаря св. Петра и графа Клара-вальского, по профессии писатель-ремесленник, является единственным из современников Бруно, который, в качестве очевидца, оставил нам описание смерти великого итальянца. В письме к своему приятелю Конраду Риттергаузену Гаспар Шопп рассказывает, что знаменитым теологам удавалось не раз убеждать Бруно в его заблуждениях, он уверял, что отречется от них, но, дав подобное обещание, опять обращался к защите своих «ничтожных идей», а потом снова назначал сроки для своего отречения, постоянно отдаляя этим путем произнесение над собою приговора. То, что Шопп относил лишь к последним годам заключения Бруно, именно к 1598 и 1599 годам, обнимает в действительности весь долгий период его содержания в тюрьмах Рима. Так же и утверждение Шоппа, что Бруно не раз был опровергаем теологами, нуждается в поправке. Уже одно то обстоятельство, что Бруно снова возвращался к защите своего учения, свидетельствует о совершенно противоположном. В действительности же именно старания опровергнуть его учение и были истинною причиною его столь продолжительного томления в римских тюрьмах. Инквизиция требовала от него отречения без оговорок, без колебаний, без обращения взора назад к своим прежним научным убеждениям о величии бесконечной вселенной. Если бы от Бруно домогались простого отречения — он бы отрекся и был бы готов еще раз повторить свое отречение. Но от него требовали другого, именно хотели изменить его чувства, желали получить в свое распоряжение его богатые умственные силы, обратить к услугам церкви его имя, его ученость, его перо. С этою целью и напали на его философию. Но мог ли Бруно с высот открывшегося ему нового воззрения на мир обратиться опять к узким горизонтам аристотелевской средневековой системы? Благодаря этим бесконечным спорам с римскими богословами, он окончательно освободился от неуверенности, от сомнения в себе самом, которое присуще каждому, кто идет против умственного течения и условий, господствующих в современном ему обществе.

Вошел Бруно в темницу не как герой, но героем он вышел из нее. Там он освободился от недостойного малодушия, которое проявлял в первое время своего заключения, и достиг того нравственного спокойствия и величия, о которых свидетельствуют последние минуты его жизни. То, что вначале он был слаб, лишь приближает его к нам, и жертва, которую он принес, становится оттого еще большею. По своим чувствам Бруно был глубоко религиозный человек в истинном значении слова. В течение всей своей жизни он не освободился от веры детских лет и от влияния авторитета, который был им так долго чтим. И всякий раз, когда судьи обращались к его религиозным чувствам, они встречали в нем полную готовность сделать им уступки. Но этого было для них мало: они хотели доказать ему ошибочность его учения также и с научной точки зрения и заставить его и в этой области отречься от своих взглядов. Убедить его они не могли; отказаться же от своей философии вопреки убеждениям для Бруно значило изменить истине. Долгое время держал он себя и своих судей в ложной надежде на возможность своего отречения и назначал для этого все новые сроки. Какие душевные муки должен был испытывать при этой ужасной внутренней борьбе этот некогда столь бодрый и уверенный в себе человек, теперь покинутый целым миром, одинокий, отданный во власть своих тюремщиков!

Но восторженная любовь к истине одержала наконец верх над темным инстинктом самосохранения — и Бруно сделался жертвою своих научных убеждений.

В одном из своих латинских стихотворений Бруно восклицает: «Храбро боролся я, думая, что победа достижима. Но телу было отказано в силе, присущей духу, и злой рок вместе с природою подавляли мои стремления... Я вижу, что победа есть дело судьбы. Было во мне все-таки то, что могло быть при этих условиях и в чем не откажут мне будущие века, а именно: "страх смерти был чужд ему,— скажут потомки,— силою характера он обладал более, чем кто-либо, и ставил выше всех наслаждений в жизни борьбу за истину". Силы мои были направлены на то, чтобы заслужить признание будущего».

Сохранился разговор, который Бруно еще до возвращения в Италию часто вел с собою с целью ослабить в себе боязливые предчувствия своей страдальческой кончины. Вспоминая о философах древности и св. Лаврентии, который, по словам легенды, был заживо сожжен на медленном огне, Бруно спрашивал, что делало этих людей героями среди ужаса смертельных страданий. И отвечал: «Есть люди, у которых любовь к божественной воле так велика, что их не могут поколебать никакие угрозы или застращивания. Тот, кто заботится еще о своей плоти, не может чувствовать себя в общении с Богом. Лишь тот, кто мудр и добродетелен, может быть вполне счастлив, ибо он более не чувствует страданий».

Только в начале 1599 года мы опять имеем сведения об узнике, который надолго без вести исчезал для мира. 14 января Белармин представил восемь еретических положений, извлеченных из сочинений Бруно. Конгрегация постановила потребовать от Бруно отречения от этих положений и потому нашла необходимым дополнить их. Три недели спустя папа, по согласию с конгрегацией, приказал предъявить эти дополненные тезисы обвиняемому как еретические: «если признает он их такими — хорошо, не признает — дать ему на размышление 40 дней». Но срок этот истек без результата. 21 декабря, при общем обходе заключенных, Бруно опять спрашивали, желает ли он отречься от своих заблуждений. Великий узник твердо заявил, что он не может и не хочет отречься, что ему не от чего отрекаться, что он не знает, в чем его обвиняют. Это заявление лишь ускорило развязку. Тщетно посылала конгрегация для переговоров с Бруно генерала ордена Ипполита Марию и его викария Паоло Мирандолу. Бруно отказался признать представленные ему тезисы за еретические и с негодованием прибавил: я не говорил ничего еретического, и учение мое неверно передано служителями инквизиции.

20 января 1600 года происходило последнее, заключительное заседание по делу Бруно. Сочинение его, посвященное папе, было развернуто, но не читалось. Его святейшество одобрил решение конгрегации и постановил о передаче брата Джордано в руки светской власти. 9 февраля Бруно был отправлен во дворец великого инквизитора кардинала Мадручи и там, в присутствии кардинала и самых знаменитых теологов, его принудили преклонить колено и выслушать приговор. Он был лишен священнического сана и отлучен от церкви. После того его сдали на руки светским властям, поручая им подвергнуть его «самому милосердному наказанию и без пролития крови». Такова была лицемерная формула, означавшая требование сжечь живым.

Бруно держал себя с невозмутимым спокойствием и достоинством. Только раз он нарушил молчание: выслушав приговор, философ гордо поднял голову и, с угрожающим видом обращаясь к судьям, произнес следующие слова, ставшие потом историческими: «Быть может, вы произносите приговор с большим страхом, чем я ею выслушиваю».,

Из дворца Мадручи Бруно был отвезен в светскую темницу, и на 12 февраля назначено исполнение приговора. Инквизиция еще не теряла надежды, что она устрашит этого удивительного еретика близостью мучительной казни и заставит его, как раскаявшегося ренегата его собственной философии, вернуться в лоно католической церкви. Но и на этот раз надежды судей не оправдались. Бруно не отрекся. «Я умираю мучеником добровольно,— сказал он,—и знаю, что моя душа с последним вздохом вознесется в рай». Таким образом, еще раз предоставленный ему срок истек бесполезно и наступил день 17 февраля 1600 года.

В римской Кампаньи цвела и благоухала итальянская весна. Жаворонки щебетали в голубом эфире; в миртовых рощах пели соловьи, В самом Вечном городе хоругви и звон колоколов возвещали большое торжество, Климент VIII, тот мудрый и благочестивый папа, которому удалось вернуть Генриха IV в лоно католической церкви, праздновал свой юбилей. Рим кишел пилигримами из всех стран. Одних кардиналов съехалось до пятидесяти; вся католическая церковь в лице ее высших сановников собралась около своего главы и ожидала сожжения Бруно. Представители религии любви предвкушали зрелище предсмертных мук умирающего философа.

«Суровость приговоров святой инквизиции,— говорит Шиллер,— могла быть превзойдена лишь тою бесчеловечной жестокостью, с какой приводились они в исполнение. Соединяя смешное с ужасным, увеселяя глаз оригинальностью процессии, инквизиция ослабляла чувство сострадания в толпе; в насмешке и презрении она топила ее сочувствие. Осужденного с особенной торжественностью везли на место казни; красное как кровь знамя предшествовало ему; шествие сопровождалось совокупным звоном всех колоколов; впереди шли священники в полном облачении и пели священные гимны. За ними следовал осужденный грешник, одетый в желтое одеяние, на котором черною краскою были нарисованы черти. На голове у него был бумажный колпак, который оканчивался фигурою человека, охваченного огненными языками и окруженного отвратительными демонами. Обращенным в противоположную сторону от осужденного несли Распятие, ибо спасения уже не существовало для него. Отныне огню принадлежало его смертное тело; пламени ада — его бессмертная душа. За грешником следовало духовенство в праздничном одеянии, правительственные лица и дворяне; отцы, осудившие его, заканчивали ужасное шествие. Можно было подумать, что это труп, который сопровождают в могилу, а между тем это был живой человек, муками которого теперь должен был так жестоко развлекаться народ. Обыкновенно эти казни совершались в дни больших торжеств; к этому времени накопляли побольше жертв, чтобы численностью их увеличить значение праздника. В особенно торжественных случаях при казнях присутствовали короли, они сидели с непокрытыми головами, занимая места ниже Великого Инквизитора, которому в эти дни принадлежало первое место. Да и кто бы мог не трепетать перед трибуналом, рядом е которым не садились сами короли?»

Такое аутодафе было приготовлено 17 февраля для Бруно. Сотни тысяч людей стремились на campo dei Fieri и теснились в соседних улицах, чтобы, если уж нельзя попасть на место казни, то по крайней мере посмотреть процессию и осужденного. Но вот и он, худой, бледный, состарившийся от долгого заключения; у него каштановая окладистая борода, греческий нос, большие блестящие глаза, высокий лоб, за которым скрывались величайшие и благороднейшие человеческие мысли. Свой последний ужасный путь он совершает со звенящими цепями на руках и ногах; на вид он как будто выше всех ростом, хотя в действительности он ниже среднего. На этих некогда столь красноречивых устах теперь играет улыбка—смесь жалости и презрения. Цель шествия достигнута; остается еще подняться по лестнице, ведущей на костер. Осужденный поднялся, его привязывают цепью к столбу; внизу зажигают дрова, образующие костер. Пламя трещит; огненные языки иодни^ маются все выше и выше; вот они уничтожили позорное одеяние и, как бы негодуя, что на голове мыслителя оказался дурацкий колпак, обращают его в пепел; стали видны лоб и роскошные волосы, обвивающие столб, к которому привязан страдалец. Пламя уничтожает и их и начинает жечь обнаженное тело...

Бруно сохранял сознание до последней минуты; ни одной мольбы, ни одного стона не вырвалось из его- груд»; все время, пока длилась казнь, его взор< был' обраще» к небу;

Из толпы смотрел на эту казнь уже известий нам Распар Шопн; Вернувшись домой, он тотчас же, в письмах к своему другу, ©писал это сожжение, которое, но его саркастическому выражению, «перенесло Бруно в те миры, которые в выдумал».

То, что теперь представляется нам как героическая смерть,, в глазах современников было позорной казнью

9 июня 1889 года в Риме, на campo dei Fiori, на том самом месте, где он был сожжен, воздвигнут ему памятник работы Этторе Феррари, лучшего из скульпторов современной Италии, Эта замечательная даже в художественном отношении бронзовая статуя Бруно стоит невдалеке от древней via triumphalis, Победной улицы Древнего Рима, видевшей все триумфальные шествия носителей гражданской доблести античного мира, вблизи от развалин Пантеона, этого храма религиозной свободы древности.

Но раньше чем этот памятник мог появиться на площади Вечного города, пришлось отвоевывать клочок земли, необходимый для его постановки. Образцовое произведение Этторе Феррари, безвозмездно выполненное им под влиянием благородного воодушевления памятью великого человека, было вынуждено целых десять лет прятаться в мастерской художника раньше, чем увидеть свет, Так долго противилось открытию памятника клерикальное большинство муниципального совета: оно не хотело и слышать об искупительной миссии последующих поколений, которая требовала постановки статуи Бруно на месте его истлевшего праха, дабы статуя эта свидетельствовала об его оправдавшейся вере в торжество справедливости, примиряющей все противоречия в истории и жизни.

Это сопротивление большинства муниципального совета напоминало последнюю слабую оппозицию тому будущему, наступления которого так опасались судьи Бруно и которое последний так ясно провидел, когда обратился к ним со словами: «Быть может, вы произносите приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю».

наконец, клерикалы, работавшие в этом деле незримым оружием маленьких интриг, возбудили всеобщее против себя негодование целой Италии, В Римском университете пришлось на продолжительное время прекратить лекции, так как учащаяся молодежь стала ца каждом шагу выражать всячески свое негодование тем из профессоров, которые, в качестве членов муниципального совета, подавали голос против открытия памятника Бруно. 17 февраля 1889 г,, в день казни великого мыслителя, в Collegium Romanum было устроено такое чествование его памяти, какое редко вштхадало на долю кому-либо из философов.

Ввиду важности этого исторического события следующие слова воззвания, составленного профессором Бовио, по нашему мнению, вовсе не звучат риторикою: «Кто бы ни направился в Рим на чествование воздвигаемого памятника, он будет чувствовать, что различие наций и языков он оставил за собою и вступил в отечество, где нет этих перегородок. Присутствующие на открытии памятника, устанавливаемого с согласия и на денежные средства всех народов, будут тем свидетельствовать, что Бруно поднял голос за свободу мысли для всех народов и своею смерью во всемирном городе освятил эту свободу».

Никогда еще ни одному ИЗ мыслителей не открывался памятник при более торжественной и импонирующей обстановке, чем это было в Троицын день 9 июня 1889 года, когда перед статуей Бруно преклонили свои знамена шесть тысяч депутаций и союзов не из одной только Италии, но со всего образованного мира. Тут были представители Германии, Франции, Англии, Бельгии, Голландии, Швеции и Норвегии, Дании, Венгрии, Греции, от Соединенных Штатов и Мексики, Все улицы и площади Вечного города имели ликующий вид, На campo dei Fiori толпилось в праздничных одеяниях несметное множество народа, У статуи Бруно разместились сто музыкальных хоров и около тысячи знамен и штандартов разных университетов и обществ. Частные дома и общественные здания были разукрашены коврами и гирляндами из цветов объединенной Италии.

Лишь несколько домов, окутанных в траур, да католические церкви, закрытые в этот день, напоминали об иной общественной сале, некогда торжествовавшей в этом же городе свою победу над идеями и личностью Бруно, а теперь отошедшей в область истории...

Статуя Этторе Феррари изображает Бруно во весь рост.

Внизу на постаменте надпись:

IX июня MDCCCLXXXIX Джордано Бруно

от столетия, которое он предвидел, на том месте, где был зажжен костер

Памятник по сторонам украшен барельефами, представляющими главнейшие моменты из жизни Бруно: диспут в Оксфорде, произнесение смертного приговора и сожжение на костое Кроме того, на каждой яз сторон пьедестала помешено до ава портрета мыслителей ~ предшественников и последователей Бруно которых постигла одинаковая с ним судьба, именно портреты Сервета, Пьера Рамуса, Томмазо Кампанеллы, Джона Виклифа, Яна Fyca, Антония Палеарио, Паоло Сарти и Юлия Цезаря Ванини.