Историко-биографический альманах серии «Жизнь замечательных людей». Том 11

Прометей

ГЛАВА 1

Билл умер летней ночью. Такую ночь он описал когда-то в своем романе «Свет в августе», только случилось это не в августе, а в июле, в самом начале месяца. Билл скончался ш клинике на рассвете шестого июля.

Несколько лет тому назад он упал с лошади, сильно разбился, и с тех пор раз в год непременно ложился в клинику на обследование. Вот и теперь ему уже сделали все анализы, не нашли никаких существенных нарушений и собирались выписать в ближайшие дни. И вдруг оказалось, что у него тромб, один из тех, которые никак нельзя обнаружить заранее.

' В ту ласковую июльскую ночь в нашем доме раздался телефонный звонок. Телефон стоит в комнате, смежной со спальней. Звонок разбудил и меня, и жену. Она пошла к аппарату, а я сел на край кровати и закурил сигарету. Сперва она отвечала кому-то, потом наступила тишина. И тут я услышал: «Не знаю, как я скажу ему».

Жена вошла в спальню и остановилась возле постели.

—        Звонил Джимми. Только что умер Билл...

В спальне было темно. Я поднялся с постели, повернул выключатель и начал одеваться.

—        Хочешь, я сварю кофе, пока ты собираешься? — спросила жена,   все   еще стоя у кровати.

—        Нет, я пойду сию минуту.

Когда я подошел к дому Билла, часы показывали половину третьего. Джимми, мой старший сын, был уже там. Он встретил меня у дверей. Эстель, жена Билла, позвонила ему сразу, как только ей сообщили о смерти мужа. Джимми тотчас же вызвал меня и Чуки, моего младшего сына, и позвонил в Мобил нашему третьему брату ^- Джеку, Чуки еще не пришел.

—        Где Билл? — спросил я Джимми.

—        Они перенесли его в морг.

—        Я подымусь наверх к Эстель.

—        С ней Честер, — сказал Джимми. —

Я вызвал его сразу после того, как мне позвонила тетя.

Честер Мак-Ларти — наш домашний врач.

Я поднялся в комнату Эстель. Честер дал ей успокоительного, но оно еще не подействовало. Эстель ходила по комнате, скрестив руки на груди. Она подошла ко мне, я крепко ее обнял. Я молчал, пытаясь согреть ее теплом своих рук.

—        Не могу поверить, не могу пове рить, — твердила Эстель. — Он не умер, нет, он не умер!

Я поглядел через ее плечо на Честера. Он стоял рядом и пристально следил за Эстель. Вдруг она отстранилась от меня и снова принялась шагать по комнате.

Я спустился вниз к Джимми (дома мы зовем его Баб). Мы стояли молча. Ба)б ждал, чтобы я заговорил первым.

—        Поеду в похоронное бюро. Я хочу быть там,   когда   они   привезут   его, — сказал я.

Баб кивнул, и я поехал. Сначала по аллее, обсаженной кедрами, где на столбе у въезда висит табличка, на которой рукой Билла написано: «Частное владение. Вход воспрещен», потом по шоссе в город.

Я приехал в похоронное бюро слишком рано, Билла еще не привезли. Я вышел и уселся на ступеньках.

Похоронное бюро стоит возле Центральной городской площади. С «рыльца его эта площадь видна почти целиком. Прямо передо мной расстилалась площадка, где в дни осенней ярмарки «шарист» готовил свой шар. Я узнал и то место, где, бывало, стояли Билл, Джек и я, наблюдая за приготовлениями к воздушному полету, и по которому мы проходили каждый день по дороге в школу и обратно. Тоща еще через незаасфальтированную площадь тянулись цементированные канавки, из которых фермеры, приезжая по делам в город, поили своих мулов. Мы бывали туг по нескольку раз в день, и другие ребята говорили про нас: «Не вздумай связаться с этими фолкнеровокими мальчишками:-стоит тронуть одного, как тотчас примчатся остальные. Они вечно болтаются здесь».

Слева от себя я видел почту. Сколько раз, получив письма, мы с Биллом останавливались поболтать на ее ступеньках.. Вот мы встретились, остановились, разговариваем...

И вдруг я понял, что все это существует уже только в моих мыслях, и вспомнил сразу, что именно случилось с Биллом и где он находится сейча'с. Я подумал о двух других наших братьях: Дин погиб в авиационной катастрофе в 1935 году, Джек живет в Мабиле. Вот так, сидя на ступеньках крыльца в мягкую летнюю ночь, я осознал наконец, что Билл умер.

Наша мать, она умерла на два года раньше, чем Билл, очень определенно высказала свою волю. Она повторила каждому из нас: «Только своя семья, никаких цветов, похороны самые простые и дешевые». И Билл, в свой черед, выразил то же желание: «Так же, как маму». Он несколько раз говорил это и Эстель, и Бабу.

Рано утром на пороге похоронного бюро появился его владелец, мэр нашего города. Я все еще сидел на ступеньках. Я попросил мэра выставить полицейских у ворот Билла.

Великое множество людей пыталось теперь войти в дом Билла, но, согласно воле покойного, около него собрались только родные и самые близкие друзья.

 Скромный гроб с телом Билла — в таком же гробу мы хоронили мать — привезли домой и поставили у камина, в гостиной, там, где когда-то мы прощались с нашей черной нянькой, Мамми, вырастившей всех нас. Здесь, в этой комнате, Билл прочел над ней отходную.

Билл приказал, чтобы гроб его не открывали, но мы нарушили волю покойного. Несколько негров — друзей Билла, одетые в самое лучшее свое платье, пришли на кухню и попросили разрешения поглядеть на него в последний раз. Баб спросил Эстель, она сказала: «Да, конечно». Их провели через гостиную, и распорядитель похорон приподнял крышку гроба. Они смотрели на покойника в молчании, кто-то беззвучно шевелил губами, кто-то тихо плакал. Потом гроб закрыли, уже навсегда.

Телеграммы и письма прибывали со всех концов Соединенных Штатов и из-за границы. Поступило личное послание президента, прислали соболезнования главы правительств многих государств, пришли письма от разных объединений литераторов и деятелей культуры.

Из Мобила приехал наш брат Джек. Он, я и оба моих сына дежурили подле Билла.

Все издательства и газеты прислали репортеров и фотографов. Но, выполняя последнюю волю покойного, их не впустили в дом, как они туда ни рвались. Ведь Билл всегда твердо говорил им: «Нет». Тогда журналисты отправили на переговоры друга Баба — Поля Флауерса из мемфисского «Коммершл эппил». Они просили позволить им сфотографировать Билла в гробу и рядом скорбящую Эстель, ведь именно за этим приехали они в наш город. Баб и Джек объяснили, что мы лишь выполняем волю Билла, который пожелал принадлежать только своей семье до тех пор, пока катафалк не выедет за ворота его дома.

Билл не ходил обычно в церковь. Никто из нашей семьи не посещает регулярно церковь, за исключением моей жены, моих сыновей и Джилл, дочери Билла. Они прихожане епископальной церкви, и поэтому в тех случаях, когда нам надо обратиться за чем-нибудь к священнику, мы всегда идем туда. Вот и теперь мы пригласили приходского священника отслужить панихиду над телом Билла. Вся семья стояла в гостиной возле гроба, друзья собрались рядом в смежной столовой. Священник прочел короткий молебен, и Джек, Чуки, Баб и я подняли гроб с телом Билла и понесли его прочь от родного очага. Мы поставили гроб в машину, дверцы захлопнулись, и Билл отправился в свой последний путь. Не успели мы выйти за ворота, как на нас набросились фотографы.

Они выстроились стеной вдоль улицы, ведущей на кладбище.

В тот день в знак траура по Биллу в Оксфорде был приспущен флаг и закрыты все магазины. Фоторепортеры рассыпались по площади: одни шли за катафалком, другие снимали процессию с крыш и балконов.

Мы подъехали к кладбищу. Там нас уже поджидали самые близкие друзья Билла — Фил Стоун и, конечно, Мак Рид, и кое-кто из наших дальних родственников — они подняли гроб и понесли его к могиле. Рядом с могилой был натянут тент и стояли стулья для родственников. Поодаль отвели место для представителей прессы. Священник отслужил службу, она длилась недолго, и гроб опустили в землю в молчании. Билл вернулся к своим родным холмам, а мы разошлись.

Дома, в тишине, на меня снова нахлынули воспоминания — о Билле, о нашем детстве. День за днем оживал в памяти, пока прошлое не предстало передо мною в ярких, отчетливых картинах и сценах, ибо каждый из шестидесяти одного года моей жизни был связан с Биллом.

Первые воспоминания о Билле — это рассказ мамы о его коликах. На первом году жизни они мучили Билла почти каждую ночь. Тогда мы еще исили в Нью-Олбани — городке, расположенном милях в тридцати к северо-востоку от Оксфорда. Вернее, там жили отец, мама и Билл, потому что Джек и я родились позже в Рип-лее, а Дин — в Оксфорде.

В те времена отец наш служил на железной дороге старшим пассажирским агентом в Нью-Олбани. Дорога принадлежала нашему деду. Построил ее Старый полковник, мой прадед, первый У. С. Фолкнер. После его смерти дедушка и его сводные сестры получили ее в наследство. И дед стал президентом дороги и управлял ею до 1902 года, а потом продал,, так как еще и работа в суде отнимала у него тьму времени, и ни на что другое сил уже не хватало. Единственным человеком, который действительно хотел заниматься дорогой, был мой отец, и, не случись досадное недоразумение, он купил бы ее в 1902 году.

По-настоящему отец любил только эту железную дорогу, лошадей, собак, да еще футбольную и бейсбольную команды «Ол Мисс», так назывался наш университет, секретарем которого он состоял в двадцатые годы. Но железная дорога была и осталась его первой и непроходящей любовью. Он так никогда не примирился с ее утратой.

Родителям отца не удалось заставить его кончить школу. Тогда — в девяностых годах прошлого столетия — его отправили в «Ол Мисс», но очень скоро дома узнали, что он вернулся на железную дорогу. Два года родные пытались принудить отца учиться и, наконец, отступились. Он работал кочегаром, инженером, кондуктором и станционным мастером в Нью-Олбани. Там 25 сентября 1897 года родился Билл и страдал коликами целый год.

Мама рассказывала, что успокоить его удавалось одним-единственным способом — раскачивая на стуле с прямой спинкой, такие обычно стоят на кухне. Соседи же говорили, что эти Фолкнеры очень странные люди, ночи напролет рубят дрова у себя на кухне.

В ноябре 1899 года отец получил должность финансового контролера и казначея всей железнодорожной ветки Галф — Чикаго и перевез семью обратно в свой родной город Риплей. Там и родился Джек, а в 1901 году появился на свет я.

Старого полковника убил человек по фамилии Тюрмонд. Первая их ссора произошла в незапамятные времена, и с тех пор вражда между ними становилась с каждым днем все острее. Наконец, в 1892 году разразилась катастрофа. Старый полковник победил Тюрмонда на выборах в законодательное собрание штата. J3 тот день, когда счастливый соперник вернулся из Джексона, Тюрмонд выстрелил в него на улице, которая ведет от вокзала к Центральной площади. Три дня спустя наш прадед умер.

Город Риплей разделился на две партии. Силы их оказались примерно одинаковыми. Судебное разбирательство было пристрастным. Присяжные сплутовали, и Тюрмонда освободили. Публику заперли в зале суда, и обвиняемого вывели на улицу через камеру судьи. Тюрмонд покинул Риплей и уже больше туда не возвращался. Но бабушку пугала ненависть, раздиравшая город; она увезла семью оттуда.

Закрыв контору в Риплее, дедушка переехал в Оксфорд и начал работать у судьи Гарвея. 1В:последствии тот стал членом Верховного суда в Вашингтоне. Мы же оставались в Риплее до 1902 года — до тех пор, пока дед не продал железную дорогу. Тогда отец перевез нас в Оксфорд. Это случилось 24 сентября 1902 года.

Переезжая из Риплея, отец взял с собой и своих лошадей. Вернее сказать, они привезли нас в Оксфорд. В те времена легче было проехать в карете шестьдесят миль, чем добираться кружным путем поездом с пересадками и возиться при этом с багажом.

Прямо ,к новому нашему дому примыкало пастбище для скотины. Весь участок размером тридцать метров на триста разделен был на две части: одну занимали пастбища и скотный двор, на другой стоял дом. Дом прятался в глубине двора, от улицы его отделяло метров сто пятьдесят, не меньше.

Весь наш участок был обнесен густым частоколом. Такой же частокол отделял дом от скотного двора. Я хорошо помню отца. Вот он стоит, облокотившись на загородку, и смотрит на лошадей в загоне. А мы, Билл, Джек и я, пытаемся вскарабкаться на изгородь, чтобы тоже полюбоваться лошадьми.

Сразу за нашим скотным двором начинался лес, тянувшийся на полмили, до самой железнодорожной ветки, соединявшей город Оксфорд с университетом.

...В те времена зародилась в нас любовь к лошадям и охоте. Именно этот лес и пруд, в котором мы плавали, запечатлел Билл в своем первом опубликованном романе — «Солдатской награде». Мы провели в лесах, окружавших Оксфорд, большую часть нашего детства и отрочества. Там научились мы жить на природе. Обо всем этом Билл рассказал в своих книгах в мельчайших подробностях.

Кроме лошадей, отец держал еще и собак. В Риплее у него были гончие, однако к тому времени, как мы переехали в Оксфорд, лисиц там истребили почти полностью. Помню рассказы отца об охоте на лисиц в Риплее. Зверь ушел так далеко, что собак не стало слышно, и отец и его товарищи ждали их до глубокой ночи и, не дождавшись, возвратились домой. А на следующий день рано утром отец верхом поехал к тому месту, где охотники потеряли собак. Он сзывал их, трубя в рог, и прислушивался, не откликнутся ли. Было уже далеко за полдень, когда рыжая лисица перебежала дорогу возле того места, где стоял отец. За дорогой тянулась проволочная изгородь. Отец видел, как лисица, уставшая до того, что она еле двигалась, переползла, извиваясь, через изгородь и, обернув назад морду, поглядела сперва на него, потом окинула взглядом оставшееся позади поле и затрусила с высунутым языком прямо к ближайшим зарослям кустарника. А спустя совсем немного времени появился и вожак собачьей стаи, еще более измотанный, чем лиса. Он не маг перебраться через изгородь. Отец перебросил пса через загородку, поглядел, как тот через силу идет, не останавливаясь, по лисьему следу, и вернулся в город. Пес прибежал домой поздней ночью.

Отец встал, накормил собаку и уложил ее на место, и она свалилась как подкошенная, мгновенно заснув.

Отец часто рассказывал нам разные охотничьи истории. А мы стояли возле него, прислонившись к его коленям, и слушали раскрыв рты. И Билл всегда запоминал эти рассказы гораздо лучше, чем я и Джек.

ГЛАВА 3

...Наступило лето, и козел Джека съел три замечательные соломенные шляпы, которые тетушка Вилли прислала нам в подарок из Гаваны, а Томми Ётса на выгоне мисс Лори Лоу Нельсон укусила змея. Мы запускали там воздушных змеев".

Тетушка Вилли — сводная сестра нашего деда. У него есть еще две сводные сестры: тетя Эффи и тетя Бамма, которые и сейчас живут в Мемфисе, а их брата Генри пристрелил приятель Старого полковника за то, что тот волочился за его женой. Когда родился наш младший брат, дедушка захотел, чтобы его назвали Генри, но мама сказала: «Только через мой труп». И младенца окрестили Дином в честь маминой матери.

Козла Билли купили Джеку летом. Мама тщетно пыталась отговорить отца от этой затеи. Вместе с козлом он купил еще сбрую и маленькую двуколку с пружинным сиденьем, точь-в-точь как те, на которых ездят наши фермеры. Кузов двуколки был выкрашен в зеленый и красный цвета, а колеса — только в зеленый.

В первый раз козла запрягали отец и все его негры. Потом Джек сел в двуколку, натянул поводья, и двое негров повели козла по двору. Через несколько минут они его отпустили. Сперва Билли никак не проявлял себя. Он совсем не двигался, просто стоял посреди двора, тряс бородой и глазел на все, что делалось вокруг.

Джек хлестнул его поводьями. Козел не шевельнулся. Джек вытянул его кнутом. Козел постоял еще с минуту, потом тронулся с места, медленно пересек двор и вышел на дощатый настил, проложенный от скотного двора к улице.

Билл и я шли вслед за Джеком и поддразнивали его: «А ну-ка заставь его шевелиться поживее». Забор облепили любытные негры. Джек опять хлестнул Билли, козел заблеял. Джек ударил еще раз — козел совсем остановился. Тут вмешался Билл и приказал мне достать палку. Палки я нашел. Мы встали по бокам козла и под громкие крики: «Прекратите!» — оба разом ударили Билли палками. Козел рванулся, в одно мгновение оставив нас с Биллом далеко позади. Двуколка загромыхала по деревянному настилу. Джек вцепился руками в сиденье. Билл и я вопили: «Отпусти лесу, Джек, ослабь лесу!» — как будто бы Джек запускал змея. Но Джек давно уже дал Билли полную волю. Он бросил поводья в тот самый миг, как Билли дернулся и .поскакал. Козел трахнул повозку о столб, оборвав поводья, а Джек вылетел из двуколки и проехался по деревянному настилу на животе.

Конечно, Джек разревелся. Отец, мама и негры бегом бросились к нему. Мама подхватила Джека на руки, а негры без труда поймали козла. Избавившись от двуколки, козел сразу остановился и начал обгладывать планки забора. Когда негры подбежали к нему, он только коротко проблеял «бе-е» и, хотя они принялись стаскивать с него остатки упряжи, не обратил на них решительно никакого внимания. Негры вручную откатили двуколку к дому.

Билл и я, потрясенные, подошли к коз--лу и так и застыли, вытаращив глаза, А отец дал нам жару за то, что у нас только и хватает ума, чтобы лупить козла палками. Мама увела всхлипывающего Джека в дом.

Больше мы ни разу не запрягали Билли, сбруя его была изорвана в клочья, а двуколка разбита в щепки. И мы предоставили козлу полную свободу делать все, что ему хочется. Он бродил по участку, отда-Еая явное предпочтение двору и крыльцу, где мы играли. Там он и съел наши шляпы.

Шляп мы носить не стали. Зимой, правда, мы надевали шапки, чтобы не мерзнуть, но летом всегда ходили с непокрытой соловой. Так что летние шляпы нам были совсем не нужны. Получив посылку, мы сразу вскрыли пакет, примерили подарки и отложили их в сторону.

Все это происходило в воскресенье утром, когда пришла воскресная газета с рассказом для детей в забавных рисунках. Мы, дети, окружили отца, который читал нам вслух подписи под картинками. Никто и внимания не обращал на козла, покамест мама не вошла во двор и не увидела, что делает Билли. Слишком поздно! Он уже успел отъесть понемногу от каждой шляпы. Мама вскрикнула, отец выронил газету, а мы трое погнали козла от крыльца.

Пока отец и мама ссорились и пререкались, Билл, Джек и я гонялись за козлом. Он успел обежать дом и остановился у крыльца, выжидая, когда же мы появимся из-за угла.  Билли стоял неподвижно, ничего дурного не делал, и мы подобрали оброненную газету и снова уселись на ступеньках.

. Папа с мамой, все еще споря, ушли в дом. Мама требовала, чтобы отец избавился от Билли. Отец отвечал, что каждый маленький мальчик должен иметь собственного козла. Отец вернулся на крыльцо и увидал, что мы сидим на ступеньках с рассказом в руках, а козел дожевывает остальную часть газеты. Отец подобрал последние жалкие клочки и приказал нам следить за козлом и не подпускать его к крыльцу.

Мы караулили козла до самого вечера. На другой день Билли исчез: видимо, отец продал его...

В те времена асфальт и автомобили еще не изуродовали наш Оксфорд. Улицы, изрядно грязные, какими и создал их Всевышний, были достаточно хороши для наших лошадей. А ежели летом они становились слишком пыльными, а Он забывал увлажнять землю сверху ливнем, горожане сами поливали их водой из городского водопровода.

Улицы на окраине служили пастбищем для коров, повозки там появлялись не часто. У некоторых обитателей Оксфорда участки были невелики, и места для коровьего выгона им не хватало. Коров держали тогда все семьи. Не имевшие пастбища при доме выгоняли свою скотину пастись на окраину города. Там мы познакомились и подружились с мальчиками, в обязанности которых входило присматривать за коровами. Среди них был Уайт Роуланд, впоследствии довольно известный педиатр, и мальчики Ливеллы — все семнадцать человек. Большинство из них стали баптистскими священниками.

ГЛАВА 4

...Наступал август, и мы переставали бегать по улицам с воздушными змеями и вообще старались играть поближе к дверям своего дома. В августе в наших местах появлялись бешеные собаки, и в Оксфорде вспыхивала очередная паника. Мы играли у парадного крыльца и со страхом ждали — не пробежит ли по улице подозрительный пес?

Каждый год до нас доходили рассказы о том, как бешеная собака покусала человека или напала на него, и тогда все жители города начинали высматривать больных собак. Хороших охотничьих псов на это время запирали в сараи, и мужчины держали под рукой заряженные револьверы. Детям приказывали не уходить далеко со двора, и при виде любой собаки нам полагалось бежать домой и крепко закрывать за собой двери.

О тех, кто был покусан, рассказывали ужасные истории, и сколько раз мы слышали, как человек, заболевший водобоязнью и привязанный к постели, откусил себе в припадке бешенства язык. Мы ходили испуганные и, прежде чем выйти за порог, долго оглядывали двор и улицу. Конечно, большинство этих рассказов придумывали негры, однако наш отец тоже не расставался с заряженным револьвером.

С замиранием сердца слушали мы удивительные истории, которые рассказывали негры о способах лечения бешенства. В те времена в наших местах еще не знали прививок Пастера. Бешенство называли водобоязнью. Единственным лекарством от него считался «камень». Негры объяснили нам, что камнем называют нарост, извлеченный определенным способом из желудка оленя. Только не у всякого оленя он есть. «Камень» действует как промокательная бумага — вытягивает яд из раны. Стоит приложить «камень» к укушенному месту, как он начинает действовать, и чем больше яда отсосет, тем зеленее делается, а наполнившись ядом до отказа, приобретает ярко-зеленую окраску и отваливается от раны. Свежий же «камень» сам присасывается к укушенному месту.

Отработанный «камень» надо опустить в деготь. В дегте яд растворяется, и «камешек» снова делается пригодным к употреблению. Никто из наших негров ни разу не видел «камня», но каждый из них знал человека, у которого есть приятель — владелец «камня». И почти всегда в данный момент «камень» находился далеко в Арканзасе, однако негры знали, как можно будет его раздобыть, если их искусает бешеная собака. Но приходила осень, и все наши летние треволнения отступали в прошлое.

Начался учебный год, и Билл пошел в школу. Это было в 1905 году. Через несколько дней после начала занятий ему исполнилось восемь лет. В нашей семье всех детей отдавали учиться с восьми лет.

Целое лето мы трое только и говорили о том, что осенью Билл поступит в школу. Джек и я спросили маму, почему она не разрешает и нам идти учиться. Мама ответила, что для школы мы еще недостаточно большие. Тогда мы спросили, а для чего же нужна эта школа Мемми (так звали Билла в детстве). Мама объяснила нам, что там его научат читать и писать, что вообще все люди ходят в школу, чтобы научиться читать и писать.

Что касается умения писать, то рассказ об этой стороне школьного образования не произвел на нас с Джеком большого впегаат-ления. Зато чтение заинтересовало нас не на шутку.

В воскресенье, как раз накануне того дня, когда Билл должен был отправиться в школу, мы не позволили отцу читать нам рассказ с картинками из воскресной газеты. Мы решили отложить это до завтра, до тех пор, когда Билл, которого научат читать, вернется из школы.

Наверное, мама, окажись она на месте отца, объяснила бы нам, что мы заблуждаемся. Однако отец и не подумал этого делать. Он аккуратно сложил пестрый листок, на котором изображены были приключения Мата и Джефа, детей Катценя-меро'в, дедушки Лиса и Бастера Брауна с его собакой Тайги, и отодвинул его в сторону. Отец тоже решил послушать, как будет читать Билл.

Помню, как хохотал отец, когда мы вручили Биллу листок с картинками, а он, развернув его, не сумел прочесть ни строчки, хотя и провел целое утро в школе. Мама тоже не удержалась, хотя и смеялась не так громко, как отец. Конечно, мы с Джеком были разочарованы. Оказалось, что Билл спокойно мог остаться дома и играть с нами. Отец перестал хохотать, взял у Билла газету, усадил нас рядком и, как всегда, прочел очередной рассказ. Только на этот раз мы слушали отца не в воскресенье, а в понедельник.

Начальный класс нашей школы, тот самый, где Билла не выучили читать за одно утро, назывался нулевым, или приготовительным. Уроки там кончались в полдень. Мисс Энн Чэндлер вела занятия и в приготовительном, и в первом классах.

В приготовительном учили считать до ста и читать самые простые предложения: «Мама любит малыша», «Малыш любит маму». Дома мы с мамой успевали еще до школы пройти большую часть этой программы. Вот отчего все мы сидели в приготовительном классе только по нескольку дней. Билл перешел в первый класс почти сразу, хоть он и не сумел прочесть рассказ из воскресной газеты.

Учительницу второго и третьего классов звали мисс Лаура Иде. Билл перескочил через второй класс, так же как потом Джек и я. В первые годы Билл и я регулярно получали похвальные грамоты. Иной раз их получал и Джек. Однако из-за того, что Билл так опозорился после первого посещения школы, Джек так и не смог пристраститься к учению. Самые серьезные беседы на тему о том, что дает человеку образование во взрослой жизни, не в силах были изгладить из его памяти день, когда Билл развернул страницу с картинками и... не прочел ни одного слова.

А с тех пор, как по улицам Оксфорда проехал первый автомобиль, вопросы из арифметики: сколько стоит дюжина яиц, если одно яйцо стоит пенни, сколько будет девятью шесть или семью восемь и какова цена полутора ярдов материи стоимостью в девять с половиной центов за ярд — совершенно перестали занимать Джека. Трудно сказать, чья здесь была вина, но с того дня,  когда  автомобиль   впервые пересек Оксфорд, Джек и школа редко тревожили друг друга. Итак, первый автомобиль, красный «винтон-6» — двухместная машина со съемным верхом — появился в Оксфорде в 1908 году.. В те времена мы знали только машины такого типа, и до начала двадцатых годов не только не видели ни одной закрытой машины, но даже не слышали о них.

Как выглядит автомашина, мы знали по картинкам. Джек собрал целый альбом из журнальных вырезок с изображением автомобилей. Но, несмотря на то, что Джек только тем и занимался, что возился со своими картинками и читал все, что удавалось достать о моторах и машинах, Билл, а не он, по-настоящему понимал, отчего и как работают моторы, и даже построил паровой двигатель. И двигатель этот работал, во всяком случае, мы верили в то, что он работал. Однако, поскольку из-за парового двигателя сгорел наш домик для игр, в котором мы его оставили, полной уверенности в том, что он работал, у нас не было. Однако я до сих пор верю в то, что наш паровой двигатель работал.

О предстоящем прибытии «винтона» мы узнали задолго до великого события. Было известно, что автомобиль, направлявшийся в Мемфис через Оксфорд, проедет прямо по Саус-стрит, на которой мы жили. В тот день мы каждую минуту выглядывали на улицу из страха пропустить автомобиль, пока вся семья сидит в столовой, и большую часть дня провели, повиснув в ожидании «винтона» на заборе.

Наконец автомобиль появился и проехал по Саус-стрит, оставляя за собой облако пыли. Мы следили за машиной до тех пор, пока она не скрылась из виду. В тот раз автомобиль добрался до Мемфиса. Однако некоторое время спустя мы узнали, что владелец автомобиля, въезжая намост, угодил в реку. А еще нам рассказывали, что, собирая деньги на машину, хозяин ее долго питался одними крекерами и ореховым маслом. После катастрофы он нанялся на работу в Мемфис и снова перешел на крекеры с ореховым маслом, чтобы купить другой автомобиль.

Вид движущейся машины навел Билла на размышления. Мама следила за нашим чтением и подбирала для каждого из нас книги и журналы соответственно его интересам. Для Билла она выписала журнал «Американский мальчик», для Джека — «Жизнь мальчиков», а мне журнал «Сан-та-Клаус».

Однажды в журнале Билла, в разделе «Изобретатели», опубликовали статью о паровых двигателях. Статья эта и натолкнула Билла на мысль самому сделать такой двигатель.

Сначала Билл сооружал свой двигатель в заднем углу холла, а мы с Джеком ему помогали. В качестве основных узлов Билл использовал жестяную банку из-под муки и одну из никелированных табакерок нашей Мамми. Не помню, откуда он достал трубки и прочие мелкие детали. Зато помню, что он заказал паяльник и сам заплатил за него. Билл всегда умудрялся прикопить тайком деньги   на свои нужды.

Отец только что перевез нас в новый дом на Мэйн Саус-стрит, как раз напротив дома дедушки, и сразу же построил там большую конюшню для своих мулов и лошадей. Думаю, что часть материала, необходимого для двигателя, Билл раздобыл на этой стройке. Мы все трое помогали тогда отцу и знали до мелочей, что и где у него лежит, так что с нашей помощью Билл прекрасно мог разжиться всем необходимым.

Когда отец начал заниматься прокатом лошадей, он построил в городе контору — маленький домик в одну комнату — и превратил ее в свою штаб-квартиру. Через некоторое время он купил конюшню на Депот-стрит, а контору разобрал и перевез к нам на задний двор. Домик этот отдали нам, детям. Пока там помещалась контора, отец ни разу не красил его. Теперь же он решил, что дети должны сами выкрасить свой домик. Для этой цели он купил нам большую банку красной краски и кисти. Увидав краску и кисти, мама только вскрикнула: «Нет, дружок! Нет!» Но отец заявил, что пора нам научиться беречь свою собственность.

Ни отца, ни матери не было дома, когда Билл, Джек и я приступили к малярным работам. Чтобы выкрасить домик трехметровой высоты, нам, естественно, понадобилась лестница. Мы притащили стремянку, которой пользовались еще при постройке- конюшни. Она оказалась нужной длины, и Вилл, как старший, взял банку, кисти и взобрался на самый верх. Вторым полез Джек, он расположился примерно на середине лестницы. Я же встал на самую нижнюю перекладину. Однако красить мне было неудобно, потому что лестница отстояла далеко от стены, и я не мог дотянуться до нее кистью. Так что я устроился прямо на земле под лестницей.

Краска понемногу стекала с наших кистей. На меня капало с кистей Билла и Джека, а Билл изредка капал на Джека. И вдруг один из маминых белых цыплят, которые бегали по двору, приняв, по-видимому, каплю краски за какое-то насекомое,, подбежал и начал клевать ее. За ним заспешили другие, скоро все мамины цыплята собрались у стены и принялись клевать красные капли. Вот тогда мы и начали брызгать на них краской нарочно. Но тут возвратилась домой мама. Она вышла на задний двор и, увидев, что здесь происходит, заплакала в голос. На ее крик примчалась Мамми, держа на руках Дина.

Они стащили с лестницы Билла и Джека, оторвали от стены меня и отобрали у нас краску и кисти. Мама заставила нас раздеться прямо во дворе. Я был весь измазан краской. Джек — чуть поменьше, а Билл, который стоял на самом верху лестницы, почти совсем не испачкался.

Мамми отнесла Дина домой, и вместе с мамой они принялись оттирать с нас краску керосином. Билла они выскребли дочиста довольно быстро. Потом мама по- ' просила отца прислать несколько двадцатилитровых бидонов с керосином и, приказав неграм вылить керосин в ванну, выкупала в нем меня и Джека. Большая часть краски тотчас же сошла, следы ее остались лишь в складках кожи да под ногтями. Что касается наших волос, то тут мама мало что могла придумать. Она срезала слипшиеся от краски пряди с головы Джека, а меня остригла наголо.

Докрасить домик отец приказал неграм. А вскоре после истории с краской и цыплятами мы начали собирать паровой двигатель.

Так как теперь мы жили прямо напротив дедушки, отец часто заходил к нему вечерами после ужина. Обычно он брал с собой маму,-а мы оставались дома. Предполагалось, что в эти часы мы готовим уроки назавтра. Конечно, Джек и я все равно ни за что не стали бы делать уроки, раз Билл занимается чем-то интересным, но обстоятельства сложились так, что мы и не могли бы заниматься, даже если бы хотели, — Билл забирал нашу лампу.

В то время у нас не было электричества. В университет его уже провели, но в Оксфорде электростанция еще не работала; каждый вечер мы сидели за столом, раскрыв учебники, а лампа стояла посредине стола. Но как только мама и отец уходили к дедушке, Билл переносил лампу туда, где он мастерил свой двигатель, и, конечно же, я и Джек шли за ним.

Так продолжалось довольно долго, покамест мама и отец не вернулись домой прежде, чем мы спохватились, что время нашей свободы истекло. Мастерскую Билла немедленно прикрыли. Ею стал наш домик для игр. Кроме того, мне кажется, что с тех пор мама уже не ходила к дедушке так часто. После ужина она обычно оставалась с нами и следила за тем, чтобы мы действительно готовили уроки. Помню, мы кончили собирать двигатель в воскресенье, часа в два пополудни...

По воскресеньям родители всегда брали нас на прогулку. Мы только-только развели огонь под бойлером (коробкой для муки), как отец позвал нас кататься. Огонь мы разожгли в противне из-под бисквитов, служившем нам топкой. Уходя, Билл навалил в противень побольше угля, опасаясь, что иначе огонь погаснет до нашего возвращения.

Мы проехали несколько миль по проселочной дороге, останавливаясь изредка, чтобы срезать стебель сорго (мы любили сосать его сок), и вернулись «ак раз вовремя, потому что дым валил уже из каждой щели нашего домика. Отец бросил поводья маме, выпрыгнул из тележки и начал сзывать негров. Те выбежали из своих хижин и помчались вслед за отцом и Биллом, а мы с Джеком вывалились из повозии и со всех ног бросились за ними.

Открыв дверь домика, мы увидели, что на том месте, где стоял двигатель, в полу зияет огромная дыра с полыхающими краями. Двигатель лежал на боку и из него со свистом вырывался пар. Вокруг валялись раскаленные докрасна угли.

Огонь погасили, двери и окна распахнули настежь, чтобы вышел дым. Мы решили, что двигатель опрокинулся из-за вибрации, оттого, и угли разлетелись по полу. Нашу уверенность в том, что двигатель Билла работал, подтверждал следующий факт: когда двигатель остыл достаточно, мы его подняли и обнаружили, что в бойлере осталось очень мало воды. Мы решили, что остальная часть воды превратилась в пар и что, если бы пар этот не расходовался и не двигал цилиндр, он разорвал бы двигатель. Нам не представилось возможности проверить собственную правоту, потому что отец наложил вето на постройку любого сооружения, приводимого в движение с помощью огня. Однако я и доныне верю, что двигатель Билла работал...

ГЛАВА 5

...Мамми, няня Дина, появилась в нашем доме, как только он родился. Очень скоро она сделалась полноправным членом семьи и прожила у нас с небольшими перерывами до своей смерти. Билл сам прочел над ней отходную. Тело Мамми стояло в его гостиной, оттуда ее отвезли на кладбище. Мы все любили Мамми, она была нашей защитницей, хотя по временам превращалась в карающую десницу. Мамми много раз появляется на страницах книг Билла. Она принадлежала к той породе людей, чью верность близким не может поколебать ничто в мире.

Мама доверяла няньке беспредельно, и мы, дети, очень быстро научились слушаться ее так же беспрекословно, как нашу мать.

На могиле Мамми Билл поставил камень, надпись на котором сделана ее «белыми детьми».

Там, в негритянской части кладбища св. Петра, захоронена частица каждого из нас.

Няню нашу звали Калли Барр. Во времена рабства она была рабыней полковника Барра. В дни нашего детства он-жил неподалеку от того места, где живу сейчас я. Когда-то полковнику принадлежала вся земля между Оксфордом и Бурге-сом, и владения его простирались примерно миль на двадцать к западу от города.

После отмены рабства почти все негры взяли в качестве фамилий имена своих бывших хозяев. Вот почему фамилия нашей кормилицы Барр.

Мамми говорила, что в год освобождения ей было шестнадцать лет. Значит, умерла она чуть ли не ста лет от роду. Это похоже на правду. Я знаю, что она была очень стара. Мамми пять раз выходила замуж, и каждый раз неудачно. К нам она попала после четвертого своего брака. Уже живя у нас, она вышла замуж еще раз. Новый супруг увез ее в Арканзас и бросил там. Отец послал за Мамми мистера Беннета, и тот привез ее обратно.

Калли рассказывала нам множество историй из времен рабства. Джек не любил слушать ее рассказы, а мы с Биллом очень любили. Особенно Билл. Когда Дин подрос, кормилица часто водила нас в лес искать птичьи яйца. Все дети собирали тогда коллекции этих яиц. Мамми научила нас вынимать их из гнезда не рукой, а ложной, иначе птица может бросить гнездо, если заметит, что люди его трогали.

Во время наших неспешных прогулок — Дин еще плохо ходил, и мы не могли идти быстро — Мамми все время рассказывала, и постепенно перед нами разворачивалась история ее жизни.

Помню рассказ Мамми о том, как в ее детстве изготовлялись свечи на плантации. Свечи делали в специальных деревянных формах с двенадцатью пазами. В каждый паз закладывали полый стебель тростника с фитилем внутри, а затем заливали форму расплавленным салом.

Дети сидели полукругом перед кухонным очагом, а посредине возвышалась «ол мисс» — белая владелица плантации. В руках она держала трубку с таким длинным чубуком, что при желании могла стукнуть им любого из работающих ребятишек. Стоило детям затеять возню, как она тотчас же била провинившегося по лбу трубкой. Мамми утверждает, что чаще всего ей доставалось за то, что какой-нибудь озорник успевал влить холодную воду в ее форму. От соприкосновения с холодной водой расплавленное сало начинало шипеть и пузыриться, капли его летели вверх до самого потолка. Как водится в таких случаях, получал по лбу не истинный виновник происшествия, а его беспечная, ничего не подозревающая жертва.

И еще Мамми рассказывала нам историю о призраке из Шейло.

Когда войска, двигаясь к Виксбургу, проходили через Оксфорд, полковник Барр отослал всех своих негров за тридцать миль к западу от нашего города. Там и узнала Мамми об отмене рабства.   После войны, когда начал действовать ку-клукс-клан, негры, по словам Мамми, были запуганы до смерти. Все они слышали о бесшумных призраках в белых балахонах, некоторые даже видели их. Каждая негритянская семья перед наступлением темноты собиралась у себя дома и сидела там, плотно закрыв окна и двери, И вот однажды ночью кто-то постучал в дверь домика, где жила семья Мамми. Неграм было одинаково боязно и открыть дверь и не ответить на стук. Наконец отец Кал-ли крикнул: «Кто там?» В ответ послышался стон. Отец отворил дверь. Раздался треск, и перед ним возник всадник в белом на лошади, покрытой белой попоной. Лицо всадника прикрывала маска с прорезями для глаз, а морда лошади была окутана полотном, из- которого торчали только ее уши.

Увидев отца нашей Мамми, привидение -застонало: «Воды, воды. Я убит при Шейло и с тех пор горю в адском огне. Воды. Воды». Отец Мамми сказал, что кадка с водой стоит на скамье у самой двери. Призрак ответил, что он слишком слаб, чтобы спешиться, у него не хватит сил снова взобраться на коня. Тогда отец Мамми вышел наружу и подал привидению ковш с водой. Всадник вылил воду в резиновый мешок, спрятанный у него под балахоном, и попросил еще воды. Негр принес второй ковш, но призрак потребовал дать ему всю кадушку. Он перелил воду в свой мешок и уехал. Отец Мамми говорил, что конь шел неслышно, так как его копыта были обмотаны мешковиной. Призрак исчез вдали. Отец вернулся в дом, запер дверь и забаррикадировал ее снова. Мамми вспоминает, как все они дрожали от ужаса до рассвета. Вскоре после встречи с призраком семья Калли вернулась в Оксфорд.

Лравнуки Мамми и их дети до сих пор живут в Оксфорде и в его окрестностях. Несколько лет назад я встретил одну женщину из этой семьи, Молли, и мы вспоминали с ней нашу няню.

ГЛАВА 7

На рождество мы всегда обедали у дедушки. После смерти бабушки он старался как можно теснее сплотить вокруг себя семью. И мы тянулись <к деду. Он приглашал нас к себе в день благодарения, на пасху, а иногда и в будние дни просто потому, что ему хотелось видеть нас.

Хозяйством деда занималась его овдовевшая дочь, наша тетя. Ее дочь, маленькая Салли Мюррей, была ровесницей Джека, и мы четверо росли вместе. Тетушка любила Джека, Билла и меня, как родных детей. И баловала нас. Все мы, конечно, обожали тетку, а Билл, тот готов был голову сложить за нее. Мисс Дженни, бабушка Миллард, все женщины, о которых он писал в «Непокоренных», — это всегда она.

Стоило нам высказать какое-нибудь желание, как тетушка немедленно его выполняла. Помню, как-то раз летом она взяла лошадей, коляску, повозки, всех дедушкиных негров и повезла нас на пикник к ручью Лафайета, а деду пришлось возвращаться домой из банка пешком под дождем. Жители нашего города говорили потом, что он ругался всю дорогу от банка до своей калитки и при этом ни разу не повторил одно и то же ругательство. А однажды, когда мы играли в магазин у дедушки во дворе, тетушка дала нам коробку его пятидесятицентовых сигар, и мы продавали их по два с половиной цента за штуку. Помню, что до тех пор, пока мы не продали последнюю сигару, народ валом валил в наш двор. Обычно тетушка покупала нам мятные леденцы — в те времена в Оксфорде летом других конфет не было, — она платила за них по два с половиной цента за штуку, а мы, играя, продавали их за одно пенни. В конце концов вмешался дедушка и прекратил раз и навсегда эту забаву.

Впрочем, дедушка тоже баловал нас. Он брал на прогулку Билла, Джека и меня и покупал нам то костюм, то ботинки, то пальто.

Каждую осень, когда наступали заморозки, дедушка возил нас на сбор финиковых слив. У него в доме из этих слив варили пиво. В детстве я очень любил этот напиток, особенно если к нему подавали горошек и кукурузные лепешки. Билл не отставал от меня, в те времена тоже обожавший покушать, но, влюбившись в Эстель, свою будущую жену, он немедленно лишился аппетита. В один прекрасный день мы узнали, что за завтраком Билл не в силах съесть ничего, кроме двух-трех тостов и чашки черного кофе — именно так завтракает Эстель.. Я помню, как бушевала мама. Биллу тогда было лет четырнадцать-пятнадцать.

Как только наступало время обора финиковых слив, дедушка посылал за нами. Это всегда случалось в воскресенье. Мы мигом проглатывали завтрак, чтобы не задерживаться дома.

Собирать сливы отправлялась вся семья. Тетушка и Салли Мюррей приезжали в коляске с дедом. На козлах восседал один из его негров — старик Гэйт, Поль или Чесе. Мы с отцом ехали в телеге. Когда подрос Дин, Мамми тоже- стала ездить с нами.

Финиковые сливы, схваченные легким морозцем, становились сладкими,, мучнистыми и падали с дерева, казалось, от одного взгляда на них. Мы швыряли палками в крону дерева, а иногда я взбирался по. стволу и тряс ветви. Зрелые плоды сыпались вниз дождем, покрывая густым ковром землю. А дед усаживался неподалеку и смотрел, как мы подбираем сливы.

Пиво дедушка готовил сам. Я и сейчас вижу, как он и три негра — его помощники — отжимают плоды, сливают сок в чан и насыпают туда сахар. Для пива у деда на кухне стояла специальная дубовая бочка, литров на сорок.

Каждый год, как только пиво кончалось, негр, состоявший при кухне, убирал бочку в подвал. Однако в последних числах октября по приказанию деда ее снова вытаскивали и ставили в сени, чтобы бочка нагрелась до комнатной температуры, прежде чем ее опять наполнят пивом.

Если память мне не изменяет, првгоховление пива занимало целую неделю, а может, и больше. II как только все было готово, дед приглашал нас на обед, за которым к пиву, попахивавшему солодом, подавались тертый зеленый горошек и кукурузные лепешки.

Впрочем, мы лакомились не только пивом из финиковых слив. Дед владел фермой в трех километрах от города и сдавал ее в аренду. Мы ездили с ним на эту ферму и упозили оттуда мешки яблок, картошки или земляных орехов, смотря по сезону. Я помню поездки за город ранней весной и шнные прогулки в сонные, ленивые летние дни. Но лучше всего бывало осенью.

Уезжали мы из дому в теплое по-летнему утро. А когда дед кончал дела с арендатором и увозил нас домой, становилось уже холодно. Стояла пора первых заморозков. Мы ехали в коляске, и голубые холмы, подернутые дымкой, казалось, исчезали за передней скамейкой коляски, становилось темно. Вдыхая запах яблок, лежавших в экипаже, мы радовались, что едем домой в тепло, к свету.

Осень — время разговоров об охоте, когда идти с ружьем в лес еще слишком рано, зато пора готовить снаряжение и мечтать о будущей добыче.

Должно быть, именно об охоте и разговаривали на ферме Билл и кузнец негр. Стоило нам приехать, как Джек, Салли Мюррей и я устремлялись к фруктовому саду или на участок, где росли земляные орехи. Но Билл, едва заслышав за калиткой звонкие удары молотка о наковальню, моментально покидал нас и приходил последним на зов деда, чтобы ехать домой. Много лет спустя, читая «Медведя», я узнавал в нем дни нашего детства.

После смерти бабушки дед старался как можно чаще видеть нас, он очень тосковал после смерти жены. Огромная часть его души умерла вместе с ней, и множество дел, которыми он раньше занимался, перестало его интересовать. Чем меньше был заполнен день деда, тем больше предавался он скорби и воспоминаниям.

 Очень часто он просто сидел на стуле возле главной городской площади. Так и вижу, как он сидит там и пишет в воздухе тростью имя — «Салли», не замечая никого и ничего вокруг. Дедушка умер вскоре после того, как мне исполнилось 20 лэт. По-моему, он был самым одиноким человеком из всех, кого я встречал в жизни.

Зимой 1909/10 года отец решил, что пришла нам пора иметь собственные карманные деньги — по пятьдесят центов в месяц каждому. Мама пыталась отговорить отца от этой затеи. Мне было тогда восемь лет, Джеку — десять, Биллу — двенадцать, а Дину — два, ему, естественно, карманных денег давать не собирались. Она напомнила отцу о нашем возрасте и сказала, что если уж это действительно так необходимо — снабжать нас деньгами, то пусть Билл получает пятьдесят центов в месяц, Джек — двадцать пять, а я только десять. Но отец оставался непреклонным. «Нет!» — сказал он. Мы все трое его сыновья, и денег нам полагается поровну. Мама возразила, что и Дин тоже его сын; что же, отец и ему будет давать деньги каждый месяц? На это отец ответил, что Дин еще не мальчик, а дитя малое. И на этом дискуссия закончилась.

Хотя я и Джек никак не могли придумать, на что можно будет истратить целых полдоллара сразу, мы тотчас отправились в город — осмотреться на месте. Что касается денег, то в те дни мы не засоряли свои мозги мыслями о них и о том, что с ними делать: копить или тратить. Ведь прежде нам давали деньги только для того, чтобы мы могли купить подарки друг другу на рождество и ко дню рождения. В остальные дни мы в них не видели проку. И потому целых пятьдесят центов, неожиданно свалившиеся с неба, показались нам огромной суммой. Перед нами возникла сложная задача — как избавиться от полудоллара в один присест? Для этого мы и отправились в город.

Билл поступил иначе: опустил полученные деньги в карман и, убедившись, что мы с Джеком собираемся уйти из дома, спокойно занялся своими делами.

В тот день мы с Джеком долго слонялись по улицам, заходя в разные лавчонки. Деньги тяготили нас. Правда, я весьма скоро сообразил, что их можно истратить на конфеты. Но мама предусмотрительно запретила это делать. Она боялась, что пятидесятицентовая порция конфет убьет меня на месте. В лавочке у аптекаря Джек, наконец, увидал нечто интересное — бейсбольную маску. Джек любил играть в бейсбол, и маска ему очень пригодилась бы, но, к сожалению, она стоила доллар с четвертью, а масок подешевле у аптекаря не нашлось. Мы вернулись домой, когда лавки закрылись, так и не истратив денег.

Дома нас поджидал Билл. Он и не подумал ходить в город. Так как еще прежде, чем отец дал нам деньги, Билл знал, что он сделает, если только раздобудет не полдоллара, а полтора. И он их раздобыл. Он быстро занял полдоллара у меня, полдоллара у Джека и добавил к ним свои пятьдесят центов. Дело в том, что еще несколько месяцев назад в одном из номеров журнала «Американский мальчик» Билл прочел объявление, привлекшее его внимание. Теперь у него скопилось достаточно денег, чтобы заказать вещь, о которой сообщалось в объявлении.

Когда заказ пришел, мы обнаружили, что Биллу прислали электрическую игру для тренировки памяти: картонную коробку с металлическими штырями, листы бумаги с отверстиями для этих штырей и батарейки от карманного фонарика, питающие электрическую схему, спрятанную в коробке. На листах, разделенных на две части, справа были отпечатаны вопросы, слева — ответы. На одном листе были вопросы по географии, на другом — по арифметике и т. д. Батареи подсоединялись к штырям коробки металлическими клеммами. Если, подключив одну клемму к штырю вопроса, вы прижимали другую к штырю правильного ответа, загоралась сигнальная лампочка.

Когда Билл впервые опробовал свою игру, он очень старался отвечать правильно. К тому времени он уже четыре года проучился в школе. Однако мы с Джеком придумали способ, который давал нам возможность в отличие от Билла отвечать правильно, ничего не зная. Мы обнаружили, что, прижав клемму к штырю вопроса, можно скользить второй клеммой по всем штырям ответов до тех пор, пока на правильном ответе не вспыхнет свет. Продолжая эксперимент, мы с удивлением увидали, что свет зажигается и тогда, когда на картонной панели вовсе нет бумаги, и потеряли всякий интерес к электрической ягре Билла.

Билл удивительно умел хранить свои вещи. Мама говорила, что он — настоящая белка. Электроигра прожила у него несколько лет, и я помню, как он доставал ее, когда хотел проверить свою память.

Каждому из нас отвели место, чтобы хранить там свои вещи и игрушки. Но мне и* Джеку никогда не удавалось собрать ничего интересного. Мы все ломали и теряли. Зато Билл был аккуратен с самого детства и умел хранить свои вещи. Точно так же он до самой смерти хранил в своей памяти все курьезные случаи, о которых ксгда-либо слышал. В его кабинете стояла тьма каких-то предметов. Глядя на них, мы только удивлялись: какого черта он все это здесь держит?

Оказалось, что, занимая у нас деньги, Билл разработал целую систему. Он предложил мне, чтобы в следующий раз я и он одолжили свои полдоллара Джеку, тогда еще через месяц все выданные отцом деньги получу я.

Через месяц Джек забрал у меня с Биллом по полдоллара и купил маску, но маска его не прожила и недели. Би Вуд-ворд с разбегу наступил на нее и расплющил. Мы выпрямили маску так, чтобы Джек мог всунуть в нее лицо, но отверстия для глаз чрезвычайно расширились и потеряли прежнюю форму. Как-то раз мистер Генри Фостер — владелец аптеки, тот, что жил напротив, — играл с нами в бейсбол и залепил мячом прямо в лицо Джеку, мяч свободно прошел через отверстие для глаз, и тогда Джек выбросил свою маску. Правда, дело обошлось простым синяком.

Мой черед истратить полтора доллара приближался, но тут отец лишил нас карманных денег. Так что я не получил ничего. Впрочем, в те дни, как и говорила мама с самого начала, для наших развлечений денег не требовалось. Мы сами умели развлечь себя. Что касается Джека, он продолжал играть в бейсбол, но без маски, так же, как играл прежде. Билл тем временем забросил свой электрифицированный вопросник. А-меня судьба избавила от искушения съесть на полдоллара конфет и от последствий такого поступка.

Жизнь в доме зависела не только от суммы заработка всех членов семьи. Не менее важным, пожалуй, был труд, который вкладывали все мы в хозяйство. У каждого из нас были определенные обязанности, и от них зависели наше благосостояние и комфорт. Уважительных причин, по которым можно было не выполнять порученное дело, не существовало. Каждый день под вечер, бросив любую игру, мы трое собирались во дворе и принимались за домашнюю работу.

Обязанности наши чередовались. Мне, например, полагалось носить дрова для растопки. Эту обязанность я унаследовал от Джека, который теперь таскал в дом корзины с углем вместо Билла. Биллу же, в свою очередь, приходилось задавать на ночь корм свиньям. Постеденно я дошел до доения коров.

В нашем городе жила семья Ливеллов. У них было восемнадцать детей — семнадцать мальчиков и одна девочка. Отец вечно ставил их нам в пример. Однажды, когда Билл доил корову и приставал с вопросами, когда же придет очередь доить Джеку, отец снова вспомнил о мальчиках Ливел-лах. По его словам, все семнадцать делали по очереди любую работу так долго, как старшие скажут, и никогда ни на что не жаловались. Тогда Билл спросил, скольких коров эти мальчики уже задоили насмерть.

Дрова в наших местах продавали вязанками, объемом примерно в полкубометра.

Вязанку собирали из толстых распиленных поленьев длиной сантиметров в сорок.

Дедушка же в отличие от нас покупал на зиму длинные жерди для изгородей, метра в три — три с половиной, а мистер Рейнольде, владелец механической пилы, распиливал их для него.

Круглая пила с полуметровым диском работала на газолиновом одноцилиндровом моторе. Жердь укладывали на приделанную сбоку каретку со специальной прорезью для пилы и двигали каретку вручную ,взад и вперед. Когда у деда пилили на зиму дрова, по всей округе было слышно, как кашляет однолегочный мотор и пила завывает сиреной.

Каждую осень в одно и тр же время мы слышали, как надрывается старый мотор и вопит истошно пила. Заслышав вой еще на площади, мы бегом мчались домой смотреть, как мистер Рейнольде толкает каретку. Мы были твердо уверены, что рано или поздно ему отрежет руку. Помню, как Билл, Джек, Салли Мюррей и я часами простаивали за спиной у мистера Рей-нольдса, чтобы не прозевать, когда же его все-таки прихватит. Тем временем наступали синие сумерки, опускался на город вечер, и в воздухе начинало тянуть холодком.

Когда настала очередь Билла таскать уголь, мама заметила, что каждый вечер вместе с Биллом у нас во дворе появляется его приятель Фриц Мак Элрой. Хотя мы вечно водили домой товарищей и сами ходили к другим ребятам, маму удивило, что с Биллом все время приходит один и тот же мальчик. Она решила узнать, в чем тут дело, и вскоре раскрыла секрет Билла. На растопку печи требовалось много угля, так что, даже если носить по две корзины, все равно нужно было ходить много раз из кухни во двор и обратно, чтобы натаскать достаточный запас.

Мама видела, что оба мальчика направились к навесу, под которым лежал уголь. Фриц нагрузил корзины и понес их в дом, а Билл пошел за ним следом. Фриц все таскал и таскал уголь, а Билл ходил за ним по пятам, не отставая ни на шаг, но так и не притронулся к корзине. Мама незаметно подкралась к приятелям поближе и услыхала, что Билл говорит не переставая. Мама не стала задавать вопросов, она хотела самостоятельно выяснить, почему это Фриц приходит каждый вечер. В конце концов она дозналась, что по вечерам Билл рассказывает товарищу всякие увлекательные истории и каждый раз останавливается на самом интересном, чтобы Фриц из любопытства узнать, что же случилось дальше, непременно пришел и завтра.

Некоторые рассказы Билл вычитал из книжек, но большинство сочинил сам. Отцу мама ничего не сказала.

Фриц таскал уголь целую зиму. На следующий год Биллу пришлось доить корову. На это у Фрица времени не хватало, он и сам занимался тем же самым в .родительском доме.

Хотя отец всегда нанимал нескольких негров в помощь по хозяйству, мы и подумать не смели, что кто-нибудь станет работать за нас. Работа была нашей обязанностью, нашим вкладом в жизнь семьи. Правда, тогда эти мысли не приходили нам в голову, но думаю, что участие в жизни семьи помогало нам ощущать тепло родного очага, придавало чувство уверенности. Дом был не только пристанищем, не только кровом. Там было хорошо и уютно, и мы своими руками помогали создавать этот уют, И если нам хотелось подбросить в печь лишнюю порцию угля, мы ее подбрасывали. Ведь это мы принесли уголь со двора и принесем еще, если понадобится. Но вот, наконец, все дела закончены, звонит колокол, и мы собираемся за столом к ужину. Хорошее было время. Я помню отличную свежую колбасу и пышные бисквиты, которые пекла Нэнси Сноуболл (Нэнси Белоснежка), биоквиты, которые, прежде чем откусить кусочек, макали в домашнее варенье. А как любили мы домашнюю ветчину, приправленную специями! Кроме того, нам давали кофе, если только можно было назвать кофе напиток, который мама наливала в наши чашки. Чем моложе мы были, тем больше она добавляла сахара и сливок.

Бот так и росли мы с Биллом., пока не стали взрослыми. Это в нашем доме сформировался его характер, здесь он стал тем, кем был.

В те времена в любом маленьком городке — Оксфорд тогда насчитывал примерно тысячу двести человек — жили так же, как мы.

Держали нас дома в строгости. В других семьях порядки, пожалуй, были помягче. Исключение составлял дом пастора, жившего рядом с нами. Помню, что в школьные годы мы каждый вечер после ужина готовили уроки в холле за столом. Занятия наши не ограничивались определенным часом. Мы должны были сидеть за уроками, покуда не сделаем их до конца, и сделаем хорошо. Если же нам случалось получить выговор в школе, то и дома попадало весьма изрядно.

Когда Биллу было лет четырнадцать, мама надела на него лечебный корсет. Почему-то он вдруг начал сутулиться. Мама испугалась, что у него неладно с легкими, и повела его к врачу. Выяснив, что со здоровьем сына все в порядке, она заказала для него корсет, похожий на дамский. Сперва мама, затягивая Билла в корсет, завязывала тесьму сзади на талии. Однако Билл умудрялся распускать шнуровку. Тогда  мама   стала   шнуровать его снизу вверх и стягивать узел между лопатками. Я помню, как Билл каждое утро жаловался, что его затягивают слишком туго. Конечно, покамест мама возилась с ним, Джек и я торчали рядом, глазели и смеялись. Право, не знаю, туго его шнуровали или нет, но от сутулости он избавился.

Большинство невысоких мужчин ходят, откинувшись назад. Но, кроме дедушки, я не видел мужчины небольшого роста, который держался бы прямее Билла, и эту осанку он сохранил на всю жизнь. Мама знала, что делает.

Нельзя сказать, что мы были бедны. Мы просто не тратили зря денег. Расточительство считалось смертным грехом, и я до сих пор думаю, что оно таковым и является.

В те годы сорочек не носили. Во всяком случае, не носили их маленькие мальчики. Все мы ходили в блузах. Блуза похожа была на широкую и длинную рубаху, туго перепоясанную широким поясом. Верхняя часть такой одежды служила самым лучшим карманом на свете. Туда можно было засунуть даже учебник географии.

Конечно, мы запихивали в свои блузы не только школьные учебники. Мы прятали туда щенят, котят, зеленые яблоки, недозрелые сливы и бог знает что еще.

После того как отец продал хлопкоочистительную мельницу и заводик по производству льда, новый владелец мельницы вывел сливную трубу холодильной^ установки прямо в лес. Этот лес был любимым местом наших игр. Мы выкопали яму возле отверстия сливной трубы. Так что получился настоящий прудик размером примерно два метра на три. Вода в середине прудика доходила до шеи, больше нам и не нужно было. Летом мы проводили там большую часть дня, плавали и плескались.

Проглотив наспех обед, мы каждый день убегали в лес. В тот час, когда мы неслись вдоль пыльной Саус-стрит, жара достигала +35° в тени. Обогнув усадьбу мисс Элен Бейли, мы, прежде чем пересечь Вторую Сауснстрит, останавливались на несколько минут, чтобы набить свои блузы зелеными яблоками и персиками из ее сада. А потом уже мчались к пруду.

Это было то самое место, мимо которого шла девушка, героиня «Солдатской награды», когда, попрощавшись на станции с солдатом, она возвращалась домой лесом. А брат ее разозлился на то, что она якобы подглядывала, как он и его приятели купаются голышом1. Билл и я в этом пруду выучились плавать. А Джек так и не научился. Не мог — и все тут!

Маму и отца мало заботило,   что   мы делаем целыми днями во время каникул.

Отец обучил нас тому, что знал сам как охотник. Мы умели рыбачить, охотиться и соблюдать осторожность в обращений с оружием. Единственно, что от нас требовалось, — не опаздывать к общей трапезе. Кроме того, полагалось предупреждать, что не вернешься домой вовремя, и говорить, куда идешь. Естественно, Билл, как старший, был нашим вожаком, Джек и я ему подчинялись. Впрочем, мы и сами умели делать все не хуже, чем он. Нужно сказать, что самые тяжелые травмы мы все трое получили не в лесу, а на спортивных полях и автострадах.

В лесу нам случалось напороться босой ногой на колючий каштан, только и всего. Да еще Джек каждый год наедался до тошноты ядовитым плющом. А вот и Джек и я, мы сломали руки, заводя автомобиль. Билл сломал нос, когда играл в футбол (оттого-то у него нос с горбинкой), а мне перебили лодыжку во время бейсбольного матча.

Как только родители позволяли, мы сбрасывали обувь и ходили босиком. Отец верил старинной примете, что земля обязательно прогревается к пасхе. Поэтому, невзирая на погоду, на пасху мы снимали чулки и ботинки по дороге домой из воскресной школы. Наверное, хтарики были правы — никто из нас ни разу не простудился, хоть мы и разгуливали босиком.

Я думаю, 'что отцу эту примету сообщил дедушка. Сколько" я помню, дед всегда менял зимнюю одежду на летнюю, а лет-' нюю на зимнюю только в определенные числа. Он говорил, что предсказывать погоду он не способен, но смотреть в календарь умеет. Однако я помню, (что иногда встречал дедушку в шапке с наушниками и ,в пальто поверх белого полотняного костюма. Так что в календарь-то он смотрел, но одевался не по календарю, а по погоде.

Нам казалось, что некоторым мальчикам разрешали снять башмаки раньше, чем нам. Они уже задолго до пасхи бегали босиком. Мы удивлялись и завидовали до тех пор, покамест Билл сне выяснил, что им никто не разрешал разуться. Просто по дороге е школу они снимали чулки и ботинки, прятали их и обувались только по дороге домой.

Мы пробовали поступать так же, но я подвел братьев — влез в ировать, не вымыв ноги, как раз в ту минуту, когда мама вошла в нашу комнату. Она только глянула на мои пятки, и секрет наш был раскрыт. С тех пор мы не осмеливались снимать обувь раньше законного срока.

ГЛАВА 9

Олдхэмы жили через два дома от нас. У них в семье было четверо детей: три девочки и мальчик, ровесник нашему Дину. Няньку его звали Миссии, она и наша Мамми быстро сделались закадычными подругами. Пока мы, большие дети, играли в очередную игру, няньки гуляли с малышами. Дот было примерно столько же лет, сколько и мне, а Виктория, мы звали ее Точи, и Джек были сверстниками. Точи росла настоящим сорванцом. В любой игре я предпочитал иметь ее на своей стороне вместо любого мальчишки. Эстель, их старшая сестра, напоминала изящную куклу.

Маленькая, грациозная, хорошенькая, как фея, она никогда не принимала участия в наших забавах — ей совсем не нравилось ходить растерзанной и грязной. Все остальные — мальчишки и девочки — были просто товарищи, Эстель же отличалась от нас. Даже и я понимал, что она настоящая девочка. Уверен, что Биллу она понравилась с первого .взгляда.

Билл из 'кожи лез, чтобы привлечь ее внимание. Он старался быть самым заметным, самым отважным. Но чем .больше он старался, тем быстрее делался грязным, потным, лохматым и... неинтересным ,в глазах Эстель. Ей нравилось (все красивое и изящное. А нас, .когда мы играли в буйные свои игры, решительно нельзя было назвать миловидными. Другие девочки в иашей компании высмеивали Эстель, они дразнили ее писклей и неженкой. Зато мальчишки старались пустить ей пыль в глаза и пыжились при ней изо всех сил.

Лишь однажды Эстель вошла в непосредственное соприкосновение с нашим миром. Не умея совсем ездить верхом, она вдруг отправилась в город на Леди, шотландском пони Точи. У всех ребят были свои пони, и"верховая езда считалась у нас делом самым обыденным. Однако Эстель думала по-другому.

Мы играли во дворе у Олдхэмов и даже не заметили, что Эстель уехала. Но не прошло и пятнадцати минут, как девочка и пони вернулись. Леди прибежала обратно рысью, а Эстель, сидя в седле, захлебывалась от рыданий. Шляпа ее слетела с головы и держалась только на ленточке, завязанной под подбородком, кудри развевались. Леди вбежала во двор и остановилась за домом. Магнолия, кухарка Олдхэмов, выскочила на крыльцо, сняла Эстель с лошади и на руках внесла ее в дом.

Мы остолбенели. Никто из нас не мог взять в толк, что же так испугало Эстель? Нам в голову не пришло, что Леди вернулась домой по собственной воле. Мы решили, что Эстель увидела что-то страшное по дороге и поэтому повернула обратно. Только потом мы узнали, что Эстель перепугалась оттого, что Леди скачет так быстро.

Билл влюбился в Эстель еще мальчишкой. Когда ему минуло 20 лет, он потерял ее и только (через десять лет обрел снова. Время, что они жили врозь, было несчастной, трагической   интерлюдией  в  жизни обоих.

...Точи первой из нас купили велосипед, и see мы выучились кататься на нем во дворе у Олдхэмов. Майор Олдхэм занимал должность секретаря федерального суда в нашем городе и получал шесть тысяч долларов 'в год, жалованье невиданное в Оксфорде. Олдхэмы имели все, о чем только можно мечтать: детям покупали дорогие игрушки, а у самого майора был набор клюшек для гольфа.

Билл научился ездить на велосипеде раньше всех других ребят. Думаю, что именно врожденное чувство равновесия помогло Биллу уцелеть в первой мировой войне, когда он летал на самолетах «намел». Более капризной машины, чем «камел», вообще не было.

Наши немощеные улицы годились не только для езды на велосипеде, мы играли на них IB футбол и в бейсбол, а позднее отец познакомил нас здесь же с азами хоккея. Из-за ©той игры Точи чуть не оторвала ухо Бадди Кингу и так (рассекла голень Биллу, что у него остался шрам на всю жизнь. Точи сделала это не HapOi4HO. Просто мы играли в хоккей, она была капитаном одной команды, а Билл — другой. Несколько дней мы играли самодельными клюшками, и тут Точи вспомнила про отцовские клюшки для гольфа и притащила одну из них.

Играли мы так. Поперек пыльной улицы прочерчивались линии ворот — две линии метрах ]в тридцати одна от другой. Посредине между ними клали деревяшку — шайбу, и обе команды выстраивались позади своих ворот. Потом «точнибудь считал: «Раз, два, три!» — и все игроки бросались к шайбе, размахивая клюшками. Однажды Точи и Билл столкнулись у заветной шайбы. Точи взмахнула рукой — раз! — и Билл с разбитой голенью поскакал на одной ноге к боковой линии, она взмахнула клюшкой — два! — и Бадди припустился домой, прижимая рукой надорванное ухо. Нечего удивляться, что майор отобрал свои клюшки у дочери.

. Осенью, по воскресеньям, если только погода была хорошей, отец брал нас в лес. Он любил лес и охоту и передал свою любовь нам. Во время прогулок отец вспоминал разные истории. Он был прекрасным рассказчиком. Мы хорошо запомнили его рассказы, а Билл лучше всех. Некоторые из историй отца целиком или частично вошли в романы и рассказы Билла о скитаниях и охоте. Каждый раз, перечитывая вещи Билла, я отчетливо вижу осенний лес, отца и трех маленьких мальчиков, которые с трудом поспевают за ним.

Охоту и природу Билл полюбил с самого детства. Он рос очень добрым мальчиком, никогда не убивал животных ради забавы, строго   придерживался   старинного охотничьего правила — не оставлять в лесу подранков. Если ему случалось подбить птицу, скажем, повредить ей крыло, он прерывал охоту до тех пор, покуда мы не находили жертву и не избавляли ее от мучений. Однажды в сумерках мы так и не сумели найти подранка, и Билл вернулся в лес на следующее утро, чтобы разыскать несчастную птицу.

Дома у иас хранились охотничьи трофеи отца: коготь пантеры (эту большую кошку он застрелил в округе Типпах, оттуда происходит наша семья) и перо орла — последнего в наших местах. Отец убил орла, потому что его попросил об этом приятель-фермер. Орел нападал на ягнят, овец и телят. Весной отец залег на склоне холма в засаде и застрелил орла в ту секунду, когда тот ринулся с неба на новорожденного ягненка. Перо из орлиного крыла отец сохранил как сувенир. А еще он рассказывал .нам о последнем волке, которого видели в низовьях реки Талахатчи. В книгах Билла в его округе Иокнапа-тофа тоже течет река Талахатчи. Отец встретил волка в низовьях реки около охотничьей хижины Боба Кейна. Отец частенько охотился в тех местах. В тот раз он стрелял белок и подошел к узенькому болотцу, через которое было переброшено бревно; и как только отец ступил на бревно, на другом его конце появился волк. Балансируя на качающемся бревне, отец быстро поднял ружье, но, прежде чем он успел выстрелить, волк исчез. Большой серый зверь, последний волк, которого видели в нашей дельте.

В те годы дельта нашей реки была вся покрыта девственным лесом: высоченными камедными деревьями, .дубами и кипарисами — точыв-точь как в «Медведе». Правда, к тому 'времени, когда Билл вырос и начал охотиться на оленей, наши леса уже почти свели. Но все равно здесь, на берегах Талахатчи, приобщился Билл к настоящей охоте. И хотя материал для повести «Медведь» ему пришлось собирать во время поездок в дельту Миссисипи, замысел «Медведя» возник у него на берегах нашей Талахатчи.

Первые артели лесорубов появились в £=ших краях, заключив контракт с фир-::аз1и, (которые поставляют виски. Небольшие артели лесорубов-славян странствовали по округе и рубили на доски и клепку ;ля бочек специальные твердые породы деревьев. Отец наш состоял членом клуба, которому принадлежал охотничий домик в тстье реки Типпах — там, где она впадает з Талахатчи. Сколько я себя помню, отец всегда брал нас туда на охоту. Во время этих поездок мы видели славян-лесорубов я их лагерь в устье реки, где они заготовляли дооки для бочек, но рубили они лишь отдельные деревья, так что это было почти незаметно.

А вот когда появились лесопилки, в нашем округе распилили все, из чего можно сделать хоть подобие доски. И природа стала отступать все дальше от наших мест туда, где массивы нетронутого строевого леса все еще покрывают дельту Миссисипи.

Дельта эта расположена в тридцати километрах я западу от наших мест. Холмистое плато круто обрывается, образуя откос метров в пятнадцать высотой, за яо-торым начинается плоская равнина, раскинувшаяся в устье реки на добрую сотню километров. Здесь, под Бейтесвиллом, в охотничьем домике генерала Стоуна, Билл в первый раз охотился на оленей и медведей и стрелял диких индеек.

В тех местах проходила узкоколейка. Это там молодой медведь, заслышав паровозный свисток, влез на дерево и сидел на ветке несколько суток, так :как испугался паровозика, сновавшего взад и вперед по рельсам. И тогда паровоз остановили и не пускали его до тех пор, пока мишка не набрался храбрости и не слез с дерева. Случай на узкоколейке описан в «Мед-,веде». Но и эти леса вырубали все глубже и глубже, пока на их месте не остался один треугольник. Про все это Билл рассказал в романе «Осень в дельте».

Свою охотничью карьеру мы начинали с кроликов, которые шли в общий котел. Для охоты на кроликов отец подарил нам двух гончих, но Билл нечаянно застрелил одну из них. Он тотчас же швырнул ружье на землю, а собаку понес на руках. Дойдя до дому, он положил песика на порог, а сам ушел в свою комнату, заперся на ключ и плакал там. Биллу тогда было лет четырнадцать-пятнадцать. С того дня он не брал в руки ружья, и только когда стал взрослым, снова начал охотиться на оленей в окрестностях Бейтесвилла.

В те времена, когда Билл убил собаку, нашим доктором был мистер Линдер. Он переехал в Оксфорд из округа Панола, где владел крупным участком земли и большой фермой. Жена его умерла и оставила ему четверых ребятишек: девочку и трех мальчиков. Доктор купил дом в южной части города, мы там часто играли и познакомились с его детьми.

Мальчики были примерно нашего возраста, девочка постарше. Она заменяла мать троим братьям, да и к нам относилась по-матерински. Помню, как она опекала нас, когда мы играли возле их дома, — совсем как.наша мама на нашем дворе.

Джек не особенно интересовался охотой. Зато я и Билл начали охотиться очень рано. Чаще всего мы охотились с мальчиками Линдерами у них на ферме. Билл очень подружился с Дьюи Линдером.

Свободны мы бывали только в пятницу вечером. Даже когда появилось кино, нас отпускали смотреть фильмы по пятницам. Все остальные вечера нам полагалась готовить уроки. Зато в пятницу Билл и Дьюи не расставались. Одну неделю Дьюи «очевал у нас, другую неделю Билл — у Линдеров. Кроме того, они виделись каждый день в школе. И конечно, как только отец подарил нам гончих, Билл и Дьюи решили пойти на охоту.

В тот день Билл, вернувшись из школы, оставил   дома   учебники,   прихватил ружье и собак и вместе с Дьюи, который поджидал его на улице, зашагал к дому Линдеров. Там Дьюи тоже взял свое ружье, и они направились в лес. Не успели мальчики пересечь дорогу, как собаки подняли кролика.

Билл и Дьюи бросились к канаве, по направлению к которой собаки гнали кролика.

Он выпрыгнул изо рва возле Билла, но, заметив человека, нырнул обратно. Подбежал Дьюи. Гончие то выскакивали из канавы, то бросались в нее снова. Собаки гнали кролика по тинистому дну канавы, а Билл и Дьюи мчались следом по краю.

— Смотри не прозевай, когда он выпрыгнет! — крикнул Дьюи Биллу.

Как только кролик показался на противоположной стороне «анавы, Билл, про-скользив с разбегу несколько метров по земле, остановился, поднял ружье, прицелился, нажал на спусковой 'крючок и... застрелил пса. Гончая выскочила из канавы прямо под выстрел. Собака даже не взвизгнула: заряд попал ей в затылок.

Билл отшвырнул ружье, подхватил собаку на руки и побежал домой. Дьюи подобрал брошенное ружье и, не выпуская Билла из виду, побежал следом 'за ним. Однако он не зашел к нам в тот вечер. На другой день^по дороге в школу он занес Биллу ружье.

Первое охотничье ружье Билла! Бескурковая двустволка со стволами из дамасской стали длиной в двадцать восемь дюймов. Отец подарил его Биллу в день, когда тому исполнилось двенадцать лет. В те годы такая двустволка считалась прекрасным ружьем. Но со дня той злополучной охоты, о которой идет речь, Билл не прикасался больше к своему ружью, и оно по наследству перешло ко мне.

Однако когда ружье попало в мои руки, стволы его были уже на два дюйма короче, потому что Джоби, негр дяди Джона, в один прекрасный день отстрелил кусочек ствола вместе с большим пальцем собственной ноги. А когда оружейник, починил ружье, стволы его укоротились на два дюйма. В жизни не было у меня ружья лучше.

После того как Билл чуть не выбросил свое ружье, оно больше года провисело в чулане. Но однажды дядя Джон попросил его для своего негра Джоби. В какой-то момент своей жизни Джоби возмечтал о делах более значительных, чем стрижка . .газона, работа в саду и заготовка дров, и поступил работать на железную дорогу... Там довольно скоро он попал рукой в сцепление, и ее оторвало ему по локоть. Конечно, Джоби немедленно сообщил обо всем дяде Джону, и тот привез его домой.

Вдвоем они соорудили для негра нечто вроде протеза — рычаг, заменивший Джоби потерянную руку, после чего тот вернулся к своим прежним обязанностям. С помощью своего протеза Джоби смог управляться с тачкой и уверенно орудовал мотыгой, лопатой и топором. А еще он сумел стать бут-легером в своей <округе и так хорошо оправлялся одной рукой с незаконной продажей виски, как другому не управиться и двумя. Кроме того, несчастье Джоби вызывало всеобщее сочувствие; и если он даже попадался на продаже спиртного, его всегда отпускали. ,Но, видно, мало ему было этих дел, он еще вздумал поохотиться. И дядя Джон одолжил у нас двустволку Билла. Так как Джоби потерял левую руку, он вынужден был ружье носить правой. Кроме того, ему ни разу не доводилось иметь дело с бескурковым ружьем. Дядя Джон объяснил Джоби, что заряженное бескурковое ружье все время стоит на взводе, и показал, как пользоваться предохранителем. Предохранитель полагается отжимать большим пальцем, а указательный в это время лежит на спусковом крючке.

Дядя наказал Джоби не трогать спуско-зого крючка попусту и не прикасаться к предохранителю до того момента, пока не зозникнет необходимость произвести выстрел. Джоби сказал «У-гум» и немедленно несколько раз подряд отжал предохранитель. Дядя Джон прикрикнул на него.

Охотились они верхом, но, ожидая, пока гончие поднимут дичь, спешились. Джоби тотчас же упер конец двустволки в палец ноги и, положив руку на спусковой крючок, начал двигать предохранитель вверх и вниз.

—        Джоби, кому говорят, оставь пред

охранитель в покое, сколько раз тебе гово

рить!

—        У-гум.

—        И сними ружье с ноги!

—        У-гум.

Тут Джоби приподнял ружье и отстрелил себе палец.

Дядя Джон посадил его на свою лошадь, сам пересел на лошадь Джоби и по-зез негра в город. А забрались они в глубь леса миль на шесть. Время от времени дядя Джон спрашивал Джоби, как его нога. Негр отвечал, что нога онемела, но перед самым городом вдруг заявил, что с ногой все в порядке.

Оружейный мастер отпилил кончики стволов, и Джоби еще несколько раз охотился с этим ружьем. Ружье было легкое, н управляться с ним было просто. Конечно," с тех самых пор Джоби предохранитель зря не трогал.

Билл описал Джоби в нескольких рассказах. Он изобразил его бутлегером. И Джоби обиделся. Он считал, что Билл оскорбил его, написав, что он продает скверное виски. Джоби это очень не понравилось.

ГЛАВА 10

А следующей весной мы построили аэроплан.

Эту идею Билл тоже почерпнул из журнала «Американский мальчик», где были напечатаны рисунки аэроплана и инструкция, как его сделать. Мы построили аэроплан. И Билл пролетел в нем то расстояние, на которое Мэллорри и Дуллею удалось забросить его. Они швырнули аэроплан с Биллом с края песчаного карьера, расположенного рядом с нашим участком.

Не знаю, сумели бы мы осилить такое дело, как сооружение аэроплана, если <бы не мамины колышки для фасоли. Ведь сна-нала, когда Билл получил журнал с авиационной статьей, он спокойно отложил его в сторону. И лишь через несколько месяцев, наткнувшись случайно на эти палки, он снова вспомнил об аэроплане.

Четырехгранные колья для фасоли хранились в старом сарае. Все они были совершенно одинаковые. Мама очень берегла эти колышки и каждый год заставляла нас аккуратно их складывать и убирать на зиму.

А отец наш, в свою очередь, хранил дома полный набор инструментов для всяких поделок и починок. Так что мы быстро добыли молоток, пилу, гвозди и прочее. Билл разыскал номер «Американского мальчика» со статьей об аэроплане, и работа закипела. Когда мы переехали в наш дом, на участке стоял старый коровник. Отец вскоре построил новый, а старый превратил в сарай и складывал туда разные вещи. Сарай этот служил нам обычно убежищем для игр во время дождя, и мы легко превратили его в мастерскую для постройки самолета. Аэроплан наш получился почти таких же -размеров, как настоящий, чуть-чуть поменьше. Мы пилили, резали, сколачивали и сделали корпус точно так, как это было изабражено на рисунках в журнале. Готовый .корпус мы оклеили старыми газетами, промазанными мучным клейстером. Летом из таких газет мы делали воздушных змеев. Почему же не приспособить их и для аэроплана? Сначала муку разводят в воде, получают пасту и промазывают ею газеты. Паста быстро высыхает, и бумага становится твердой. Наши змеи, полетав на солнышке раз или два, подсыхали и летали прекрасно. И потому мы решили, что газета, промазанная мукой, — идеальный материал для крыльев. Закончив постройку аэроплана, мы обнаружили, что не сможем вынести его из сарая, потому что он не проходит в дверь. Тогда мы разобрали готовую модель на части и заново собрали ее уже на открытом воздухе во дворе под навесом. Когда мы крепили к корпусу чкрылья, лонжероны и главные части фюзеляжа, один работал молотком и стамеской, двое других держали длинную деталь за концы, а Билл с журналом в руках стоял рядом и читал нам вслух соответствующий параграф инструкции.

Отцовские негры, поняв, что именно мы строим, необыкновенно заинтересовались нашей работой. Каждый вечер, пригнав из города лошадей и покормив их, они приходили к навесу и, облокотившись на изгородь, :восхищались всем, что мы успели сделать за день. Я хорошо помню этих негров. Многие из них появились потом на страницах рассказов Билла: Минк и Джесси Хейс жили на нашем выгоне; Мэллор-ри — тот, что умер, выпив по ошибке древесный спирт; Дуллей, которого прозвали «Не пора ли выпить пива?» за то, что он все время повторял эту присказку.

Место для запуска аэроплана — край песчаного карьера трехметровой глубины, который начинался сразу за нашим участком, — Билл выбрал заранее, еще до того, как мы закончили свою работу. Он объяснил нам, что такой глубины должно хватить для того, чтобы пилот, находящийся внутри аэроплана, падая в карьер, успел набрать скорость, необходимую для управления самолетом в полете. Мы не стали возражать Биллу, полагая, -что он лучше нас разбирается в законах самолетовождения, — ведь журнал с авиационной статьей принадлежал ему. Было решено, что аэроплан с Биллом запустят, подбросив вверх, наши негры. Он, как руководитель полета, заявил права на первый полет, и мы сочли его требование справедливым.

И наконец наступил вечер, когда Мэл-лорри и Дуллей, взяв аэроплан за концы крыльев, перенесли его на задний двор. Минк шел позади и поддерживал хвост. Билл, Джек, Салли Мюррей и я бежали за ним, а негры следовали за нами. Так мы дошли до места. Билл, приказав опустить аэроплан на землю, еще раз объяснил нам, -что именно он собирается делать, и показал траекторию предстоящего полета. Негры подбросят его машину, а он, опустив нос аэроплана к земле, наберет скорость и, повторяя очертания песчаной ямы, развернется, опишет круг и приземлится на том самом месте, откуда начал полет. Затем наступит очередь Джека — он ;вто-рой по старшинству; третьей будет Салли Мюррей —: она хоть и девчонка, но все равно она старше меня. Потом уже полечу я.

Билл сел в аэроплан, привязал себя к сиденью, и ухватился руками за распорки. И сказал, что он готов. Мэллорри и Дуллей осторожно подняли аэроплан за кончики крыльев и начали раскачивать его взад и вперед, приговаривая: «Раз-два-три, раз-два-три». Тут Дуллей добавил: «Не пора ли выпить пива?» — и негры подбросили аэроплан вверх над ямой — аэроплан минус кончики крыльев, которые так и остались у них в руках. Аэроплан поднялся вверх на несколько футов и описал начало петли. На фоне неба мы увидали Билла, перевернувшегося вниз головой. И тут аэроплан начал разваливаться на части: раздался треск, и Билл в вихре газетной бумаги и обломков дерева приземлился головой вниз на дно песчаной ямы.

Я и сейчас как живого вижу Джесси. Вот он свесился над краем ямы и смотрит на Билла: «Мемми, ты не ушибся?»

Нет, он не ушибся. Падение с трехметровой высоты в кучу песка не слишком опасно. Билл отряхнул с себя остатки аэроплана и, мрачный, выбрался наверх, к нам. Вся наша четверка постояла немного на месте, созерцая развалившийся аэроплан, затем мы дружно повернулись и побрели к дому — подходило время ужина. Вслед за нами разошлись и негры.

Билл никогда не был забиякой. Я помню лишь четыре драки с его участием. Дважды он дрался у нас на заднем дворе с Бадди Кингом. Не могу толком припомнить, что послужило тому причиной.

Один раз, кажется, Бадди набросился на меня, а так как я был тогда еще маленьким, Билл встал на мою защиту и победил. Помню, как Вадди — это было в сумерках — перелез через забор на свой выгон и ушел домой. А после второй драки первым ушел Билл: видно, в этот раз проиграл он. Столкновения эти никак не отразились на их дружбе. Кстати, Бадди и Билл играли в одной команде и в тот день, когда Точи высекла их обоих стеблями «анны, а случилась это   как   раз вскоре после тех двух драк и незадолго до того, как Кинги уехали, а в их доме поселился новый проповедник — мистер Атктгасон, его жена, миссис Аткинсон, скромная, тихая женщина, и их дети, двое мальчиков н девочка. Мальчиков звали Роберт и Кер-"zc, а девочку Маргарет. Кормилица наша называла ее Маргарет Акшн, а всю семью Аткинсонов — Акшны. Однако мы понимали, о ком идет речь.

Мистер Аткинсон был большой, добродушный и шумный. Он всегда одевался во все черное; и только когда, засучив рукава, возился по хозяйству, снимал воротничок и галстук. В тот вечер, когда мы с Биллом поставили у себя во дворе турник, новый проповедник как раз стоял и смотрел на нас, облокотившись на забор.

В нашей школе было два турника — большой и маленький. И, как все наши спортивные принадлежности, турники эти были сделаны кустарно. На уроках гимнастики мы уже научились делать соскок с сальто вперед и назад и крутить «солнышко».

Билл очень любил гимнастику и был в ней одним из первых в школе. Я тоже любил упражнения на снарядах, и потому мы решили оборудовать турник у себя во дворе.

Однако у нас дома не нашлось куска трубы, из которой можно |было бы сделать перекладину. Поэтому как-то вечером после школы Билл и я захватили топор и отправились в лес. Мы срубили молодое деревце, очистили его от коры и принесли домой. Около сарая под навесом лежали столбы для починки забора. Мы взяли такой столб и вкопали его в землю в полутора метрах от большого кедра, что рос неподалеку от задней веранды. Один конец деревянной перекладины мы уложили в развилку дерева, а второй Билл приколотил гвоздями к верхушке столба. Пока Билл орудовал молотком, я держал жердь, чтобы она не эхходила. А рядом, без пиджака, сложив руки на груди, стоял мистер Аткинсон. Он облокотился на верхнюю планку забора 2 наблюдал за нами. Когда мы кончили работать и Билл решил испытать новый тур-ник, уже начало смеркаться. Сперва он подтянулся несколько раз и повисел на перекладине, проверяя ее прочность. Убедившись, что все было в порядке, он -;рекинул через перекладину ноги и повис

2НИЗ ГОЛОВОЙ.

Билл начал осторожно раскачиваться на ::тнутых ногах. Осмелев, он раскачивался зсе сильнее и, наконец, вышел почти в горизонтальное положение, ему оставалось :-:ачнуться еще один раз, сделать сальто и . :прыгнуть на землю. Однако закончить 'тгражнение Билл не смог, потому что именно в эту минуту столб, на котором была --креплена перекладина, рухнул. Билл упал плашмя,    стукнувшись   грудью о землю.

«А-ах!» — вскрикнул он страшным голосом и остался недвижим. Я окаменел от испуга. Мне показалось, что брат расшибся насмерть.

Сумерки сгущались. Мистер Аткинсон неуклюже метался за забором, стараясь припомнить, где же тут калитка. Наконец он выбрался на наш двор, подбежал к Биллу, схватил его на руки и понес в дом. А я, все еще не в силах произнести хоть слово от страха, потащился следом за ними.

На самом деле Билл не расшибся до смерти, у него только перехватило дыхание. И поэтому он не мог ни говорить, ни двигаться. Билл пришел в себя уже по дороге к дому. Однако до мамы, видно, уже что-то дошло. Она встретила нас у дверей и держала их открытыми, пока мистер Аткинсон входил в дом. Сосед положил Билла на кровать, но тот тотчас встал. К нему возвратилось дыхание.

Я думаю, что мистер Аткинсон испугался не меньше меня. Он стоял белый как полотно. Мама, разумеется, поблагодарила его. Она как раз пекла пирог. Усадив мистера Аткинсона в столовой, мама отрезала ему кусок пирога и принесла стакан молока. И конечно, мы с Биллом тоже получили по куску горячего пирога,, прямо из печи.

Во время этого происшествия Джека не было дома. Все свободное время он проводил в оружейной мастерской мистера Джона Баффало и смотрел, как тот собирает автомобиль. Билл не очень интересовался автомобилями, но и он частенько околачивался в мастерской, потому что любил оружие. В одной из своих книг Билл описал мистера Баффало. Он сделал из него одержимого мечтателя, который сам построил автомобиль и по мере надобности изобретал и изготовлял для него новые части и детали.

Джон Баффало кончил собирать автомобиль, на который ходил смотреть Джек, и машина поехала, он покатал в ней и нас с Джеком. Но отец перепугался до смерти и высек нас, так как был уверен, что мистер Джон непременно угробит себя и всякого, кто сядет в его машину. Вот тогда-то наш дед и добился, чтобы муниципалитет Оксфорда провел закон, запрещавший ездить на этой и любой другой машине н пределах нашего города, якобы потому, что автомобиль мистера Джона пугает лошадей Этот указ все еще числится в списках действующих постановлений нашего муниципалитета по той простой причине, что ег.о так никогда и не отменяли.

Когда жители Оксфорда начали обза водиться первыми автомобилями, дедушка в качестве яладе ища банка отказывал ял в ссуде. И;, в ;:-Л2 году он сам купил «бьюик» и нанял в шоферы Чеса Карру-зера, и с этих пор взгляды е; •...- на роль автотранспорта заметно изменились.

ГЛАВА 11

Осенью в нашем городе обычно открывалась окружная ярмарка. Ярмарку разбивали на главной городской площади, которая тогда была еще очень грязной, но нам и в голову не приходило, что ее можно заасфальтировать. К тому времени в Оксфорде появились лишь первые бетонированные дорожки. Бетон считался новинкой. Некоторые называли его формовочным камнем. А песок, цемент и щебень смешивали вручную.

Старый Каллен — он жил в южной части Оксфорда — первым понял, что такое бетон, и очень долго оставался единственным поставщиком дорожных покрытий в городе. Это он замостил наши тротуары в 1909 году. До сих пор под ногами еще можно кое-где разглядеть надпись: «А. Б. Каллен, 1909». Дело свое Каллен завещал сыновьям. Позже подпись изменилась: «А. Б. Каллен и сыновья».

Дженкс и Джон изучали дело с азов, сами работали вместе с неграми старого Каллена, сгребали песок и щебень, перемешивали их и выкладывали мокрую массу наравне с рабочими. Правильные, крепкие парни, сперва они научились работать с бетоном, а потом уже начали заключать контракты на его поставку.

В дни моего детства город наш был намного красивее, чем теперь. Во всяком случае, я так считаю.

Я имею в виду прежде всего главную площадь. Тогда ее окаймляли двухэтажные лавки с балконами. Балконы эти выдавались над пешеходной дорожкой, образуя как бы навес. Вдоль дорожки росли ели, кроны их давали густую тень, под которыми можно было укрыться от жары летом. Посреди восьмиугольной лужайки высилось здание муниципалитета, выстроенное в готическом стиле и обнесенное железной решеткой. Возле решетки стояли врытые в землю столбы с цепями, к которым привязывали лошадей.

Теперь к зданию муниципалитета пристроили флигеля, решетка исчезла. Давным-давно убрали и столбы с цепями, и площадь ныне заасфальтирована. На некоторых домах торчат узенькие алюминиевые балкончики, и почти все магазины сверкают стеклянными фасадами. Уже много лет назад срублены старые елки, не стало на площади и цементированных канавок с проточной водой. Очень сильно изменилась наша площадь. Я почему-то больше любил ее прежде.

Я уже говорил, что мистер Каллен провел на площади две сточные канавки. Это было сделано по распоряжению городского управления для удобства фермеров, приезжавших в своих фургонах в город на воскресные дни. Среди зерна, просыпанного во время кормежки лошадей, блаженствовали голуби. Мальчишки ловили их. Расставив свои ловушки и зажав в руке конец бечевки, мы отходили подальше, ложились на землю и ждали. Когда голубь заходил, в ловушку, мы тянули за конец бечевки и выдергивали палочку из-под ящика. Ящик падал, а мы хватали голубя, мчались домой и сажали его в клетку.

Сосед обещал нам платить по два доллара за каждого птенца, родившегося на нашей голубятне, но нам так и не удалось вывести хотя бы одного. Взрослые говорили, что если продержать голубя в клетке две недели, то он непременно останется в новой голубятне. Однако пойманные голуби не оставались у нас никогда. Вылетев из голубятни, они сразу же устремлялись к прежнему своему дому. Но мы не отступа-ли и не прекращали своих попыток их при^ ручить.

Во время ярмарки на площади вырастали ларьки. В них фермеры выставляли самые спелые початки кукурузы и самые большие клубни картофеля, а их жены демонстрировали пироги и банки с джемом и консервированными овощами.

Вдоль пешеходной дорожки выстраивались карнавальные балаганы. И каждый раз на ярмарке появлялась женщина — заклинательница змей и дикий человек с Борнео, которого английский путешественник поймал в сеть. Картина, на которой была изображена сцена его пленения, украшала фасад балагана. Мы глазели на картину, верили ей и отдавали наши десяти-центовики, чтобы войти внутрь и поглядеть на пленника. Дикарь, прикованный за ногу цепью, сидел на стуле с тростниковым сиденьем и глотал кости, разбросанные вокруг.

И еще мы любили аттракционы. Там можно было выиграть разные вещи, набрасывая обручи на костыли или накрывая раскрашенный круг пятью цветными дисками. Мы с Джеком готовы были обойти все балаганы подряд и ввязывались в любую игру. Совсем не так вел себя на ярмарке Билл. Послушает зазывалу, испробует один-другой аттракцион — и все. Отец давал нам деньги на развлечения. Однако Билл предпочитал припрятать ярмарочные деньги, чтобы можно было потом распоряжаться ими по своему усмотрению. Не помню случая, чтобы в нужную минуту у него не нашлось какой-нибудь заначки.

А в среду на ярмарке устраивали детский день, в который школа закрывалась. Потом мы учились еще два дня, а там наступала суббота — ярмарка закрывалась, и в воскресенье мы снова были свободны. Суббота считалась самым главным днем ярмарки. На этот день назначался полет на воздушном шаре. Человека, который подымался на шаре, мы называли «ша-рист». Больше всего на свете мы боялись прозевать сцену его   гибели.    Авиаторов

в те времена считали сумасшедшими. Даже в детских журналах их рисовали не иначе, как рядом со смертью, которая держит косу в руке. Все мы были уверены, что рано или поздно каждый из них разобьется насмерть. Многие и вправду разбивались. Мы же считали, что только круглый дурак может согласиться оторваться от земли. Ну а если кто-то упорно желает быть дураком, мы не видели оснований не присутствовать при его гибели, — пусть получает то заслугам.

«Шарйст» и его помощник негр появлялись на площади часов в восемь утра. В повозке у них лежал сверток грязного брезента — будущий шар. Ворча и про-, клиная все на свете, они сбрасывали брезент на землю и принимались сооружать деревянную раму, на которую натягивали пустой брезентовый мешок. Потом негр приносил двадцатилитровое ведро дегтя, черпак и металлическую жаровню, полную раскаленных углей, и вскоре внутри мешка загоралось тоненькое пламя, вспыхивал маленький костер. А после того, как «ша-рист» выплескивал деготь на тлеющие угли, пламя разгоралось сильнее.

Целый день горел огонь под решеткой, и постепенно мешок наполнялся горячим воздухом, превращаясь в шар. Много часов подряд простаивали мы на площади, наблюдая за заправкой воздушного шара, — и Билл всегда оказывался самым терпеливым из нас. Поглядеть на шар приходили почти все дети, а с ними прибегали и их любимые собаки. Все ребята то отходили от шара, то возвращались к нему, и только Билл стоял как вкопанный. На моей памяти он лишь раз отошел от шара — обегал домой, быстренько пообедал и вернулся на свое место.

Шар надували почти целый день. Часам к десяти утра брезент над рамой начинал пузыриться, раскачиваться и принимал овальную форму. Наконец из-под рамы вылезал «шарйст», грязный, закопченный, с глазами, покрасневшими от дыма. Он протягивал нам веревки, швартовые концы, привязанные к армированному верху мешка. Мы выстраивались вокруг шара, и каждый держал конец своей веревки. Так мы стояли долго-долго, а шар тем временем разбухал, становился гладким и покачивался над нами.

Примерно к полудню брезентовый мешок раздувался настолько, что «шарйст» мог стоять в нем во весь рост. Мы отчетливо видели его силуэт лри вспышках дегтя, который он лил черпаком на жаровню, время от времени поднося к губам бутылку. Чем полнее становился шар, тем чаще «шарйст» прикладывался к бутылке. Одной ему обычно не хватало. Тогда наш авиатор выныривал из-под брезента и посылал негра за второй бутылкой, а потом за третьей.

Часам к четырем мы с трудом удерживали шар, который уже рвался у нас из рук. Наступало время полета. «Шарйст» выходил из-под мешка в последний раз. От угля и дыма он становился почти черным, глаза его наливались кровью и слезились, и весь он был покрыт слоем копоти. Но все равно в жизни своей я не встречал человека спокойнее и увереннее. Взглянув на нас, он говорил: «А ну-ка, подойдите ближе», — и манил нас рукой:

Мы знали, что теперь нам надо медленно двигаться вперед, и что по мере нашего приближения шар будет подниматься все выше и выше, покуда палка, привязанная ко дну шара двумя веревками, наподобие гимнастической трапеции, не подымется до уровня колен «шариста». Тут он останавливал нас и говорил: «А теперь держите его». И мы, напрягая мускулы изо всех сил, держали шар, не сводя глаз с пилота, чтобы по первому его слову отпустить веревки.

Тем временем «шарйст» надевал парашют, продевая ноги и руки в его стропы. Сам же парашют, упакованный в специальный чехол, он привязывал к палке, на которой сидел во время полета. Чехол был затянут специальным шнуром, дернув за который пилот сбрасывал его и освобождал парашют перед прыжком. Укрепив парашют, «шарйст» аккуратно усаживался на перекладину, привязанную к шару, следя за тем, чтобы она висела ровно. Устроившись поудобнее, он дотягивался рукой до строп, соединявших его трапецию с шаром, и сжимал их пальцами намертво. Затем, упершись ногами в землю, он обводил нас взглядом лихорадочно блестевших глаз, красных, как у дьявола, и трагическим голосом подавал команду: «Пошел! Отпускайте, мальчики!» Мы разжимали ладони и отпрыгивали назад. А потом, запрокинув головы и вытягивая шеи, следили за полетом шара, стараясь заметить, в какую сторону понесет его ветер, когда шар поднимется над верхушками елей. Определив направление полета, мы мчались вдогонку за шаром, чтобы увидеть, как приземлится смельчак на своем парашюте или как он разобьется, если не раскроется парашют.

Команду, когда бежать, всегда подавал Билл. И хотя мы так же, как он видели, куда понесло воздушный шар, мы всегда честно ждали, чтобы Билл указал нам верное направление. Ведь он знал о воздушных полетах больше нашего, потому что читал о них в «Американском мальчике». Шар быстро набирал высоту, достаточную для того, чтобы парашютист, соскользнув с перекладины, на которой он сидел, дернул за кольцо, раскрыл парашют и плавно спустился на землю. Мы же тем временем бежали вдогонку, не спуская глаз с шара, кричали, махали руками и тыкали пальцами в сторону уплывающего шара. Вскоре от шара отделялась маленькая точка, и позади этой точки расцветал большой белый цветок. Нас собиралось малычишек пятьдесят, если не сто, и все мы мчались вслед за исчезающим шаром.

Освободившись от тяжести человека, шар перевертывался вверх тармашками, и за ним в осеннем небе тянулся длинный черный хвост дыма. Обычно шар падал неподалеку от того места, где приземлялся парашютист.

Все это мы замечали на бегу, но по-настоящему мы следили только за человеком. Нам ни разу не удалось обогнать шар и добежать до нужного места вовремя. Прибегали мы обычно, когда наш «шарист» был еще в стропах и, ругаясь, потому что он был уже слишком пьян и не совсем понимал, что делает, старался высвободиться из парашютных лямок. Казалось, стоило пилоту коснуться земли, как алкоголь тотчас же ударял ему в голову.

Помню, как однажды Билл привел нас в чащу, где приземлился «шарист», и попытался помочь ему выпутаться из строп. Но тот отбивался от него руками и ногами. Обычно вслед за нами к месту, где приземлялся парашютист, подъезжал кабриолет, в котором сидел кто-нибудь из белых и негр — помощник «шариста». Они набрасывались на пьяного, вынимали его из парашютных строп, засовывали в кабриолет и во весь опор уносились прочь, прежде чем успел бы появиться представитель закона и арестовать парашютиста за нарушение общественного порядка. Негр-помощник оставался, чтобы подобрать парашют и скатать пустой мешок.

В один прекрасный день «шарист» приземлился на нашем дворе, а его шар упал на отцовский курятник. Шар опустился на загородку, за которой мы держали цыплят (они только что уселись на насест), и накрыл их, как крышей. Из-за этого наш отец застрелил свинью — всадил ей пулю прямо между глаз.

В тот день стояла безветренная погода, серое небо затянули низкие облака. Прошло несколько секунд, прежде чем мы поняли, куда поплыл воздушный шар, и ринулись вслед за ним. Его несло к Саус-стрит, прямо на наш дом. Как только человек отцепился от шара, шар перевернулся вверх дном и, точно свинцовое грузило, пошел на землю. Мы увидели, что парашютист спустился во двор, а шар упал неподалеку.

Когда мы прибежали в наш двор, уже стемнело. «Шарист» стоял, пошатываясь, на земле и сквернословил. Шар накрыл крышу курятника. Цыплята негодующе пищали и разбегались в разные стороны. Некоторых мы так и не нашли. Остальные дня через три оправились от перенесенного потрясения и вернулись домой.

Сам же авиатор угодил в загон для свиней. Свиньи сбились в кучу в самом дальнем углу и жалобно визжали.

Отец только-только вернулся с работы и вдруг услыхал шум на заднем дворе. Он выскочил из дома через кухонную дверь и увидал, что штук сорок мальчишек штурмуют наш свиной загон. Некоторые уже висели на опраде, другие карабкались на нее. А в загоне барахтался человек, стараясь выпутаться из парашютных строп. Пронзительно кудахтая, носились куры, верещали свиньи и сквернословил незнакомец. Отец прикрикнул на него и приказал замолчать, ведь мама могла услыхать его брань из кухни. Однако парашютист не обратил на отца никакого внимания. Тогда отец повернулся и бросился в дом. Возвратился он с револьвером.

Это был его «кольт-41», однозарядный, с серебряной насечкой на рукоятке и очень длинным стволом, длиннее я никогда не видел. Хотя сумерки уже наступили, все равно было видно, как поблескивал кольт в отцовской руке, когда он, широко шагая, шел через задний двор к свиному загону. Тем временем с ярмарки уже прибежали двое. Один из них, белый, подошел к отцу, пытаясь успокоить его. Другой, негр, помощник «шариста», тянул к повозке своего хозяина, который уже освободился от летной сбруи. А мы, мальчишки, стояли тихо-претихо и слушали, как человек с ярмарки разговаривает с нашим отцом, который держит в руках револьвер.

В повозке «шарист» мирно и тихо заснул. Отец тоже остыл немного. Да тут еще этот чужой белый пообещал возместить убытки, если только отец согласится оставить дело без последствий.

Негр топтался нерешительно возле калитки. Вид разгневанного отца был ему явно не но душе. Наконец негр тоже вошел в загон и начал возиться с шаром. Он пытался отцепить брезент от крыши курятника и скатать его. В конце концов отец кликнул наших негров, они свернули брезент и погрузили его на повозку.

Все мальчишки, которые вместе с нами примчались смотреть на шар, разбрелись по домам, и во дворе остались лишь Билл, Джек, я и отец. Отец стоял, опустив руки, — в правой он все еще держал заряженный кольт и оглядывал продавленную крышу курятника, белые птичьи перья, усыпавшие землю, и свиней, обившихся в кучу в дальнем углу загона. Мы тоже притихли.

И в эту самую минуту свинья — та, что поменьше, подошла сзади к отцу, подняла кверху розовый пятачок и хрюкнула громко. Отец круто повернулся, поднял пистолет и выстрелил в нее, попав прямо между глаз. Выстрелил и замер, уставившись на мертвую свинью.

Никогда не забуду этой картины: три маленьких мальчика стоят в сумерках посреди опустевшего двора и, широко раскрыв глаза, глядят на отца, сжимающего в руке длинный блестящий кольт. Его довели до белого каления. Вот он и пристрелил свинью: видно, не мог больше вынести...

...В том году кончилось детство Билла. Еще зимой мама заметила, что он начал сутулиться, и надела на него лечебный корсет. И жизнь его круто переменилась, потому что он не мог принимать участие в наших буйных играх. Зато Билл обнаружил, что можно быть всегда чистым и аккуратным, а чтобы занять себя, вовсе не обязательно возиться в грязи. Он научился развлекаться по-другому. Оказалось, что Эстель он нравится гораздо больше, когда на нем чистый костюм, и слушает она его тоже с удовольствием. Билл неожиданно узнал, что он умеет увлекательно рассказывать. Он все больше и больше времени проводил в доме Эстель, сопровождал ее повсюду, разговаривал с ней и слушал ее игру на фортепьяно. Она уже тогда была хорошей музыкантшей.

ГЛАВА 13

Наша бабушка с материнской стороны, несомненно, обладала большими способностями к живописи. Мама унаследовала ее дар и передала его нам — Биллу, Дину и мне, а Джек почему-то рисовать так и не научился.

Кстати, Билл вовсе не единственный литератор в семье Фолкнеров. Еще наш прадед, Старый полковник, был довольно известным писателем. Его роман «Белая роза Мемфиса» в свое время пользовался большим успехом и не забыт до наших дней. Кроме того, Старый полковник написал «Маленькую кирпичную церковь» и «Недолгие скитания по Европе», а его пьеса некоторое время шла на Бродвее. В 1851 году он опубликовал свою первую книгу стихов.

Мамина семья родом из Арканзаса. Наша бабушка, урожденная Лелия Дин Свифт, доводилась двоюродной сестрой основателю знаменитой «Свифт Пэкинг компани». В их семье все были баптистами, а отец бабки принадлежал к категории самых твердолобых, ибо непоколебимо верил, что образ, созданный с помощью красок и кисти, есть порождение дьявола. Поэтому, застав однажды дочь за мольбертом, он отобрал у нее краски и кисти и запретил ей притрагиваться к ним.

Однако бабушка и не думала уступать отцу. Она, как и все дети в семье, имела собственного негра. И вот, запасшись красками, холстом и всем необходимым, она заставляла этого негра отвозить ее на середину озера, благо дом их стоял у самой воды, и там, сидя в лодке, так далеко от берега, что никто не мог видеть, чем она занимается, писала   маслом   по-прежнему.

В 1890 году ей дали стипендию для поездки в Италию, для занятий лепкой. Однако бабушка не поехала: ей казалось, что она должна остаться дома, чтобы заботиться о дочери — нашей маме. На самом деле мама заботилась о бабушке. Наша мама ушла из женского колледжа, где изучала искусство, и поступила на краткосрочные курсы стенографии, чтобы иметь заработок.

У нас хранятся не то одна, не то две бабушкины картины и статуэтка негритенка, которую она вылепила из хозяйственного мыла. Они жили тогда в Тексаркане. Мама служила там секретаршей. Считалось, что хозяйство ведет бабушка. Как-то раз мама ушла на работу, оставив бабушку в кухне, где та собиралась вымыть после завтрака посуду. В полдень мама вернулась домой и застала бабушку возле раковины — она сидела и лепила из мыла статуэтку мальчика. Никакого обеда и в помине не было, а посуда так и осталась грязной. Бабушка честно собиралась помыть чашки и блюдца. Она даже опустила в таз мыло. Намокнув, мыло сделалось мягким и податливым, тогда бабушка села и принялась лепить статуэтку и уже не могла оторваться от этого занятия.

В те времена, когда Билл носил корсет и очки, он привык тщательно заботиться о своей внешности, за что и получил прозвище, сохранившееся за ним на всю жизнь. Билл очень следил за своей одеждой. Исключение составляли его любимые пальто, которые он не выбрасывал даже после того, как они зарастали кожаными заплатками.

Помню, как в начале его щегольского периода Билл второй раз в жизни использовал свой дар рассказчика и заставил нас с Джеком выполнить за него трудную и грязную работу, а когда мы сообразили, что сам-то он и пальцем ни до чего не дотронулся, было уже поздно.

Тогда мы еще жили на Саус-стрит, где отец открыл магазин скобяных товаров, и, хотя к зданию магазина примыкало большое складское помещение, он почему-то решил сложить партию канализационных труб прямо у нас во дворе. На складе стояла тележка с мотором, мощностью в одну лошадиную силу, которой управлял Элам. Сначала Элам долго ездил из сарая во двор и обратно, пока не сложил все трубы у стены сарая. Тут отец решил, что трубы должны лежать в другом конце двора, и велел нам — Биллу, Джеку и мне — перетащить их на новое место.

Мы провозились с трубами чуть ли не весь день. Покончив наконец с работой, мы вернулись в дом. И тут мама подозвала меня и Джека и велела нам полюбоваться друг на друга. Право, можно подумать, сказала мама, что мы вытерли о свою одежду все трубы до одной. «А теперь поглядите на Билли». Мы поглядели на него. Он сиял как новенький серебряный доллар. Не было ни единого пятнышка. Секунду мы с Джеком, пораженные, стояли, вытаращив глаза. И тут нас осенило — ведь Билл даже не притронулся к трубам! Мы вдвоем сделали за него всю работу. Ну что ж, пришлось проглотить обиду; слишком поздно мы спохватились.

Примерно в это же время, в 1912 или в 1913 году, когда разорился и лопнул «Торгово-Земледельческий банк», дедушка основал свой собственный банк — «Первый национальный». Банк этот до сих пор существует в Оксфорде.

Билл учился тогда в старших классах. До десятого класса он учился хорошо, но потом ему надоело, и на этом формально его образование закончилось. Билл просто перестал ходить в школу.

В школе Билл считался хорошим спортсменом. Он играл в футбол и бейсбол. Позднее начал играть в теннис (у нас перед домом разбили корт) и стал хорошим теннисистом. Наконец Билл увлекся гольфом, и в гольф он играл замечательно.

...Маме и отцу не нравилось, что Билл бросил школу, однако они не принуждали его вернуться за парту. Родители понимали, что, уж если он решил больше не учиться, силком его не заставишь... Зато в течение двух лет после школы чтением Билла руководил Фил Стоун.

Фил окончил Иельский университет и был единственным выходцем с Запада в нашем кругу. Работал он адвокатом в фирме своего отца. Его другой брат, Джек, жил в Чарльстоне, и впоследствии Билл часто гостил у него. Фил нагружал книгами семейный семиместный «студебеккер» и приезжал к Биллу. Билл тотчас же отгонял машину на тихую проселочную дорогу, где почти не было движения, и целый день сидел в машине и читал. Кроме того, он еще самостоятельно занимался французским (по-настоящему он изучил этот язык уже в университете). Влияние Фила было благотворно, он как бы завершил программу чтения, выработанную мамой для каждого из нас. Может быть, поэтому она и не стала особенно возражать, когда Билл бросил школу. Фил выбирал для Билла те самые книги, которые выбрала бы она. Билл читал Платона, Сократа, античных поэтов, римских классиков и Шекспира. Кроме того, он познакомился с хорошими английскими писателями и читал немецких и французских классиков.

В 1916 году Биллу исполнилось 19 лет, и дедушка по просьбе отца устроил его на работу в свой банк. В тот год Билл чувствовал себя счастливым. Он часто встречался с Эстель, и, быть может, ему казалось, что это и есть его будущее — работа, любимая девушка и свой дам.

Вот в это время наш Билл превратился в самого настоящего щеголя. У него появился регулярный доход, и большую часть своих денег он тратил на украшение собственной особы. Если модны были узкие брюки — он носил самые узкие; если в моду входили короткие пальто, то его пальто должно было быть самым коротким. Он начал посещать танцы в местном университете, потому что Эстель регулярно бывала там.

Он даже купил себе фрак. Многие студенты довольствовались тем, что брали фрак напрокат в магазине Эда Бинлэнда. Только не Билл. Он завел собственный. За что и получил прозвище «Граф не в счет».

...Обычно Билл приносил свои новые костюмы маме. И она так подгоняла их ему по фигуре, что все думали, будто они сшиты на заказ. В эти годы Билл завел очет в магазине готового платья Ф. Э. Хей-ла в Мемфисе. Там он покупал одежду вплоть до самой смерти.

В тот же банковский период он купил, в этом магазине пару туфель за двенадцать с поло;виной долларов. Цена по тем временам неслыханная. Большинство из нас носило обувь за три доллара и. дешевле. Когда Билл ушел на войну, я получил его туфли в наследство и окончательно изорвал их.

Билл часто давал мне поносить свой фрак и другие костюмы. Тогда мы были одинакового роста. Потом я перерос брата и жалел об этом; у меня никогда не было таких хороших вещей, как у него.

Помню историю с одним из его костюмов. Билл попросил маму заузить ему брюки. Мама ушила их. Однако, как показалось Биллу, недостаточно. Мама ушивала их еще два раза. Наконец брюки, по мнению Билла, стали достаточно узкими, — правда, он едва-едва мог переставлять в них ноги. Обшлага задирались, поскольку тогда носили туфли с высоким верхом, штанины так плотно обтягивали ногу, что складок не было видно.

Но тут на сцене появился Сэмми — один из наших негров, который считал, что все костюмы Билла являются последним мриком моды и образцом элегантности. Любая вещь Билла, заношенная или надоевшая хозяину, в конце концов попадала к Сэмми. И поэтому, как только он увидал эти новые штаны, он начал обхаживать Билла.

В конце концов Билл продал Сэмми эти брюки. Но Сэмми тотчас же пожелал вернуть покупку и получить обратно деньги. Оказалось, что он не может продеть ноги в штанины.

Однако Билл отказался расторгнуть сделку. Некоторое время спустя Сэмми сообщил, что он продал брюки Эокимаю. Надеть брюки Эскимай сумел, но снять их уже не смог. Поэтому он носил штаны Билла не снимая, покуда они не истлели на нем.

В это время Билл увлекся рисованием. Он сделал целую серию черно-белых гравюр для ежегодного «Вестника» нашего университета — штук десять, если не больше.

И вдруг Эстель обручилась с другим. Мир, в котором жил Билл, разлетелся вдребезги. С тех пор он не брал кисти в руки. Правда, иногда у него возникало желание рисовать, и он покупал набор акварельных красок, но так ни разу ими и не воспользовался. Бывало, подержит их — и подарит маме.

Помолвка Зстель с Корнелом Франклином состоялась ранней весной 1918 года. Свадьба была назначена на начало июня. Медовый месяц молодые собирались провести в Маниле, где Корнелу предстояло войти в дело своего отца. Узнав об этом, Билл уехал из Оксфорда. Он не мог видеть, как другой поведет Эстель к венцу.

Фил устроил Билла на работу в книжный магазин в Нью-Хейвене. Должно быть, Билл очень страдал там, среди чужих. Он считал дни, оставшиеся до свадьбы Эстель, и, как только она вышла замуж, вступил добровольцем в Британские военно-воздушные силы.

Билл всегда любил самолеты. Мы все их любили. Сначала он пытался записаться в Американский корпус связи, наши летные части входили тогда в этот корпус. Однако его не взяли, так как он не проучился двух лет в колледже.

Тогда Билл обратился к англичанам, которые очень нуждались в людях. Он хотел пройти обучение в отделении Королевских ВВС, но туда его тоже сперва не приняли из-за маленького роста. Тут Билл вышел из себя и заявил, что он все равно найдет место, где ему дадут летать, и что, если он не нужен здесь, может быть, немцы не откажутся от его услуг. «Как пройти в германское посольство?» — опросил Билл. И тогда представитель Королевских ВВС сказал: «Послушайте, подождите минутку». Билл остался, а офицер вышел из приемной и, вернувшись, сказал Биллу, что его берут.

Обучение Билл проходил в Торонто. Сначала он летал на «канаксах», похожих на наши учебные самолеты. Затем его посадили в «камел», самый капризный из самолетов.

Война окончилась, прежде чем Билл окончил летную школу. Однако британское правительство дало возможность Биллу и его товарищам завершить курс обучения.

Биллу присвоили чин лейтенанта военно-воздушных сил корпуса его величества.

 Приказ о производстве Билла, подписанный королем Георгом и окантованный в рамку, висел над камином в доме наших родителей.

 ГЛАВА 14

...Время от времени Билл писал мне из Канады. Он рассказывал разные забавные истории из жизни летной школы. Он описывал, как стирают курсанты свои шинели. Они надевают их на себя, потом лезут под душ и скребут друг друга щеткой с мылом. Билл писал, что шинель отмывается отлично, вот только сохнет она потом недели две, а то даже и три. Он прислал мне свою фотографию в курсантской форме. В те времена форма курсантов немногим отличалась от офицерской. На их фуражках были нашиты белые ленточки. Мне очень хотелось иметь такую ленточку, и Билл прислал мне одну. Я храню ее до сих нор.

Рассказывал Билл и про своего сержанта, который отравлял им жизнь. Однажды ночью курсанты тихонько проскользнули в комнату, где спал сержант, завернули его в одеяло, и, прежде чем начальство успело продрать глаза, ребята бросили его в озеро.

Последнее письмо от Джека пришло в конце октября, и потом вплоть до апреля мы не имели о нем никаких сведений. Он находился в Сен-Мишеле со Вторым инженерным корпусом. В Кампаньи Джек отравился газом, а потом его отправили в Аргон. Первого ноября Джека тяжело ранило, и мы до апреля ничего о нем не знали.

Однако на рождество мама, как всегда, вывесила и для Джека чулок с подарками и много месяцев не позволяла никому убрать его.

Билл вернулся домой в декабре. Он должен был приехать двадцать третьим поездом, прибывавшим в Оксфорд в одиннадцать часов утра. Мама, отец, Дин, Мамми и я приехали на машине встречать его. Когда Билл вышел из вагона, мы заметили, что он слегка прихрамывает. Мы усадили брата в наш «форд» и отправились домой. По дороге он рассказал нам, как несколько человек с его курса отмечали свое производство в офицеры. В честь этого события Билл врезался на своем самолете в крышу ангара. Хвост его «ка-мела» остался торчать снаружи, а самого Билла товарищи, вскарабкавшись на стремянку, вытащили из кабины.

Все наши бывшие солдаты отдавали честь Виллу, одетому в английскую форму: они думали, что "он дрался на фронте за океаном. Ведь наши демобилизованные признавали только тех, кто воевал в Европе. Зато американских офицеров, просидевших всю войну в Штатах, они отказывались приветствовать.

Я любил гулять с Биллом по нашей площади, потому что все бывшие солдаты ему козыряли.

...Джек подал о себе весть в апреле. Все это время он находился во Франции, в госпитале. Домой он вернулся в мае и сам развязал свой рождественский чулок. Мама всегда верила, что Джек непременно вернется, и рождественский чулок с подарками постепенно превратился в символ его возвращения.

В ближайшие несколько лет я, Билл и Джек сблизились, как никогда. Даже не то чтобы сблизились — близки мы были всегда, но теперь, как бывало в детстве, мы очень много времени проводили вместе.

Зимой 1918/19 года были впервые опубликованы рассказы Билла. Он написал для оксфордской «Игл», нашей местной газеты, несколько рассказов о летной школе. Редакция поместила их на первой странице. Мне эти рассказы очень нравились. Я постоянно приставал к Виллу, когда же он напишет еще. Мне так хотелось прочесть его новые рассказы. Билл усмехался и отвечал: «Как-нибудь».

В те времена с Биллом еще можно было разговаривать о его прозе. Мы беседовали иногда у него в комнате наверху. Зная заранее, что новый рассказ мне понравится, Билл зазывал меня к себе и давал прочесть рукопись.

Не знаю, заплатила ли ему «Игл» хоть цент за те ранние вещи. Но все равно рассказы Билла публиковались на первой странице. Он печатался.

Все лето мы регулярно играли в гольф в университете. Если Билл и писал что-нибудь, то я этого не помню.

Первая мировая война окончилась, и правительство открыло по всей стране летние' подготовительные курсы для ветеранов. Осенью 1919 года Джек и Билл, хотя они и не окончили школы, получили аттестаты и поступили в университет.

Джек выбрал юридический факультет, а Билл — искусствоведческий. Занимался Билл лишь теми дисциплинами, которые его интересовали. Он изучал в университете французский язык и, видимо, весьма успешно. Потому что год или два спустя, путешествуя по Европе, он прожил некоторое время в Париже и даже сотрудничал во франщгзской газете.

Не помню, чем еще  занимался Билл,

в университете.   Курса       он   не   окончил.

По-моему, он  проучился    всего   два  или

три семестра.

Незадолго до того, как Билл получил Нобелевскую премию, ученый совет собирался присудить ему степень почетного доктора нашего университета. Но предложение это провалилось. А когда Билл стал нобелевским лауреатом, те же люди которые прокатили его в первый раз, сами предложили присудить ему    степень. Но тут возмутились их противники: «Позор! — кричали они. — Мы не можем присудить ему степень Теперь. Слишком поздно».

Когда Билл занимался в «Ол Мисс», отец наш, который был управляющим делами и секретарем университета, несколько раз давал ему возможность подработать в летние каникулы. Сначала Билл помогал плотникам, затем отец устроил его в бригаду маляров. Они красили здание юридического факультета, над крышей которого высился шпиль. Все рабочие наотрез отказались его красить. Но Билл привязал себя к шпилю веревками и выкрасил его целиком снизу доверху. В этот день мама раз и навсегда запретила отцу устраивать Билла на какую бы то ни было работу без ее ведома.

Ло-моему, место почтмейстера Билл получил осенью 1920 года. При университете было открыто небольшое почтовое отделение специально для профессоров и студентов. В 1920 году в «Ол Мисс» обучалось не более шестисот студентов, а преподавателей там было всего сорок. Почти каждый студент и профессор имел собственный почтовый ящик в этом отделении. Только несколько человек получали корреспонденцию обычным путем.

Окажем прямо, работа почтмейстера в университете не требовала чрезмерного напряжения сил. И наш Билл не перетрудился, выполняя свои несложные обязанности. Если ему случалось увлечься интересной книгой, он не спешил подойти, к окошку,-у которого стояли посетители. Он говорил, что вовсе не собирается расшибаться в лепешку ради всякого сукиного сына, которому удалось разжиться двумя центами на покупку почтовых марок. По вечерам Джордж Хили, впоследствии издатель нью-орлеанского «Таймз-Пикейюн», Чарли Та-унстед и я приходили на почту играть в карты. У меня была мандолина (на ее покупку Билл одолжил мне одиннадцать долларов), а у Бренема Хьюма, сына ректора университета, — гавайская гитара. Мы хранили музыкальные инструменты на почте и упражнялись там же. Кроме того, мы оба состояли в бейсбольной команде воскресной школы, и, если нам приходилось играть в будний день, Билл закрывал почту и шел    «болеть» за нас.

В должности почтмейстера Билл продержался недолго. Один из пунктов жалобы, поданной на него неким университетским профессором, гласил, что адресован-, ные ему письма он, профессор, должен выкапывать и извлекать из мусорного ящи-иа, стоящего у заднего крыльца почты, ибо иного способа получить свою корреспонденцию придумать ему не удалось. Профессор утверждал, что мешок с почтой Билл, дабы не затруднять себя разбором  корреспонденции,  просто  вытряхивает на помойку. А какой-то студент писал, что Билл так редко раскладывает письма, что каждый раз, когда открываешь свой ящик, приходится сдувать со дна его толстый слой пыли.

Билл никогда не был картежником и не интересовался азартными играми. Хотя хорошую компанию он очень любил и моим друзьям нравилось, как он управляет почтовым отделением.

Весной 1920 года университетские власти засекли тайное собрание запрещенной студенческой организации. Билл и Джек входили в эту организацию. Они и еще несколько человек дали поймать себя, чтобы спасти дипломы двух своих товарищей.

Когда Ли Рассел, будущий губернатор штата Миссисипи, приехал в наш город из Тулы — деревушки, находящейся милях в тридцати от Оксфорда, и поступил в уни верситет, он, чтобы вносить плату за право учения и как-нибудь прокормиться, вынужден был пойти работать официантом. Из-за этого Ли не принимали ни в один студенческий союз, и это страшно злило его. Он утверждал, будто его не принимают только потому, что ему приходится самому пробивать себе дорогу в жизни. И еще он сказал, что придет день, когда он станет губернатором штата Миссисипи и тогда запретит студенческие союзы во всех университетах, по всему штату.

И вот, став губернатором, он выполнил свое обещание. Большинство студенческих союзов после того, как их объявили вне закона, были распущены. И только члены САЕ и КА продолжали собираться тайно. Все Фолкнеры испокон века были членами САЕ. И конечно же, Билл и Джек не замедлили вступить в этот союз. Собирались они в домах бывших членов этого братства, у дяди Джона, у дедушки, у майора Олдхэма, у Джима Стоуна — брата Фила. Ректор университета знал, что САЕ не свернула свою деятельность, и решил покончить с ней раз и навсегда. Он подослал одного студента шпионить за членами САЕ. Тот доложил ректору о последнем собрании у Джима Стоуна, назвав всех участников встречи и пересказав слово в слово все, что там говорилось. Ректор дал понять виновным, что у него есть свидетель, с помощью 'которого ему ничего не стоит исключить из университета всю группу. Однако ему хотелось бы иметь более веские доказательства деятельности САЕ, и он простит всех, кто подтвердит показания шпиона.

Тогда члены группы встретились вновь и выработали план действий. Двое из них — Спенсер Вуд и Чарли Таунстенд — учились уже на последнем курсе медицинского факультета. До выпуска оставалось всего две недели. В случае исключения им пришлось бы начинать учебу сначала. Остальные    занимались   на   юридическом или искусствоведческом факультетах и свободно могли перевестись в другие учебные заведения. Поэтому было решено, что Чарли и Спенсер донесут на всю группу. Так Джек и Билл оказались среди тех, кто ушел из университета, а Чарли и Спенсер остались на факультете и в июне получили дипломы.

В следующем году Билл основал компанию «Синяя птица» для страхования студентов от провала на экзаменах по любо му предмету. Все началось с того, что сотрудники студенческой газеты «Миссиси-пиэн» обратились к Биллу с просьбой помочь им поднять интерес публики к этому изданию, и он придумал тогда свою страховую компанию.

Размер страховки устанавливался с учетом характера каждого профессора. Так, при сдаче экзамена очень строгому профессору английского языка страховой взнос равнялся девяноста центам за доллар и опускался до десяти центов за доллар на экзаменах у судьи Хэмингуэя для обычного студента и до пяти центов для спортсменов. Декан юридического факультета судья Хэмингуэй был покровителем спортсменов в «Ол Мисс». Он вообще был снисходителен к своим студентам, спортсмену же, чтобы сдать его предмет, достаточно было посещать лекции и не засыпать во время занятий. Все спортсмены сдавали экзамены только у декана Хэмингуэя.

«Синяя птица» просуществовала две недели, после чего университетская администрация наложила на нее запрет и заодно чуть было не закрыла и «Миссисипиэн», хотя все студенческие газеты престо жаждали пе;ренять у нее опыт страховки от провала на экзаменах.

Наш отец и судья Хэмингуэй были добрыми друзьями в течение многих лет. Однако расценка, установленная Биллом на педагогический талант судьи, внесла некоторую натянутость в их отношения Дружба на этом могла бы и кончиться, если бы не наша мама и миссис Хэмингуэй, старинные партнерши по бриджу. Они немало потрудились и кое-как загладили неприятный инцидент, чтобы и впредь играть по вторникам. После того, как Билл ушел с почты, и до того, как его пригласили в Голливуд, у него не было постоянной работы.

...В то время в Оксфорде распался отряд бойскаутов, и Билл взялся организовать его заново. Сам он в детстве был скаутом и знал, что нужно нашим мальчишкам, и очень быстро организовал отряд. Раз в неделю Билл собирал своих ребят и проводил с ними занятия по теории, а потом вел их в лес и учил там разным премудростям жизни на природе. Словом, про-ЕОДИЛ тьму времени  с мальчиками.

У университетского преподавателя доктора Хедлстона была большая ферма милях в трех от Оксфорда, в Колледж Хилл. Там был даже пруд. Доктор Хедлстон предложил Виллу разбить лаг.ерь на его ферме.

Своих скаутов Билл вывозил в лагерь на собственном «бьюике», да и на чужих машинах тоже. Если же помощи ждать было неоткуда, Билл перевозил всех ребят сам, совершая множество рейсов между городом и фермой.

Бывшие скауты Билла (теперь они взрослые люди) говорили мне, что самые замечательные минуты в лагере наступали вечером, когда после ужина, при свете костра, Билл рассказывал им разные истории. Они вспоминали еще, как Билл поддерживал дисциплину. Если ребята плохо слушались и баловались днем, он отправлял их спать сразу после ужина и ничего им не рассказывал. Это считалось очень суровым наказанием.

Билл даже купил специальную форму инструктора бойскаутов и по просьбе ребят нашил на нее военные эмблемы — летные крылышки.

И вдруг один из наших проповедников разразился с церковной кафедры тирадой против Билла, обвиняя его в пьянстве. Билл никогда не пил так сильно, как про него говорили. Правда, он и не пытался прикинуться трезвенником, просто не обращал внимания на болтовню досужих людей. Сам Билл никогда не передавал сплетен. Однако на чужой роток не навесишь замок, сплетники вовсю работали языками и создавали легенды об алкоголике Билле.

Проповедник собрал все слухи, какие только мог, и пересказал их с церковной кафедры. Он заявил, Что такой человек, как Билл, не может быть командиром скаутов, и потребовал, чтобы его сняли с работы.

И Билл ушел из отряда, и проповедник оставил его в покое, считая, что до конца выполнил свой долг. Однако заменить Билла было некем, и в нашем городе еще несколько лет не было отряда 'бойскаутов.

Писать всерьез Билл начал после того, как его уволили с почты. Первая его книга/ сборник стихов, называлась «Мраморный фавн». Деньги на издание сборника достал Фил Стоун. Книга вышла тиражом в тысячу экземпляров. Не уверен, что Филу удалось продать хотя бы пятьдесят штук. Нераспечатанные пачки книг Фил хранил у себя дома на чердаке.

Позднее, когда Билл стал знаменит, читающая публика захотела поподробнее познакомиться с его творчеством. Узнав о «Мраморном фавне», читатели бросились разыскивать это издание. Сборник сделался библиографической редкостью, цена на него росла непрерывно и в конце концов достигла семидесяти долларов за книжку. И тут старый дом Стоунов сгорел, а вместе "с ним сгорели и книги на чердаке. Правда, Филу удалось все-таки спасти несколько экземпляров, штук десять-двенадцать. Позднее на аукционе в Нью-Йорке одна такая книга была продана за шестьсот долларов.

Фил Стоун и мама первые поверили в Билла. После того как Билла уволили с почты, отец доставал ему от случая к случаю разную работу в университетском городке. Одно время Билл работал даже ночным кочегаром на электростанции. Он говорил, что там, на электростанции, он и написал свою лучшую книгу «Когда я лежала умирая». Билл объяснил мне, почему именно электростанция оказалась идеальным местом для работы. Там было тепло, тихо, никто его не тревожил. Жужжание большой старой турбины успокаивало нервы, и он писал, отрываясь лишь для того, чтобы подбросить лопатой очередную порцию угля в топку.

Вскоре Билл уехал в Нью-Орлеан, там он написал «Москиты».

Когда Билл находился в Нью-Орлеане, Рорк Бредфорд заведовал отделом газеты «Таймз-Пикейюн». Газета выделяла Бред-форду десять долларов в неделю на оплату коротких рассказов. Каждую неделю Рорк переводил эти десять долларов Биллу, чтобы тому было на что жить, пока он пишет свой роман.

Для Рорка Билл написал несколько рассказов, в том числе одну из лучших своих вещей — историю негра, который, пытаясь вернуться в родную Африку, принял Миссисипи за Атлантический океан. Он переплыл реку в лодке, и тут негра пристрелил фермер за то, что он убил корову. А негр думал, что он находится уже в Африке, и принял корову за опасное дикое животное.

А затем Билл продал «Сарторисов» в издательство «Харкорт Брэйс». Сюжетом для этой вещи послужила в основном наша семейная хроника. Получив деньги, Билл тотчас уехал в Европу.

В Нью-Орлеане Билл поступил стюардом на пароход и так добрался до Италии, потом пешком совершил путешествие по Альпам. Затем отправился во Францию и поселился в Париже. Там он сотрудничал во французской газете.

Однако, получив известие, что издательство купило и вторую его книгу, Билл тотчас отправился домой. По пути он на несколько недель задержался в Лондоне.

Хотя Биллу уже не надо было работать стюардом, чтобы оплатить стоимость проезда через океан, ехал он на палубе, отрастил бороду и имел крайне неряшливый вид. «Ради бога, Билл, пойди прими ванну», — сказала мама, как только он вошел в комнату.

В то время семья наша жила в доме, который университет предоставил отцу. Я 'был уже женат, учился « университете и жил с женой и первым сыном у моих родителей.  Обитали мы на  втором  этаже, от комнаты Билла нас отделял холл. Джек от нас ушел. Он работал в Федеральном бюро расследований. Дин еще учился в школе.

В ближайшие несколько лет Билл написал большинство   своих   рассказов.   Он знал, что я люблю «Сарторисов» и его рассказы из жизни летчиков, и часто давал мне читать свои рукописи. Я помню, что два рассказа, которые нравились мне больше других, я читал у него в комнате. Билл сидел напротив, курил трубку и ждал, что я скажу. Один рассказ был про шотландца по фамилии не то Мак Райглингс-бис, не то еще как-то — одно из тех имен, которые никто выговорить не может. Этот Мак самостоятельно, без инструктора выучился на летчика-истребителя, чтобы получить крылышки пилота и иметь постоянный заработок. А [второй рассказ назывался «Поворот оверштаг».

Однажды Билл позвал меня к себе. Он стоял перед раскрытым шкафом и писал что-то на листе бумаги, приколотом к внутренней стороне дверцы. Заглянув через его плечо, я увидел, что он составляет список своих рассказов, посланных в разные журналы.

Листок, приколотый к дверце шкафа, был расчерчен продольными и поперечны-ми линиями. В широкой нолонке слева Билл проставлял название рассказа. Правую часть листа Билл разграфил двойными колонками, а сверху надписал названия журналов: «Пост», «Колиерс», «Атлэнтик мансли», «Скрибнерс» и т. п. Отправив, к примеру, рассказ в «Пост», Билл проставлял дату отправки в левой половине соответствующей двойной графы. Как только редакция возвращала рассказ, он проставлял в правой части колонки дату получения. Билл объяснил, что ведет этот список для того, чтобы не послать ненароком какой-нибудь рассказ в один и тот же журнал дважды.

Листок был исписан почти до конца. Билл отослал уже пятьдесят, а может быть, и шестьдесят рассказов. Когда вышло «Святилище», Билл получил письмо из «Поста». Редакция выражала сожаление, что отвергла его рассказы, и писала, что, если Билл пришлет их опять, журнал напечатает эти произведения на первых страницах и заплатит по тысяче долларов за каждый.

И Билл послал им шестьдесят рассказов.

Билл жил теперь дома, писал рассказы и снова пристрастился к охоте. Генерал Стоун пригласил его поохотиться на оленей и медведей в дельте Миссисипи. Там, в окрестностях Бейтесвилла, у генерала был охотничий домик.

Повесть «Медведь» и несколько отличных рассказов Билла посвящены охоте. Например, рассказ об индейце по имени Джон Баскет и о мальчике, на которого напала икота2. По правде говоря, это случилось с самим Биллом, и охотникам действительно пришлось увезти его в Бейтесвилл, чтобы он перестал икать.

Билл оказался хорошим охотником. Он убил своего первого оленя и был залит его кровью, и медведя он застрелил тоже. Но он был писателем, и поэтому в городе многие считали его чудаком, а .охотники боялись не поладить с Биллом. Однако скоро они поняли, что были не правы.

Билл не требовал для себя никаких поблажек. Он просто хотел охотиться наравне со всеми. Как новичку, ему отвели самое отдаленное и неудобное место. Но Билл и не рассчитывал на другое. Он молча отправлялся на отведенный ему участок и стоял там с утра до вечера до тех пар, пока за ним не приходили. Позднее его признали своим, в течение целого сезона он был даже -капитаном охотничьей команды.

Один из лучших рассказов Билла, «Пятнистые лошадки», основан на истинном происшествии, 'Случившемся в Литсбо-ро, маленьком местечке в округе Колхаун. Дядя Джон выставил там свою кандидатуру на выборах в окружной суд, и во время избирательной кампании Билл возил, его туда на «форде».

Однажды дядя Джон должен был выступать в Питсборо, и они с Биллом решили заночевать там. Гостиницы в Питсборо не было, они остановились в меблированных комнатах. Билл сидел на крыльце поздно вечером, когда какие-то1 люди пригнали целый табун лошадок пятнистой масти, прикрученных одна к другой колючей проволокой. Им отвели вагон как раз напротив дома, где остановились наши. На другое утро лошадей продали с аукциона. И дальше все происходило, как в рассказе Билла. Барышники продали лошадок, забрали вырученные деньги, положили их в карман и исчезли. Когда же новые владельцы лошадок вошли в загон, чтобы увести свою покупку, кто-то забыл закрыть дверь загона, и лошади эти разбежались по. всей округе, как будто конфетти цветное рассыпалось.

Сидя на крыльце, Билл наблюдал эту картину. И вдруг одна из лошадей взбежала на крыльцо, да так резво, что Биллу пришлось срочно нырять спиной в коридор, чтобы не угодить ей под копыта. На следующий день дядя Джон и Билл вернулись домой и рассказали нам эту историю.

В те дни Билла часто приглашали на вечеринки в окрестные деревушки. Обычно эти вечеринки устраивали тогда, когда у кого-нибудь в деревне скапливался слишком большой запас самогона и владелец не мог ни выпить его, яи продать. Тогда он звал на помощь соседей. 'Виски наливали в лохань, лохань ставили на лавке |у стены, а рядом выставляли жестяные кружки, и в честь такого случая, как правило, устраивали танцы.

Впоследствии я слышал рассказы очевидцев о том, что делал там Билл. Ничего он не делал. Просто сидел возле выпивки с кружкой в руках и приветливо улыбался. Никто не мог припомнить, чтобы Билл черпал из лохани слишком часто. Он никогда не встревал в драки, которые 1вопыхивалй еще прежде, чем гости успевали выпить все виски.

Один парень рассказывал мне, что как-то раз, замахнувшись на соседа, он нечаянно ударил Билла, и тот свалился со стула. Парень говорил, что за всю свою жизнь он ни :в чем так не раскаивался, как в этом поступке.

— Ребята, — вспоминал рассказчик, — тотчас же прекратили драку, подняли Билла с пола, усадили его в сторонку на другой стул, чтоб не задеть ненароком, и, не теряя времени даром, снова пустили в ход кулаки.

Несколько лет спустя Билл описал все, что он видел и слышал на этих вечеринках. И когда его яниги вышли в свет, былые посетители вечеринок узнали друг друга, вернее, им казалось, что они узнали себя в персонажах рассказов и романов Билла.

Вот так все и шло до конца двадцатых годов. Постепенно книги Билла начали находить покупателей. К этому времени он уже был женат. В 1929 году Эстель развелась' со своим первым мужем и вернулась домой. Здесь она снова встретилась с Биллом. Вскоре они отправились в Колледж Хилл, где доктор Хедлстон обвенчал их в старой церкви с балконом для рабов, именными скамьями и отдельным входом для знатных прихожан.

Первый брак Эстель оказался неудачным. Она вернулась с Востока с двумя детьми и нянькой-китаянкой.

Эстель привезла с собой мальчика и девочку. ,. Няня-китаянка не могла выговорить имя Виктория и называла ее Чо-чо. Это напоминало Точи и нравилось нам. Мальчика звали Малькольм. После женитьбы Билл взял детей в свой дом и воспитал их как родных вместе с собственной дочерью Джилл.

Билл и Эстель сняли квартиру у мисс Элмер Мик — той самой старой леди, которая окрестила университет штата Миссисипи именем к<Ол Мисс» — обычно рабы, так называли владелицу плантации.

У мисс Элмер сохранились рукописные странички первых романов Билла. Одну из них он использовал как мишень, когда метал дротики со своим пасынком. Билл прибил листок к дереву, и они с Малькольмом искололи его дротиками. Недавно в Оксфордском музее я видел эту страничку, исписанную бисерным почерком Билла. Она находится в нашем местном музее. Мисс Элмер сохранила листок и преподнесла его в дар городу.

Молодые супруги прожили у мисс Элмер недолго. Получив аванс за очередную книгу, Билл приобрел собственный дом, старый дом Бейли — тот самый, куда мы в детстве лазили за яблоками и персиками. Дом стоит в самом южном конце Оксфорда, возле старой дороги на Тэйлор.

От того места, где я живу сейчас, до дома Билла недалеко, четверть мили примерно. Нас разделяют лишь мой  выгон и выгон Росса Брауна. Когда опадет листва, будет видна и его крыша. Посещая друг друга, мы выбивали тропинку на наших выгонах.

Это единственный дом в Оксфорде, которым владел и хотел владеть Билл. Сначала 'Билл приобрел участок в четырнадцать акров. 'Потом он прикупил вемли, построил конюшню и всегда держал там двух верховых лошадей. 'Здесь он прожил до конца жизни, отсюда вынесли гроб с его телом...

Этот старый дом в колониальном стиле с колоннами по фасаду построили еще до войны Севера и Юга. Когда Билл стал владельцем дома, в нем не было ни электричества, ни водопровода, и он требовал большого ремонта. У -Билла не было денег, чтобы нанять рабочих. Поэтому он взял только одного помощника, и вдвоем они отремонтировали дом. Потом, поскольку Билл не мог сам провести свет и воду, ему пришлось пригласить мастеров, и он помогал им. Кроме того, он вместе с рабочими настелил новую крышу и выполнил большую часть малярных работ.

Иногда Биллу помогал маляр Расти Петерсон. На работу он всегда приносил с собой собственное виски. Какое-то количество спиртного Расти успевал принять внутрь еще до работы, а остальное приносил с собой, из кармана у него вечно торчала початая бутылка. Работая, они с Биллом время от времени прикладывались к ней, а когда выпивали все до последней капли, Билл выносил из дома новую.

Покончив с делами малярными, Билл возвращался в дом и принимался за потолочные 'балки. Расти, как мог, помогал ему. Закончив работу, они усаживались перед домом выпить. За те часы, которые они проводили в доме, укладывая балки, Расти с Билла денег не" брал. Он уверял, что получает от этого времяпрепровождения такое большое удовольствие, что работой это называть нельзя. И он много раз повторял, что, как только Биллу понадобится помощь, пусть тот сразу же позовет его.

Позднее 'Билл пристроил к своему дому еще несколько «омнат, вторую гостиную и еще одну ванную. Вечно он что-то делал по дому, ставил кормушки для птиц, клал кирпичную стенку в саду, но крупными работами он уже не занимался. Да это было и не нужно. У него появились деньги, и он мог платить рабочим.

Я часто навещал Билла еще до того, как он продал «Святилище» и получил, сотрудничая на киностудии, свой первый по-настоящему крупный гонорар. Тогда он был тихим, несколько меланхоличным, вероятно, его угнетала мысль о деньгах, я думаю. В доме у него топили камин, и чаще всего он сам пилил для него дрова. Выходя из большого песчаного карьера за усадьбой, я обычно видел Билла посреди выгона. Он стоял и распиливал очередное дерево на поленья для камина. Я 'брался за пилу с другого конца, а когда мы кончали пилить, я помогал брату развинтить пилу и отнести дрова в дом. Билл всегда благодарил меня за помощь, но говорить нам было; не о чем. Наверное, у него было слишком много своих забот.

А потом Билл написал «Святилище»; книга имела шумный успех, и с тех пор он не знал уже настоящих денежных затруднений. Несколько раз- он накапливал большую сумму, но тут же растрачивал ее, и тем не менее после его смерти осталось крупное состояние. Я никогда не видел человека, который был бы способен истратить больше, гаем Билл. Думаю, он оставил так много денег потому, что наконец' все-таки стал зарабатывать больше, чем был в силах израсходовать.

Билл покупал все, что попадалось ему на -глаза, все, чего ему только хотелось: самолет (тот, в котором разбился Дин), яхту, скаковую лошадь по кличке Большой Джон.

Хозяин продал эту лошадь так дешево, потому что она была тугоуздой. Тронув жеребца с места, его нельзя было ни остановить, ни повернуть в сторону. Для того чтобы остановить его, требовалось такое ше усилие, как для распилки бетонной сваи. Естественно, что владелец лошади и не заикнулся при продаже об этих ее свойствах. Он предоставил Биллу возможность выяснить все самому.

Решив купить Большого Джона, Билл заказал себе роскошный костюм для верховой езды и, «роме того, купил английское седло со стременами.

Никогда не забуду, как Билл во всем этом великолепии впервые сел на Большого Джона. Оседлав и взнуздав жеребца, он вскочил в седло и тронул повод. Большой Джон стоял головой к дороге. Все попытки заставить его изменить направление оказались тщетными. Жеребец проскакал семнадцать миль, отделявшие нас от Тэйлора. Наконец он выбился из сил, и только тогда Биллу удалось повернуть его обратно.

ГЛАВА 16

«Святилище» — первая книга Билла, принесшая ему значительный доход. Он говорил, что, раз он не может заставить публику читать его старые книги, он напишет новую, которую читатели проглотят с потрохами. Билл долго думал, и однажды его осенило. Он решил описать, как человек совершает насилие над девушкой с помощью кукурузного початка.

Книгу купил Голливуд, и Биллу предложили переделать   ее   в  киносценарий.

Билл согласился и начал готовиться к отъезду. Сначала он подписал контракт на шесть недель, по шестьсот долларов за неделю. Потом его заработок повысили до восьмисот долларов в неделю. В первый раз он прожил в Калифорнии около года. А затем в течение десяти лет большую часть года Билл проводил там.

Вернувшись в Оксфорд в 1933 году, Билл купил самолет «кэбин Вако». По тем временам это была мощная машина. Оксфордский аэродром оказался слишком мал для «Вако», и Билл перегнал свой самолет в Мемфис, на городской аэродром компании «Мид-Саус аэрвейз». Билл хорошо знал Вернона Омли, владельца и управляющего «Мид-Саус», и очень высоко его ценил. Верной был первоклассным пилотом. Он начал летать во время первой мировой войны и больше не расставался с авиацией.

С тех пор как в 1918 году Билл получил летные нашивки, он не переставал интересоваться самолетами. В тридцатые годы пилотов было еще очень мало. Если мы не знали кого-нибудь в лицо, то уж наверняка слышали о нем от друзей. Когда в Оксфорде появлялся летчик, он обязательно останавливался у Билла. Большинство летчиков бедствовало, и Билл всегда приезжал за ними на аэродром и увозил их к себе. Летая на своем «Вако», Билл брал с собой Дина или Вернона Омли. После того как они оба погибли, а я перешел на службу в «Мид-Саус», Билл обычно летал в наших «Вако» (мы давали их напрокат), но всегда требовал, чтобы я летел с ним. Он никогда не летал в одиночку.

Лучше всего Билл чувствовал себя в аэропланах времен первой мировой войны. Машина, на которой он часто летал, мало чем отличалась от учебных самолетов, на которых его обучали в (Канаде. Летал он обычно в паре с высоченным негром Джорджем Мак Эвином. Джордж страстно увлекался авиацией. Билл купил ему шлем пилота и перчатки с раструбами.

Джордж носил свою летную амуницию всегда, даже когда занимался работой по дому. Делал он это специально для того, чтобы Билл, глядя на него, не забывал, что они могли бы сейчас лететь в самолете, вместо того чтобы заниматься тем, чем Билл в данный момент за-' нимается.

После смерти нашего брата Дина Билл летал в Мемфис и обратно на самолете марки «Коммандэйр», принадлежавшем одному из жителей Оксфорда. Однако управляющий мемфисского аэропорта запретил Биллу пользоваться городским аэродромом, ибо он летал на непозволительно старомодной машине и, мало того, с колес его самолета вегано свисают стебли травы или кукурузы, в зависимости от того, где случилось   приземлиться  по   делу   Биллу и Джорджу. По словам мистера Холмса, старомодная иолымага Билла просто позорит аэропорт города Мемфиса, построенный в самом современном стиле.

— О'кэй, — сказал Билл, и они с Джорджем перебазировались на Парк-филд — тренировочный аэродром времен первой мировой войны. Чарли Фаст, авиамеханик, открыл там ремонтную мастерскую. Весь аэродром состоял из одного ангара и травяного поля, так что вопросы внешней респектабельности Чарли волновали мало.

Несмотря на то, что «Святилище» принесло Биллу славу и деньги, отец наш очень огорчался. Он не признавал литера-: туру такого сорта и даже пытался изъять книгу из продажи. Отец говорил, что уж если Билл хочет писать, то пусть сочиняет вестерны. Сам он читал только приключенческие романы.

Мама старалась успокоить отца. «Оставь Билла в покое, дружок, — говорила она. — Он пишет то, что должен писать».

Слава Билла достигла Оксфорда, только когда наши сограждане уяснили, как много денег он зарабатывает. Тогда всем захотелось познакомиться с его книгами.

Билл был очень добрым и очень ранимым человеком. Поэтому ему приходилось отгораживаться от мира, который не щадит тех, кто слывет чудаком.

Творчество — самое сокровенное, что есть у писателя. Билл не выносил, когда критиковали его книги. Он просто отказывался выслушивать замечания и только в самых редких случаях беседовал о своих творениях. Так он защищал себя. Когда я начал писать, Билл предупредил меня, чтобы я никогда не читал критических обзоров. Он не объяснил мне почему. Теперь я сам это знаю.

Однажды во время интервью Билл в шутку сказал, что он потомок негритянки и крокодила. Репортер процитировал эти слова в газете. С тех пор Билл перестал обращать внимание на то, что о нем пишут и говорят.

ГЛАВА 17

Дин погиб в ноябре, а его учитель Верной Омли разбился следующим летом, и поэтому я получил место на линиях компании «Мид-Саус аэрвейз», где оба они работали прежде. До этого я служил на станции опыления растений и летал на самолете марки ;«Кларксдейл». Билл пользовался большим влиянием в «Мид-Саус», и я оказался первым кандидатом на должность, которую занимал Верной. Служащие компании обучали курсантов, летали по специальным заказам и делали всякую другую работу. Кроме того, компания содержала еще прокатное агентство самолетов типа «Вако».

Билл часто навещал наш аэродром. Он заезжал к нам каждый раз, когда ему случалось ездить по делам в Мемфис, а иногда появлялся и просто так.

В один из приездов он показал мне чек на двадцать пять тысяч долларов и рассказал, что продал «Непобедимых» в кино и теперь собирается купить ферму. Ему всегда хотелось иметь ферму, и он спросил меня, не соглашусь ли я работать у него управляющим.

Я ответил, что не имею ни малейшего понятия о сельском хозяйстве. Но Билл сказал, что вдвоем мы сумеем всему научиться. Он пожелал разводить мулов и кормить их зерном со своей же фермы. Я согласился. В стране началась депрессия, и работа летчика уже не могла меня прокормить. У американцев не стало денег, чтобы летать.

Я с семьей переехал в Оксфорд и начал присматривать ферму. Наконец я нашел подходящий участок, который Биллу тоже понравился. Он расположен возле местечка Бит Ту, «Свободный штат Бит Ту», как называли его в шутку местные жители.

Бит Ту находится в семнадцати милях от города. Часть нашей земли лежала в низине, часть — на холмах. Мне казалось, что место вто годится для скотоводческой фермы. Билл поехал вместе со мной, осмотрел участок, решил, что он ему подходит, и купил ферму.

Но Билл приобрел в Бит Ту не только ферму. Он встретил там героев своих будущих книг, жителей холмов. Люди с холмов гнали самогон из собственного зерна и не могли взять в толк, как это чужаки смеют совать нос в их дела. На выборах они пускали в ход кулаки и собственными силами улаживали свои разногласия. Неподалеку от нас, за ручьем, убили человека. Поводом к убийству послужил пересмотр границ школьного округа.

Жена нашего брата Дина выросла в этих местах. Муж ее сестры переехал в Джэксон после того, как впервые победил на выборах в законодательное собрание штата. Он рассказывал, что в день выборов ему пришлось драться без перерыва с рассвета и до девяти ;часов вечера, и он клялся, что в жизни своей больше не возьмется проводить избирательную камланию в Бит Ту.

Итак, мы начали разводить мулов. Билл купил племенных кобыл, целую дюжину, и крупного чистокровного жеребца по кличке Джон. Жеребец был огромный, четырнадцать футов высоты в холке, и негры тотчас же переименовали его в Биг Шот — Важная шишка. Они боялись жеребца, хотя на самом деле Джон был ласковым, как щенок. Билл велел нам построить для него, небольшой загон с высокими стенками, чтобы жеребец не видел того, что делается на воле. Его ничто не должно было пугать или тревожить.

На нашей ферме оказалось очень много пойменных .земель, и Билл купил трактор, чтобы возделывать эти земли. Использовать своих .кобыл на тяжелых полевых ра-' 'ботах Билл не позволял, он боялся, что от непосильной работы лошадь может выкинуть. Мы купили подержанный «форд-зон» и засеяли лоле овсом, чтобы иметь корм для животных на зиму.

Как только Билл оформил покупку фермы, я переехал туда жить. Билл оставался в городе, но приезжал ко мне каждый день. Несколько раз он нанимал самолет и облетал свои владения, желая получить более полное представление о том, что мы уже сделали и что следует сделать еще. Вот когда он наслаждался жизнью!

Эстель очень редко приезжала к нам с Биллом, зато Джилл пользовалась каждой счастливой возможностью побывать на ферме. Билл обычно оставлял ее у моей жены Долли, а сам шел туда, где мы работали.

В середине июня в низине, где находились наши поля, жара стояла ужасающая. С одиннадцати и до трех пополудни там было слишком жарко, даже для лошадей. Да и негры в эти часы работали не очень усердно. Впрочем, хорошо работать в такой духотище не мог никто.

Мы стремились использовать для работы самые прохладные часы. Около половины третьего утра я выходил на порог и трубил в горн, который привез с собой мой младший сын. Звук горна будил негров, и они собирались возле амбара. Мы задавали корм животным и расходились по домам завтракать. Когда я возвращался в конюш-,ню, лошади были уже накормлены, и можно было их запрягать. Мы выезжали в полз чуть свет. К одиннадцати мы кончали работать и отсиживались дома до трех. К этому часу жара начинала уже спадать, и мы снова возвращались в поле и работали до темноты.

Трудились мы на славу, поля наши выглядели прекрасно. Билл казался очень довольным. Я думаю, что больше всего ему нравилось хозяйничать не так, как хозяйничают кругом, и делать все по-своему...

Однажды мы возвратились домой раньше, гаем обычно.

Завидя нас, Долли быстро поставила обед на стол. И как раз в эту минуту подъехал Билл со своей дочкой.

—        Иди сюда, Билл, пообедай с нами, —

позвала его Долли.

—        Пообедай? — переспросил Билл. —

Бог ты мой, я как раз только что позавтра

кал. Вы что тут, не знаете, который час,

что ли?

—        Нет, не знаем, — ответила Долли.

—        Да ведь еще девяти нет, — сказал

Билл.

Билл есть не стал, зато Джилл пообедала с нами. Мы сидели за столом, а Билл вышел на крыльцо. Наконец обед кончился, и Билл позвал Долли.

—        Гляди-ка сюда, — сказал он.

Наш дом выходил окнами на солнечную сторону, и сейчас лучи солнца падали на самую середину пола зарешеченной веранды. Деревянные решетки были прибиты к прочным подпоркам, отстоявшим примерно на метр одна от другой. Билл провел линию вдоль тени, падающей от одной из подпорок, и написал на ней: «9 часов». Потом начертил на полу еще несколько линий, расходящихся радиусами от основания подпорки, и обозначил часы дня.

—        Ну вот, — сказал он Долли, — вот

тебе часы, теперь ты всегда будешь знать,

который час.

Однако нам было мало проку от солнечных часов Билла. Пусть сейчас девять утра, но ведь с тех пор, как мы поели в первый раз, прошло уже почти шесть часов, и мы успели здорово проголодаться. Следующая трапеза ждала нас в два часа. Во время сева мы ели четыре раза в день, и нас не слишком тревожило, как следует называть нашу трапезу: завтраком или обедом.

Позднее Долли иногда проверяла, как работают часы Билла. Правда, она несколько стерла циферблат, подметая террасу, но все равно, даже когда мы уехали с фермы, отметины Билла еще виднелись. Мы показывали солнечные часы неграм, и они начинали причитать и восхищаться. Их поражало, как это Билл сумел провести линии', обозначающие время.

В нашем городе жил негрнкузнец по имени Гэйт Бун. Он говорил, что здорово разбирается в лошадях, и Билл ему верил. Поэтому, когда брат отправился покупать кобыл и жеребца, он взял с собой Буна. Кончилось это тем, что Билл поселил Гэйта на ферме и поручил ему присматривать за лошадьми.

Впрочем, негры без особого почтения отзывались о знаниях Гэйта, да и о нем самом тоже. В своей компании они частенько подсмеивались над Гэйтом, но никогда не позволяли себе делать это при Билле. Гэйт сумел одурачить Билла, однако наши негры вовсе не собирались открывать ему глаза. Они полагали, что придет время, и Билл сам разберется во всем, а их дело сторона.

Я тоже понимал, что Гэйт дурачит Билла, но, уж раз Билл ставил кузнеца так высоко, мне не пристало вмешиваться. Пусть Билл заводит себе хоть двух Гэйтов, коли ему хочется. И мы предоставили событиям идти своим чередом.

Сперва Гэйт подыскал Биллу кобылку по имени Фанни. Большая ласковая лошадь стального цвета. Фанни ожеребилась примерно через месяц после того, как   ее привезли на ферму, и у нас появился первый жеребенок.

Жеребенок родился с коротким хвостом, рос он плохо и на всю жизнь остался размером с шотландского пони. Тварь эта не стоила сена, которое она съедала, я годилась разве для игр ребятишек. Рой Батлер — парень, которого я привез с собою из города, как-то посоветовал назвать; лошадку Джекрэбит (Конекролик), и прозвище это привилось.

Вскоре Билл вэял с собой Гэйта на ферму, расположенную на участке, который должен был стать дном будущего водохранилища. Там они купили целый табун лошадей — десять голов.

В эту десятку попала всего одна по-,; настоящему стоящая лошадь — верховая кобыла по кличке Шило. Но она была слишком стара, чтобы принести жеребенка, и я взял ее под седло. Что до остальных, то из них одна была чудо как хороша. Но хотя на лбу у нее сияла белая звездочка, характером лошадка оказалась сущий дьявол. Вдруг ни с того ни с сего она начинала лягать все, что попадалось ей на глаза.

Совладать с ней не мог никто. Негры прозвали ее Молния. Несколько раз я пытался сесть на эту лошадь, но однажды на Молнию что-то нашло в ту самую минуту, когда я ее взнуздывал. Она вырвалась у меня из рук, метнулась в сторону и помчалась к грузовику, на котором привезли кока-колу. Тут, как назло, шофер вышел из кабины, и Молния сбила его с ног. Шофер подал на Билла в суд. С тех пор мы перестали баловаться с этой лошадью.

Правда, Баб, мой старший сын, все-таки наладился ловить .Молнию и кататься на ней без седла. Но Долли поймала его на месте преступления и заставила прекратить озорство.

После истории с грузовиком чувства Билла ,к кобылке переменились. Он приказал использовать ее на полевых работах. Билл вовсе не желал, чтоб какая-то там лошадь командовала на его ферме.

Мы вывели Молнию в поле и запрягли ;в плуг. Пахать на ней должен был Джеймс, который и вправду умел обращаться с лошадьми. Джеймс проработал на Молнии примерно полчаса, и тут кобылка взбеленилась. Она встала как вкопанная и принялась лягать плуг, стараясь высвободиться из упряжи. Мы ^боялись, как бы она не перерезала себе плугом подколенные сухожилия.

Все это происходило на глазах у Билла. Он приказал мне отстегать как следует кобылу и усмирить ее, прежде чем она себя искалечит. Я отломил ивовый прут и, когда Молния поднялась на дыбы, стегнул ее по передним ногам. В ответ лошадь попыталась лягнуть меня. Чем больше ее стегали,    тем    отчаяннее   она   лягалась.

 Мы ничего не могли с ней поделать.

Наконец Билл оказал: «Хватит! Не стоит заставлять ее работать. А то еще выкинет. Жеребенок у нее должен быть крепким, как сталь, и упругим, как кожаный ремень».

Пришлось нам всем вместе связывать кобылку веревками, чтобы не дать ей брыкаться. А потом мы отвели ее на пастбище и пустили на волю.

Да, так вот, Билл считал Гэйта Буна великим знатоком лошадей и решил сделать его своим главным советчиком по всем вопросам сельского хозяйства. Он спрашивал Гэйта, где, когда и что нам следует сеять, а Гэйт, выведав заранее, что именно хотелось услышать Биллу, указывал участок. Естественно, что Билл охотно принимал такие советы, и Гэйт все выше и выше поднимался в его глазах. В конце концов Билл решил использовать Гэйта на ферме в качестве моего главного консультанта.

Раз Билл пожелал, чтобы я советовался с Гэйтом, я и стал советоваться.

'Негры уверяли, что Гэйт стал кузне-1 цом, потому что не мог прокормить семью на доходы со своей фермы. Сначала он работал в сарае, потом снял небольшую мастерскую у дороги, как раз возле поворота на йокону. Там Билл, которому понадобилось подковать лошадь, и набрел на Гэйта Буна.

Билл приехал к кузнецу и целое утро,, пока тот подковывал его лошадь, сидел и беседовал с Гэйтом. И так как .Гэйт соглашался со всем, что говорил посетитель, Билл вообразил, что этот негр знает решительно все не только о лошадях, но и о фермерском хозяйстве вообще.

Правда., в отсутствие хозяина Гэйт точно так же соглашался со мной. Так все и шло, покамест кузнецу не показалось, что он окончательно забрал Билла в руки. И тогда он решил, что ему все дозволено.

Мы как раз кончили обрабатывать один участок и перебрались на другую сторону ручья — подальше от дома. Я приказал неграм прихватить плуги и двигаться потихоньку, а сам пошел вперед, поглядеть, что там нужно будет делать. Покуда я перебирался через ручей, появился Гэйт. Мы подошли к полю и остановились на краю, оглядывая пашню.

—        Переходим сюда,  — сказал Гэйт.

—        Давай поглядим, что делается   на

других участках, — предложил я.

—        Нет, сэр. Мы будем работать здесь.

Я повернулся к Гэйту. Он глядел на

-меня, нахмурившись. Над бровями у него красовался шрам, похожий на пару крыльев. Этот шрам Гэйт заработал давно, еще когда Мак Фармер (он работал у нас) выстрелил в него из «кольта» сорок первого калибра. Пуля разорвалась — один осколок полетел направо, второй — налево, и оба они прочертили на лбу Гейта два симметричных шрама.

Я еще раз поглядел на шрам и пошел домой. Я был сыт Гэйтом по горло. По дороге я встретил остальных негров. Они перетаскивали плуги через ручей, направляясь к полю, -где находился Гэйт. Он стоял, не двигаясь, на том же месте и только вертел головой, как попугай, высматривая меня.

Увидев, что я спешу домой, один из негров спросил:

—        Что   нам   теперь   делать,   мастер Джонни?

—        Ничего, черт возьми, пока я не вернусь.

Они глядели мне вслед, и я слышал, как кто-то оказал: «Вот Гэйт и достукался».

— Где мой револьвер, Долли? — заорал я, еще не успев подойти к крыльцу.

—        А на что он тебе?

—        Чтобы пристрелить Гэйта Буна.

Долли исчезла, а я остался ждать на ступеньках. Возилась она довольно долго, и я уже начал выбираться на лестницу, чтобы взять револьвер, но тут она появилась с оружием в руках.

Возвращаясь в поле, я увидел, что Нат, жена Джеймса (она готовила для нас), бежит по дороге. Я -быстро зашагал следом за ней.

Когда я подошел к полю, Гэйта там уже не было. Негры лахали, а Нат стояла в стороне, сложив руки под передником.

—        Где Гэйт? — закричал я.

—        Нет его, — ответили негры, — он

ушел.

—        Куда? — спросил я.

Негр поднял руку и помахал в направлении проселка, который ведет к шоссе на Оксфорд.

Все негры побросали работу.

—        Он   не   вернется   больше,   масса

Джонни, — сказал Сон Мартин.

—        А что вы окажете хозяину? — спро

сил дядюшка Нед.

—        О чем? — спросил я.

— Да о том, как вы прогнали револьвером Гэйта.

—        А вы-то откуда знаете, что у меня

револьвер? — спросил я. Револьвер я за

сунул в карман, и они не могли его ви

деть.

—        Интересно, зачем это еще вы могли

побежать домой? И что теперь скажет хо

зяин?

—        Я бы хотел, чтобы ваш хозяин был

сейчас здесь, — сказал я. — Я бы с удо

вольствием   пристрелил   и его заодно с

Гэйтом Вуном. А вы ступайте работать!

—        Да, сэр! — И негры вернулись в

поле пахать под палящим солнцем.

Я слышал, как Мак говорил:

—        Коли   он   собирается прострелить

Гэйту голову, так не стоило и пробовать.

Я уже один раз пытался. Напрасно. Не мо-

жет пуля пробить его череп — и все тут!

Негры расхохотались, и я вместе с ними. Я уже остыл и перестал беситься.

Оглянувшись, я заметил, что Нат ушла. Когда я пришел домой обедать, она гремела на кухне посудой и пела, а Долли возилась по хозяйству. Я вынул из кармана револьвер.

—        Я пришел в поле, а его уж и след

простыл, — сказал я.

—        Знаю, — ответила Долли. — Это я

послала Нат предупредить Гэйта, чтобы он

убрался, прежде чем ты вернешься.

—        Хм... — только и сказал я.

Так в свое время наш отец отвечал маме.

С тех пор Гэйт уже не жил на нашей ферме. Правда, изредка он приезжал, но во время своих визитов всегда держался поближе к Биллу. Стоило Биллу уехать с фермы, как Гэйт исчезал тоже. Билл так и не сказал мне ни слова по поводу моего столкновения с Гэйтом, однако советоваться с ним он перестал.

Приближалось четвертое июля3, наше первое четвертое июля в Бит Ту, и Билл решил устроить в этот день праздник. Мы вырыли яму глубиной в метр и несколько дней жгли в лей ореховое дерево, чтобы получить хороший древесный уголь. Накануне праздника мы зарезали корову и с помощью негров соорудили над ямой решетку, чтобы зажарить на ней тушу.

Во время этих приготовлений Билл то появлялся, то исчезал. Он наблюдал, как жгут на уголь ореховое дерево, и руководил нами, пака мы сбивали решетку. Он был счастлив, вмешиваясь во все, что делали другие. Наконец Билл и сам приступил к делу.

Целый день он хлопотал возле ямы: готовил соус для жаркого и командовал неграми, когда приходило время поворачивать четвертушки разрубленной туши. Время от времени он поливал мясо соусом из ковша.

Мы пригласили на праздник и белых и негров. Пришли наши соседи — дядюшка Джим и Бадди Смит, из поселка явился дядюшка Оскар-Парам и старый Пэйн Билсон. Они .говорили, что запах жареного мяса чувствуется за милю от костра.

Билл велел неграм принести картошку, и мы запекли ее в золе у края ямы. В общем, уже накануне еды у нас оказалось не меньше, чем в день праздника.

Билл со своими гостями просидел у костра всю ночь, поливая мясо соусом и прикладываясь время от времени к бутылке. На следующее утро он уступил роль повара дядюшке Неду. Примерно в восемь часов утра мы с нашими белыми гостями — теми, что приехали пораньше, собрались в кузнице и уселись вокруг кувшина с виски, который принес с собой один из приглашенных.

В кузнице под навесом скопилось много ящиков и бочек, из которых получились отличные стулья. Под навесом было довольно прохладно, стены защищали нас от солнца, — здесь было приятно посидеть за кувшином виски. Принес виски мистер Лонни Парке.

Настроены мы были весьма «философски», и Лонни все старался высказать какие-то заумные мысли. Но дикция у него была ужасная. И понять его было решительно невозможно. Не дойдя и до середины фразы, он сдался и, повернувшись к Биллу, сказал: «Я не могу говорить ясно, потому что я без зубов».

Лонни обшарил свои карманы в поисках искусственной челюсти, но ее там не оказалось. Он забыл свои зубы дома. Билл несколько секунд смотрел, каж гость роется в карманах: «На вашем месте я не стал бы трудиться понапрасну, мистер Лонни. Вот у меня рот полон зубов, и все равно я говорю ненамного лучше вашего», — сказал он.

И сказал правду.

Нам пришлось заставить его повторить несколько раз одно и то же, прежде чем мы поняли, наконец, что именно он говорит.

Уехал Билл домой уже поздно вечером. Белые гости тоже разошлись, но почти все негры остались. Они появились у костра перед самым закатом. На углях оставалось еще очень много горячего мяса, и я предоставил костер и решетку в полное их распоряжение на всю ночь.

Лавку я не закрыл, мне все равно нельзя было уйти домой, пока праздник не кончится. Наконец от коровы ничего не осталось, и негры потянулись вверх по склону холма, от костра к лавке. Я зажег фонарь, и свет в дверном проеме рисовался желтым квадратом в ночи.

В лавке хранился запас безалкогольных напитков — кока^ола, содовая и лед. Негры, наевшись острого мяса, очень хотели пить, и я начал откупоривать бутылки и передавать им. Негры по одному брали бутылку и выходили на крыльцо, освобождая место для следующего.

Кто-то вынул губную гармошку из кармана и постучал ею по тыльной стороне руки, чтобы вытряхнуть грязь и крошки. Затем он провел губами вдоль отверстий, как бы согревая инструмент, — негры замерли, прислушиваясь, и заиграл известную старую -песню про охоту на лисиц. Окружающие подхватили мелодию, они исполняли партию собак — вот собаки идут по следу, вот они окружают лисицу...

Песня про собак и лисиц кончилась, и тогда другой негр взял в руки губную гармошку и сыграл песню про поезд. И казалось нам, будто мы слышим, как трогается поезд, как стучат колеса и свистит паровоз. А потом негр, живущий по ту сторону Кипарисового ручья, выхватил гармошку и заиграл старый блюз «[Джек о даймондс». Негры притихли. Лотом один за другим они начали ритмично притопывать, похлопывая себя по бедрам, отбивая такт.

На ферме стояли сани, которые мы прицепляли к трактору, когда приходилось перевозить с места на место что-нибудь очень тяжелое.

Музыкант все еще играл к<Джек о даймондс», как вдруг один из слушателей вскочил на сани и начал отплясывать, выделывая всевозможные да и что-то приговаривая. Негр танцевал, то выбрасывая руки вперед, то отскакивая назад, и кружился, переходя от одного края саней к другому. При этом он фыркал я закидывал голову, словно мул, которого .взнуздали и тянут за повод.

Изображая одновременно и .человека и мула, танцор разыграл целую пантомиму. Он показал, как человек пытается взнуздать мула и как увертывается от животного, когда мул хочет его укусить. Зрители хохотали и оглушительно хлопали в ладоши. Но тут другой негр вспрыгнул на импровизированную сцену, столкнул первого исполнителя и, .как бы взяв в руки невидимую уздечку, поймал наконец воображаемого мула. Потом еще один негр вскочил на салазки и показал, как 'ведут мула из стойла, как вывели его в доле и запрягают в плуг. Но и его прогнал новый танцор. Волоча ноги по краю настила, он показал, как пашут иоле. Так на настиле размером в полтора квадратных метра негры показали весь цикл полевых работ, начиная от сева и кончая уборкой урожая.

Неожиданно в толпе негров возникло волнение. Ко мне подошел один из зрителей и сказал, что какой-то белый пристает к цветной. Я пошел за ним и увидел, как пьяный белый оборванец пытается вытащить из толпы негритянку. Я приволок его к калитке и вытолкал вон, приказав убираться.

Пьяный убрался, но веселье закончилось. И вскоре негры разошлись, исчезая в темноте. Уходя, они тихо прощались и благодарили меня и Билла за угощение и праздник. Так закончился этот день.

Лето шло к концу, и все вздорожало. Оптовики повысили цены, и я тоже поднял цены в нашей лавке. Мы держали полный ассортимент товаров, необходимых на ферме, — продукты, табак, одежду, запасные части к инвентарю. Однако, как только Билл приехал на ферму, он тотчас велел мне снизить цены до прежнего уровня. «Негры не виноваты в том, что все подорожало, — сказал .Билл, — они не должны страдать из-за этого». Я снизил цены...

Прошло года два с тех пор, как Билл приобрел ферму. Деньги у него кончились.

Я снова уехал в город и поступил на службу в ВПА (Управление промышленно-строительных работ общественного назначения). Кажется, после того, как я оставил ферму, Билл тоже стал меньше интересоваться ею. Он уже не ездил туда так часто, как бывало. Он перевез на ферму своих городских негров и разрешил им вести хозяйство, как им заблагорассудится. Кое-кто из этих негров и сейчас живет в Бит Ту.

Прошло некоторое время, и Билл снова отправился в Калифорнию. Вернулся он оттуда с деньгами и большую часть этих денег вложил в ферму. Но бывал он там по-прежнему редко. Старый трактор окончательно развалился, и Билл купил новый. На пойменных землях он прорыл дренажную канаву, .чтобы регулировать весенние паводки, и выпрямил ручей Пасс Касс. Тогда же построили и новый мост через ручей.

ГЛАВА 19

А теперь мне придется рассказать о своих собственных литературных делах, ибо именно из-за них я больше всего общался с Биллом в последние годы. Писать я стал на ферме. Началось все с того, что я сочинял и рассказывал разные истории моему младшему сыну Чуки. Позднее эти истории были опубликованы в книге, которая так и называется [«Чуки».

Я довольно долго писал короткие рассказы, но мне не везло. В конце концов мама приперла Билла к стенке и заставила его обещать ей, что он мне поможет. Затем мама позвонила и сказала, чтобы я принес мои рассказы Биллу, он хочет посмотреть их.

Я выбрал, как мне казалось, два самых лучших и понес их брату.

Билл сидел во дворе и читал. Увидев Билла, я сразу понял, что его впутали в дело, которое ему явно не по нутру, и что, если бы не мама, он ни за что бы за это не взялся. Билл попросил меня оставить ему рукопись. Он сидел неподвижно, вперив взгляд куда-то в пространство.

Я положил рассказы на подлокотник его кресла, ушел и не приходил до тех пор, пока мама не послала за мной. Билл, как и прошлый раз, сидел во дворе в шезлонге. Я подошел и сел рядом на стул.

— «Сатердей     ивнинг     пост»     купит эти два.

Я возликовал.

—        Помолчи и дай мне сказать, — про

должал Билл. — Ты ведь за этим пришел

сюда?

Я кивнул.

—        Тогда   не   мешай   мне   говорить.

Я могу поставить свою подпись рядом с

твоей, и тогда рассказы, несомненно, ку

пят, но тебе это мало поможет, их возьмут

на девяносто процентов из-за меня, и в следующий раз тебе придется начинать все сначала. Пошли сам. Их примут.

Он замолчал и снова стать смотреть в какую-то точку.

Я понял, что он считает наш разговор оконченным и что мне пора уходить. Я ушел.

«Пост» не принял рассказов. Я снова отправился к Биллу. В такой ярости я его еще никогда не видел. К тому времени он был уже известным писателем и не сомневался, что способен судить о качестве любого литературного произведения ничуть не хуже других. Однако «Сатердей ивнинг пост» придерживался, видимо, другого мнения, и это выводило Билла из себя.

Я передал все это маме, мама отправилась к Биллу, а Билл опять послал за мной.

— Рассказ либо продается, либо не продается, — сказал Билл. — Написал рассказ — посылай его. Примут — хорошо. Не примут, забудь о нем и пиши другой. Никогда ничего не переписывай. Переделывать рассказ — только попусту тратить талант и время. Истрать их лучше на новый. Помочь продать рассказ не может никто. Вот роман — дело другое. Напиши роман, а уж я прослежу, чтобы его опуб-ликовали. Это я сделать могу.

И тогда я написал «Мужчины на работе» — и вылетел за это с работы.

Билл действительно помог мне продать мой роман, но зато воспользовался сюжетом двух моих рассказов. Впрочем, я вовсе не уверен, что Билл помнил, где он заимствовал материал для своих новых вещей.

Но мама прочитала в журнале «Ко-лиерс» рассказы Билла, конечно, расстроилась и позвонила мне — я показывал ей свои вещи еще в рукописи.

Обычно я каждое утро заходил к ней выпить кофе, посидеть и поговорить, а потом отправлялся ,на почту. У нас тогда еще не разносили корреспонденцию по домам, а я люблю ходить пешком. Мама жила как раз на полпути от нас к центру города. .Вот я и заходил по дороге. Иногда приходил и Билл. Тогда мы пили кофе и беседовали втроем.

В то утро мама еще на пороге протянула мне номер «Колиерса».

—        Ты видел? — спросила она.

—        У-ум...

—        Но, Джонси...

—        Послушай, мам! Билл не украл у

меня рассказ. Писатель всегда уверен, что

он придумал все сам. Он может сорок лет

по кусочкам собирать материал и все еще

не знать, что именно он напишет. Да он и

не помнит, откуда что взялось. Писатель

размышляет, смотрит, слушает, чувствует,

у. вдруг в какое-то мгновение все склады-зается в рассказ или в книгу.

—        Джонси, Билли давно говорил мне

то же самое, только он называл это воров

ством. Он сказал, что все писатели крадут

ДРУГ У ДРУга.

Но когда Билл сказал «крадут», это было как бы самобичеванием. Это очень на него похоже, он всегда был строже к себе, чем к другим, и не прощал себе своих ошибок.

В конце концов мне все же удалось успокоить маму. Но она все-таки была расстроена. Она чувствовала себя ответственной за то, что случилось. Ведь это она заставила Билла прочесть мои рассказы.

Впоследствии Билл объяснил мне, почему он всегда отказывается читать чужие рукописи. Он боится запомнить что-нибудь из прочитанного и невольно использовать чужой материал в своих книгах. Потому нто тогда его непременно обвинят в плагиате. Да и какой смысл писателю читать чужую рукопись? Вещи свои, говорил Билл, следует показывать человеку, который их может купить, а вовсе не собрату по перу. И я последовал его совету.

Вскоре после этого разговора я окончил свою первую книгу и принес рукопись Биллу.

—        Что это? — спросил он.

—        Роман, который ты обещал мне по

мочь пристроить, если я его напишу.

—        Хорошо, помогу, только читать его

я не стану.

—        О'кэй, Билл.

—        Отошлю роман моему издателю и

напишу ему, что не читал рукописи.

—        Конечно, Билл.

Примерно через месяц Билл пришел к маме и сказал, что хочет поговорить со мной. Мама всегда была нашей связной. Впрочем, иногда я случайно встречал брата на улице. Тогда мы останавливались, чтобы поговорить накоротке, или сразу же расходились в разные стороны.

После разговора с мамой я пошел к Биллу. Он принял меня в своем кабинете и показал мне письмо из издательства о моем романе. Издательство сообщало, что в моей рукописи нет того огня, который есть в вещах Билла, и поэтому оно возвращает ее. Билл был очень недоволен, ведь он просил издательство, если рукопись не подойдет, переслать ее литературному агенту Билла в Нью-Йорк. А теперь ему предстояло возиться с ней и самому отправить ее в Нью-Йорк.

Все-таки он это сделал и через месяц получил ответ от своего агента, который писал, что если я разовью одну линию сюжета, обрисую более ярко одно из действующих лиц, то, как ему кажется, он сумеет пристроить книгу. Билл попросил агента возвратить рукопись мне, я дописал все,  что  требовалось, и отослал ее обратно.

Книгу приобрело издательство «Хар-корт, Бр'эйс». Мне выписали авансом пятьсот долларов. Но агент сообщил, что мой издатель всегда предпочитает лично встретиться с автором, особенно если это человек, в литературе новый. Агент советовал мне приехать в Нью-Йорк. Я пошел к Биллу, так как был в ужасе от предстоящей поездки. И до сих пор любой крупный город пугает меня. Все они- слишком велики, и народу в них слишком много.

—        Я обязательно должен ехать?  —

спросил я.

—        Если твой агент говорит, что дол

жен, то лучше поехать, — ответил Билл.

—        А как считается, на какие деньги я

должен ехать?

—        Напиши своему агенту, что, если он

хочет, чтобы ты приехал в Нью-Йорк, пусть

вышлет деньги.

Я написал так, как сказал Билл, и в ответ получил письмо с вопросом, сколько именно надо прислать.

Я снова обратился к Биллу.

—        Во сколько мне обойдется поездка в

Нью-Йорк?

Билл подумал и сказал:

—        Напиши, пусть вышлет сто долла

ров. Нет, лучше сто двадцать пять.

Так я и написал. Деньги пришли сразу, и я опять отправился к Биллу.

—        Как ты добираешься в Нью-Йорке

туда, куда тебе нужно?

—        Это несложно, — ответил он. —

Сейчас я нарисую тебе план города.

Разговаривать мы начали во дворе, но потом перешли в кабинет Билла. Он достал лист писчей бумаги, вынул ручку и сел за стол. Я стоял позади и смотрел через его плечо.

Билл расчертил листок на квадраты одинаковой величины параллельными линиями, одну линию провел наискосок из верхнего угла в нижний.

—        Эти продольные линии — улицы, —

сказал он и ткнул в них кончиком пера. —

Каждая идет с востока на запад. Верти

кальные линии — улицы, тянущиеся с се

вера на юг.  —  Билл нарисовал сверху

стрелку и поставил на ней букву «N». —

Косая линия, вот здесь, — Бродвей. Носи

этот план с сабой, и у тебя никогда не бу

дет никаких затруднений.

Некоторое время он задумчиво глядел на листок.

—        Не вздумай останавливать на ули

цах прохожих и спрашивать, как тебе прой

ти по такому-то адресу. Ты так медленно

говоришь, и у тебя столько времени зай

мут разные «простите меня», «извините»,

«пожалуйста», что человек успеет уйти за

квартал раньше,  чем ты кончишь фразу.

Кроме того, в Нью-Йорке вообще никто не

умеет говорить по-английски.

Билл еще поглядел на план, потом взял его со стола, изорвал и выбросил в корзину для бумаг.

—        Куда бы ты ни ехал, садись сразу в такси и говори адрес. Шофер   довезет.

Я поблагодарил Билла и вышел. Прежде чем ехать в Нью-Йорк, я зашел к маме.

.. Так как мне удалось издать свою книгу, и несколько моих рассказов появилось в «Колиерсе», Билл время от времени делился со мной мыслями о писательском ремесле. Однажды он сказал, чтобы я никогда не обращал внимания на критику. Он добавил еще, что в большинстве своем критики — неудачники, которые пробовали писать, но безуспешно, и поэтому они отыгрываются на всех тех, кто стал писателем. Билл клялся, что никогда не читает критические обзоры или письма, в которых критикуют его произведения. И я думаю, что он говорил правду.

Кроме того, он объяснил мне: издатель всегда возвращает автору рукопись на доработку, просто чтобы показать, что он понимает в книгах больше, чем писатель.

И еще Билл говорил, что любой рассказ должен строиться на конфликте, с обязательными завязкой и развязкой.. Но больше всего публика любит читать о том, как двое мужчин стремятся переспать с одной и той же женщиной.

Кажется, именно в эти дни Билл установил железное правило.

—        Самое лучшее, — сказал  он, — договориться, что мы никогда не станем вмешиваться в работу друг друга и никогда

не будем говорить о ней с посторонними.

Мы оба выполнили наш договор. И хотя мне не раз предлагали повышенные гонорары за критические статьи о книгах Билла, я всегда отказывался о нем писать. Уверен, что и Биллу делали подобные предложения и он их тоже отверг. Ко всем родственникам Билла, и особенно ко мне и к маме, часто приставали самые разные люди с расспросами о нем. Но мы никогда ничего не рассказывали, зная, как не выносит Билл, когда о нем и о его делах судачат посторонние.

Мама необыкновенно гордилась Биллом, и гордилась она им совершенно справедливо. Но она умела уважать его желания всегда и во всем. А если и случалось нам говорить о старшем брате публично, то только для того, чтобы опровергнуть многочисленные небылицы, которые о нем рассказывали. Мы не раз разоблачали всякие нелепости, касающиеся Билла, но все равно я до сих пор встречаю их в писаниях, которые авторы называют критическими исследованиями.

Еще десять или двенадцать лет назад я решил, что в случае, если доведется мне пережить брата, я напишу книгу о том, каким.он был на самом деле.

ГЛАВА 20

К нам, своим родным, брат был не просто щедр. Ему нравилось приходить на помощь близким в трудную для них минуту. Щедрость его распространялась и на негров, которые когда-либо работали у него. Они полагали, что имеют на Билла те же права, что и его родные. Билл всю жизнь считал себя обязанным заботиться о няньке Дина, Мамми Калли, и о дядюшке .Неде, который принадлежал нашей семье еще во времена рабства. Совсем по-особому относился Билл к Мамми Калли. Она была полноправным членом нашей семьи. Большую часть своей жизни Калли отдала нам. Когда няня состарилась и не могла больше работать, мама и Билл позаботились о том, чтобы она не знала нужды. Правда, мамины средства были очень ограничены, так что основную часть расходов взял на себя Билл.

Калли жила на окраине города, примерно в четверти мили от нашей мамы, которая, если только позволяла погода, часто навещала ее. Стоило Мамми Калли исчезнуть надолго, мама или Билл спешили узнать, не случилось ли с ней что-нибудь. Билл снял для Калли квартиру в двухэтажном доме и договорился с соседкой, живущей наверху, что та будет ежедневно наведываться к старушке.

Однажды, когда Калли возвращалась от нашей мамы, с ней случилось несчастье — возле самого дома ее обил автомобиль. Соседи немедленно позвонили маме, и она приехала тотчас же. Тем временем Калли успели перенести домой, и, когда мама вошла к ней, она лежала в постели в полубессознательном состоянии.

Мама вызвала «скорую помощь» и отвезла старую негритянку в больницу. Всю дорогу она держала в своей руке черную, морщинистую ее руку. Казалось, Калли черпала в этом пожатии силы для того, чтобы противостоять страшному и странному миру боли и галлюцинаций.

В больнице доктор осмотрел Калли и успокоил ее. Тем временем мама вызвала Билла. Он приехал немедленно, повидал 'больную и сделал все, чтобы обеспечить ей хороший 5гход.

Наша Калли прожила еще несколько лет.

Умерла наша Калли от старости, она скончалась у себя дома во сне, в своей постели.

Билл перевез покойницу к себе, и она сутки лежала в его гостиной у камина. Билл выбрал и место для ее могилы в той части городского кладбища, где у нас хоронят цветных. В день похорон черные и  белые друзья Мамми Калли собрались в доме Билла. Он сам произнес над ней надгробное слово, и вся его семья шла за катафалком на кладбище,   провожая Кали в последний путь.  Через некоторое время он поставил на ее могиле памятник.

Больше всех в семье Билл любил маму. Он делал для нее все, что только она позволяла делать. Наша мама, отличавшаяся удивительно независимым характером, тешила себя иллюзией, будто она живет на заработок, который ей дает живопись.

Билл много раз клал на ее имя в банк деньги, но мама, как правило, ими не пользовалась. Каждый год, в январе, когда Билл платил налоги, он вносил их за маму тоже. Он сам ходил в магазин, где она обычно покупала продукты, оставлял там сто долларов в счет ее будущих расходов и просил известить его, как только эта сумма будет израсходована, чтобы он мог тут же внести следующие сто долларов. Билл помогал и другим родственникам и всегда снабжал нас деньгами.

Особенно много сделал Билл для Дин, дочери нашего покойного брата Дина. Он считал себя невольным косвенным виновником гибели ее отца. Ведь это он послал Дина учиться летному делу в Мемфис, и тот погиб, летая на самолете, принадлежавшем Биллу.

Да, Билл считал себя причастным к гибели Дина и потому многие годы заботился о его ребенке. Дин так и не увидел своей дочери: она родилась через четыре месяца после его смерти. Спустя несколько лет вдова Дина вышла замуж вторично и переехала со своим мужем и маленькой Дин в Литл-Рок. Билл высылал деньги для девочки во время ее учебы в школе, а когда она поступила в «Ол Мисс», он взял на себя все расходы, необходимые для того, чтобы Дин получила высшее образование. Мало того, он решил научить ее обращаться с деньгами. Когда Дин поступила в университет, Билл пригласил ее к себе, и они вдвоем подсчитали, сколько денег понадобится ей на год. Билл тут же вручил ей всю сумму сполна и сказал, что распределить ее она должна сама. И надо отдать должное Дин: за годы, проведенные в «Ол Мисс», она ни разу не вышла из бюджета и не попросила у Билла ни цента сверх обусловленной суммы, даже когда отправилась учиться за океан. Проучившись два первых года дома, Дин решила последний год провести в Женевском университете. Билл одобрил этот план. В июне, после экзаменов, девушка- отплыла в Европу. Вскоре она начала переписываться с Биллом по-французски, это доставило много удовольствия обоим. А когда Дин вернулась домой, она влюбилась в Джона Мэлларда...

Билл устроил ей такую же свадьбу, как своей дочери Джилл. Помолвку Дин праздновали в саду у Билла. Мы стояли с бокалами шампанского, а Билл вышел на крыльцо, встал между Джоном и Дин и поздравил будущую чету. Билл сказал, что еще слишком мало знает молодого человека, чтобы иметь о нем суждение, но, добавил брат, он абсолютно 5гвеР€н в выборе Дин и рад приветствовать нового члена нашей семьи. И мы все выпили за здоровье Дин и Джона.

Билл отличался таким же твердым характером, как и все члены нашей семьи. Но порой он становился невыносимо упрямым, упрямым, как мул. Уж если он что говорил или делал, то стоял на своем до конца. Он никогда не вдавался в объяснения и никогда ни с кем не обсуждал своих дел. Иногда нам бывало трудно согласиться с тем, что он говорит или делает, но мы не пытались ни противоречить, ни разубеждать его.

Не могу припомнить, чтобы Билл обращался за помощью к кому бы то ни было и в каких бы то ни было обстоятельствах. Он всегда полагался только на самого себя.

Когда Кеннеди стал президентом США, то он разработал обширную программу поощрения деятелей искусства. Белый дом приглашал на свои приемы выдающихся поэтов, писателей, музыкантов и художников. Конечно, в список приглашенных попал и нобелевский лауреат Фолкнер. Однако, получив приглашение в Белый дом, брат вежливо отклонил его. Он сказал, что сто миль слишком большое расстояние для того, чтобы присутствовать на трапезе, и попросил Эетель написать ответ Первой леди — супруге президента.

Высказывания Билла цитировались множество раз, но все-таки я хочу привести одно его замечание, которое кажется мне особенно характерным для него. Оно было сделано во время депрессии. Билл наблюдал, как ВПА превращает наших независимых фермеров с холмов в горожан, в людей, живущих за счет подаяний правительства. Его возмущало то, что делало ВПА с его народом.

Билл оказал, чт,о эти люди могли бы оправиться со своими несчастьями, если бы только у них была возможность по-преж-: нему жить так далеко друг от друга, чтобы на помощь соседа не приходилось рассчитывать. Он хотел, чтобы они вернулись на свои фермы и обрели былую независимость. Эту черту характера Билл больше всего ценил и в окружающих и в себе.

ГЛАВА 21

В последние годы Билл много писал по, заказу для Голливуда. Работа его не требовала длительного пребывания в Калифорнии. Чаще всего он работал у Говарда Хоукса, которому нравилось, как пишет Билл. Он неоднократно предлагал Биллу делать сценарии по рассказам, купленным студией. Хоукс звонил Биллу по междугородному телефону и договаривался с ним обо всем. Только окончив работу над сценарием, Билл ехал в Калифорнию. Условия оплаты тоже изменились. Раньше с Биллом заключали договор на определенное количество рабочих недель или месяцев. Теперь мистер Хоукс назначал плату аккордно за всю работу, выполненную в установленный срок. Кроме того, в контракте предусматривалась премия за досрочную сдачу сценария. Каждый сэкономленный день оплачивался в несколько раз дороже обычного.

Насколько я знаю, Билл всегда умудрялся получать премии. Покончив с делами в Голливуде, он немедленно возвращался домой.

У брата было доброе сердце. Таких, как он, обычно зовут простаками. Денег у него теперь было много, и он редко отказывал в помощи тем, кто нуждался по-настоящему. Каких только историй ему не рассказывали! Растрогать его было не трудно, но одурачить нелегко, если только история не была придумана очень уж ловко. Кроме того, Билл получал множество писем от разных лиц и организаций с просьбами о денежной помощи. Вот на эти просьбы Билл откликался редко и даже вряд ли знал о них. После смерти Билла в его кабинете нашли кипы нераспечатанных писем.

Билл очень много помогал неграм и белым, проживавшим в наших местах. Он знал в лицо большинство жителей в округе Лафайет, а если не знал, так слыхал о них. Мы же узнавали о его добрых делах случайно.

Про Билла говорили, что он недоступен.. Действительно, он как бы возвел вокруг себя стену, спасаясь от разговоров о его творчестве. Он просто отказывался говорить на эту тему, а если с ним все-таки заводили разговор о его книгах, он прятался, как устрица, захлопнувшая створки своей раковины. Он только что уши не затыкал и решительно не желал слушать собеседников. Критические замечания о его вещах всегда больно ранили Билла. И он защищался от них всеми доступными, ему средствами. Он только однажды нарушил это правило. К Биллу обратился юноша-студент, который выбрал темой своего диплома творчество Билла. Студент этот пришел к нему, назвал себя, объяснил, чем именно он занимается, и спросил, не согласится ли Билл поговорить с ним о своих книгах.

Билл решил послушать, что написал о нем молодой человек. Убедившись, что студент относится к своей работе серьезно,, Билл сделал ряд замечаний, которые, как он надеялся, должны были помочь молодому человеку.

Во время беседы студент пожаловался, что книгу Билла, о которой он пишет, ему удалось достать только в дешевом, двадцатипятицентовом издании.

— Вот   это   и   есть   ее   настоящая цена, — сказал Билл, — больше она не стоит.

Билл всегда сочувствовал всем, кого преследуют власть имущие. Вот почему он однажды вступил в контакт с компартией. Это случилось в 1930 году.

В округе Лафайет проживал тогда коммунист — единственный коммунист, зарегистрированный в нашем штате. Его одиночество вызывало сочувствие Билла, и он пожертвовал пятьдесят долларов на нужды компартии. Пятьдесят долларов не слишком большая сумма, но взнос этот служил как бы данью уважения человеку, который один выступил против двух миллионов, против всех нас.

Насколько я знаю, Билл никогда не принимал участия ни в каких политических сборищах. Даже разъезжая с дядей Джоном по всей округе во время дядиной избирательной кампании, Билл не слушал его речей. Он был слишком занят, наблюдая за аудиторией и слушая выступления избирателей. Тем не менее Билла много раз обвиняли в том, что он коммунист, красный, розовый, разрушитель основ.

Наш город Оксфорд притягивает к себе всех, кому довелось хоть недолго прожить в нем. Чиновники правительственного аппарата, штатские и военные, профессора, проработавшие несколько лет в университете «Ол Мисс», — все они поддавались осюбо-му очарованию города и, выйдя на пенсию, переезжали на жительство в Оксфорд.

Вот так появился у нас и полковник Ивенс. Во время войны он преподавал в «Ол Мисс», читал курс военной подготовки, введенный правительством. Он познакомился с Биллом, и скоро они подружились. Оба увлекались охотой, любили долгие прогулки, природу и часто бывали вместе, потому что у них оказалось много общих интересов.

В пятидесяти милях от нашего города находится вторая в мире по величине земляная плотина. Она растянулась на две мили. Ее построили, чтобы собирать паводковые воды реки Талахатчи, которые спускают теперь в Миссисипи.

Обычно площадь водохранилища, замкнутого плотиной, достигает пяти миль в ширину и пятнадцати миль в длину. Во время разлива водяное зеркало увеличивается вдвое. Появление такого огромного озера внесшо в нашу жизнь новшество — водный спорт.

Примерно к тому моменту, когда возникло новое озеро, Ар.т Гайтон, сосед и друг Билла, своими руками построил парусную шлюпку. Однажды Билл, проходя мимо мастерской Арта, увидел соседа за работой и остановился посмотреть, что тот делает. По мере того как работа продвигалась, Билл заинтересовывался ею все больше и больше, и, когда Арт спустил шлюпку на воду, Билл отправился с ним в плаванье и после первого же похода «заболел» парусным спортом.

А тут еще Билл обнаружил, что полковник Ивенс тоже. увлекается яхтами. В конце концов они заразили энтузиазмом еще двух своих задушевных друзей — Росса Брауна и доктора Литла. Все четверо решили построить большую яхту с каютой, где можно было бы есть и спать. Росс и доктор, у которых их служба отнимала очень много времени, вложили деньги, а Билл и полковник взялись построить судно.

Билл, который наблюдал за работой Арта, считал себя уже квалифицированным плотником. А полновник Ивенс давно славился как мастер на все руки, и дома у него хранился огромный набор всевозможных инструментов.

Кроме того, полковник Ивенс был знаком с поставщиком красного дерева из Центральной Америки. Приятель полковника, однокашник по Вест-Пойнту, занимал там теперь должность военного комендан-' та, и Ивенс не сомневался, что сумеет добыть с его помощью красное дерево — идеальный материал для яхты. Ивенс описался с приятелем, и они с Биллом оборудовали себе мастерскую на зад-нем дворе у полковника.

Красное дерево прибыло, и Билл с Ивенсом на долгие месяцы с головой ушли в постройку яхты. Судно получилось великолепное. На яхте провели электричество, поставили жаровню и холодильник. В каюте свободно помещалось шесть человек. По подсчетам Билла, яхта стоила не меньше, чем двадцать пять тысяч долларов.

Она простояла на нашем водохранилище несколько лет. К сожалению, однажды во время сильного шторма яхта сорвалась с якоря и затонула. Найти судно не удалось, хотя Билл вызывал водолазов из Мемфиса и они тщательно обшарили дно на месте предполагаемой катастрофы. Следов яхты так и не удалось абнаружить. К счастью, она была застрахована.

Тогда Билл купил яхту, которая, по правде говоря, нравилась ему больше, чем мощное судно, которое соорудил он вместе с полковником Ивенсом. Арта Гайтона как раз перевели из университета в новую университетскую клинику в Джэксоне, и он цродал свою яхту Биллу.

Иногда Билл брал меня с собой. Когда брат увлекался каким-нибудь новым делом, он начинал читать специальную литературу — теперь пришла очередь книг по мореходству и судовождению. Билл изучал навигацию, искусство вождения яхты, устройство и оснастку судна и в результате научился ходить под парусом лучше, чем любой средней руки яхтсмен.

На борту яхты Билл всегда держал морокой компас в футляре из красного дерева. Иной раз на водохранилище начинается внезапный дождь или надвигается туман, и без компаса там можно попасть в беду. Билл завел на яхте спасательные дояса и сирого следил за тем, чтобы все пассажиры надавали их. Большинство из нас отлично плавало, но Билл требовал соблюдения всех мер предосторожности. Ведь временами высота волн на водохранилище достигает двух метров.

Кроме того, на судне стоял мотор. Это Эстель настояла на том, чтобы яхту оснастили двигателем, хотя Билл, по-моему, ни разу им не воспользовался. Он купил мотор исключительно для того, чтобы утихомирить жену.

На покупке мотора Эстель настояла из-за дикого упрямства своего мужа. Однажды он вышел на озеро в полдень, а вернулся: домой лишь на рассвете следующего дня. За это время Эстель чуть с ума не сошла. Она обзвонила весь город, чтобы узнать, не видел ли кто-нибудь Билла. Его видели. Он отошел на яхте примерно на милю от берега, и тут ветер окис. 'Заштилело. Билл сидел под ослепительным солнцем, яхта слегка покачивалась, паруса обвисли. Мимо проносились мощные катера. Их капитаны предлагали Биллу отбуксировать его яхту к берегу. Но Билл отвечал: «Нет». Он вышел походить под парусом и решения своего менять не собирается. Друзья, опасаясь, что на воде под палящим солнцем Билла хватит солнечный удар, умоляли его вернуться на берег. Но он упрямо стоял на своем.

В конце концов все поняли, что только даром теряют время, и оставили Билла в покое. В полночь подул легкий ветерок, и Билл подошел к берегу. К рассвету, когда Билл вернулся домой, Эстель прошла через целую гамму чувств. Сперва она впала в панику, затем обозлилась', но его все не было и не было, и Эстель устала и успокоилась. Это было так похоже на Билла. Благослови ее господь за то, что она всегда была снисходительна к его выходкам и причудам.

Моя жена говорит, что, если бы ей пришлось начать все сначала, она бы не хотела снова выйти замуж за писателя. Уверен, что то же самое не раз думала и Эстель. Наверное, дело тут в том, что большинство литераторов проводит много времени с семьей. Мы ведь работаем дома и вечно вертимся под ногами. А каждая хорошая женщина, безусловно, .заслуживает супруга, который хотя бы по восемь часов пять дней в неделю находился там, где ее нет. Неудивительно, что женам писателей жизнь кажется нелегкой.

С возрастом у Эстель сильно ухудшилось зрение. Она обратилась к врачу, который обнаружил у нее катаракту. А с катарактой, как известно, ничего нельзя поделать, покамест она не созреет. Только тогда ее можно удалить. А зреть она может и несколько лет.

Эстель ничего не сказала Биллу. Помочь он ничем не мог, и она решила не тревожить его. Эстель дождалась, пока катаракта созрела, и легла в больницу. Операция прошла успешно. На Эстель надели специальные очки и вернули ей зрение почти полностью.

Вскоре после того, как ее оперировали, я навестил Билла. Я вошел в его кабинет и увидел, что он стоит у распахнутого окна и смотрит вдаль. Я взял стул и сел около Билла. Он все еще не поворачивал головы.

—        Последние несколько лет я был не

справедлив к Эстель,  — сказал наконец

Билл.  —  Смотри, как здесь   чисто,   ви

дишь?

—        Вижу, — ответил я.

—        Это Эстель убирала, — продолжал

он, — тут теперь чище, чем прежде. А я-то

думал, что она   стала   плохой   хозяйкой.

И только теперь узнал, что все это время

она почти ничего не видела.

ГЛАВА 22

В ту пару, когда Билл узнал, что ему присуждена Нобелевская премия, мне казалось, что он исписался полностью. Ведь уже несколько лет он твердил, что, если ему доведется еще сочинять, он переключится на детективные рассказы.

—        Детективный     жанр,   —   говорил

Билл, — отличается великими достоинства

ми —  стоит только придумать хорошую

схему, а уж в дальнейшем можно" повто

рять ее без конца, придется только менять

имена героев и место действия.

Такой схемой-скелетом, по-моему, может служить роман Билла «Осквернители праха». Здесь невинного человека спасают от самосуда толпы, доказав, что роковая пуля не могла вылететь из его револьвера. Кроме этой повести, Билл написал еще несколько детективных историй, но уже не растягивал их до размеров романа.

Роман «Осквернители праха» экранизирован. Фильм снимали здесь, в Оксфорде. Билл не принимал никакого участия.в съемках. Он заявил, что все это его не касается и пусть студия, которая снимает фильм, делает все, что ей заблагорассудится.

На киностудии хорошо знали, что Билл не выносит, когда его тревожат. И считались с этим. Несколько человек нанесли ему визит, но никто не был назойлив. А если Билл появлялся на съемках, ему тотчас приносили стул, чтобы он мог с удобством наблюдать за происходящим.

Раза два Билл брал на съемки маму. Удовольствие получили обе стороны — и актеры, и мама. В кшюпруппе все ухаживали за мамой, и ей это нравилось.

Еще до того, как появилось сообщение Нобелевского комитета, мы уже знали, гато Билл выдвинут кандидатом на соискание Нобелевской премии.

В то утро, когда появилось наконец официальное сообщение, журналисты пришли к Биллу и попросили его сделать заявление для печати. Таким образом Билл уэнал, что получил премию. Репортеры нашли Билла во дворе за домом, где он пилил дрова для камина. В своих первых, кратких сообщениях они назвали Билла пятидесятидвухлетним фермером, и ему это понравилось. Правда, Билл никогда по-настоящему не занимался сельским хозяйством, но он владел участком земли, считал себя человеком, кровно связанным с землей. Он любил родные места преданно и самозабвенно, радовался, когда его принимали за фермера.

Билл очень много знал о сельском хозяйстве, но сведения эти он приобрел в основном из книг. Когда мы купили ферму в Бит Ту, он начал подбирать соответствующую литературу и действительно изучал ее. Он, например, великолепно говорил об урожаях, хотя сам не собрал ни одного.

Билл поблагодарил репортеров за то, что они взяли на себя труд приехать и сообщить ему о том, что он теперь лауреат. Вот, кажется, все, что содержалось в первом его заявлении. А на другой день мы узнали, что Билл отказывается ехать в Швецию получать премию.

Узнав об этом, представители Государственного департамента забеспокоились. Им казалось, что отказ Билла может вызвать осложнения в отношениях между Швецией и США.

,Но Билл продолжал стоять на своем. Он заявил, что, как только написанная им книга появляется на прилавках магазинов, она становится достоянием любого человека, который в состоянии ее купить. А вот он, Билл, после выхода книги в свет по-прежнему остается частным лицом и принадлежит лишь себе. И еще он сказал, что, если кому-нибудь заблагорассудилось присудить его книгам премию, отлично, пусть присуждают, однако никому не дано права решать, ехать ли ему, Биллу, за границу за этой премией или не ехать.

В Госдепартаменте знали, что Билл дружен с Ивенсом, и обратились к нему за помощью. Ивенса сделали как бы специальным эмиссаром правительства США при Билле. Полковник взялся за дело и уговорил Билла (не знаю, как это ему удалось) поехать в Швецию вместе с Джилл.

Тем временем Билли узнал, что он не сможет пойти на банкет в обычном своем костюме. Прием носит весьма официальный характер, на торжествах присутствует король, и Биллу   придется   облачиться  во фрак и надеть белый галстук. Но Билл 5 дол ел и это препятствие, взяв напрокат вечерний костюм. Из фрака, который Билл носил в бытность свою в университете, он давно уже вырос.

-Конечно, мама следила в те дни за газетами. Пресса подробно описывала пребывание Билла и Джилл в Стокгольме. Их снимали на заснеженных улицах Стокгольма, на опушке парка, где Джилл кормит белок, и на прогулках, когда они беседую:! с прохожими. Кроме того, газеты поместили на своих страницах многочисленные фотографии Билла, сделанные во время банкета: Билл получает диплом лауреата, Билл произносит речь.

Я не стану цитировать речь Билла, ее печатали и перепечатывали бесчисленное количество раз и издали отдельной брошюрой.

Как только Билл получил Нобелевскую премию, были переизданы все его книги. Они затопили книжный рынок. Издатели лихорадочно подбирали крохи, они охотились за вещами, случайно упущенными издательством «Рэвдом 'Хауз», пде регулярно печатался Билл.

Знаки отличия сыпались как из рога изобилия: тут были и медали, и почетные дипломы. Все они вместе с дипломом Нобелевской премии хранятся в нашем музее. Награды, присужденные Биллу, занимают там отдельную витрину.

Билл получил первую премию нью-йоркских газет. Иностранные правительства награждали его орденами. Франция сделала его кавалером ордена Почетного легиона.

ГЛАВА 23

Государственный департамент постарался использовать Нобелевскую премию Билла как можно лучше. По поручению правительства США Билл неоднократно выступал во многих штатах и за границей.' Он побывал во Франции, в Италии, в Южной Америке и в Греции.

Но для Оксфорда он оставался тем же Биллом, которого все хорошо знали, — немного странным, по мнению некоторых жителей нашего города, но, безусловно, своим.

Билл по-прежнему тренировал лошадей во дворе перед домом и частенько ездил верхом. Но больше он ходил пешком. Его можно было встретить на любой улице Оксфорда — ив центре, и на окраинах. Вот он шагает, сжимая в руке трость или зонтик.

С тех пор как Билл получил Нобелевскую премию, о нем много писали. Репортеры ходили за ним по пятам, фотографировали, комментировали каждый его шаг.

Больше всего мне нравится история, рассказанная одним студентом.

Студент этот занимался историей. Он разъезжал по Вирджинии, посещая места былых сражений и изучая памятники нашей гражданской войны. В Вирджинии повсюду, где происходили бои, стоят памятники, и к ним подведены дороги. Таким образом, легко проследить, как раз-1вивалась та или иная военная операция в этом штате.

Студент рассказывал, что во время своих поездок он часто встречал Билла. В сером, забрызганном грязью «плимуте» Билл объезжал поля бывших сражений, останавливаясь, чтобы прочесть надписи на памятниках, и подробно осматривал окрестности. Студент видел, что Билл изучает эти места с не меньшей настойчивостью, чем он сам.

ГЛАВА 24

Билл часто говорил, что в английском языке слишком мало слов. Слов этих в первую очередь не хватало ему самому. Видимо, поэтому Билл в своих книгах употреблял все существующие английские слова, все до единого, и даже, такие, о которых мы и не знали, что они существуют. Иногда мне казалось, что Билл сочинил сам некоторые слава. Но я заглядывал в словарь и всегда убеждался в своей ошибке. Билл действительно познакомил нас со словарным запасом нашего языка. Его не раз упрекали в том, что он недостаточно пользуется знаками препинания. Как-то при мне он сказал, что в следующей своей книге он оставит в конце    специальную страницу, заполненную знаками препинания. И пусть всякий, кому не хватает их в тексте, возьмет точки и запятые с последней страницы и расставит их по своему усмотрению.

iB жизни Билла был целый период, когда он ,в печати и устно выступал в защиту интеграции. Нам, Фолкнерам, это не нравилось, однако остановить его мы не пытались. Хочешь жить не по-людски — твое дело.

Конечно, как только Билл выступил в защиту негров, на него обрушился поток . брани. По ночам раздавались таинственные телефонные звонки, и чьи-то голоса угрожали расправой. Письма тоже были полны оскорблениями и бранью. Как я уже говорил, мы не сочувствовали Биллу и судачили между собой: «Получил по заслугам, так ему и надо! Должен был знать, на что идет». Только зря мы так говорили. Вилл вовсе не получил по заслугам, он просто не реагировал на угрозы, не замечал их. Он ведь не.брал трубки и не вскрывал писем, разве если только ему казалось, что в конверт вложен денежный перевод. Тогда он взрезал конверт и тряс его, ожидая, не выпадет ли оттуда чек.

После смерти Билла я осмотрел его кабинет. Там на отдельной полке лежала груда нераспечатанных писем и бандеролей с рукописями, которые ему присылали на прочтение. Он их просто складывал на полку.

Расплачиваться за идеи мужа пришлось Эстель. Добил ее присланный кем-то протокол заседания суда по делу об убийстве Эммет Тилл4. После этого, надо думать, и она перестала вскрывать почту Билла и отвечать на звонки.

...Один из профессоров английской литературы в «Ол Мисс» написал целую диссертацию, посвященную происхождению слова «сноупс» — фамилии героев многих книг Билла. Ученый ни разу и не' встречал ее прежде. Его заинтересовало само звучание слова.

Впрочем, многие ученые ломали головы по поводу происхождения этого слова. Сам же (Билл говорил только, что фамилия Сноупс — одна из самых счастливых его находок.

Билл писал исключительно о тех «сно-упсах», которые завладели Оксфордом. Для него они всегда оставались роем саранчи, опустившейся на наш город и заполонившей его, «термитами, подточившими прежний социальный порядок».

На моих глазах в Оксфорде по вине детей «сноупсов» разыгралась   настоящая трагедия, во всяком случае, я так воспринял случившееся. Происшествие это произвело на Билла самое глубокое впечатление.

В одном из самых старинных и почтенных семейств нашего города был мальчик, постарше нас, страдавший припадками эпилепсии. Поэтому мальчика приходилось все время держать под наблюдением. Посещать школу он не мог, однако ему разрешали свободно гулять во дворе особняка, так что он был все время на виду у родных.

Семья эта жила в большом старом особняке, обнесенном чугунной решеткой. В те дни решительно все ставили изгороди вокруг своих участков, но мало «то мог позволить себе такую роскошь, как чугунная ограда.

Особняк стоял как раз на пути наших первых «сноупсов» в школу и в город. Мы — Билл, Джек и я — тоже часта оказывались здесь, когда шли в лес или в школу. Каждый раз, увидев во дворе больного мальчика, мы останавливались, чтобы поиграть с ним. Так поступали все наши ребята.

Мы знали его давно и не замечали, что он не такой, как все, — просто он был чуть постарше. Наигравшись, мы уходили, а мальчик провожал нас, идя по двору вдоль ограды. Потом он махал нам рукой на прощанье, а мы махали ему в ответ и говорили: «Пока, до свиданья. Мы скоро опять придем». И тогда больной возвращался на то место перед домом, где ему полагалось гулять.

Ворота особняка никогда не запирали, потому что больной ни разу не пытался выйти за ограду. Но «сноупсята» быстро заметили, что этот большой мальчик не похож на других детей. Сперва они не обращали на него внимания, просто- старались держаться подальше от ограды.

Однако мало-помалу они привыкли к мальчику и начали подбираться все ближе и ближе к его дому. Они очень скоро поняли, что им ничего не стоит обидеть (больного.

Они стали дразнить его и однажды довели до того, что мальчик бросился на них. Он стоял как раз у ворот, ворота поддались под его напором, больной выскочил за ограду и кинулся в погоню за своими обидчиками. «Сноупсы» перепугались до полусмерти: они-то думали, что ворота бывают заперты всегда.

.Мальчишки нажаловались родителям, а те обратились в полицию. Делать было нечего, родным пришлось спрятать мальчика от людей.

Мы встревожились, когда он исчез. Теперь мы уже не могли навещать его, и он не провожал нас вдоль длинной чугунной ограды. Думаю, что больше всех расстроился .Билл. Мне (кажется, что этот случай связан с тем, что он всегда изображал «сноупсов» как нечто жестокое и примитивное. Для него они навсегда остались злобными существами, которые издеваются над больным ребенком.

На страницах любой книги рядом с ее героями всегда живет и существует еще один незримый персонаж — сам автор.

Зачастую трудно было понять, какой из Биллов — тот, который стоит перед вами, или тот, кто выглянул на миг из глубины его рассказов, — более реален и достоверен. Всегда казалось, что Билл идет по жизни как бы в окружении героев своих книг. Но в то же время перед вами стоял Билл Фолкнер, старинный ваш знакомый, которого вы так часто встречаете среди прохожих на главной площади города. Вот он шагает в брюках цвета хаки, в старом твидовом пиджаке и тропическом шлеме. Или, может быть, сегодня он появится в одном из диковинных своих нарядов, в которых случалось нам видеть его не раз.

...Так что нет ничего удивительного в том, что, сидя в то утро на ступеньках похоронного бюро в ожидании гроба с телом Билла, я видел мысленно перед собой посреди главной городской площади героев его книг. Я видел их так же отчетливо, как его самого, как Джека и себя. Здесь 5ыя Уил, шериф из «Осквернителей праха».

Ведь примерно в такое же время, ранним утром, он готовил завтрак для своих посетителей и, стоя на кухне, жарил яичницу на сковороде и приговаривал: «Если кто-нибудь хочет не два яйца, а больше, пусть заранее скажет».

Оттуда, где я сидел, был виден тот кусок площади, по которому Джо Кристмаса вели из тюрьмы в суд. Это здесь бежал он в наручниках из-под стражи, а Перси Гримм гнался за ним на реквизированном велосипеде. А дальше, за домом шерифа, окна которого выходят на дорогу, расстилающуюся сейчас передо мной, стоял маленький ветхий домик проповедника Хай-тауэра. Здесь каждый вечер на закате мерещился ему призрак кавалерийского отряда южан, мчащегося под звуки труб.

Всюду, куда бы я ни глянул, мне виделись Билл и его книги, действие которых протекает в городах Оксфорде и Джеф-ферсоне, округе Лафайет страны Иокна-патофа.

И вот Билл умер. Он ушел в вечность, в будущее, но, навсегда поселившись там, в своей Иокнапатофе, он никогда больше не покинет нас.

Сокращенный перевод с английского Е. Егорьевой