Глава третья

А. Насонов

Смотрите также:

Русские летописи, сказания, жития святых, древнерусская литература

Повести временных лет

летописи и книги

Карамзин: История государства Российского

Владимирские летописи в составе Радзивиловской летописи ...

летописи - ипатьевская лаврентьевская новгородская ...

Древнерусские Летописи. Ипатьевская летопись

Древнерусские книги и летописи

Ключевский: Полный курс лекций по истории России

Любавский. Древняя русская история

НАЗВАНИЯ ДРЕВНЕРУССКИХ ГОРОДОВ

Татищев: История Российская

Русские княжества

Покровский. Русская история с древнейших времён

Иловайский.

Древняя история. Средние века. Новая история

Эпоха Петра 1

Соловьёв. Учебная книга по Русской истории

История государства и права России

Правители Руси-России (таблица)

Герберштейн: Записки о Московитских делах

Олеарий: Описание путешествия в Московию

Рассказ о событиях, довольно пространный, написанный после смерти Андрея и, по-видимому, до окончательного утверждения власти Всеволода во Владимире, падает на время, когда местные волнения (во Владимире, в Боголюбове и в «волости») сменились борьбой городов, борьбой, имевшей определенное социальное содержание, — то был кризис, вызванный политикой Андрея Боголюбского, о чем речь будет впереди.

Написан рассказ под свежим впечатлением от событий и, возможно, в два приема. Первый раз — по возвращении Михалки во Владимир (в Лаврентьевской летописи, в отличие от Радзивиловской и Московско-Академической, нет еще прибавлений к слову «Михалка» — «и Всеволод» или «с братом Всеволодом»), когда Михалка был уже признан на всей территории Ростово-Суздальской земли («се бо володимерци прослав- лени богомь по всей земьли за ихъ правду»)  . Продолжение, от смерти Михалки, написано, по-видимому, после самосуда над пленниками  . Весь рассказ производит впечатление записи, сохранившейся, ,в общем, в первоначальном виде. В одном случае мы усматриваем следы редакционного вмешательства официального представителя княжеской власти или самого князя. Имею в виду текст от слов « А хрестънаго Ц'Ьлованья забывше ...» до слов «... ря- заньскою послу». Следующие основания позволяют сделать такое предположение.

Этот текст не согласуется как с предыдущим изложением, так и с последующим. В нем довольно неожиданно сообщается о решающей роли рязанских послов, «слушая» которых (Дедилца и Бориса) избрали Ростиславичей . Между тем в предыдущем рассказе ни о каких рязанских послах не говорится, и решение призвать Ростиславичей описывается как решение, принимая которое, собравшиеся на съезд представители городов учитывали опасность нападения со стороны Рязани. В этом же тексте довольно неожиданно напоминается о том, что Андрей был посажен вопреки Крестному целованию Юрию Долгорукому «на менших д-Ьтех, на Михалц-Ь и на брагЬ его», что тогда же крестоцелование было нарушено: посажен Андрей, а «менших» братьев выгнали («выгнаша»). Этот косвенный упрек в сторону Андрея не согласуется с последующим рассказом владимирского летописца, который обнаруживает сочувственное отношение к покойному князю, называя его то «добрым», то «блаженным». Резкое осуждение решения избрать Ростиславичей не вполне согласуется со словами владимирского летописца в том же рассказе: «не противу же Ростиславичема бьяхутся володимерци, но не хотяше покоритися ростовцем».

Все сказанное позволяет думать, что отмеченный текст представляет собою вставку в рассказ о призвании Ростиславичей, сделанную рукой или самого Всеволода, или представителя его власти, так же как в последующей редакции владимирского свода, что достоверно известно, вставлялись слова о «брате Всеволоде» там, где упоминался первоначально один Михалка.

Интересно, что ранее, в рассказе о посольстве к Ростиславичам, послы хвалят отца Ростиславичей: «отець ваю добръ былъ, коли княжиль у насъ». Но в летописи упоминаний о том, что Ростислав княжил в Ростово-Суздальской земле, не сохранилось .

Владимирский летописец рассказывает обо всем этом спокойно, в обычной летописной манере, так же как и о том, что в Ростово-Суздальскую землю приехало не двое князей (Ростиславичей), а четверо (двое Ростиславичей и двое Юрьевичей: Михалко и Всеволод) и о том, как повели себя «ростовци», узнав о приезде Юрьевичей. Заметим, что в изучаемом рассказе, когда владимирский летописец говорит о «ростовцах» и «суздальцах», он разумеет именно росто.вцев и суздальцев (а не вообще население Ростово-Суздальской земли). Но социальное содержание в эти термины он мог вкладывать различное. Ясно свидетельствует об этом следующее: под 6684 г. не раз говорится о «суздальцах» как врагах г. Владимира; но немного ниже читаем, что к Михалке, владимирскому князю, приехали «суздальцы» и обращаются к нему так: «мы, княже, на полку томь со Мстиславом не были, но были с ним бо- ляре». Следовательно, под «суздальцами» ранее разумелся преимущественно руководящий, боярский слой населения Суздаля.

Узнав о приезде Юрьевичей, согласно рассказу владимирского летописца, «росто(вци» вознегодовали («негодо- ваша»). Изложение событий дает представление о быстроте действий «ростовцев», принявших меры против вокняжения Юрьевичей и смело распоряжавшихся в пределах «земли»; князья прибыли в Москву, а «ростовци» успели уже из Владимира вызвать войско в количестве полутора тысяч человек («по повеленью ростовець»), отправили Ярополка в Переяславль-Залесский, где ему присягнули переяславцы; затем собрали «всю силу Ростовь- скои земли», привели даже («приведоша») муромцев и рязанцев. Вся эта «сила» обрушилась на Владимир, куда приехал Михалка, и осаждала город в течение семи недель.

Здесь-то .владимирский летописец обнаруживает впервые свое личное отношение к событиям. Он всецело на стороне «владимирцев» («святки богородицЬ помогающи [и]м ...»). Он объясняет читателю, что владимирцы воевали не против Ростиславичей, а против тех, кто стоял за их спиной: «но не хотяше покоритися ростовцем», которые на их «град» смотрели как на «пригород», где должен сидеть их «посадник», как ранее когда-то было («пакы»). Вынужденные принять Ярополка Ростиславича, владимирцы заключили с ним «поряд» и положили грамоту в Успенский собор, где, по обычаю того времени, хранился государственный архив.

Дальнейший рассказ владимирского летописца хотя с внешней стороны представляет собой записи летописца- клирика, который описывает чудесные явления, связанные с владимирской иконой, по сути дела является политической апологией «владимирцев», вызвавших вскоре князя Михалку, который приехал вторично.

Летописец описывает борьбу под 6684 г. не в качестве стороннего наблюдателя, а в качестве заинтересованной стороны, одного из «владимирцев». «Не хотящих намъ добра, завистью граду сему и живущим в немь», — пишет он о врагах.

Апология владимирцев (можно догадываться, что «ростовцы» обвиняли их в своеволии и в нарушении договора с Ростиславичами) дана в плане и историческом, и юридическом, и моральном.

Оправдание «владимирцев» идет в тексте параллельно с обвинениями, направленными против их врагов — «злых людей», — это «ростовци» или «ростовци» и «суждалци» (под которыми, как мы видим, разумелась боярская часть населения) и «вси боляре». Уже в этой части рассказа проступает явственно социальное содержание борьбы. Враги не только в Ростове и в Суздале: «а боляре князю тою держахутся крепко», — пишет он о Ростиславичах; и далее: «а зд^ городъ старый Ростовъ, и Суждаль и вси бояре хотяще свою правду поставити». Иными словами, летописец не скрывает, что в Ростово-Суздальской земле боярство обнаруживает известную солидарность, что «ростовци»— руководящие слои населения города — находили поддержку среди боярства в пределах «земли», и, как выясняется из событий, следовавших за смертью Михалки, даже часть владимирского боярства держала сторону «злых людей». «Злые люди», как можно понять из рассуждений летописца, — это не те или иные князья, не в них дело,, хотя здесь летописец вступает в противоречие с самим собой, так как в мрачном виде описывает деятельность Ростиславичей. Противоречие он пытается устранить утверждением, что юные Ростиславичи были как бы игрушкой в руках бояр, которые учили их грабить население, учили не почитать старейших между ними, не желая тем самым «добра» и самим князьям.

В плане историческом апология «владимирцев» проведена в рассуждении на тему о том, что «обычай», который хотят навязать владимирцам «ростовци», ныне потерял свой смысл, устарел. Древний обычай, по его словам, заключался в том, что «пригороды» в своих решениях следовали решениям главного, старейшего города, так было в Киеве, в Новгороде, в Смоленске. Но теперь положение изменилось. «Град» Владимир возвышен Владимиром Мономахом и Андреем Боголюбским. И когда Ростов, Суздаль и «вси боляре» хотят навязать владимирцам «свою правду», они тем самым идут против «правды божией».

Со стороны юридической «владимирцы», как он хочет показать, правы потому, что Михалка — «старейший» среди князей; он имеет правовые основания княжить в Ростово-Суздальской земле: «Ты еси старее в братьи своей, поиди Володимерю». И ниже: «Креста честнаго не преступати, и стар^ишаго брата чтити ...». О «старейшинстве» Михалки среди всех четырех князей упомянуто и в начале рассказа («утвердившеся межи собою, давше старки- шиньство Михалку»).

Владимирцы согласились принять Ростиславичей, согласно толкованию летописца, добровольно: «Мы есмы волная князя прияли к соб-b и крестъ целовали на всемь».

Поведение Ростиславичей, подучаемых боярами, дает моральное основание «владимирцам», как можно понять из его объяснений, не держать долее этих князей: они сами нарушили крестное целование. Оказывается, что слуги Ростиславичей «многу тяготу людем симъ створиша продажами и вирами». Да и сами князья наживались чужим добром («многое имание»).

Обвинения в лихоимстве, в незаконных поборах мы не раз встречаем в древней письменности, и исходили эти обличения из церковной среды. Напомним о тиунах и «мечниках» Андрея Боголюбского. В первой части «Мерила праведного» по Троицкому списку читалось о князьях: «в собе м"Ьсто поставляете властели и тивуны, мужи не богобоины ... суда не разум^юще, правьды не смо- тряще»; «грабители и мьздоимьци» превозносятся; «кто правъ осуженъ от нихъ въ вину, припадаеть къ князю, и князь не слушаеть...». В другой статье был передан разговор, будто бы бывший между епископом и Константином Полоцким о тиунах. Епископ дает понять, что тиуны неправедными доходами делились с князем: «толико того д"Ьля, абы князю товара добывалъ» 66.

Обвинение против посадников, тиунов, «датских» и «мечников» Андрея владимирский летописец делал, как мы знаем, в очень осторожной форме: «ид-кже законъ, ту и обидъ много».

Теперь же дело усугублялось тем, что «датские» Ростиславичей, обиравшие население, были южнорусскими, что подчеркнуто: «русьскым д'Ьдьцкимъ» 67; и самих князей летописец приравнивает к завоевателям, которые, ограбив волость, уходят. Ростиславичи расхищали ценности Успенского собора. Все это давало «владимирцам» моральное право в глазах автора потребовать ухода Ростиславичей.

Наконе1|, автор — опять-таки в оправдание «владимир- цев» — сообщает, что они сначала обратились за поддержкой к той власти, которая была в то время над ними: они послали к «ростовцам» и «суздальцам». Но поддержки от них не получили: те только на словах были на их стороне, а на деле — «далече суще». Лишь после этого «влади- мирцы» послали в Чернигов за Михалкой.

В заключительной части рассказа (от смерти Михалки до самосуда над пленными рязанскими князьями), помеченной 6685 г., автор также главными виновниками в борьбе выставляет не князей, а местные руководящие силы «земли». Так, Мстислава для борьбы со Всеволодом, владимирцами и переяславцами, призывают «ростовци и боляре». «Ростовцев и бояр» он определяет вместе термином «старейшая дружина». Они властно заявляют Мстиславу: «аще ты миръ даси ему (т. е. Всеволоду. — А. Н.), но мы ему не дамы». Среди собранного войска отмечены также «гридьба», среди которых могли быть наемные варяги, и «пасынки».

«Величавые» бояре и ростовцы, которых слушается Мстислав, хотят выгнать Всеволода, не ведая, что «богъ даеть власть ему же хощеть». Бог ставит «праведного» князя,в ту землю, которая «управится пред богомь». Автор, приводя эти изречения, воздает, тем самым, хвалу одновременно и владимирцам, и Всеволоду. Интересно, что цитата эта восходит к древнему вышегородскому Пари- мийнику; возможно, что из Вышгорода с литературой о Борисе и Глебе она и пришла. Но любопытно, что там в первоначальном своем виде, а также и в летописи под 1015 г., куда она пришла из Паримийника, и в «Мериле праведном», куда она пришла из летописи, цитата эта носит другой оттенок. Там осуждаются юные князья, любящие веселье, и «младые советники». В XII в. такое осуждение могло напомнить осуждение князей, склонных к совету с «юными», т. е. с младшей дружиной, а не со «старейшей» (см. Лаврентьевскую летопись под 1093 г.),

И помысли высокъумиемь, а не в^дыи, яко богъ даеть власть, ему же хощьть; поставляеть бо царя и князя вышнии, ему же хощьть, дасть. Аще убо кая земля оправдиться предъ богомь, поставляеть царя или князя ей, любящи судь и правьду, и властеля устраяеть. Еще бо князи правдиви бывають в земли, то многа отдаються сьтр^шения; аще ли лукави бывають, тъ больше зло навъдить богъ на землю ту, понеже глава то есть земли; тако бо Исая рече: «съгр'кшиша отъ главы и до ногу», еже от цесаря до про- стыхъ людии. Лют-к и граду тому, в ньмь же князь унъ, любяи вино пити с гусльми и съ младыми св^^никн. Сяковыя бо богъ даеть за гр"Ьхы, а старыя и мудрыя отъиметь: отъять бо оть насъ богъ Воло- димира, а Святополка наведе гр-кхъ ради нашихъ, яко же др-квле на- веде на Иерусалима Антиоха. Исая бо глаголеть: «отъимить господь от Иерусалима кр-кпость и кр-кпка исполнена, и человека храбра и судию, и пророка, и см-крена старца и дивна св-ктьника и мудра хытреца, и разумна послушника; и поставлю уношю князя имъ и ругатели обладають ими».

Из Лаврентьевской летописи под 1015 (6523) г. Помысливъ высокоумьемь своимь, не в^дыи, яко богъ даеть власть, ему же хощеть; поставляеть бо цесаря и князя вышнии, ему же хо- щеть, дасть. Аще бо кая земля управится пред богомь, поставляеть ей цесаря или князя праведна, любяща судъ и правду, и властеля устраяеть и судью правящаго судъ». Аще бо князи правьдиви бывають в земли, то многа отдаются согр-кшенья [земли]; аще ли зли и лукави бывають, то болше зло наводить богъ на землю, понеже то глава есть земли; тако бо Исайя рече: «согр^шиша от главы и до ногу», еже есть от цесаря и до простыхъ людии. Лют^ бо граду тому, в немь же князь унъ, любяи вино пити съ гусльми и съ младыми св-Ьтникы. Сяковыя бо богъ даеть за гр^хы, а старыя и мудрыя отъиметь, яко же Исайя глаголеть: «отъиметь господь от Иерусалима кр-Ьпкаго исполина, и человека храбра, и судью, и пророка, и см-крена старца [и дивна св-ктника и мудра хитреца и] разумна, послушлива; поставлю уношю князя имъ, и ругателя обладающа ими».

Из Лаврентьевской летописи под 1177 (6685) г.

Помысливше высокоумьем своимъ, не в-кдуще, яко богъ даеть власть, ему же хощеть; поставляеть бо цесаря и князя вышнии. Аще кая земля управится пред богомь, поставляеть ей князя праведьна, любяща суд и правду; аще бо князи правдиви бывають, то много отдается согр-кшенья земли той, да поне то есть глава земли.

Из «Мерила праведного» по рукописи Троицкого собр., № 15, лл. 16 об.—17.

От л-ктописця. Яко богъ даеть власть, ему же хощеть, поставляеть бо цесаря и князя вышнии, ему же хощеть, и даеть. Аще оубо кая любо земля оуправляеться пред богомь, поставляеть цесаря и князя праведна, любяща судъ и правду, и властеля оустраяеть и

После разгрома на Юрьевом поле Мстислава, ростовцев и «всех бояр» были захвачены «села боярские, кони и скот». Вместе со «скотом» вели и «колодников». Эти «села боярские» лежали, очевидно, где-то в районе Юрьева поля, в полоске черноземной степи, раскинувшейся между Юрьевом, Владимиром и Суздалем.

Думаю, что неправильно понимать владимирского летописца как противника боярского землевладения вообще, а захват сел истолковывать как попытку ликвидировать боярское землевладение. Когда спустя некоторое время союзник Мстислава Глеб Рязанский напал на Боголюбово и разорил его, он пожег «села боярьская», а «жены и д-Ьти и товаръ» дал половцам «на щитъ». То были, очевидно, села бояр, живших во Владимире. Владимирский летописец с сочувствием описывает судьбу пострадавших: «ови ведутся полонени, друзии посЬкаеми и до молодыхъ д-Ьтии, инии на месть даеми поганым, друзии трепетаху, зряще убиваемых». Эта расправа объясняет то ожесточение, с которым не только «купци» и «все людье», но и владимирские «бояре», оставшиеся в городе, учиняли самосуд над пленными и заключенными в «поруб» союзниками Мстислава — рязанскими князьями.

Смысл всего хода борьбы городо,в нельзя понять, не зная предшествующей истории края и общего направления политики Андрея Боголюбского, который пытался поставить себя в какой-то мере независимо от местного сильного боярства, «старейшей дружины», опираясь на своих слуг и более широкие круги городского населения, но игно- риоуя интересы низов.

Попытку также искать опору в сравнительно более широких слоях населения, поеимущественно городского, я усматриваю и в поведении Всеволода, когда он созывал судью правяща судъ. Аще бо князи правдиви бывають на земли, то многа отдаються съгр-Ьшенья. Аще ли зли бывають и лукави, то болми богъ зло наводить на землю, понеже то глава есть. Тако бо Исайя рече: «съгр-Ьшиша от главы и до ногу», еже от цесаря и до простыхъ людии. Лют-Ь же граду тому, в немь же начнеть князь оунъ жити, любяи вино пити съ гусльми и с младыми св^тьинки. Сяковыя богъ даеть за гр-Ьхи, а старыя, мудрыя отъиметь, яко же Исайя глаголеть: «отъиметь господь от Иерусалима кр-Ьпкаго кр-Ьпка исполинъ и человека храбра, судью, пророка и см-Ьрена старьця, дивна св-Ьтника и мудра художника и разумна послушника; п поставлю оуношю князя имъ и ругателя обладающа ими».

В 6719 Г. «ВС-Ьх бояръ СВОИХЪ с городовъ и съ волостей, епископа Иоана, и игумены, и попы, и купц*Ь, и дворяны, и вси люди»  . В летописном некрологе Всеволода, как мы имели случай уже убедиться, ставится Всеволоду в заслугу стремление ограничить самоуправство «сильных своих бояр», обижавших «меньших» и порабощавших «сироты» и творивших «насилие»  . Подобного рода «насилиями», вероятно, сопровождалось распространение феодальной зависимости и рост феодального землевладения. Напомним, что ненасытность «неправедно» обогащающихся обличал позднее Серапион.

Вспомним неприязненное отношение к сильному боярству автора послания Даниила Заточника. «Лучше бы ми нога своя видети в лыченицы в дому твоемъ, — обращается автор к князю Ярославу Всеволодовичу, — нежели в черлен-b сапоз-Ь в боярстем двор-Ь; лучше бы ми в де- рюзе служити теб^, нежели в багрянице в боярстемъ двор-Ь»  .

Общая социально-политическая направленность владимирских летописных записей и текстов, вышедших из среды местного клира, в какой-то степени роднит их с владимирско-переяславской литературой последующего времени.

К содержанию книги: Арсений Николаевич Насонов. ИСТОРИЯ РУССКОГО ЛЕТОПИСАНИЯ 11- начала 18 века