Президентство Р. Рейгана ознаменовалось широким наступлением на гражданские права—попытками подавить политическое инакомыслие, репрессиями против демократических организаций, сторонников мира, уступками консервативным силам и правому экстремизму в вопросах расового и женского равноправия и т. п. Размах наступления оказался столь внушительным, что Американский союз защиты гражданских свобод высказал опасение, что «под ударом находится сама конституционная система». Не следует, однако, думать, что речь идет о совершенно новом явлении. Рейгановская администрация лишь резко активизировала те тенденции, которые существовали и раньше.

Пожалуй, никогда еще со времен Американской революции проблема человеческих прав не обретала такой остроты и актуальности, как в 60—80-е гг., когда, с одной стороны, развитие американского общества в условиях НТР и общего кризиса капитализма чрезвычайно обострило положение личности, негарантированность ее благополучия и социальной безопасности, а, с другой стороны, массовое демократическое движение окрепло и консолидировалось настолько, что сумело добиться серьезных завоеваний в области гражданских прав, в частности ряда законодательных мер против расовой дискриминации. Однако если в революционный период буржуазные концепции личности исходили из естественно-правовой теории и прежде всего ею обосновывали требование равноправия и разумного общественного устройства (идеологическая функция «врожденных прав» в Декларации независимости), то в XX веке единое философское обоснование человеческих прав исчезло. Трактовку и понимание равноправия, гражданских свобод, равной ответственности и т. д. отличает широкий плюрализм позиций.

Правовая система и правовая практика — важные показатели положения личности в обществе, степени обеспеченности ее социально-экономических интересов. Идейная борьба в США по вопросам прав человека показывает, что абстрактные формулировки конституционных норм допускают разнотипные толкования, отражающие как прогрессивные социальные требования, так и антидемократические программы. Одновременно она свидетельствует о том, что демократические завоевания американского народа, закрепленные в нормах права, являются важным средством защиты интересов широких слоев населения. Именно поэтому активизация правых сил была связана с тенденциозным толкованием смысла конституционных гарантий прав человека и их прямым извращением. Вместе с тем социально-политическая практика последних лет наглядно выявила и серьезную социальную ограниченность Конституции США, что обусловило ее критику слева и требования большей демократизации. Все это объясняет, почему конституционные принципы и нормы стали в США предметом острой идеологической борьбы.

Идея прав человека играла важную политическую роль при последних американских президентах. Вынужденный под давлением демократического движения пойти на расширение гражданских прав, Л. Джонсон попытался извлечь для себя максимальную пропагандистскую выгоду, представляя программу «Великого общества» как продолжение традиции Билля о правах. В рассматриваемый период, и особенно в президентство Р. Никсона, стало очевидно, что конфронтация с социализмом с помощью старых идеологических и политических средств не дает ожидаемого эффекта, поэтому американский империализм сделал ставку на успех в экономическом соревновании. Буржуазная идеология стремилась доказать, что американский путь социального развития исторически не столь уж отличается по ряду параметров от советского (темпы промышленного развития, тенденции роста потребления и услуг), но является предпочтительным как лучший вариант и более высокая в данный момент «стадия роста» (по терминологии У. Ростоу, это стадия «массового потребления», переходящая в следующую стадию — «качества жизни»). Отсюда популярность идей «конвергенции» капитализма и социализма и «деидеологизации».

Однако ухудшение экономической ситуации в капиталистическом мире и успехи социализма в важнейших сферах хозяйства и культуры, вызвавшие вполне объяснимый интерес в развивающихся странах, ослабили позиции сторонников либерального курса и обусловили активизацию консервативных тенденций во внутренней и внешней политике США, ее откровенную реидеологизацию. При Дж.

Картере происходит заметный поворот от политики разрядки к конфронтации и усилению гонки воооружений. Предвыборные обещания, в немалой степени обеспечившие победу Картера (замораживание военного бюджета, курс на разрядку, переговоры об ограничении стратегических вооружений), были нарушены. Договор с СССР об ОСВ-2 (Вена, 1979 г.) не был представлен на ратификацию, началось наращивание военной мощи в различных регионах, наметилось резкое возрастание военного бюджета, блокировалась торговля с социалистическими странами, было принято решение бойкотировать Московскую олимпиаду. Этот политический курс была призвана подкрепить «психологическая война», в которой важнейшее место отводилось кампании за «права человека».

Речь идет не об ординарной спекуляции буржуазной идеологии на демократических принципах, — она никогда не прекращалась. Президентской директивой № 28 (1977 г.) кампания за «права человека» возводилась в ранг государственной политики, которая приняла воинствующий антикоммунистический характер. Фразеология новой кампании камуфлировала империалистическую политику, ориентированную прежде всего на вмешательство — под предлогом защиты прав человека — во внутренние дела других стран, представление социализма как антидемократической системы и угрозы «свободному миру», на дискредитацию коммунистических идеалов и ценностей. Чисто пропагандистская активность (масштабы и интенсивность которой резко возросли) сочеталась с прямой подрывной деятельностью спецслужб США и других членов НАТО, попытками инспирировать активность так называемого политического диссидентства в странах социализма, которое выдавалось чуть ли не за массовую оппозицию, и т. п.

Немаловажное значение придавалось кампании за «права человека» и в других странах Запада. В глазах мировой общественности Дж. Картер хотел реабилитировать США как лидера «свободного мира», цитадель демократических свобод и одновременно укрепить пошатнувшееся после Уотергейта доверие самих американцев к традиционным социальным ценностям. Однако попытка овладеть инициативой в идеологической борьбе не удалась, и в немалой степени по внутренним причинам. Углубляющийся экономический кризис, резкий рост числа безработных и американцев, живущих за «чертой бедности» (в 1980 году, последнем году президентства Картера, соответственно 7,4 и 29,3 млн. человек ), убедительнее всяких аргументов продемонстрировали несостоятельность социальной программы Картера. Усиление неоконсерватизма и правого экстремизма (к примеру, в 1979 году конституировалось движение «морального большинства», лидер которого Дж. Фолуэлл открыто выступил против политики разрядки, либерализма и гражданского равноправия внутри США) было следствием и показателем падения ее престижа и популярности. Сам Картер в своем выступлении 7 декабря 1978 г. в связи с 30-летием принятия ООН Всеобщей декларации прав человека был вынужден признать, что принципы Билля о правах в стране далеко не осуществлены. И не случайно рейгановская администрация предпочла перенести акцент с защиты «прав человека» на борьбу против «международного терроризма».

Формально новая кампания началась 28 января 1981 г. пресс-конференцией тогдашнего госсекретаря А. Хейга, который не просто квалифицировал как терроризм освободительную и революционную борьбу, но и обвинил СССР в ее поощрении: солидарность ,с освободительными движениями изображалась как чуть ли не прямая организация самой борьбы, Советскому Союзу и другим социалистическим странам приписывались все мыслимые и немыслимые грехи ультралевого и анархистского террора, а также провокационные акции, инспирированные самими западными спецслужбами (пример — дело С. Антонова в связи с покушением на Иоанна Павла II). Главная же идеологическая цель заключалась в дискредитации самих национально-освободительных и революционных движений, подводимых под одиозную квалификацию «международного терроризма».

Было бы, однако, неверно думать, будто империалистическая пропаганда стала разыгрывать новую карту, совершенно отказавшись от «защиты прав человека». Спекуляции на терроризме и правах человека взаимно связаны и прочно входят в идеологический арсенал современной буржуазии. Еще до выступления Хейга стали возникать центры по исследованию «международного терроризма», в ноябре 1980 года в Страсбурге состоялась конференция западных специалистов по вопросам «борьбы с терроризмом» (аналогичная конференция прошла летом 1984 года в Вашингтоне), появились тенденциозные исследования буржуазных авторов. Осуждение «терроризма» сопровождалось клеветой на левые силы и демократическое движение в самом капиталистическом мире и было симптомом наступления на гражданские права. Рейган и не собирался сворачивать кампанию за «права человека». Это особенно наглядно проявилось в 1981 году: буржуазная пропаганда США подняла большой шум по поводу «попранных демократических прав и свобод» в Польше, в то время как американское правительство осуществляло политику экономического бойкота и шантажа, прямой помощи антисоциалистическим элементам в Польше (и одновременно принимало судебно-полицейские меры против профсоюзного движения в США).

Сочетание разнотипных формул — не редкость в политическом лексиконе империализма. В фултонской речи Черчилля (март 1946 г.), ставшей символом поворота к политике «холодной войны», призыв бывшего британского премьера к мировой гегемонии США парадоксальным образом связан с надеждой на атомное оружие как средство защиты «великих принципов свободы и прав человека». Рейган использовал идею прав человека для идеологического прикрытия и оправдания глобальной агрессивной политики. Поскольку источником терроризма объявлялись национально-освободительные и революционные движения и социализм, представляющие «угрозу» свободе и правам человека, оправданными представлялись «вынужденные» меры по ее предотвращению. «Борьба с терроризмом» имеет четко выраженную антикоммунистическую направленность. Рейган откровенно выразил ее в речи «Проект демократии» в английском парламенте 8 июня 1982 г., провозгласив крестовый поход против коммунизма, направленный прежде всего против «империи зла» — Советского Союза.

Быстро реанимировав заглохнувшую было «защиту прав человека», администрация Рейгана стала увязывать ее с борьбой против «терроризма». Идеологический аспект последней — навязывание американским империализмом миру своих ценностей, своего понимания свободы, равенства, человеческих прав. А они, между прочим, самой буржуазной общественно-политической и правовой мыслью трактуются неоднозначно, и за теоретическими расхождениями скрывается борьба демократических и консервативных сил в американском обществе. Все это не может не сказаться на понимании природы и смысла основных прав человека, защита и утверждение которых вдохновляли борьбу патриотов за независимость два столетия назад и важнейшие из которых закреплены в американской Конституции.

Понятие «права человека» многозначно. Его содержание определяется в идеологическом контексте, чем объясняется обилие несовпадающих и конфликтующих точек зрения оппонентов, выступающих от имени и во имя человеческих прав. Буржуазная мысль исходит из наличия или принципиальной возможности всеобщих человеческих прав и их вневременного основания. Это порождает проблему соотношения должного и наличного правовых порядков, воспринимающуюся обычно как проблема соотношения человеческих и конституционных прав.

Многие современные буржуазные мыслители ищут основание права в морали. Так, философ права из Чикагского университета А. Джевирт вводит понятие морального права как свойственной всем людям формы исходного правового сознания, из которой выводятся остальные (производные) формы. По его мнению, права означают санкционированную моралью «законность» притязаний на необходимые условия человеческой деятельности: «Основанием прав служит моральный принцип, согласно которому все люди в равной мере могут претендовать на эти необходимые условия»1. Право нормативно в силу своей универсальности, в основе которой — моральность человека. Даже когда буржуазные философы в качестве исходных берут «естественные» права, речь обычно идет не о возрождении доктрин XVIII века, а о попытке утвердить внеис- торические основы общества, универсальность которых определяется их независимостью от преходящих факторов .

 Понятие человеческих прав чаще всего связывается с такими первичными, или «фундаментальными», правами, которые служат критерием оценки конституционных норм и их интерпретаций. Буржуазное сознание, апеллирующее к правам человека вообще, не замечает, что их универсальные основания (принципы морали или «естественные» права) сами представляют собой исторический продукт, что право действенно, лишь когда оно признается политическим организмом, т. е. принимает форму государственного закона. «Право отдельного гражданина есть бессмыслица, когда не признано право государства», — пишет К- Маркс2. И поскольку права человека возможны лишь в государстве, их выделение и отличие от прав гражданских свидетельствует об антагонистическом характере общества и отчужденном существовании человека, который противостоит другим людям и собственной общественной сущности. По словам К. Маркса, «так называемые права человека, droits de l'homme, в отличие от droits du citoyen, суть не что иное, как права члена гражданского общества, т. е. эгоистического человека, отделенного от человеческой сущности и общности»3.

Положение К- Маркса имеет важное методологическое значение для анализа буржуазной философии права. Так называемая обращенная форма сознания воспринимает права гражданина как осуществление прав человека, при этом оценка степени осуществленное™ и самих человеческих прав обусловлена общественно-политической позицией мыслителя. Таким образом, «права человека» — это абстрактное понятие, содержание которого определяется социальными интересами. Для буржуазии — это право частной собственности, гарантия прибыли на капитал, свобода мысли и слова в заданных рамках охранительной идеологии. Для мелкой буржуазии — право на результаты своего труда, на предпринимательский успех, обеспеченность «справедливых» условий хозяйничания (дешевый кредит, ограничение рыночной монополии) и т. п. Империалистическая буржуазия отстаивает права человека лишь в той мере, в какой они предполагают правопорядок и общественный уклад, обеспечивающие ее классовое господство.

Идеологи революционной буржуазии считали, что требование юридического равноправия выражает требование «естественного закона». Исторический опыт показал, что в принцип равенства перед законом буржуазия вкладывала свое, классово-ограниченное понимание. Широкие слои населения связывали с равноправием надежды на улучшение материального положения и возможность всеобщего благоденствия. И поскольку осуществление реального гражданского равноправия благоприятствует борьбе за социально-экономические интересы трудящихся, прогрессивные американские мыслители и общественные деятели постоянно обращались к традиционной идее прав человека, их демократическому пониманию. Обращение к наследию облегчается тем, что абстрактная формулировка важнейших принципов Декларации независимости и Конституции США позволяет трактовать их как универсальные нормы человеческого права. В таком случае исчезает различие между человеческими и гражданскими правами и акцент переносится на неполноту осуществления «подлинных» прав для тех или иных групп населения.

Такое понимание, отвечающее прежде всего массово- пропагандистским целям, было присуще М. Л. Кингу. Он считал, что американским неграм приходится слишком долго ждать «данных нам богом и Конституцией прав»4, которые, по смыслу и букве закона, должны принадлежать всем: «Когда основатели нашего государства начертали величественные слова Конституции и Декларации независимости, они выдали народу своеобразный чек, на который имел право каждый американец. Это было обязательство, гарантирующее людям неотъемлемые права на жизнь, свободу и стремление к счастью»5. Однако США нарушают свои обязательства, особенно в отношении негров.

М. Л. Кинг, таким образом, полагал, что требование гражданского равноправия конституционно по определению, «не замечая», что Конституция и Билль о правах узаконили рабство и, следовательно, права, «данные конституцией», не тождественны правам, «данным богом», т. е. общечеловеческим. Не случайно, говоря о Конституции, он приводит формулу прав человека из Декларации, которая в конституционных актах не повторена (хотя ни один буржуазный правовед не рискнул назвать ее неконституционной). Фактическое различение прав человека и гражданских прав сохраняется. Будучи поборником демократизации законодательства, М. Л. Кинг обосновывал правомерность гражданского неповиновения как способа борьбы против несправедливых законов, противоречащих широко понимаемым всеобщим правам человека, которые он и квалифицировал как права, «данные богом и Конституцией». По его мнению, «гражданское неповиновение есть — в качестве формы протеста — публичное ненасильственное нарушение закона»6. Любопытно, что автор известной концепции «распределительной справедливости» Дж. Роле, напротив, считает, что гражданское неповиновение осуществляется в рамках лояльности закону . Две далеко не тождественные (буржуазно-демократическая и буржуазно-либеральная) позиции исходят из моральной оправданности гражданского неповиновения как действия, соответствующего основным правам человека, с тем существенным различием, что, по Ролсу, они достаточно защищены законодательством (беда лишь в том, что оно не соблюдается), по Кингу же, законодательство не соответствует этим правам и духу Конституции, и необходима борьба за более совершенный билль о правах.

Таким образом, даже будучи недостаточно определенным, понятие человеческих прав имеет в политической жизни США большое значение, прежде всего как первооснова легальной нормы , и играет важную идеологическую роль в борьбе за гражданские права. Нельзя не заметить, что последний термин также нечеток. Буржуазное правоведение относит его, главным образом, к политическим правам и нормам гражданских правоотношений, закрепленным в конституции и равнозначных ей актах, вследствие чего понятия гражданских прав и конституционных прав часто употребляются как тождественные. Существует также специфически американский смысл понятия гражданских прав — это идеальные нормы, воплощающие или символизирующие требования последовательного осуществления равноправия. Поэтому выражение «борьба за гражданские права» может означать как деятельность в пользу полной реализации прокламированных Конституцией и законодательством прав (например, в начале 60-х гг. необычайную остроту приобрела кампания американских негров за право голоса, формально предоставленное им в 1870 году поправкой XV к Конституции), так и борьбу за конституционное воплощение того или иного демократического требования в отношении человеческих прав (свежий пример — закончившаяся неудачей кампания за ратификацию поправки XXVII о женском равноправии).

Таким образом, нужно учитывать нечеткость понятий прав человека и гражданских прав и исходить из того, что определенность им придают прежде всего идейные установки интерпретаторов. Больший смысл имеет разделение прав на фундаментальные и производные, или коррективные. Первые исходны, по формуле Декларации, они являются прирожденными, а по первоначальной редакции Т. Джефферсона — неотчуждаемыми. Они, так сказать, абсолютны. Вторые базируются на них, получают конституционное воплощение, возможно, не вполне адекватное, и являются предметом уточнения, корректировки.

Дихотомия человеческих прав может выражаться в разных терминах, но неизменно указывает на производ- ность конституционных прав от фундаментальных, из которых исходил манифест американской независимости. Как уже было отмечено, Декларация и Конституция — не тождественные по содержанию и назначению документы. Однако американская демократическая традиция всегда подчеркивала их органическую связь и преемственность и зачастую представляла Декларацию (правда, без достаточных оснований) источником Конституции. А. Линкольн считал, что смысл Декларации не просто в отделении колоний от Англии (т. е. в освобождении нации), но и в утверждении свободы человека. Он говорил о подписавших Декларацию деятелях: «Они предполагали просто провозгласить право, с тем чтобы оно могло быть осуществлено, как только позволят обстоятельства»7.

Конституционная история, однако, показала, что осуществление демократических прав шло главным образом в направлении утверждения формального равенства перед законом, «равных возможностей», «равной защиты закона». Да и юридическое равноправие утверждается медлеи- но, о чем свидетельствует ущемление политических прав негров, социально-экономических прав несовершеннолетних работников и женщин.