Глава третья

А. Насонов

Смотрите также:

Русские летописи, сказания, жития святых, древнерусская литература

Повести временных лет

летописи и книги

Карамзин: История государства Российского

Владимирские летописи в составе Радзивиловской летописи ...

летописи - ипатьевская лаврентьевская новгородская ...

Древнерусские Летописи. Ипатьевская летопись

Древнерусские книги и летописи

Ключевский: Полный курс лекций по истории России

Любавский. Древняя русская история

НАЗВАНИЯ ДРЕВНЕРУССКИХ ГОРОДОВ

Татищев: История Российская

Русские княжества

Покровский. Русская история с древнейших времён

Иловайский.

Древняя история. Средние века. Новая история

Эпоха Петра 1

Соловьёв. Учебная книга по Русской истории

История государства и права России

Правители Руси-России (таблица)

Герберштейн: Записки о Московитских делах

Олеарий: Описание путешествия в Московию

Сравнивая другие отрывки северо-восточного источника Ипатьевской летописи с ее редакцией сказания об «убиении» Андрея, можно обнаружить детали, свидетельствующие в пользу их общего происхождения. В данной связи они представляют интерес; сами по себе они не имеют достаточной доказательной силы. Напомню прежде всего о пяти «,верхах» Успенского владимирского собора. Вначале собор имел только один купол («верх»). Позднее были пристроены еще четыре . В более поздней редакции северо-восточного свода, послужившей источником для Ипатьевской летописи, говорится о построении собора с пятью верхами . В более ранней редакции, отразившейся в Лаврентьевской летописи, говорилось об одном «верхе». В распространенной редакции сказания автор, следуя более поздним данным, пишет о построении Андреем собора с пятью «верхами».

Составитель той редакции летописного источника, которая была использована в Ипатьевской, любил определение «златоверхая» по отношению к Успенской владимирской церкви; по сравнению с Лаврентьевской это слово дважды прибавлено в Ипатьевской: под 6689 и под 6690 гг. Кроме того, в той же редакции под 6666 г. подчеркнуто, что Андрей «все верхы золотомъ украси», а под 6691 г. «верхи» названы «златыми». Всего этого нет в Лаврентьевской. Составитель пространной редакции обнаруживает явное пристрастие к золотым куполам, причем в первом случае, в согласии с летописным известием, пишет: «и 5 в^рхоБъ ея позолоти», а немного ниже повторяет опять то же, пользуясь другими литературными источниками (о них см. ниже): «и вь Боголюбомъ и въ Володимгкргк город^ в-крхъ (sic!) бо златомъ устрой. ..» и т. д.

Отметим еще одну черту, сближающую пространную редакцию сказания об «убиении» с известиями северовосточного источника Ипатьевской летописи. В этих последних под 6672 г. дважды, по сравнению с Лаврентьевской, добавлено о плаче («и плакася по немъ князь Андреи отець и братъ его Мьстиславъ», и ниже, в рассказе о похоронах, прибавлено: «съ плачемъ великомъ»); под 6674 г. по сравнению с Лаврентьевской опять добавлено: «и плакася по немъ братъ Андр-Ьи». В пространной редакции сказания видим ту же черту литературной манеры; так, в рассказе Кузмищи: «и т'Ь болма плачють по тоб'Ь». Сам рассказ Кузмищи, на котором мы остановимся в своем месте, облечен в форму плача. Всего этого в Лаврентьевской нет. Равным образом ,в конце рассказа об «убиении» в Ипатьевской летописи, где вторично сообщается о том, что тело Андрея повезли из Боголюбова, читаем о «вопле» и затем: «И поча весь народъ плача молвити: „уже ли Киеву по'Ьха, господине, в ту церковь..."» и т. д., и ниже: «и тако плакася по н^мь всь градъ». В Лаврентьевской этого повторного рассказа также нет  . Северо-восточный источник Ипатьевской летописи, как установлено на основании ряда наблюдений, носит следы более поздней обработки по сравнению с текстом Лаврентьевской 56.

Близость обеих редакций сказания об «убиении» — Ипатьевской и Лаврентьевской — очевидна. Почти все, что имеется в Лаврентьевской, находим и в Ипатьевской.

Составитель северо-восточного летописного источника Ипатьевской летописи использовал редакцию рассказа об «убиении» Андрея, весьма близкую к той, которой пользовался составитель Лаврентьевской редакции.

Но Ипатьевская летопись содержит, как известно, большой материал, отсутствующий в Лаврентьевской. Несомненно, что составитель Лаврентьевской редакции сокращал их общий протограф. Сокращение заметно, например, при сравнении начала некролога Андрея в Ипатьевской и Лаврентьевской (см. от слов «яко полату красну...» до слов «всякыми узорочьями удиви»).

Похоже также, что в Лаврентьевской — пропуск после слов «...на память 12 апостолу» (далее в ней: «нал-Ьзоша и подъ сЬньми. ..» и т. д.). После слов «12 апостолу» Ипатьевская сообщала сведения, которые, как увидим ниже, были намеренно опущены или обойдены составителем Лаврентьевской редакции.

Некоторые конкретные детали, имеющиеся в Лаврентьевской, которых нет в Ипатьевской, могут быть объяснены тем, что составитель Лаврентьевской сокращал именно общий протограф, несколько отличавшийся от Ипатьевской редакции. Так, после слов «брашно свое и медъ» в Лаврентьевской читаем слова «по улицам», которых нет в Ипатьевской, а после слова «болнымъ» читаем «и по затвором», которые также отсутствуют в Ипатьевской. А ниже, ,в рассказе о прибытии в Боголюбов владимир- цев, в Лаврентьевской после слов «с клирошаны» написано: «с Луциною чадью»; этих слов в Ипатьевской нет, хотя выше упомянут Лука, как демественник «святой Бо- городицЬ». Кроме того, в конце рассказа имеется обращение к Андрею с просьбой о молитве за «князя нашего господина Всеволода», тогда как в Ипатьевской говорится только о «братье своей» 57.

Встает вопрос: насколько общий протограф Ипатьевской и Лаврентьевской редакций рассказа (или сказания, как мы называем его) был близок к Ипатьевской?

Приведу ряд оснований, заставляющих предполагать, что общий протограф сказания (Лаврентьевской и Ипатьевской редакций) подвергся некоторому распространению или дополнению при составлении северо-восточной летописи, отразившейся в южном, Ипатьевском своде.

Во-первых, в Ипатьевской летописи, во второй половине некролога, рассуждение о милости и о том, как милостив был князь, разорвано. От слов «и всякъ обычаи добронра- венъ имЬяшеть . . .» идет описание (его нет в Лаврентьевской), как вел себя князь в церкви, а затем от слов «ве- ляшеть по вся дни возити по городу брашно...» следует продолжение рассказа о милостыни. Имеем и другие показания, что во второй половине некролога производились дополнения: далее в Ипатьевской, в тексте, который отсутствует в Лаврентьевской, читаем: «аще симь меньшимъ створисте братьи моей, то мн-Ь створисте». Это — повторение. Выше, в тексте, который имеется не только в Ипатьевской, но и в Лаврентьевской, приведены те же слова: «аще створите братьи меньшим мо'Ьи, то мн^ створисте».

Во-вторых, составитель редакции Ипатьевской летописи пользовался не только редакцией рассказа об «убиении», общей с Лаврентьевской (т. е. их общим протографом), но, кроме того, и другой редакцией рассказа, близкой, по-видимому, к первой, но более подробно и драматично излагавшей события. Так, сначала он говорит о заговоре и приходе убийц во дворец по второму источнику, рассказывает о совещании: «св'Ьтъ лукавый и пагубооубиисть- веныи». Называет Якима. Говорит об их приходе так: «устр'Ьмивьшеся поимавъше оружья, поидоша на нь, яко зверье св-Ьрьпии, и идущимъ имъ к л о ж- ници его». Потом переходит к другому источнику, аналогичному Лаврентьевской летописи (от слов «Началь- никъ же убиицамъ бысть ...»), опять рассказывает о совещании: «. . . иже ся бяху сняли на оканьныи св'Ьтъ.. .». В тех же выражениях повторяет о приходе убийц: «вземьше оружье, яко звЬрье див и и пришед- шимъ имъ к ложници, идеже блаженыи князь Андреи лежить ...».

Имена заговорщиков полнее даны по первому источнику (общему с Лаврентьевской). Но второй сообщает ряд конкретных подробностей (они хорошо известны из Ипатьевской летописи, мы не будем их излагать), которых нет в первом источнике. Заметим, что рассказ по второму источнику, несмотря на ряд конкретных деталей, носит определенную окраску: повторяется, что убийцы действовали по внушению сатаны, Яким сравнивается с Иудой.

В-третьих, плач Кузмищи Киянина, диалог и причитания, помещенные в Ипатьевской летописи, выделяются из контекста рассказа об «убиении» и отсутствуют в Лаврентьевской. Они перекликаются (я имею в виду форму изложения), как мы видели, с другими известиями северовосточного источника Ипатьевской летописи.

В плаче Кузмищи Киянина читаем: «И нача плакати над нимь Кузмище: „Господине мои, како еси не очютилъ CKB-bpHbixb и нечестивыхъ пагубооубииственыихъ ворожь- битъ своихъ, идущихъ к тоб-k, или како ся еси не до- мыслилъ по-Ьдити ихъ . . ."». Едва ли эти слова могли быть написаны в одно время и тем же автором, который писал в некрологе совершенно противоположное: «вражное убийство слышавъ наперед-Ь до себе, духомъ разгореся бо- жественнымъ и ни во что же вмгЬни». Последнюю фразу находим и в Ипатьевской, и в Лаврентьевской редакциях сказания.

В-четвертых, в конце Ипатьевской редакции сказания в отличие от Лаврентьевской дважды рассказано, как тело князя повезли из Боголюбова, что также свидетельствует о распространении; второй рассказ, которого нет в Лаврентьевской, перекликается, как мы показали выше, с некоторыми известиями северо-восточного источника Ипатьевской летописи.

Итак, есть основания думать, что составитель Лаврентьевской редакции сокращал не тот текст, который сохранился в Ипатьевской, а более ранний, который впоследствии был дополнен при составлении северо-восточной летописи, отразившейся в Ипатьевском своде.

Как же следует представлять себе литературную историю рассказа об «убиении» Андрея?

Обратимся к первоначальной редакции сказания, послужившей общим протографом Лаврентьевской и Ипатьевской редакций. Она состояла из пяти частей: первая — запись о смерти Андрея; вторая часть — его характеристика, или некролог; третья — рассказ о самом убиении; четвертая — события, последовавшие после смерти Андрея; пятая — славословие Андрею как христианину и мученику.

Рассматривая этот первоначальный текст, прежде всего замечаем следы руки местного клирика, писавшего владимирскую Летопись, сохранившуюся в Лаврентьевской летописи.

Так, первой заслугой Андрея и в Лаврентьевской, и в Ипатьевской редакциях сказания выставлено, что он «от млады версты Христа возлюби и всепречистую его матерь». И в Лаврентьевской, и в Ипатьевской читаем, что владимирцы с «клирошанами» привезли тело во Владимир и положили «у чюдное и хвалы достойное у святыя Богородици Златоверхое, юже 6t самъ создалъ. Не вда бо в живот'Ь своемъ гЬлу своему покоя и очима своима др^- манья, дондеже обрате домъ истины, прибежище всЬм хрестьяном, цесарици небесныхъ чиновъ и госпожи всея вселеныя, всякого человека многыми путьми к спасенью приводящи». Слова эти могли быть написаны клириком Успенского владимирского собора; в тексте, написанном владимирским успенским клириком, который имеется в Лаврентьевской летописи под 6685 г., мы находим аналогичное выражение о Михалке: «и положиша и у святое Богородици Золотоверхое в Володимери, юже 6t создаль брат его Андреи». Сообщение о смерти Михалки, написанное владимирским клириком, и в другом отношении походит на текст сказания обеих редакций (Ипатьевской и Лаврентьевской): в нем Андрей назван сыном Юрия, внуком Владимира Мономаха, как и Михалка в Лаврентьевской под 6685 г.

Можно с полной уверенностью сказать, что уже в этом первоначальном тексте сказания на составителя оказало сильное влияние житие Бориса и Глеба. Уже в начале, в некрологе, и в Ипатьевской и в Лаврентьевской читаем: «братома бо богоумныма всл'Ьдо.валъ еси, кровью омывъся страданья ти ...», т. е. здесь проводится аналогия между судьбой Андрея и судьбой Бориса и Глеба. Выше написано и в Лаврентьевской, и в Ипатьевской: «брашно свое и медъ [или: «и питие»] [по улицамъ] на воз^х слаше, болнымъ [и по затворомъ]»5Э. Здесь Андрею приписываются те качества князя-христианина, о которых Повесть временных лет говорит применительно к Владимиру Святому; ,в вышегородских записях, которыми продолжено житие Бориса и Глеба в двух редакциях, это качество приписывается Ярославу, который, подражая Владимиру, звал на пиры нищих и убогих.

Ниже, в рассказе об убийстве, и в Лаврентьевской, и в Ипатьевской говорится, что меч, похищенный у Андрея, был мечом «святого Бориса». А в конце рассказа и в Лаврентьевской, и в Ипатьевской опять читаем об Андрее: «кровью мученичьскою омывшеся прегрешении своих, с братома с Романомъ и с Давыдомъ (т. е. с Борисом и Глебом. — А. Н.) единодушно къ Христу богу притече...».

Итак, первоначальная летописная редакция сказания была написана владимирским летописцем-клириком, причем составитель испытывал влияние южнорусских литературных памятников — жития Бориса и Глеба и, судя по рассказу о подражании Владимиру, вышегородских записей, которыми, как известно, тексты жития были продолжены.

Хотя записи об «убиении» могли существовать отдельно от летописи, но в том виде, в каком сказание восстанавливается в первоначальной редакции, оно сложилось на основе летописного труда, составлялось при работе над владимирским летописанием в среде местного соборного клира.

Сам первоначальный летописный текст сказания имел уже свою литературную историю.

Прежде (всего заметим, что вначале, возможно, была только запись с датой о насильственной смерти Андрея и некролог («Се благоверный и христолюбивыи князь Аньдр-Ьи.. .» и т. д.), а потом уже включен рассказ об «убиении»; в Лаврентьевской в начале сказания после записи о смерти читаем: «убьенье же его последи скажемъ».

Гораздо важнее для нас довольно ясные признаки того, что уже первоначальный текст — общий протограф Ипатьг евской и Лаврентьевской летописей — прошел официальную редакцию великокняжеского сводчика. Так, после слов «князь бо не туне мечь носить, божии бо слуга есть» мы читаем и в Лаврентьевской, и в Ипатьевской слова «Но мы на предняя возвратимся». Эти слова вызваны тем, что при составлении летописного княжеского свода, согласно интересам княжеской власти, в тексте было сделано отступление на тему о высоком значении княжеской власти с цитатой из ап. Павла и Златоуста от слов «И па- кы Павелъ апостолъ глаголеть ...» до слов «... слуга есть». Это отступление не вытекает из предыдущей фразы: <• ид-Ьже законъ, ту и обидъ много». После же слов «Но мы на предняя возвратимся» следует продолжение прерванного выше рассказа: «Феодулъ же игуменъ святое Богородици Володимерьское. . .» и т. д.

Из сказанного явствует, что текст, написанный местным клириком, подвергся просмотру, испытав вмешательство редакторской руки, поскольку вошел в состав официального княжеского свода.

Следующий этап литературной истории сказания запечатлен в Лаврентьевской летописи. Здесь перед нами текст, подвергшийся еще более значительной обработке, выразившейся главным образом в сокращении в интересах владимирских руководящих властей, в интересах руководящих слоев владимирского населения, в интересах местного владимирского «патриотизма».

Подробный рассказ о поведении убийц после убийства, отсутствующий в Лаврентьевской, читаем в пространной редакции ниже от слов: «Оканьнии же оттуда шедше убиша Прокопья.. .». Трудно определить, в какой мере он восходит (весь или частью) к общему протографу Ипатьевской или Лаврентьевской редакций. Здесь говорится о расхищении убийцами княжеского имущества, о том, что они вооружались, опасаясь прихода владимирской «дружины», о переговорах с «владимирцами» и о начавшихся грабежах: «разиидошася и вьлегоша грабитъ, страшно зр-Ьти» (записано очевидцем или со слов очевидца).

Из описания этих переговоров явствует, что и среди обитателей Владимира были сочувствующие убийцам («не [о] насъ бо один^хъ дума, но и о васъ суть же в той же дум-Ь»). Конечно, это были люди, близкие или принадлежавшие к местной боярской среде, что видно из сопоставления этого рассказа с одним указанием рассказа о событиях борьбы городов, разыгравшихся после смерти Андрея, когда часть владимирских бояр перешла на сторону врагов г. Владимира. А из дальнейшего текста пространной редакции следует, что, с другой стороны, и низы населения г. Владимира и округи были озлоблены против княжеской администрации, судя по тому, что и там начались грабежи. Все это в совокупности объясняет, почему влади- мирцы-горожане не решились идти против клики вооруженных убийц.

И интересно, что во владимирской краткой (Лаврентьевской) редакции сказания нет ничего ни о переговорах с «владимирцами», ни о том, что грабившие приходили «и ис селъ», что грабежи перекинулись во Владимир, где грабили до тех пор, пока не начал «ходити Микулиця со святою Богородицею в ризахъ по городу». Кто такой был Микулица, мы знаем из текста другого сказания («Сказания о чудесах ...»), где говорится о нем как о «попе», приехавшем из Вышгорода вместе с Андреем Боголюбским с иконою богоматери. В дальнейшем тексте пространной редакции, отсутствующем в Лаврентьевской летописи, опять говорится о Микуле. «Въ 6 день, въ пятницю», читаем здесь, «владимирцы» обратились к Феодулу и Луке «деместьвянику святой Богородиц-^» с просьбой или, вернее, требованием привезти тело Андрея, а Микулице сказали, чтобы он, собрав «попы» и облекшись в ризы, вышел бы перед Серебряными воротами встречать тело.

Рассказ этот основывался на записях того времени, сделанных, судя по содержанию, владимирским клириком Успенского собора. Мы допускаем, что текст этот находился уже в первоначальной редакции сказания (в общем протографе). Но если даже считать, что он был привнесен потом, то все же записи эти не могли быть неизвестны составителям первоначальной и Лаврентьевской редакций, которые сами принадлежали к клиру Успенского собора или близко стояли к нему. Почему же в таком случае материал этот был сокращен или обойден в Лаврентьевской летописи? Мы думаем потому, что эти сведения, по всем признакам, довольно точно передававшие о событиях, набрасывали тень (как могло представляться позднее в официальных кругах г. Владимира) на стольный город Владимир, так как оповещали, что среди владимирцев были сторонники убийц, что в самом Владимире были волнения и грабежи, что только на шестой день клир понудили ехать за телом.

Как известно, имеются неоспоримые показания, что текст владимирской летописи (до 1185 г.) в Лаврентьевской летописи более ранний, чем соответствующий текст в Радзивиловской и Ипатьевской летописях (точнее в северо-восточном летописном источнике Ипатьевской летописи), хотя Ипатьевская местами сообщает подробности, которые не знают эти две летописи 60. Неизвестно точно, где составлялась северо-восточная летопись, послужившая источником для Ипатьевского свода. Но так или иначе, составитель этой летописи использовал подробную редакцию сказания, дополнив ее новым материалом (в рассказе об «убиении» Андрея, в рассказе о событиях, последовавших после смерти его и др.). Затрудняемся сказать, было ли в первоначальной редакции сказания упоминание о том, что Андрей создал «городъ каменъ именемь Бого- любыи»,, и сравнение его с Вышгородом. Автор следовал здесь или воспоминаниям о своем родном городе, или местным записям или преданиям: «толь далече яко же Вышегорюдъ от Кыева, тако же и Богълюбыи от Володи- м-Ьоя»  .

Есть ли необходимость отождествлять составителя пространной (Ипатьевской) редакции с Кузмищем Кия- ниным? Думаю, что необходимости нет. Составитель мог воспользоваться рассказом Кузмищи: записать с его слов, как тот отыскивал тело князя, что отвечали ему на его расспросы, как он переговаривался с Анбалом, и о том, как он убрал тело. Этому рассказу составитель пространной редакции мог придать литературную форму плача над телом, подчеркнув здесь красоты церкви, открытые для всех иноверных («видивше славу божию и украшение цер- ковьное и тЬ болма плачють по тоб^»).

Последующий летописный рассказ в Лаврентьевской летописи (1175—1177 гг.) показывает, что владимирский летописец-клирик был близок по своим настроениям к тем слоям местного общества, которые не относились неприязненно к Андрею Боголюбскому и не раз поминали его, называя то «блаженным», то «добрым».

Текст Лаврентьевской и близких к ней летописных сводов, который следует непосредственно за сказанием об «убиении» и охватывает 6683—6685 гг., носит яркую социально-политическую окраску.

К содержанию книги: Арсений Николаевич Насонов. ИСТОРИЯ РУССКОГО ЛЕТОПИСАНИЯ 11- начала 18 века